Когда подъемник дрогнул под их ногами и медленно пополз вверх старой канатной дорогой, Иллиатрэ подошел к самому краю. Ветер трепал его густые, неровно подстриженные волосы, поигрывал полами мантии.
Перед ним простирался мир. Луга зеленели в солнечных лучах, переливались изумрудным, синеватым, желтым. Деревья отсюда казались не больше темных свечей, покрывающих склоны, — изящные стрелы сосен, взъерошенные мазки ольх, дубов и кленов, — тропы и трава сливались воедино, словно морские волны. По земле лениво скользили длинные тени облаков. Даже воздух здесь, вверху, казалася хрустально чистым.
Иллиатрэ забыл, как дышать. Карлах, Астарион и Шэдоухарт тоже не отводили глаз от открывшейся картины. Отсюда Роща друидов, весь их долгий путь, казались крохотными и далекими, словно с тех пор прошли сотни лет…
Он первым нарушил благоговенную тишину:
— Кажется, я… только что влюбился в Поверхность.
Сделав вид, что задумчиво прикрывает рот рукой, Астарион улыбнулся — искренне.
В глазах Иллиатрэ этот грабаный, прогнивший, серый мир сиял, как россыпь драгоценных камней.
***
— Вы меня потеряли! Потеряли МЕНЯ!
Астарион кипел от возмущения, хотя на самом деле не знал, злится или в глубине души веселится. Иллиатрэ, с шорохом пробиравшийся сквозь заросли лозы, смущенно обернулся. Выглядел таким виноватым, что невольно всплывали мысли об испуганном медвесычике.
— Прости, пожалуйста, — выдал он, перелезая через корень. — Я теперь буду смотреть, чтобы никто не отстал.
— Не проси у него прощения, дроу, ты выглядишь жалко, — безжалостно отрубила Лаэ'зель и повернулась к Астариону. — Ты сам отстал. Никто тебе не виноват!
— Я отвлекся на говорящую статую — хотел убедиться, что она для нас не опасна! — возмутился Астарион, и в тот же миг Иллиатрэ рявкнул:
— Иллиатрэ НИКОГДА не выглядит жалко, гитиянки! Следи за языком!
От эха его голоса с ветвей взвились птицы. Они вчетвером тут же присели и затаились, прижались к полуразрушенным стенам, прислушиваясь к малейшим шорохам, но воздух по-прежнему наполнялся лишь ветром и редким щебетанием.
— Почему мы постоянно цапаемся? — прошипела Шэдоухарт, поглядывая на них раздраженно, как будто не она никак не могла найти общий язык с Лаэ'зэль.
— Потому что мы слишком разные, очевидно же! — в тон ей отозвался Астарион. — И вообще, ничего бы этого не случилось, если бы вы хоть изредка смотрели по сторонам, чтобы убедиться, что никто из нас, например, не провалился в какую-нибудь яму и не сломал ногу!
— Если кто-то из нас может упасть в яму, — язвительно отозвалась Лаэ'зель, — то пусть там и остается. В наших рядах ему делать нечего.
— Тихо! — рявкнул Иллиатрэ.
С бешено бьющимися сердцами они снова привалились к стене.
— Ты что, издеваешься?! — не повышая голоса, повернулся к нему Астарион.
— Нет, это безумие какое-то… — пробормотала Шэдоухарт, сжимая рукоять булавы на поясе. — Если мы так продолжим, то до Проклятых земель не доберемся.
— Просто… давайте прекратим спорить! — прошипел Иллиатрэ, взмахнув рукой. — Мы очень разные, и нам трудно найти общий язык — да, вне всяких сомнений. Но я знаю и то, что наши мелкие склоки ничего не значат, ведь когда мы сражаемся вместе, то идеально дополняем друг друга. Никто не может нам противостоять. Разве это не показатель?
Воцарилась тишина, потревоженная лишь трелями птиц.
Иллиатрэ выпрямился первым. Осмотрелся и кивнул, показывая, что опасности нет. Они вышли из укрытия и направились дальше, все глубже и глубже в руины храма Латандера.
— Плющ, — предупредил Астарион, когда Шэдоухарт едва не задела волосами ядовитый побег. Она поспешно отклонилась в сторону и взглянула на него с благодарностью.
— И все же, — через время нарушила молчание Лаэ'зель, — в том, что ты отстал, есть свои преимущества. Ты достиг нашей цели окольными путями и открыл нам дверь с другой стороны, когда мы в этом нуждались.
— Ага, — язвительно отозвался Астарион. — Жаль только, что мне пришлось пережить двадцать минут неописуемого ужаса, когда я остался один среди руин храма, захваченного злобными гитиянки, да еще и слышал, как гигантские орлы наверху хрустят чьими-то косточками!
Лаэ'зель обернулась к нему и язвительно ухмыльнулась.
— Мой народ злобен лишь по вашим меркам, ts'ka!
