Список обитателей таверны «Последний Свет»
Арфисты
- Отряд из тридцати семи человек (изначально сорока двух, но мы понесли потери на Проклятых землях)
Гражданские
- Изобель, жрица Селунэ
- художник из Врат Балдура
- жрец Ловиатар (по-хорошему, его бы выгнать отсюда к седьмому пеклу!)
- семеро тифлингов из Рощи друидов (из них четверо — дети)
- Арт Кулах (Огненный Кулак, серьезно ранен, не приходит в себя)
Другие
- «бродячий торговец» Рафаэль. Заключал в «Последнем Свете» свои сделки еще до того, как на эти земли упало проклятие, и время от времени здесь появляется. Сделать мы с ним ничего не можем, так что будем игнорировать. Пока что.
- отряд зараженных личинками искателей приключений под предводительством дроу (а с ними друид Хальсин). По первому впечатлению — те еще занозы в заднице, но могут нам помочь.
(Из личных записей Высшей арфистки Джахейры)
***
Дэмиэн не боялся боли. Уже добрую сотню лет никто не мог ее ему по-настоящему причинить, никто после Джона Айреникуса, пленившего Энру и ее спутников и проводившего над ними чудовищные эксперименты.
Никто — до сегодняшнего дня.
По загривку прокатился неприятный холодок, но далекий, словно в полузабытьи. Все чувства давным-давно притупились, если он вообще мог когда-нибудь испытывать что-то слишком сильно. Это Бэйлот смеялся во весь голос, кричал во весь голос, ругался во весь голос.
Они уравновешивали друг друга.
Выбрался ли Бэйлот? Конечно, выбрался. Под мишурой безумия и бесконечных воплей по делу и без скрывался сильный, опытный, расчетливый волшебник.
Дэмиэн скрежетнул зубами, охваченный слабой яростью, словно крылья огромной птицы бросили тень на него. Иллиатрэ, щенок… Может, его привалило из-за собственной магии. Может, он умер, в последний миг осознавая, что навлек смерть на себя и своих друзей. Может, ему было страшно и больно, и он тонул в отчаянии.
Хорошо.
Утешая себя мыслями о смерти Иллиатрэ, Дэмиэн поднялся по лестнице, что противно скрипела под ногами, и толкнул дверь. Переступил порог душноватой, неуютной комнаты, остановился возле книжного шкафа, разглядывая тисненные названия на корешках, но не видя.
— «Пункт пять-два, подпункт "б" демонического контракта», — раздался за спиной вкрадчивый голос Рафаэля. — «В случае божественного или астрального вмешательства в судьбу разумного существа, подписавшего вышеупомянутый контракт, при условии, что это вмешательство спасает от смерти или иной непосредственной угрозы жизни и здоровью даже в случае, когда подписавшийся не просил о божественном или астральном вмешательстве, не знает о нем или даже не может от него отказаться, контракт считается грубо нарушенным».
Дэмиэн вздохнул. Заложил руки за спину.
— Я помню контракт, Рафаэль. Это действительно необходимо?.. Я поднял «Зентарим» с колен, а с моими властью и влиянием в теневом мире не сравнятся даже короли…
— Даже если бы ты в одиночку спас Фаэрун или сжег бы его дотла, ты все равно нарушил контракт.
— Я не просил, чтобы Энра меня спасала. Да что там — я был без сознания!
— В контракте, который ты подписал, указано, — протянул Рафаэль, и в его голосе послышалось нетерпение, — что не имеет значения, просишь ты о божественном вмешательстве или нет. Если оно случилось, по твоей воле или нет, контракт считается нарушенным. Повернись ко мне, Дэмиэн.
— Рафаэль… — скрипнул зубами Дэмиэн.
— Повернись. Ко мне.
Дэмиэн медленно повернулся. Ладонь Рафаэля легла на его правую половину лица, от корней волос до угла рта, накрыв глазницу.
В лицо хлынул жар.
***
Прошло где-то полчаса с тех пор, как Дэмиэн ушел, и стены комнаты задрожали. В воздух взвился голос — высокий, яростный, резкий, как удар кнута, нечеловеческий.
