Огни свечей в душных, темных коридорах дворца ослепили Астариона. Он прищурился. Заморгал, изо всех сил пытаясь сфокусировать взгляд, но мир плыл, затянутый мутной пленкой. Астарион нетвердо шагнул вперед, а в затылке навязчиво, ужасающе скреблась мысль: сейчас, вот сейчас натолкнется на что-то и разобьет или, может, упадет сам — и тогда точно вернется на Псарню, где в кромешной тьме пробыл… Сколько? Несколько недель? Месяцы? Годы?
— Что такое? — ударил по ушам высокий резкий голос. — Я думал, ты будешь рад получить мое прощение, но ты по неясным для меня причинам не торопишься возвращаться к жизни.
Волосы на загривке Астариона встали дыбом, в груди похолодело. Он поспешно склонил голову и протянул:
— Простите меня, Повелитель.
Сорванный голос скрипел, как ржавые петли.
Что больше рассердит: правда как проявление слабости или сдержанность как проявление гордыни? Рассердить может что угодно, а даже выражения лица Хозяина рассмотреть не получается…
— Глаза вашего отродья еще не привыкли к свету. Я боюсь на что-нибудь натолкнуться и испортить неуклюжестью свое изящество, которое вы во мне взрастили.
По коже бегали мурашки. Астарион сжал зубы и еще ниже наклонил голову. Прозвучало как издевка, но он не хотел… не хотел вот так…
На запястье сомкнулись пальцы, гладкие, твердые и холодные, словно мертвая плоть, и его неспешно, но неотвратимо потянули вперед.
— Моя задача как Отца ковена — наставлять вас и избавлять от недостатков. Дитя мое, ты не должен скрывать от меня свою уязвимость, иначе мне придется заставить тебя обнажить ее иными способами.
Астарион был так измучен, что внутри даже ничего не дрогнуло, хотя в иной ситуации он бы сжался от ужаса. Хватка Хозяина не причиняла боли, но облегала запястье плотно, как кандалы; он сам себе казался рабом, что вынужден бежать за конным всадником, привязанный к седлу веревкой.
Лучше бы он вернулся на Псарню — только бы не чувствовать этих ледяных, обманчиво милосердных прикосновений.
Перед глазами немного прояснялось, и вскоре Астарион различил очертания библиотеки, даже смог не оступившись подняться по винтовой лестнице. В нос врезался затхлый запах древних фолиантов и плесени.
— Я вижу твою жажду знаний, — произнес высокий голос, и в нем чудился запал, тень усмешки. — И думаю, что было бы излишне жестоко пресекать твой интерес, так что можешь взять отсюда любые книги по магии, кроме тех, где подняты темы, которые я запретил вам изучать.
В голове больно застучали старые ментальные приказы, напоминая о себе. «Не пытаться узнать природу вампиров и вампирских отродий». «Не искать магические ритуалы выше третьей ступени». «Не исследовать возможности заключения контрактов с порождениями Аверно».
Астарион заморгал. Зрение наконец обрело прежнюю остроту, выхватывая из полумрака рассохшиеся книжные шкафы и книги, уже начавшие от ветхости рассыпаться.
«Было бы излишне жестоко»…
Так горько, что хотелось рассмеяться, но внутри словно все выжгло дотла.
Астарион вынырнул из сна в пряную звездную ночь и приподнялся на локтях. Спутники спали у догорающего костра или в своих палатках. Неподалеку свернулся на земле Шкряб, прижавшись к покрытому перьями боку медвесыча. Не доносились ни звука — разве что ветви деревьев слегка покачивались от ветра.
Астарион выдохнул. Прижал ладонь ко вспотевшему лбу. Покосился на Иллиатрэ: тот лежал на боку, дышал глубоко и размеренно, как и положено спящему, его губы слегка приоткрылись, веки чуть подрагивали.
Вот только…
Его сердце стучало бешено, гулко, оглушающе, как звон колокола, охваченное ненавистью. Иллиатрэ мог очень правдоподобно прикидываться спящим, но эмоции сдерживать ему всегда тяжело, а над пульсом даже он не властен.