— Ну да, тебя, конечно, они бы не тронули, но если бы увидели, как я один блуждаю возле их яслей, то порезали бы меня на ломтики!
— Не понимаю, Астарион, — прервала их Шэдоухарт. Иллиатрэ перед ними развел лианы в стороны, открывая проход, и они нырнули в темный, сыроватый туннель, где стены поросли изогнутыми грибами. — Ты же вампир. Разве ты не мог найти нас по запаху?
Астариона передернуло.
— О, моя черная орхидея, я, как ты заметила, вампир, я не охотничья собака! Тут все цветет и много гитиянки, ваши запахи просто затерялись среди них!
— Еще раз так меня назовешь, — с мягкой угрозой протянула Шэдоухарт, — и пожалеешь, что не потерялся насовсем.
— Вы такие милые! — с чувством выдал Иллиатрэ, поворачиваясь к ним. — Иногда в вашей компании я чувствую себя как дома! Да что там, даже сильнее как дома, чем, собственно, дома!
Они замолчали. Обменялись взглядами.
— Это определенно самое изящное оскорбление, что я от тебя слышал, — осторожно сказал Астарион.
— Оскорбление? — повторил Иллиатрэ, легко перепрыгнув очередной корень. — Что ты! Я скучаю по дому.
Как и всегда, не получалось понять, издевается он или нет.
***
— Не понимаю, — покачал головой Астарион, когда они остановились передохнуть посреди коридора бывшего храма Латандера, теперь наводненного гитиянки в сияющих доспехах. — Ты же хотел это яйцо. Все уши про него прожужжал, когда мы сюда добирались, а теперь что? Смотритель тебе отказал, а ты и наставить не стал? Как-то не похоже на тебя.
— Просто… — Иллиатрэ посмотрел на него немного смущенно. — Мне не нравится идея продать ребенка! Это как-то неправильно.
— Пару дней назад ты угрожал детям в Роще друидов, что заберешь их в рабство к дроу, и они будут прислуживать вам и тяжело работать, пока не умрут.
Иллиатрэ издал возмущенный возглас.
— Тогда я разозлился! Они пытались меня обмануть!
— Ага, у того бедного сопляка, что хотел продать тебе фальшивое кольцо, чуть истерика не началась.
— В любом случае, я передумал забирать яйцо. Мне не нравится вся эта риторика про то, что, мол, твой народ жестокий и ужасный, а вот мы воспитаем тебя благочестивым и правильным. Я уже чувствую, что это плохо бы кончилось!
Через несколько минут Астарион отстал снова, но теперь уже намеренно. Немного попетляв, вернулся в комнату с яйцом. Смотритель, стоявший на обрыве перед бурлящим кислотным озером, покосился на него напряженно.
— Послушай, — вздохнул Астарион, взъерошив волосы на затылке. — Ты же знаешь, что рано или поздно — а скорее рано — тебя заставят раздавить яйцо, ведь гитиянки не терпят слабаков. Этого ты хочешь? Чтобы ребенок не получил даже шанса на жизнь?
Что-то в лице смотрителя дрогнуло.
— А с нами у него будет шанс. Шанс выжить и однажды вернуться к вам — если он захочет. Тем более, наш дроу сказал тебе, что будет заботиться о нем как о собственной плоти и крови.
Приторная, пафосная ерунда вязла на языке, но Астарион и глазом не моргнул. «Как собственную плоть и кровь?» Ну-ну. В принципе, Иллиатрэ делал то же, что и он, — просто говорил окружающим то, что они хотели услышать, чтобы расположить их к себе.
Смотритель вздохнул и опустил плечи, сдаваясь.
— Ты прав, эльф. Ты прав.
В расстроенных чувствах он даже отдал сапоги, позволяющие ходить по кислоте. Астарион натянул их (мягкая кожа приятно обхватила ноги) и побежал через озеро к яйцу. Кислота кругами расходилась от шагов, пока он не добрался до каменного островка и не коснулся прозрачной зеленой скорлупы. В ладонь тут же ткнулась живая, горячая пульсация, похожая на сердце, — зародыш все же жив. Он бы точно поторопился явиться на свет, если бы знал, что от него хотят избавиться.
Хотя, может, поэтому и тянул время.
Астарион был уверен, что отсутствовал не больше пяти минут, но, вернувшись, застал Иллиатрэ, Ла'эзель и Шэдоухарт на взводе. Особенно Иллиатрэ.
— Даже не вздумай говорить, что мы тебя опять потеряли! — бросил тот, нервно облизнул губы и прищурился. — Иллиатрэ следил — ты не мог отстать! Но стоило мне отвернуться буквально на секунду, как ты тут же исчез! Ты что, нарочно? Бросить нас хочешь?..
— Ага, и что я без вас буду делать? Ждать, пока личинка проест мне мозг? Проверь свой мешок, — отозвался Астарион. Иллиатрэ с явным недовольством потянулся к завязкам магического мешка, скользнул взглядом по его содержимому и едва не зарылся лицом в горловину.