— Как ты посмел?!
Из шкафов посыпались книги. Полупустой стакан с бренди зазвенел, скользя к краю стола.
— Кто ты такой?! Камбион, которых в Аверно сотни!!! Пустышка!
— Я хотя бы не был рожден смертным, — усмехнулся Рафаэль, придержав стакан. — В отличие от тебя, дорогая Энра. Ты всего-навсего смертная девчонка, по воле случая заполучившая божественные силы. К сожалению, в нынешние времена могущество постоянно попадает к тем, кто его недостоин.
Перед ним взвился ярко-алый ураган, будто сотканный из беспрестанно мечущихся потоков крови, и оформился в женский силуэт с пылающими красными глазами.
— Я забрала себе божественность по праву! — взвился голос гулким инфернальным шепотом. — Выбила эту силу! Я потеряла близких ради нее, прошла такое, что и врагу не пожелаешь, и уничтожила аватар Баала, бога убийств! Сила моя по праву, камбион!
— Но твое мышление — до сих пор мышление смертной. Даже через столетие. Ты лезешь к смертным, стремишься решать их проблемы за них и путаешься под ногами.
Она осклабилась. Издала дрожащий, яростный, насмешливый выдох.
— О, я путаюсь под ногами? И поэтому это ты заключил контракт с моим братом, а теперь еще изувечил его?!
— О, я уверен в талантах Дэмиэна, — процедил Рафаэль надменно. Чувство превосходства в этой ситуации наполняло его ни с чем не сравнимым удовольствием. — Через пару месяцев, а то и меньше он найдет способ вылечить шрамы и восстановить глаз.
— Это так ты оправдываешься передо мной?!
— Разумеется, нет. Я лишь напоминаю, что смогу наказать его так еще раз, если ты снова заставишь его нарушить контракт.
— Если бы я не вмешалась, он бы умер!
— Да, вне всяких сомнений. Подумать только, как неудачно на него упал обломок каменного потолка, было бы в высшей мере прискорбно, если бы столь легендарная личность погибла столь тривиально. И потому ты решила, пусть лучше он отделается наказанием? — Рафаэль хмыкнул. Постучал пальцем по губам. — Тогда в следующий раз мне следует наказать его суровей.
Силуэт из кровавых потоков беспомощно взревел и развеялся, забрызгав кровью стены его убежища. Рафаэль беззлобно цыкнул языком — потом прикажет кому-нибудь из слуг все здесь отмыть. Он никогда не воспринимал зарвавшуюся девчонку как божество и уж тем более как равную. Боги не должны вмешиваться в дела смертных и уж тем более не должны вмешиваться в дела Ада, но Энра совала свой нос везде, куда хотела.
Она воплощала собой все, что Рафаэль искренне презирал в смертных.
Впрочем, теперь его ждали куда более важные дела — в «Последнем Свете».
***
— Просто теоретически, — бросил Иллиатрэ, упираясь локтями в стол. — Ты бы мог вернуть Карлах ее настоящее, живое сердце, чтобы оно поддерживало ее тело как положено?
Рафаэль прищурился. Изучал его внимательным, пристальным взглядом.
— Просто теоретически… — выплюнул он насмешливо и с опасным нажимом, чего просто нельзя было не заметить. — Просто теоретически — я могу все. Что же касается практики — есть у меня ощущение, что ты спрашиваешь из праздного любопытства и не решишься мне что-либо отдать.
Его палец больно ткнул Иллиатрэ в центр груди, и по ткани чиркнул коготь, невидимый для глаз. Пришлось приложить усилие, чтобы не сглотнуть.
— Сколько же в твоей жизни ненужного риска. А все потому, что ты жаден и не привык доверять, но что с тобой случится, когда надежда, за которую ты хватаешься, исчезнет? Ты и так уже испортил себе жизнь, пытаясь справиться сам, маленький дикий маг, теряющий связь с Плетением и вдобавок проклятый.
Его слова и вкрадчивый голос размывали уверенность Иллиатрэ, как морские волны размывают песок в шторм.
— И чего же ты хочешь? — спросил он с затаенной иронией. — Мою душу? Потому так распинаешься?