Астарион помедлил. Раздумывал, стоит ли обличить его — и спровоцировать унизительный, искренний разговор об очередном кошмаре. В конце концов неслышно скользнул рукой в магический мешок. Нашарил там колбу с остатками сонного зелья, допил залпом, снова вытянулся на спальнике и закрыл глаза.
Кошмаров больше не было до самого утра.
***
Занимался рассвет. Сумрачная дымка тянулась над землей. Иллиатрэ вслух перечислял собранные вещи, что громоздились на куче в ящиках и магических мешках. Закончив, перешел к обитателям лагеря:
— Иллиатрэ. Астарион. Лаэ'зель. Гейл. Шкряб. Уилл. Медвесычик. Карлах. Шэдоухарт. Иллиатрэ. Астарион…
— Брось, солдат, — улыбнулась Карлах. — Все на месте и готовы выдвигаться.
Шкряб весело залаял, виляя хвостом, и вскочил. Иллиатрэ обернулся, продолжая бормотать:
— …Карлах. Шэдоухарт. Хальсин. Хальсин?.. О, а я знал, знал, что мы кого-то забыли! Привет, Хальсин!
Он, разумеется, не мог знать, что Хальсин собрался в дорогу с ними, но улыбался так, будто ждал его.
***
— А ты случайно ничего не перепутал? — спросил Астарион с усмешкой. Иллиатрэ внимательно оглядел восемь одинаковых горок пищи, разложенных на ткани, и нахмурился.
— Я знаю, что мое яблоко выглядит красивее твоего, но тебе я его не отдам! Я лидер, должны же у меня быть хоть какие-то привилегии?!
— Ты же понимаешь, что просто переводишь на меня еду? — Астарион покрутил в руках связку сосисок и отложил в сторону. — Мне не нужно есть, как и всем вампирам. Более того — раньше я просто-напросто не мог есть, мое тело отторгало все, кроме крови. Когда мы впервые ужинали в лагере, мне пришлось съесть миску супа, чтобы себя не выдать. А то было бы подозрительно, если бы я не проголодался после таких испытаний, правда?
— Да. Но у меня сложилось ощущение, что тебе нравится вкус еды, — пожал плечами Иллиатрэ. — Считай это моей блажью, если угодно.
Видит ли он вампиров такими, какими они есть на самом деле? Может, так к нему относится, потому что в глубине души считает его обыкновенным эльфом, что из-за болезни вынужден пить кровь и страдает от солнечного света? Что ж, стереотипов о вампирах как о страшных чудовищах у него точно нет. Возможно, оно и к лучшему.
— А как в Подземье вообще относятся к вампирам?
Иллиатрэ задумался. Потер переносицу.
— Я бы сказал… равнодушно. Вполне логично, что некоторые вампиры ищут у нас убежище от солнца, но все равно они — редкие гости. Если подойдут слишком близко к нашим городам, то отряд разведки их уничтожит — как и любого другого чужака, нагрянувшего без предупреждения. А вот если вампир получит разрешение от Верховной Матроны, чтобы, например, поторговать в городе или купить раба, то никто ему и слова не скажет. Разумеется, ему придется держать клыки при себе, но тем не менее. Ну, и брать с собой больше двоих отродий считается дурным тоном — настолько, что можно остаться без головы.
Мысли снова вернулись к тому дню, когда скрывать правду о своей вампирской природе сделалось невозможным. Иллиатрэ тогда сказал спутникам:
— Ну и почему вы так переживаете? Это же чудесно. Только представьте — вампир, раздирающий глотки нашим врагам, пока остальные визжат от ужаса и удирают со всех ног. По-моему, превосходно.
Его глаза горели насмешкой, во взгляде читался вызов. Он не оставлял им выбора, кроме как принять действительность, а Астарион внутри оцепенел, совсем как той ночью, когда Иллиатрэ повернулся к нему за миг до укуса.