— Что… как… но… зачем?
— А какая разница? — усмехнулся Астарион. — Ребенок там, считай, все равно бы умер. Почему бы не дать тебе то, чего ты хочешь? Не продавай его, если тебе так противна эта идея, — деньги у ученой мы все равно уже выманили. Оставь его себе, будет как декор в лагере. Или попытайся вылупить. В общем, делай что хочешь: я просто его тебе подарил.
***
Зайтиск гудел, трясся и мерцал. Лаэ'зель терпела жуткую боль, стиснув зубы. Астарион и Шэдоухарт корчились рядом, схватившись за виски, у Иллиатрэ тоже все сильнее раскалывалась голова, словно ее долбили кирками.
— Хватит, Лаэ'зель! — крикнул он, продираясь сквозь черноту, забившую горло и глаза. — Эта штука тебя убивает, и нас заодно!!!
Лаэ'зель огрызнулась и яростно воззвала к своей богине. Не собиралась сдаваться, не собиралась сомневаться в своих многолетних убеждениях, во всем, во что верила, ведь иначе ее мир разлетится на осколки. Иллиатрэ не хватило бы красноречия убедить ее парой фраз, ни у кого бы не хватило, и на него нахлынуло отчаяние.
Он сделал единственное, что оставалось, — передал ей часть своих эмоций и воспоминаний. Их соединили короткие вспышки чувств.
Клятва, восторг и уверенность — я сделаю все, чтобы угодить Паучьей Королеве!
Решимость и гордость — взмах клинка, поток крови, заклинание во врага, все ради Ллос, все только ради нее!
Подавленное отчаяние — нужно быть терпеливым, нужно стараться лучше, и лучше, и лучше, и тогда Ллос обязательно заметит труды и усердие…
Боль. Беспомощность. Страх. Гулкая тьма вокруг, черные тени вверху, онемевшая правая половина лица. Паучья Королева, я делал все для тебя, все, что ты желала. Паучья Королева, помоги мне. Помоги мне. Помоги мне…
В ответ — лишь звонкая тишина, звонкая, как высокий насмешливый смех.
«Я знаю, каково это, — когда все, во что ты веришь, в один миг превращается в пепел».
Лаэ'зель дернулась. Ее глаза сделались осмысленными. Она рванулась из зайтиска, Иллиатрэ схватил ее за руки и потянул на себя. Они повалились на землю — и зайтиск с оглушающим грохотом взорвался. Комнату заполонил дым, удушающий и густой. Кашляя, Иллиатрэ закрыл рот и нос предплечьем, прижал Лаэ'зель к полу, но она вырвалась, вскочила на ноги…
До ушей донеслись шаги. Он похолодел. Пошатываясь, поднялся, когда ученая-гитиянки с непередаваемым выражением оглядела дымящиеся осколки зайтиска. Выругалась, покосилась на Лаэ'зель, и на ее лице отразились сомнения.
— Я не уверена, что лечение прошло успешно…
— Ха! Еще как прошло! — отмахнулся Иллиатрэ, напустив на себя надменный вид. — Посмотри на Лаэ'зель: взгляд чистый и ясный, ни тени иллитидской личинки!
Взгляд Лаэ'зель горел такой ненавистью и яростью, что они бы точно затмили любую тень головастика. Ученая внимательно всмотрелась в нее. Наконец медленно, неохотно кивнула, и Иллиатрэ не подметил никаких признаков блефа. Украдкой вздохнул с облегчением.
Слава богам! Какое счастье! Лаэ'зель потеряла связь со своей богиней, но теперь ей хотя бы не придется поднимать меч против своего народа.
Ее душа не разобьется от боли, как это случилось с ним.
***
Иллиатрэ выдохнул последние звуки заклинания. Земля затряслась, и из-под нее, как на дрожжах, полезли кактусы. Гейл сорвался на ноги, спасаясь от колючего побега, покрытого иглами размером со шпагу. Очередной кактус взметнулся, выбросил ярко-красный цветок на макушке, и в воздухе протянулся приятный сладковатый запах.
Иллиатрэ несколько мгновений молчал. Внимательно осмотрел поляну, усеянную кактусами, покосился на свой амулет, висящий на ветке дерева неподалеку, и хмыкнул:
— Кажется, я только что создал новое заклинание.
— Просто дикая магия сработала, когда ты слишком долго протянул гласную в пятом слове, — осторожно возразил Гейл. — Но кактусы красивые, никто не спорит. Придется теперь создать кислотную лужу в другом месте. И надеюсь, что наши магические изыскания не слишком повлияют на местную флору…
С третьей попытки Иллиатрэ произнес заклинание как следует. Воздух над землей задрожал, превращаясь в прозрачный барьер: теперь сверху можно будет осторожно пустить кислоту и положить яйцо, а потом спаковать импровизированный инкубатор, чтобы легко брать его с собой, когда придется переставлять лагерь.