Рафаэль скучающе провел в воздухе рукой.
— Очевидный и банальный ответ. Право же, постарайся лучше.
Иллиатрэ раздраженно дернул углом рта.
— Я понятия не имею, что тебе нужно. Ты мне скажи.
— Для начала, — Рафаэль скрестил пальцы перед лицом и прищурился, — определись, чего хочешь сам. У меня ощущение, что у вас обоих, — он кивнул на Астариона, — есть ко мне определенные просьбы. Например, разъяснить жестокие слова, прозвучавшие из уст старого шамана насчет твоей судьбы, дитя тьмы. Или рассказать, что за мрачную тайну скрывают шрамы, вырезанные твердой рукой вампира на спине его отродья.
Иллиатрэ тоже прищурился, неуловимо посерьезнев. Оставался спокойным и собранным, но глубоко внутри боролся со страхом, и Рафаэль просто не мог его не чувствовать.
— Насчет меня — сам как-нибудь разберусь. Насчет Астариона… ты прав. Но зависит от цены. Если ты потребуешь что-то непомерное…
— Не беспокойся, — прошелестел Рафаэль, явно наслаждаясь контролем над ситуацией. — Я не потребую ничего, что причинило бы непосредственный вред вам или кому-то из вашей маленькой стаи. Но насчет тебя — подумай еще раз. Я же сказал, что, пытаясь решить проблему самостоятельно, ты лишь усугубляешь ситуацию.
Рафаэль пообещал перевести шрамы на спине Астариона, а взамен захотел, чтобы они избавились от некого чудовища в руинах среди Проклятых земель.
Когда они вышли из комнаты в узкий, затянутый душной тьмой коридор, Астарион вздохнул.
— Ты не знаешь, когда стоит остановиться, — бросил он. — И любишь играть с огнем.
Иллиатрэ приподнял брови.
— Я не боюсь ни Рафаэля, ни кого-либо еще.
Астарион резко развернулся к нему.
— Ну разумеется! Это потому, что никто еще не заставлял тебя бояться! Знаешь, что очень хорошо учит страху? Боль. Настоящая боль за гранью того, что ты можешь выдержать! Боль, не идущая ни в какое сравнение с маленькой игрой между тобой и Абдираком! Когда ты открываешь глаза и видишь лоскуты своей содранной кожи, а под ними — волокна своих мышц! Вот тогда ты начинаешь бояться!
— Я не понимаю, в чем ты меня упрекаешь!
— Я упрекаю тебя в том, что ты дразнишь Рафаэля, а к последствиям готов не будешь. Просто поверь: не будешь.
Они стояли очень близко, тяжело дыша и прожигая друг друга взглядами.
— Не понимаю, — отрезал Иллиатрэ. — Тебе-то что за дело до моей потенциально содранной кожи! Ты никогда не думал, что я знаю, что делаю, даже если тебе так не кажется?!
— Не думал, — качнул головой Астарион. — Потому что ты не знаешь. Да у Рафаэля на лице написано, что он любит ломать свои игрушки. Как Касадор.
— Я вижу, — прищурился Иллиатрэ, — я все вижу, Астарион. Но ты никак не можешь понять, что я рискую целенаправленно, понимая, какими могут быть последствия. Ты до сих пор смеешь делать выводы обо мне как о глупом юнце, что нуждается в твоих наставлениях!
— Да пожалуйста, — отмахнулся Астарион и осклабился. — Честно говоря, мне и дела нет. Спасибо, что напомнил!
Они разошлись в разные стороны, грохоча сапогами по деревянным половицам.
***
— Бесстыдник! — кричала Маэтхи, с треском истязая кнутом стены. — Ты порочишь само имя дроу!
— Не лупи так по стенам, — холодно усмехнулся Иллиатрэ, хотя ей удалось загнать его в тупик, а стальной наконечник кнута иногда проносился опасно близко от его груди и плеч. — Хорошее оружие испортишь.
Кнут метнулся вперед и укусил его за выставленную перед лицом руку.