И они приняли. Он умудрился сгладить их угрозы шуточками и издевками, потому что нет лучше способа сблизиться, кроме как сделать вид, что к проблеме не относишься серьезно.
Хотя Лаэ’зель, конечно, потом попыталась его прирезать не разобравшись, но попросила прощения — в своей манере, — так что все не так уж и плохо.
— А что если мы надолго окажемся в каком-нибудь подземелье или просто не будет возможности раздобыть еду? Я-то переживу и даже не почувствую, а вот вы можете погибнуть.
— Все может быть, — хищно улыбнулся Иллиатрэ, вгрызаясь в яблоко. — Но… провизии у нас хватает. А я постараюсь не заводить нас в такие места, чтобы нам пришлось надолго там оставаться, не имея возможности пополнить припасы.
Спорить с ним было совершено бесполезно. Он никогда не менял принятое решение, даже самое дурацкое.
Молчание затягивалось. Иллиатрэ вздохнул, неуловимо посерьезнев:
— Слушай, я просто не хочу вас разделять. Мы же все сражаемся на равных, так с какой это радости ты не должен получать то, что получают остальные?
— Черт, а я только подумал, что ты одариваешь меня благосклонностью, потому что очень ко мне привязан. Вот ведь…
Иллиатрэ едва не выронил яблоко и поспешно вскинул руки.
— И это тоже, конечно! По правде говоря, так и есть — я просто придумал разумное оправдание, чтобы не казалось, будто у меня есть любимчики! Эй, не смейся!
— Ладно-ладно, — фыркнул Астарион, засунув сверток с едой в магический мешок, повернулся к нему и прищурился: — Скажи-ка… Ты жалеешь меня?
Не то чтобы это было плохо. Обычно жалость считалась унизительной, однако на деле она смягчала углы: нельзя опасаться того, кого жалеешь, это усыпляет бдительность, а значит, играет на руку. За свою жизнь он претерпел столько унижений, что научился использовать это чувство как оружие.
Иллиатрэ вздохнул. Произнес:
— Я злюсь.
Астарион ожидал продолжения, а с каждым мгновением тело все сильнее сковывала тревога. Не такой ответ он ожидал услышать.
— Я злюсь, что тебе пришлось все это перенести. Злюсь, что с тобой… сделали все это, — Иллиатрэ решительно посмотрел ему в глаза. — И я ненавижу это, ненавижу настолько, что у меня кровь вскипает! Я хочу посмотреть, как ты убиваешь Касадора, — так жестоко, чтобы мир содрогнулся от его криков! Но если я буду жалеть тебя, жалеть хоть кого-нибудь из вас, то жалость к себе тоже начну испытывать… а мне бы этого совсем не хотелось.
Он резко отвернулся. Астарион не понял, о чем Иллиатрэ вообще хотел сказать, но понял одно.
Да, Иллиатрэ жалеет его. И сильно.
***
Хальсин опустил тяжелый магический мешок на землю и прислушался к ощущениям. Деревья вокруг мягко трепетали от ветра, но если тот разгуляется ночью, то густые кроны и стволы защитят от прохлады. В глубине леса разносилась переливчатая трель иволги. Спокойно и тихо, как и положено в самом сердце природы.
Он распустил завязки мешка, и из горловины с грохотом вынырнула палатка, спальник и доски, прямо в воздухе собираясь в столик.
— О-о-о! — благоговейно выдохнула Карлах, остановившись на полпути к нему. — А я помочь хотела… Вот бы наши мешки тоже так умели!
— Спасибо, — улыбнулся Хальсин. — Мой мешок зачаровал один знакомый волшебник. Можно сказать, это подарок.
— Гейл! — крикнула Карлах. — А ты можешь наложить такие чары?
Гейл смущенно улыбнулся.
— Когда-то мог бы. Сейчас — мне не хватит магической мощи.
— А ты, Иллиатрэ?
Дроу неспешно подошел к ним.
— Я? О, ну мне бы магической мощи точно хватило — если бы я знал заклинание.