Скрестив руки на груди, Лаэ'зель мрачно консультировала их насчет концентрации кислоты и насыщенности испарений, необходимых для развития скорлупы. Иллиатрэ ловил каждое слово. Несколько раз проверял кислоту, чтобы убедиться, что она именно такая, какой и должна быть.
Астарион наблюдал за всей этой возней невозмутимо. Интересно, что заставляет их всех помогать с неожиданными прихотями Иллиатрэ? То цветок в горящей таверне ему приглянулся, то решил научиться взламывать замки, то теперь это яйцо гитиянки…
Может быть, потому, что он не разделял их желания на серьезные и несерьезные. Может быть, потому, что относился к ним так, будто их желания, — единственное, что имеет значение.
И они невольно отвечали ему тем же.
***
Астарион направлялся все дальше вглубь леса. Под ногами не трещала ни единая веточка, даже трава почти не пригибалась. Пряный запах цветения щекотал ноздри, а сквозь него проступали ароматы добычи — пот, животные шкуры и кровь, теплая пульсация крови под кожей, кровь, кровь… Он не сдерживал инстинкты, легко перескакивая поросшие мхом бревна и колючий кустарник. Чувствовал, как зубы превратились в острые клыки.
Как быстро кровь стала привычной и приятной частью жизни, словно и не было двухсот лет запрета… Он и к свободе привык почти сразу. Может, и после всего остального оправится тоже быстро — как только прикончит Касадора.
До ушей донесся шум водопада, куда громче и сильнее, чем от того, что бежал возле их лагеря. Деревья расступились. Астарион углядел силуэт и остановился, опершись рукой о ствол. Зрелище, открывшееся глазам, вышибло мысли из головы, перебило даже жажду.
Бурлящий серебристый поток, пузырясь, обрушивался со скалы в затянутое кувшинками озеро. Под ним, запустив пальцы в волосы и зажмурившись, совершенно обнаженный, стоял Иллиатрэ. По его коже бежали ручейки воды, капли блестели на груди, скользили по изящной спине, очерчивали ягодицы и мышцы на ногах. Он мотнул головой, отбрасывая со лба упавшую прядь, увидел Астариона и замер. Его лицо озарилось улыбкой.
— Раз уж ты здесь — присоединяйся.
Его голос звенел даже сквозь рокот водопада, мокрые волосы вились сильнее обычного, возбуждающе липли к плечам и шее.
— Нет, спасибо, — выдохнул Астарион и усмехнулся. — Я совсем недавно искупался.
Несколько мгновений Иллиатрэ смотрел на него. Капли разбрызгивались вокруг его тела, крохотные радуги метались над поверхностью озера. Наконец, осознав, что Астарион не собирается уходить, он приподнял брови и ухмыльнулся.
— Что ж… Если хочешь, можешь посмотреть.
Красуясь, он откинул голову назад, так, что волосы разметались по спине, и поток водопада обрушился ему на грудь, лаская изящное тело, как руки любовника, прохаживаясь ручейками по темным соскам и ключицам. Под блестящей серо-синей кожей торса проступили напрягшиеся мускулы. Астарион пытался контролировать себя, но на миг забыл, как дышать. Когда он соблазнял жертву — это одно, но чтобы соблазняли его, еще и так бессовестно…
— Ты становишься таким же бесстыжим, как и я, — хмыкнул он, выходя из-за деревьев. Иллиатрэ негромко рассмеялся и прищурился, а его глаза маслянисто заблестели.
— У меня хороший учитель, — ухмыльнулся он и поманил рукой.
Астарион бросился к нему и словно нырнул в черноту. Целовал его губы, поглаживал его тело, — но не видел ничего. В ушах нарастал звон.
Почему…
Иллиатрэ хватает воздух ртом. Зарывается пальцами в его волосы.
Почему я несусь к обрыву, как телега, которую тянет обезумевшая от страха лошадь, и никак не могу остановиться?
Мгновение — ладони размазывают по коже Иллиатрэ капли воды.
Мгновение — Иллиатрэ утыкается лбом ему в грудь, обхватывает за спину и замирает.
Шум в ушах медленно утихал. Скоро Астарион снова различил ласковый шелест водопада — еще далекий и глухой, будто из-под подушки. Мокрые волосы облепили лицо, а струи воды текли и текли по коже, обдавая тело прохладой. Когда он вообще успел сбросить одежду?..
Иллиатрэ не шевелился.
— Что такое? — встревожился Астарион, охваченный скверным предчувствием, будто совершил ошибку.
— Давай не будем.
— Что? Но… почему?..
Иллиатрэ выпрямился. Отвел волосы со лба, как делал всегда, когда нервничал. Выглядел виноватым. И напряженным. Однако уверенно взял Астариона за руку и потянул за водопад, в маленькую прохладную нишу, что и пещерой назвать трудновато. Хочет продолжить там? На камнях же даже холоднее, чем на земле…
Но камни оказались совершенно сухими и теплыми, словно на них каким-то чудом не попадал водопад. Иллиатрэ не выпустил его руку, даже когда они сели, бережно сжал в своих ладонях. Несколько мгновений они молчали.