— Мне абсолютно понятно, почему тебя тянет к мужчинам, таким же слабым существам, как ты сам! — распалялась сестра, багровея от гнева. — И я бы даже слова не сказала, будь это воины и маги дроу, но ты якшаешься с поверхностными тварями!
Кнут обрушился на руку Иллиатрэ — и еще, и еще, и еще, вспарывая рукав и кожу под ним. Запястье мгновенно распухло, до локтя поползли вздувшиеся синяки, но Иллиатрэ не дрогнул. Бежать было некуда, путь к отступлению закрывала стена позади, так что оставалось лишь сохранять достоинство и не подавать виду, что рука онемела от боли и, казалось, сейчас отвалится.
— Это что, зависть, сестрица? — громко выпалил он и рассмеялся. — Ты-то холодна, как жерло мертвого вулкана, от тебя в страхе разбегаются что наши воины и маги, что младшие жрицы! Я могу найти подход к любому, будь то воин Дома Ша'эх, преподаватель Сорцере, зентаримский торговец с Поверхности или плененная жрица в Доме Удовольствий, а вот ты умеешь только махать кнутом… что сейчас мне и доказываешь.
Маэтхи зарычала. Она была так слаба и глупа, что даже не могла прикрыть самую больную свою точку, и Иллиатрэ без зазрений совести на нее давил. Совершенно очевидно, что Маэтхи страдает от одиночества, но сблизиться с другими просто не способна, ведь привыкла смотреть на всех свысока и добиваться повиновения кнутом. И срывалась на нем именно потому, что он был ее полной противоположностью.
Миг — ее лицо исказила ярость, а кнут взвился в воздух быстрее, чем Иллиатрэ успел отпрянуть. Стальной наконечник врезался в грудь и сшиб с ног, в щеку ударил каменный пол.
Иллиатрэ судорожно хватанул воздух ртом. Боль с такой силой ввинтилась в грудь, что не оставалось сомнений — сломаны ребра. Маэтхи резко развернулась и бросилась прочь, почти побежала. Ему вдруг сделалось смешно.
Минуты мягко перетекали в никуда, и боль отступала. Наконец Иллиатрэ сел. Удрученно рассмотрел порванную рубашку и огромный черный кровоподтек, разошедшийся по груди. Осторожно ощупал ребра — нет, не сломаны — и сквозь боль издал смешок. Руку, которой он заслонялся, тянуло и выкручивало, но эти ощущения были куда слабее самодовольства. Даже избив его, сестра все равно осталась жалкой неудачницей, а его гордость не пострадала абсолютно.
Сейчас, впотьмах направляясь к комнате Рафаэля, Иллиатрэ почему-то вспомнил этот момент и невольно потер грудь в том месте, где синяк давным-давно зажил. Астарион, очевидно, считал, что его прямолинейность и желание лезть на рожон — скверные черты.
Сам Иллиатрэ считал их своей сильной стороной.
Рафаэль лениво повернул голову на звук открывшейся двери. Сидел за небольшим круглым столом, рассчитанным на двоих. Взгляд Иллиатрэ невольно скользнул дальше, к кровати, занавешенной темно-красным балдахином. Нет, это просто смешно. Не станет же камбион брать у него плату постелью? Проклятье, ну что за мысли только лезут в голову?..
— Я рад, что ты пришел, — произнес Рафаэль, а на его лице читалась легкая ирония, словно он не сомневался, что так и будет. — И даже кажется, что тебе есть что мне предложить.
— Все верно, — отозвался Иллиатрэ, присаживаясь напротив. Смотрел на человеческое обличье Рафаэля, но перед глазами стоял его истинный облик: дьявол с красной кожей и надменной, обаятельной усмешкой, с крыльями, что разверзались и подрагивали, как пологи на ветру. — Не сочти за грубость, но мне давно интересно… Насколько чувствительны ваши крылья? На что похоже, если до них дотронуться? А что… что насчет боли?
Рафаэль усмехнулся немного шире, но изгиб его губ вдруг сделался хищным, опасным.
— Если любопытно, так и быть, сделаю тебе небольшой подарок.