— Прошу прощения, мой друг, — обратился к нему Гейл с легкой иронией. — Ты же не хочешь сказать, будто твоя магическая мощь превышает мою?
— О нет! — простонал Астарион. — Не меряйтесь магической мощью, если вы даже ничего не можете сделать! Каждый раз, как я ставлю свой стол, у меня все пальцы в занозах! Толку от вас двоих в бытовых вопросах никакого!
— Я могу отшлифовать твой стол, — предложил Хальсин дружелюбно, пока Иллиатрэ не раздулся от возмущения, как хищная птица.
— Правда? Чудесно! Ничто бы не сделало меня счастливей — разве что горячая ванна с розовым маслом.
Разложив вещи, он занялся резьбой по дереву — это занятие всегда успокаивало, давало сосредоточиться и присмотреться к новой обстановке. Нож привычно скользил в пальцах, и время проходило незаметно. Когда он почти закончил, подошел Иллиатрэ — медленно и осторожно, заложив руки за спину. Позади него солнце уже ползло к горизонту, затопив небо ярко-оранжевыми, красными и фиолетовыми цветами.
Хальсин до сих пор не понимал, как относится к Иллиатрэ. Тот говорил жестокие, грубые вещи тифлингам в Роще, хотя они и так были раздавлены, — но рисковал жизнью, защищая их. Подвел гоблинов к воротам — но лишь для того, чтобы заманить в ловушку и дать тифлингам хоть немного почувствовать, что им достанет сил сражаться за свои жизни. Убедил Кагу не присоединяться к Теневым друидам, хотя мог просто убить ее и глазом не моргнуть.
Он как будто хотел казаться хуже, чем был на самом деле.
— Я… я хотел сказать спасибо. За лиру. Когда я играл на ней, то чувствовал, будто сама моя душа звенит в струнах.
— Очень рад слышать, — сказал Хальсин серьезно. — Я редко работаю с музыкальными инструментами, но каждый раз стараюсь почувствовать их владельцев. Пауки, как по мне, тебе совсем не подходили.
— И ты абсолютно прав, — пожал плечами Иллиатрэ, и его взгляд загорелся, наткнувшись на новое изделие Хальсина. — Э… это самка медвесыча с маленьким медвесычиком?
Хальсин с неожиданным удовольствием наблюдал, как его лицо начинает сиять от восторга.
— Да. Меня вдохновила твоя история — и они для тебя.
Иллиатрэ издал радостный возглас, схватил фигурки и принялся разглядывать.
— Ха, да ты каждое перо прорезал! Как живые… ну, только маленькие!
Хальсин пытался соотнести его с тем скрытным, мрачным и циничным дроу, что помог им отбить Рощу, — и не мог.
***
— Ты так и играешься с этой книгой, — бросил Гейл мрачно. Астарион, сидящий на траве сбоку от своей палатки, смерил его пронзительным взглядом.
— Не разговаривай со мной так, будто застал меня за актом самоудовлетворения. Или мне что, отчитываться перед тобой, какие книги я читаю?
«Некромантия Тэя» в его руке зловеще скалилась черепом, впившимся зубами в сиреневый овальный камень.
— Она хоть не влияет на твое сознание?..
— Ну, — хмыкнул Астарион, — прямо сейчас она нашептывает мне тебя убить. О, или это мои мысли? Даже не знаю. Так чего надо? Или ты пришел меня за книжку отчитать?
— Нет, — отозвался Гейл неохотно, жалея, что вообще пришел. — Надо поговорить. Об Иллиатрэ.
Астарион демонстративно охнул. Растянул губы в хитрой усмешке.
— Ну конечно, о ком же еще. Не переживай, Гейл, можешь спокойно рассказать ему о своих чувствах. Я не буду злиться. И вообще, ничего не имею против ваших отношений.
Гейл поперхнулся.
— Об этом я с тобой говорить не собирался! И вообще, чисто теоретически, — как это ты не будешь против?! Тебе настолько наплевать на Иллиатрэ?