— Ты не обязан, — начал Иллиатрэ, опуская голову ему на плечо, — делать то, чего не хочешь, только чтобы угодить кому-то другому. Даже если и мне.
Астарион едва не вздрогнул. Покосился на него, но увидел лишь волнистые белые волосы на макушке и кончики острых ушей, что поднимались среди прядей.
Голос Иллиатрэ раздался в его голове сквозь связь головастиков.
«Когда я целовал тебя, твои глаза опустели, и в них я видел, как Астарион уходит от меня».
Он ничего не ответил. Не хотел ничего отвечать.
Иллиатрэ отстранился. Сверкнул улыбкой, неожиданной, как если бы в нишу ворвался солнечный свет.
— Пойдем поплаваем?
Как он может так быстро переключаться с одного на другое? Минуту назад дрожал от вожделения, а теперь вел себя как игривый мальчишка…
Не дождавшись ответа, он разбежался и прыгнул. Водопад хлестнул обнаженное тело, рассыпался сияющими брызгами, — и Иллиатрэ с громким всплеском ушел под воду. Вынырнул, смеясь и отводя с лица длинные пряди.
Астарион против воли издал смешок.
— Сколько же в тебе энергии… Кажется, теперь я понимаю, почему всякие старые лорды крутят шашни с девицами и юнцами. Не только из-за их красоты, а чтобы и себя хоть ненадолго перестать чувствовать такими старыми.
— Брось, ничего ты не старый, — хмыкнул Иллиатрэ и окатил его теплыми брызгами. — Кожа как бархат. Пронзительный хищный взгляд. И клыки ого-го. Знаешь же, что у животных от старости клыки стираются? А у тебя вон какие острые!
— Я тебя утоплю, — ласково пообещал Астарион и скользнул в воду, как нож. Иллиатрэ снова зашелся смехом и, отплыв от него мощными, размашистыми гребками, принялся нарезать круги по озеру, лежа на спине. По воде от него волнами шла рябь.
— Знаешь, как у нас проходит ритуал взросления? — бросил с улыбкой, выпрямляясь. За его фигурой буйствовала зелень, вилась по скалам листьями и мхом. — Когда молодой дроу заканчивает обучение на волшебника, воина или жрицу, в его или ее честь устраивают масштабную оргию!
— Прекрасная традиция! — с придыханием сказал Астарион и плеснул в него водой. Иллиатрэ зажмурил левый глаз и закрылся рукой, не переставая улыбаться.
— Участвовать могут любые дроу, уже прошедшие инициацию, хоть благородные, хоть нет. Кое-кто даже слуг притаскивает. В такие дни разница между мужчинами и женщинами стирается. Мы просто стараемся подарить другу другу как можно больше наслаждения. Партнеров за ночь бывает так много, что на утро не можешь вспомнить, с кем трахался.
— Да… — снова издал смешок Астарион. — Такого в книгах про культуру дроу не напишут.
— Ага, — ухмыльнулся Иллиатрэ. — У нас даже молодняк перед инициацией не всегда знает, что его ждет, так что вот тебе секретная информация — дерзай. Книжку напишешь. Прославишься.
— Про оргии дроу? Всегда мечтал!
Иллиатрэ ударил кулаком по воде и с хохотом окатил его брызгами. Какое прекрасное теплое озеро, прекрасный водопад, сияющий серебром в солнечных лучах, прекрасный день… И хотя в желудке все еще словно камень ворочался, Астарион выдохнул. Сам не знал, с облегчением или горечью.
И бросился за Иллиатрэ.
Нырнул под чистую, прозрачную воду, обхватил его руками за пояс и аккуратно, не настаивая, потянул вниз. Иллиатрэ задержал воздух. Нырнул тоже, глядя на него вопросительно. Его волосы вились вокруг головы белым маревом, кожа казалась зеленовато-серой. Все звуки отрезало — осталось лишь мягкое гудение в ушах.
Несколько мгновений Астарион любовался им. Притянул к себе за талию и поцеловал. Губы Иллиатрэ охотно раскрылись навстречу его губам и языку.
Они вынырнули одновременно, лениво покачивая ногами и не доставая до дна.
— Похоти в тебе как в пятнадцатилетке, — ухмыльнулся Астарион.
— А то, — откликнулся Иллиатрэ самодовольно. — Знаю. Каюсь.
В его голосе не было ни намека на раскаяние — одно сплошное бесстыдство.
— Я бы хотел посмотреть, как ты теряешь контроль, — хищно выдал Астарион, нависая над ним. — По-настоящему теряешь и не можешь ни о чем думать, даже говорить не можешь, — только извиваешься и умоляешь о большем!