Он взмахнул рукой — и Иллиатрэ охватила странная легкость. Он почувствовал, как кожистые бледно-красные крылья разверзаются за спиной, крылья, способные подарить полет и силу. Он парил на них в ночи, все выше и выше, легко справляясь с порывами ветра. Они были совсем не такими чувствительными, как казалось: при желании он мог бы заслониться ими от магических снарядов, даже от стрел, и ощутить лишь слабое покалывание. Из глубин существа поднялся смех, такой же фантомный, как и все происходящее, смех от осознания своего могущества, легкости, радости…
Лопатки взорвались болью, словно к ним прижали раскаленный металл. Иллиатрэ вскрикнул, враз обрушившись с небес на землю, и едва не повалился на стол. В голове взорвалась агония, растеклась огнем от затылка до лба, но быстро погасла, однако лопатки терзало ощущение, будто от них оторвали крылья — страшная, болезненная, пульсирующая пустота. Он тяжело дышал, схватившись за стол до побелевших костяшек, на лбу выступил холодный пот. Даже тело чувствовалось теперь по-другому, словно он лишился важной его части.
Рафаэль наблюдал за ним с любопытством, переплетя пальцы перед лицом. Иллиатрэ пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы справиться с тошнотой, — желудок скрутило узлом, во рту стоял мерзкий кислый привкус, словно кровь из разбитого носа хлынула в глотку. Наконец почувствовав, что может дышать, не опасаясь расстаться с ужином, он холодно заговорил, хоть и понимал, что такой тон не вяжется с измученным видом:
— Что ж, это был… интересный опыт. Но в следующий раз, если вдруг мой вопрос покажется тебе оскорбительным, можешь просто сказать!
— Разве что-то не так? — протянул Рафаэль. — Ты хотел узнать чувствительность моих крыльев — и я дал тебе эти ощущения. Ты хотел узнать предел их боли — это я тоже позволил тебе испытать. И, между прочим, даже ничего не попросил взамен, чего обычно не делаю.
Иллиатрэ скрежетнул зубами. Еще никто и никогда так ловко не ставил его на место, дав, по сути, то, о чем он просил.
— Так зачем ты пришел, дитя тьмы? Сомневаюсь, что из праздного любопытства.
— Проклятье, после такого и забыть немудрено. Сейчас, дай соберусь с мыслями… Ты говорил, что можешь объяснить мне слова Дэмиэна — насчет того, что у меня нет судьбы. Я хочу понять, действительно ли со мной все это происходит из-за чужого влияния или мне просто не везет.
Он выгреб из кармана три монеты душ и бросил на стол. Рафаэль выгнул бровь.
— Признаться честно, я ожидал чего-то изобретательней, но… сойдет.
Не было сил даже язвительно на него посмотреть. О стол что-то стукнуло, Иллиатрэ с трудом скосил взгляд и увидел багровую свечу в бронзовом подсвечнике. Выпрямился. Напрягая каждую мышцу, заставил себя сесть ровно, даже не опираться на спинку стула. Спина горела огнем, куда хуже, чем после второго визита к Абдираку: тогда хоть было ощущение тупого онемения на месте синяков, а теперь казалось, что на лопатках открылись глубокие раны.
— Я понимаю, что ты хочешь сделать… — пробормотал Иллиатрэ. — А если оно вырвется?
Рафаэль бросил на него пристальный взгляд, отчего лопатки заныли сильнее.
— Не беспокойся. Смотри в огонь. И не отворачивайся, пока я не скажу.
Иллиатрэ сильно сомневался, что сможет выдержать видение силуэта в пламени слишком долго, но промолчал. И так выглядел уязвимым, нечего дополнять эту картину новыми мазками.
Рафаэль коснулся свечи пальцем, и ее всю, от фитиля до подсвечника, охватил огонь. Иллиатрэ моргнул от жара, напрягся, размеренно дыша и глядя в оранжевые языки пламени, что яростно метались из стороны в сторону. Очень скоро среди них показался беловатый полупрозрачный силуэт. Иллиатрэ сглотнул. Распахнул глаза шире. Силуэт проступал все отчетливее, вытягивался от свечи под самый потолок, — величественная, высокая женщина с бледной серо-голубой кожей, куда бледнее, чем у него самого. Стальные пластины хищно изгибались на плечах ее одеяния, придавая фигуре еще больше угловатости.