Выражение лица Астариона немного смягчилось, в глазах промелькнула странная тень. Он легко поднялся. Закрыл книгу.
— Мне не наплевать. Просто не вижу смысла его в чем-либо ограничивать. Так о чем ты собирался поговорить? Времени у меня, конечно, вечерком полно, но я бы предпочел вернуться к «Некромантии Тэя», уж прости, что отмахиваюсь от твоей, несомненно, до безумия приятной компании.
Гейл неодобрительно покосился на книгу, зажатую у Астариона под мышкой, словно сверток ткани. И — не то от злости, не то от горечи — рубанул правду как есть:
— Рано или поздно Иллиатрэ не сможет прикасаться к Плетению. Не сотворит ни единого заклинания, даже самого простейшего.
И с удивлением увидел, как у Астариона дрогнул угол рта.
— Да… — протянул тот. — Амулет. Если бы дикую магию можно было так просто подавить зачарованными штучками и чтобы не возникало никаких побочных эффектов, то на каждого дикого мага уже такое бы нацепили.
Его проницательность и серьезность поражали — раньше Гейл в нем ничего такого и близко не видел. Астарион умудрялся потешаться над убийствами и отвешивать саркастичные комментарии даже в самых болезненных и тяжелых ситуациях.
— По моим прикидкам, Иллиатрэ где-то лет сто тридцать, — продолжил тот. — А первая вспышка у диких магов бывает… предположим, лет в восемь-десять, так ведь? То есть Иллиатрэ носит подавляющий амулет больше столетия…
— Именно так, — выдал Гейл и вздохнул. — Магические потоки серьезно повреждены, но пока что никаких необратимых процессов я не заметил. Кроме, разумеется, самого повреждения потоков — там все очень плохо.
— Слушай, я не особо разбираюсь в этом вашем Плетении…
— Кое-что ты все же знаешь, — возразил Гейл и кивнул на «Некромантию Тэя». — Иначе даже открыть бы ее не смог.
— Ах, это? — Астарион покосился на зловещий том, будто впервые видел. — Она просто из тех книг, что сами хотят открыть тебе свои секреты, — если ты не позволишь им превратить свои мозги в желе.
И издал высокий смешок.
— Но да, какие-никакие — я бы даже сказал, очень скромные — познания в магии у меня есть. Касадор никогда нам не запрещал брать оккультные книги из библиотеки дворца… Если подумать, это вообще-то очень странно! Хотя… за столько-то лет я видал вещи и постраннее.
Сознание Гейла захлестнуло смазанное видение: скелет в старых доспехах с явным удовольствием обрушивает дубину на спину молодой женщины в изодранном платье, а вокруг нее валяются книги, — но тут же оборвалось, когда Астарион сконцентрировался и перекрыл поток своих воспоминаний.
— Прости. Все время забываю ставить завесу, особенно когда разговариваю. Кстати… конечно, это не мое дело и я ни в коем случае не с претензиями, но… тебе не кажется, что между Мистрой и Иллиатрэ нет ничего общего, кроме, конечно, того, что оба имеют отношение к магии? Они настолько разные, насколько вообще можно представить!
— Поразительная наблюдательность! — произнес Гейл язвительно. Сам от себя такого не ожидал.
— Я хочу сказать, — спокойно ответил Астарион, — что перебивать такие глубокие старые чувства привязанностью к тому, кто просто проявил к тебе доброту, не самая лучшая идея. Хотя, как я уже говорил, это не мое дело.
— Ага… Значит, тебе все же не наплевать на Иллиатрэ.
— Причем здесь Иллиатрэ? Мы о тебе говорили.
— Ну-ну. Ты показываешь мне белое, говоришь, что оно черное, и хочешь, чтобы я в это поверил, — Гейл улыбнулся. Кажется, начинал лучше его понимать.
— Не понимаю, о чем ты, — надменно приподнял брови Астарион. — Спрашиваю последний раз: может, скажешь, зачем пришел?