Иллиатрэ не успел даже двинуться, как его схватили за бедра и посадили на выступающий со дна большой валун, так, что он по пояс оказался в воде.
— Ты что делаешь? — натянуто осведомился он.
Астарион снова с головой ушел в озеро.
— Астарион, что… Ох!
Из глаз едва искры не посыпались. Он задохнулся, скребя пальцами по камню, не в силах справиться с дрожащим трепетом в мышцах. Выгибался, хватая воздух ртом и жмурясь, откидывал голову назад. Все возражения, предосторожности, сомнения вымело из головы — захлебываясь стонами, он отдался на милость умелого языка, жаркого рта и ловких пальцев. Осталось только сладкое, ноющее гудение в паху.
Тело скрутило судорогой, мир взорвался яркой белой вспышкой. Иллиатрэ обмяк, пытаясь восстановить дыхание, а кожа так горела, что от нее почти исходили волны жара.
Рядом раздался всплеск, и над водой показался Астарион, лукаво сверкая глазами. За его плечами уже разливались сумерки, подернутые оранжевыми закатными лучами, словно пламенем.
— Астарион, ты демон, — буркнул Иллиатрэ, поворачиваясь боком, чтобы дать ему место на камне. — С тобой я вообще-то теряю контроль постоянно.
— К твоим услугам, — усмехнулся Астарион, поднимаясь на камень повыше. — А терять контроль так плохо? Мне лично кажется, что тебе это просто необходимо. У тебя голова вечно забита нашими проблемами и повседневными делами — захотелось вырвать поводья из твоих рук хотя бы ненадолго.
— Зачем? — хрипло спросил Иллиатрэ; его до сих пор потряхивало, зрачки расширились, губы едва слушались. Разумеется, он спрашивал, не зачем Астарион перехватил контроль, не зачем доставил ему удовольствие, а зачем решил сделать то, что делать был не обязан.
— Затем, — отрезал Астарион. — Захотелось. Одна просьба, Атрэ: хотя бы иногда будь эгоистом. Очень утомляет, когда кто-то вечно подстраивается под тебя и твои желания.
Иллиатрэ фыркнул.
— Вот вроде хорошую вещь пытался сказать, а получилась гадость какая-то. Как обычно.
— Хорошо, тогда перефразирую. Пожалуйста, больше заботься о своих интересах, хотя бы иногда, и принимай как должное то, что тебе дают. А то такое впечатление, что тебя волнует кто угодно, только не ты сам.
Оперевшись на дрожащие руки, Иллиатрэ подтянулся к нему и распластался на нагретом солнцем камне. Поморщился.
— Не учи меня жизни. Тем более сейчас, когда я мысли в кучу собрать не могу…
Впереди разливался закат, все ярче и ярче, подсвечивая небо насыщенными желто-красными цветами, а вверху тянулись багровые облака. День неохотно, яростно догорал, словно не желая уступать место ночи, и Астарион чувствовал себя точно так же.
Не хотелось, чтобы день заканчивался, не хотел, чтобы заканчивались эти минуты, эти разговоры, игры и искренность. Они сидели рядом, обнаженные и сбросившие маски, но не чувствовали на капли стыда, ни капли горечи, ни капли неудобства.
— А что, — хитро прищурился Астарион, — я был настолько хорош?
Иллиатрэ серьезно посмотрел на него — даже слишком серьезно, учитывая, что они сейчас делали и о чем говорили.
— Ты всегда хорош. Во всем.
Астарион хмыкнул. Прикрыв глаза, подставил лицо ветру.
Юноша-эльф с копной черных волос, высокий, бледный и стеснительный. Женщина-человек с ярко-рыжими волосами и россыпью веснушек на бронзовой коже, громкая и порывистая. Женщина-тифлинг с лиловой кожей и небольшими рогами. Мужчина-полуорк, неожиданно молчаливый и задумчивый как для полуорка. Мужчина-человек. Мужчина-драконорожденный. Женщина-эльф. Женщина. Мужчина. Мужчина. Мужчина. Женщина. Женщина. Некто. Некто. Некто. Некто. Некто. Некто…
Иллиатрэ.
Как глоток родниковой воды после нечистот.
— Я бы хотел… — заговорил тот, и Астарион открыл глаза. — Чтобы это никогда не кончалось. Наши странствия — лучшее, что со мной когда-либо происходило.
Ветер ерошил волнистые волосы Иллиатрэ, проходился по обнаженному телу, а впереди разливался закат, огненно-золотой, точно на картине. Агрессивные цвета резали взгляд, агонично пылали на небе, похожие на глубокие раны и в то же время на яркие краски, смешанные умелым, хоть и немного безумным художником. Астарион не видел закат двести лет. Он двести лет ничего не видел, кроме сырых коридоров склепа, пыльных комнат дворца, залитых чернотой улиц Врат Балдура, грязных таверн и гостиниц.