Иллиатрэ ничего не мог с собой поделать: тело затряслось, мысли вымело из головы, а гордость, что поддерживала все это время, вдруг исчезла, будто ее и не было. На задворках сознания, сопротивляясь подступающей панике, скреблась мысль: нельзя отворачиваться, нужно смотреть в огонь, нельзя отворачиваться…
Темные губы изогнулись в ухмылке, холодной, безжалостной, разящей, как удар кнута.
— Мой сын… — эхом разнесся высокий голос, и к рассеченной шрамом щеке Иллиатрэ потянулась ладонь…
Рафаэль накрыл свечу рукой, и пламя погасло. Комнату окутал полумрак, приятный для глаз после столь яркого света. Иллиатрэ судорожно выдохнул. Ощутил, как по губам что-то течет, коснулся носа, посмотрел на пальцы — кровь.
— Интересно… — протянул Рафаэль, вытащил из воздуха щегольского вида белоснежный платок и протянул ему. Иллиатрэ прижал платок к носу, почти насмешливо раздумывая, не придется ли еще и за него накинуть монету душ. В ноздри впился запах раскаленного металла, как в кузне, и стоило огромных усилий не вдохнуть глубже.
— То, что у тебя нет судьбы, — разумеется, само по себе нелепое утверждение. Но то, что в нее вмешались и переделали, — факт.
— Как это? — нахмурился Иллиатрэ, осторожно вытирая кровь, и сунул платок в карман.
— Рубец на судьбе виден исключительно в одном-единственном случае: если некая божественная или адская сила неожиданно вмешалась и предотвратила смерть существа.
— Смерть… — повторил Иллиатрэ одними губами.
— Да, — подтвердил Рафаэль, пристально вглядываясь в него. — И когда же это должно было случиться? Так-так… Через двенадцать минут после рождения. Какая жалость.
Сердце Иллиатрэ обрушилось вниз.
— Но как… кто… — отвел пришел сам собой, придавая сил и гнева, так, что ногти впились в ладони. — Она пыталась принести меня в жертву Ллос сразу после рождения, так?!
— Так, — спокойно подтвердил Рафаэль. — И я скажу больше: она даже не потрудилась дать тебя имя. В Книге Судеб в записи о собственной смерти ты упоминаешься как «безымянный мальчик-дроу».
Иллиатрэ взревел от ярости и так хватанул ладонью по столу, что дерево затрещало.
— Как она ПОСМЕЛА?! Даже имени не дала… Это запрещено!!! По непреложным законам Паучьей Королевы ребенок должен получить имя перед тем, как его принесут в жертву! И я же не третий сын! Она настолько хотела избавиться от меня, что даже имени придумать не удосужилась?!
Он задыхался от бешенства, перед глазами плыли цветные пятна.
— Ты обращаешь внимание не на то, на что следует, — вкрадчивый голос Рафаэля вернул его к реальности. — Хотя, если тебе станет легче, то смерть твоей матери от твоих рук была предопределена в тот миг, когда ей не удалось принести тебя в жертву. С самого начала своим поступком она скрепила вас узами убийцы и жертвы. Ты жертвой быть не захотел.
Иллиатрэ молчал, пытаясь совладать с собой. Кусал губы. Остро желал вогнать в кого-нибудь нож по самую рукоять — да хоть бы и в себя. За время их странствий такие порывы становились все реже, но иногда накатывали, когда все внутри пылало от ярости.
— И… и кто же… кто меня спас и почему?
— К сожалению, на это у меня нет ответа, — развел руками Рафаэль, и, хотя его голос звучал все так же спокойно, Иллиатрэ охватило чувство, будто камбион говорит не все, что знает, однако давить и настаивать смысла не было. — Могу лишь высказать некоторые… предположения.
— Может, это был мой отец? Что если я… сын какого-нибудь бога или демона? Это бы многое объяснило!
Рафаэль растянул губы в очень насмешливой и снисходительной улыбке.