— Для Иллиатрэ потеря магии будет ударом, — без обиняков произнес Гейл. Воцарилась тишина, лишь из глубин лагеря, словно из другого мира, доносились голоса, смех и треск костра. Астарион покачал головой.
— Вы, волшебники, слишком серьезно относитесь к своей магии. Ну не будет ее — будет что-то другое. Иллиатрэ, в конце концов, молодой дроу, запросто научится владеть мечом, играть на лире, обчищать карманы или еще что.
Потрясение Гейла было так велико, что он не сразу нашелся с ответом. Астарион не собирался издеваться — он правда не понимал. В его жизненном опыте попытки выжить любой ценой перевешивали все остальное, и он не видел ничего зазорного в том, чтобы отказаться от одного занятия, если оно больше не приносит пользы, и заняться другим.
Гейл попытался объяснить — так, как чувствовал.
— Магия — это не просто занятие. Это поэзия, искусство и сила раздвигать границы реальности, сплетенные воедино. Если ты всю жизнь был связан с Плетением, полагался на него, погружался в его красоту, а теперь вдруг оказался от него отрезан, — это все равно что потерять одновременно слух и зрение. Все равно что мир, откуда исчезли все цвета, кроме серого. Все равно что… порабощение.
Губы Астариона на миг дрогнули и приоткрылись, но лишь на миг.
— Я… — протянул он глухо. — Я понимаю… Но… что мы можем сделать? У тебя получится, я не знаю, как-то стабилизаторовать его магические потоки?
— Нет, — вздохнул Гейл. — Тут бы даже сам Элминстер не помог. Если дикий маг носит амулет подавления почти не снимая, то даже несколько лет опасны… А если амулет носили больше столетия, вообще страшно представить...
— Но он же выживет? — голос Астариона сделался натянутым. — Всего лишь магию не сможет использовать?
Гейл помолчал, мрачно продумывая ответ. Наконец признался:
— Если его состояние не ухудшится, то выживет, но… может и ухудшиться. Представь, что ты туго перетянул руку жгутом — на столетие.
Астарион выругался.
— Проклятье! А чего ты только сейчас об этом говоришь, еще и мне?! С Иллиатрэ ты об этом говорил?
— Нет. И… не надо, чтобы он узнал, если ситуация… не станет критической. Хватит и того, что скоро его магия начнет угасать, это и так очень серьезный удар. Сначала заклинания не станут срабатывать лишь иногда, так редко, что он не сразу и заметит. Но это будет происходить все чаще и чаще, пока магия совсем не перестанет его слушаться. И… у меня к тебе просьба. Ты ходишь с Иллиатрэ в вылазки чуть ли не чаще всех. Пожалуйста, следи за ним, особенно в бою. Если заклинание подведет его в самый неожиданный момент, последствия могут быть очень плохими. Не дай ранить его, когда вместо огненного шара у него с пальцев сорвется дымка и враги это увидят.
— Я… — произнес Астарион так же глухо и отвел взгляд. — Я постараюсь.
Скорее всего, ему не хотелось быть нянькой для Иллиатрэ, и Гейла при мысли об этом охватила горечь.
— Но… — продолжил тот неожиданно. — Ты скажи ему. Все как есть. И про свои чувства тоже. Потому что он очень скоро и сам всё поймет.
— Ни за что! — отрезал Гейл. — Вообще-то я рад за вас. За него. И не собираюсь мешать вам…
— Ничего себе, как благородно, — усмехнулся Астарион. — И глупо. Но как знаешь. И все же — очень плохо, что это все случилось именно сейчас. Мы же еще не разобрались, как избавиться от личинок и как убить… тех, кто пытается через нее нас контролировать. Если магия Иллиатрэ начнет подводить, нам придется несладко. Хорошо, что есть ты, Гейл.
Столь откровенная и неожиданная лесть сбивала с толку. Особенно учитывая, что раньше Астарион был от него не в восторге, да и сейчас не особо…
— Ты уже не злишься, что вам пришлось отдать мне несколько бесценных артефактов? — поднял брови Гейл.