Мысли против воли потекли тем же руслом, что и всегда за последние дни: что будет дальше и как наконец-то освободиться.
— Скажи, Атрэ… Чего бы ты хотел? Не сейчас, а когда вся эта волокита с личинкой кончится?
— Я об этом не думаю. Иллиатрэ живет одним днем, говорил же.
— И все же? Раньше, может, мечтал о чем-нибудь масштабном? Стать величайшим волшебником Фаэруна, затмив даже Элминстера? Поработить всю Поверхность? Захватить мир?
Иллиатрэ фыркнул.
— Я тебе что, злодей из книжки? Единственное, чего я раньше хотел, — привести свой Дом к величию, и все мои мысли крутились только вокруг этой мечты… Но это невозможно. И всегда было невозможно.
— Как-то не похоже на тебя. Чего-чего, — улыбнулся Астарион, подперев щеку кулаком, — а самоуверенности тебе не занимать.
— Это не самоуверенность, — пожал плечами Иллиатрэ, — а здравый оптимизм. Я всегда нацелен на победу и думаю, что можно для нее сделать, — даже в самой безвыходной ситуации. Обычно любую ситуацию можно обернуть себе на пользу, если действовать так, как от тебя не ожидают.
— Ну а как насчет ситуаций, где победить невозможно? — спросил Астарион с куда более сильным раздражением, чем собирался. Ожидал услышать наивную ерунду вроде «Безвыходных ситуаций не бывает», но Иллиатрэ поднял взгляд и неожиданно серьезно сказал:
— Если ты использовал всю свою смекалку и силы, но все еще в заднице и просвета не предвидится, то прикончи как можно больше врагов и беги.
Они замолчали снова. Сидя плечом к плечу возле теплого озера, смотрели, как закат неспешно превращается в сумерки, а яркие краски постепенно гаснут. Наконец Иллиатрэ вздохнул. Смерил его долгим, задумчивым взглядом и прижал ладонь ко лбу.
— Иллиатрэ хочет кое в чем признаться. Ему… тяжело об этом говорить, но нельзя и дальше от тебя это скрывать.
Астарион приподнял брови неожиданно встревоженно, хотя на прошлое Иллиатрэ, как и на его темные тайны, плевать хотел. Даже если он скажет, что принес ребенка в жертву Ллос, вонзил нож своей матери в сердце или просто-напросто лююбит убивать — какая разница? Что это, в сущности, меняет?
Хотя, конечно, Астарион бы предпочел, чтобы Иллиатрэ наслаждался тем, что сделал, — что бы это ни было.
— Помнишь, как мы немного повздорили на вторую ночь наших странствий? Так вот, я тогда оставил тебя в лагере не только потому, что хотел, чтобы ты отдохнул… Я и правда разозлился!
— Я так и знал!!! — воскликнул Астарион сквозь хохот и столкнул его в воду.
***
Иссохший оперся на посох и запрокинул голову к небу, затянутому темными, густыми сумерками. Его внимательные глаза прозревали прошлое и будущее.
В каменные коридоры льется холодный голубой свет, словно сами стены источают его, ведь ни солнце, ни луна не смогли бы пробиться так глубоко в Подземье. Женщина баюкает на руках младенца с темной серо-синей кожей и белым пушком на голове, и с ее губ звонко срывается имя:
— Иллиатрэ.
…
Высокий дроу с длинной гривой белых волос наблюдает с помоста, как слуги размазывают кровь по песку арены.
— Нет, не так! Тупицы, что вы делаете?! Если через минуту арена не будет как новенькая, клянусь, я отправлю вас в подземелья, и на завтрашнем представлении сражаться будете вы!
Вот уже три дня он не спит как следует и оттого злой, будто рой шершней, даже растерял фирменное чувство юмора, так любимое зрителями. Когда джинн резко швырнул его из Подземья на Поверхность, дроу и то так не маялся! Нет, это определенно дурное знамение. Еще и кровь на арене сегодня разбрызгалась странными завитками. Определенно, определенно дурное знамение! Так-так, надо подумать… Огненный Кулак? Арфисты? О, неужели опять арфисты?.. Он же только восстановил коридоры своей Волшебной башни после того, как пришлось их выжечь вместе с вторженцами!
Слуги копошатся внизу, словно муравьи, — слишком медленно и суетливо. Дроу вскидывает руку. С пальцев срываются искры и с треском прожигают арену у ног неповоротливого халфлинга. Тот взвизгивает и с утроенной скоростью принимается равнять песок граблями.
Что ж, завтра будут новые бои и новые зрители. А сегодня он под завязку зальется вином столетней выдержки и провалится в сон, глубокий, как чернота нижних уровней Подземья. Дурное знамение, говорите? Да кто рискнет к нему сунуться? Что скверного может случиться с Бэйлотом Барритилом, известным на весь Фаэрун Распорядителем Черных Ям?!