— Ну что ты. Теперь я понимаю, что ты — гораздо более ценное приобретение, чем какие-то там зачарованные перчатки.
Нет, чем больше с ним говоришь, тем сильнее давит в затылке и за глазами, словно даже иллитидский головастик беспокойно ворочается при звуках его насмешливого голоса. Гейл не сомневался, что, если углубится за резкие слова и грубые насмешки, обнаружит совсем другого Астариона, но никак не получалось пробиться за его щит.
***
— Ты ранняя пташка, как я вижу, — улыбнулся Хальсин, когда Иллиатрэ легко поднялся со спальника. На горизонте стремительно разгорался рассвет, пробуждая листву ото сна нежными касаниями тускловато-белых лучей, что с каждым мгновением набирали силу.
— Честно говоря, никак не могу привыкнуть к солнцу, — поморщился тот. — Я его чувствую — и просыпаюсь. Ничего не могу с собой поделать, тело как будто взрывается.
— У меня есть травы для крепкого сна, — произнес Хальсин. — Если заваришь из них чай, проблема уйдет.
— Не то чтобы это проблема… — Иллиатрэ взлохматил волосы на затылке и усмехнулся. Его волнистые пряди были пострижены кое-как, будто их откромсали ножом, и неровно ложились на плечи. — Но спасибо. С удовольствием попью твой чай.
Хальсин осмотрел лагерь. Костер давно потух, даже дымок не тянулся и угли не тлели. Все еще мирно спали, завернувшись в одеяла, — только одна палатка пустовала.
— А где Астарион?
Иллиатрэ плеснул в лицо прохладной воды из тазика и зажмурился.
— Охотится, наверное.
Не прошло и минуты, как со стороны леса раздалось шуршание, и из-за деревьев показался Астарион, тянущий связанную поясами оленью тушу. Иллиатрэ уставился на нее неодобрительно. Констатировал:
— Обескровленная. — И правда, туша была бледновата. — Мы же уже об этом говорили!
— Ну а что я должен был делать? — Астарион вскинул свободную руку в защитном жесте. — Не пропадать же такой оленине из-за твоей мелочной брезгливости?
— Астарион, нет. Иди за другим оленем.
Тот отпустил тушу и застонал.
— Все равно кровь нужно сцедить перед тем, как освежевать тушу, так какая разница?!
— Большая разница! Это все равно что доедать за кем-то еду, она же буквально побывала у тебя в зубах!
— Ты тоже бывал у меня в зубах, но что-то я не слышал протестов!
Иллиатрэ осекся, и к его лицу прилила кровь.
— Е-если ты рассчитываешь сбить меня с толку этими словами, то у тебя ничего не выйдет!
— А по-моему, уже вышло.
— М-м… — Карлах приподнялась на спальнике и сонно приоткрыла глаза. — Мне лично кажется, что олень отличный. Ну и что, что без крови? Разбудите меня, когда пожарите мясо… и оставьте мне оленью ногу, жрать хочу, просто…
Ее глаза закрылись, дыхание снова сделалось размеренным.
— Спелись, — произнес Иллиатрэ мрачно.
Астарион взгромоздил тушу на разделочный стол, вытащил нож и помедлил.
— Эй, может, присоединишься? Ты тоже сегодня готовишь — сам же расписание составлял!
— Что ты, — Иллиатрэ напустил на себя невинный вид. — Мне очень нравится смотреть, как ты работаешь. Такие ловкие, изящные руки, так мастерски орудуешь ножом… к тому же, в туше крови нет, так что не забрызгаешь рубашку.
Астарион уставился на него выразительно.
— Если думаешь, что я куплюсь на такое, — старайся лучше, дорогуша.
— Ладно-ладно, — вздохнул Иллиатрэ. — Я просто терпеть не могу разделывать туши. Лучше суп приготовлю. Кстати говоря, твоя фраза про то, что я тоже побывал у тебя в зубах, заставляет задуматься, кто я для тебя.