…
Самый могущественный из вампиров, ныне существующих в Фаэруне, со скрежетом отодвинул каменную крышку саркофага и выбрался наружу, в безмолвный, раскатисто гулкий, мертвый зал. Его окружала тьма — только пентаграмма на полу источала слабый холодный свет. Вампир рассеянно скользнул взглядом по ритуальным столбам, куда в определенный день, уже совсем скоро, протянется темная магическая мощь. Все рассчитано безупречно. Посторонние, причастные к подготовке, мертвы или томятся в клетках, сходя с ума от жажды, положение звезд и планет для ритуала рассчитано с точностью, нечестивый договор заключен.
Не хватает только маленькой детали, крохотного фрагмента поистине выдающейся картины.
Вампир не испытал ни тени ярости, взглянув на столб позади саркофага — столб, предназначенный его мятежному отродью, что выскользнул из тисков его воли. О нет, вампир был выше таких примитивных эмоций, как злость или мстительность. Астарион вызывал лишь легкое любопытство — потому лорд Касадор Зарр и держал его при себе дольше прочих, подчас даже проявляя толику снисхождения к его вопиющему несовершенству. Разумеется, шестеро оставшихся отродий понесли суровое наказание за его побег: они должны следить друг за другом, как и положено в семье, а не делать что вздумается.
Поначалу он задавался вопросом, как Астариону удалось освободиться. Не существовало ни единого доступного способа для отродья разорвать связь с Хозяином. Разумеется, встречалось несколько исключений — невообразимый магический талант, контракт с демоном, божественное покровительство, — но Астарион к ним не относился, как и все остальные отродья Касадора. Однако, в сущности, это не имело значения.
Мятежное отродье все равно вернется домой, ведь раб всегда возвращается к хозяину, притянутый старыми цепями. Ему наверняка даже хватит наглости сопротивляться уготованной судьбе. Забавная имитация свободы воли — Касадор нарочно ее не вытравил, ведь сломанных ничтожеств, пресмыкающихся у его ног в попытке вымолить снисхождение, и так было предостаточно.
Как и положено Повелителю и Отцу, он будет ждать свое мятежное отродье.
После чего уничтожит.
…
Костер начинал тлеть. Шаман дернул ногами, пытаясь спасти от огня новые сапоги, и вздохнул.
— Тварь! — выкрикнул щекастый староста деревни, потрясая кулаком. — Зентаримский ублюдок! Зря ты сюда вернулся!
Костер затрещал веселее. Пламя побежало по рукам шамана, перекинулось на волосы и с гулом вздыбилось вверх, как разъяренный зверь.
Толпа у костра отшатнулась. Впившиеся в тело веревки обратились в пепел, и шаман легко спрыгнул на землю, потирая запястья. Огонь плясал по всей его фигуре, оглаживал лицо, превращал глаза в ярко-оранжевые угли.
В воздухе разнеслись вопли. Расталкивая друг друга, люди бросилось врассыпную. Языки огня спиралью взвились над шаманом и лизнули соломенные крыши домов, что мгновенно занялись. В небо взвился черный дым. Вскоре уже пылала вся деревня, а воздух дрожал от воплей ужаса и боли. Шаман неспешно шел по дороге, прожигая следы в земле, пока не нашел того, кого искал, — плечистого верзилу, что сидел под домом и кривился, зажимая пальцами рану на боку. Увидев шамана, он оцепенел, и его глаза расширились от ужаса.
— Нет… — заскулил он, пытаясь отползти. — Не трогай меня!..
— Ты ударил меня, — пророкотал шаман. — Ударил по голове и приволок к своим соплеменникам, чтобы сжечь! Никто не смеет нападать на Дэмиэна Морэтти, шваль!
Он вытянул руку. Схватил верзилу за плечо и мгновенно прожег до кости. Верзила завизжал, охваченный пламенем с ног до головы, заметался, катаясь по земле, но через несколько мгновений затих навсегда. Дэмиэн пристально взглянул на обугленное тело, впечатал ногу в почерневший череп и направился прочь. Дома пылали. Повсюду кричали люди, в ужасе наталкиваясь друг на друга.
Огонь вокруг тела Дэмиэна медленно унялся и довольно свернулся внутри, точно сытый зверь.
Нет, давненько его вот так не пытались убить. Опять Огненный Кулак разволнуется — у них были кое-какие подозрения на его счет, но никаких доказательств, что это Дэмиэн виновен в паре-тройке поджогов. Они вообще во многом его подозревали, но деньги и угрозы затыкали даже самые болтливые рты.
Дэмиэн смахнул с рукава хлопья пепла, оглядел сапоги. Нет, все же не прожгло, но надо бы по возвращению как следует наложить на них заклинание устойчивости к огню.
Иссохший издал рокочущий вздох. Вокруг Иллиатрэ, молодого юноши, окутанного тьмой, закрутился водоворот событий, но он не готов встретиться с такими врагами — по крайней мере, еще нет.
Однако колесо судьбы должно вращаться, и его ход не остановить.