— О, это легко, — Астарион взмахнул ножом и вогнал в тушу. Обернувшись, сдержанно усмехнулся. — Ты и мое сердце, и мой деликатес. Все очень просто.
Иллиатрэ фыркнул, явно не зная, сердиться ему или смеяться.
— Ага-ага. Знаю я тебя. Ты наверняка подумал: «Вампирские объедки»!
Астарион хохотнул.
— Что?! Не думал я так! Не приписывай мне всякую унизительную дрянь, которая приходит в голову тебе! Или это твои вкусы прорываются?
Иллиатрэ приблизился к столу. Придирчиво осмотрел тушу — и увидел у нее на горле надрез для сцеживания крови.
— Эй!!! Ты НАДУЛ меня!
— Не понимаю, о чем ты, — издал смешок Астарион, отступая. — Заметь, это ты возмутился, что она обескровленная. Я и слова сказать не успел!
— Ты сцедил кровь, а не выпил!
— Не совсем так: сцедил, а потом выпил!
Иллиатрэ бросился за ним, но Астарион, хохоча, выскользнул из его рук и едва не налетел на Уилла, что тщетно пытался проснуться на ходу.
— Вы двое… — вздохнул он. — Гогочете, как стая гусей. Сейчас же только рассвет… Кто это там вчера ночью говорил об уважении?
Иллиатрэ резко остановился, будто налетел на стену. Тяжело дышал и улыбался. Наконец, отдышавшись, вскинул подбородок и насмешливо бросил:
— Кстати… А что это вы не собачитесь? Никаких угроз прикончить чудовище, Уилл? Никаких обещаний попить крови случайных путников, Астарион? О, вы меня поражаете… Не заболели?
— Я просто еще не проснулся, — поморщился Уилл. — По голове будто телегой проехались.
— Ты же знаешь, что делать, сердце мое, — невинно улыбнулся Астарион. — Совместная готовка помогает наладить отношения, как ничто другое… правда ведь?
Илилатрэ моргнул. Усмехнулся.
— Правда. Молодчина, Астарион! Тогда — сочту за честь предоставить тебе право заняться сегодняшним обедом вместо меня, Уилл.
— Нет-нет-нет! — завопил Астарион. — Я же пошутил, сарказма не понимаешь?!
— Да какой тут сарказм, отличная ведь идея! А раз у меня освободилось столько времени, пойду дочитаю «Улицы цвета красного чая».
— «Улицы цвета красного чая»?! Это же бульварное чтиво! Ну вот, стоит мне отвернуться, ты то дрянное вино пьешь, то скверные книжки читаешь! И что с тобой делать?..
Иллиатрэ отвесил им насмешливый поклон и скользнул к своей палатке. Астарион мрачно глядел ему вслед. Так же мрачно посмотрел на Уилла.
— Ну нет, это выше моих сил… И вообще, какого черта я так часто торчу за готовкой? Мне же даже есть не нужно! Я вам тут не слуга, черт возьми!
Он решительно направился к Гейлу, мирно спящему в палатке, и потряс его за плечо. Волшебник сел, мучительно прижимая ладонь к лицу и тщетно пытаясь продрать глаза.
— Что такое?..
— Готовить пора, — мягко сказал Астарион. — Сегодня твоя очередь.
— Да? — Гейл с огромным трудом подавил зевок. — Кто сказал?..
— Иллиатрэ, конечно. Ну иди, иди, Уилл уже заждался!
Что Хальсина поражало в их компании — то, как дроу (истинное дитя Подземья), гитиянки из эфирных планов, жрица Шар, эльф-вампир, Герой Фронтира, взрывоопасный волшебник и тифлинг с двигателем из адского железа вместо сердца нашли общий язык. По любой логике они должны были вцепиться друг другу в глотки или хотя бы просто, сжав зубы, терпеть друг друга ради выживания, но…
Он видел близость. Настоящую близость.
И поэтому, несмотря ни на что, решил к ним примкнуть.