— О, смертные. Я не устаю поражаться вашему самомнению. Каждый мнит, будто он лучше других и, разумеется, совершенно особенный. Каждый, без исключения. Но пойми, дитя тьмы, что богам до вас обычно дела не больше, чем до пыли под ногами. Есть редкие избранные, что действительно удостаиваются их милости, но таких во всем Фаэруне можно по пальцам пересчитать. А что касается порождений ада… Начнем с того, что я не чувствую на тебя печати Аверно — по крайней мере, не так, как она проявляется, когда речь идет о родстве, неважно, далеком или близком. Насколько я могу судить, ты самый что ни на есть чистокровный дроу.
— Ага, — пробормотал Иллиатрэ раздраженно. — Породистый, как лошадь. Еще теории?
— Ты же не думаешь, что кто-то из богов дроу решил тебя спасти? — усмехнулся Рафаэль.
— Нет, — даже не помедлил Иллиатрэ. — Ллос наплевать, а Ваэрон не стал бы лезть на ее территорию, чтобы спасти младенца. Если бы он спасал каждого младенца, который отведен Ллос в жертву, то с ног бы сбился!
Рафаэль благосклонно посмотрел на него, и в его глазах читалось одобрение оттого, что собеседник хотя бы немного не так глуп и наивен, как казалось. Раздражало его высокомерие, но что поделать?
— Конечно, — продолжил он. — Высшие боги крайне редко вмешиваются в дела смертных. Самое разумное объяснение, что приходит мне в голову: кто-то из молодых божеств, которые лишь недавно перестали быть смертными и вознеслись, посмотрел на Фаэрун, увидел бедного-несчастного младенца, что вот-вот будет пронзен ритуальным кинжалом, и решил вмешаться. Это случайность, и очень удачная для тебя.
Иллиатрэ молчал, обдумывая услышанное. Звучало все как-то безумно: его ни с того ни с сего, по прихоти, спасло божество, остановив занесенную для убийства руку его матери.
— И… что это за божество?
— Сказал же: увы, это мне неведомо. Если этот бог не посылал тебе сны, или свою волю, или еще как-нибудь не давал о себе знать столько лет, скорее всего, он потерял к тебе интерес или счел, что твоего спасения достаточно.
— Боги так не поступают, — поморщился Иллиатрэ. — Они всегда хотят что-нибудь взамен, разве нет? Очень странно… Ладно. Спасибо хоть на этом.
***
Когда Иллиатрэ переступил порог комнаты, направился к своей кровати и увидел его, то мгновенно отвел взгляд в сторону, словно провинился. Астарион уже очень хорошо знал это его выражение лица.
— Радость моя, ты ходил к Рафаэлю? — Он растянул губы в улыбке. — И как, он хоть что-то прояснил? Ты же не заложил свою душу, правда?
— Не заложил, — буркнул Иллиатрэ, а к его лицу прилила кровь. — Откуда… как ты… Ты что, влез мне в голову сквозь связь головастиков?
— Разумеется, нет. Я и без связи тебя прекрасно знаю. Дорогуша, ты совсем не умеешь притворяться, когда речь заходит… м-м-м… о твоих маленьких играх. Ладно, давай, рассказывай. Какой-то ты не очень довольный. — Астарион с неожиданным холодом почувствовал, что-то не так. Иллиатрэ едва заметно согнулся, точно от боли. Проклятье, на какую глупость он согласился? — Эй, да что он тебя потребовал?
— Ничего особенно, — поморщился тот, присаживаясь на кровать. — Я дал три монеты душ, вот и все. Но… — он беспокойно зыркнул на Астариона, помедлил и решил признаться: — В общем, я немного обжегся. Когда играл с огнем… Я просто спросил у Рафаэля, насколько чувствительны его крылья, особенно к боли. Ну, он мне и показал… Теперь такое ощущение, что мне отрубили крылья у самых лопаток. Тупым тесаком. За несколько ударов.
Он скривился и осторожно вытянулся на кровати лицом вниз, однако надолго его спокойствия не хватило и он повернул голову.
— Что, считаешь меня дураком? Злишься?
— Нет, — вздохнул Астарион, присаживаясь рядом. — Ты такой, какой есть, Иллиатрэ. И вот эти твои игры с огнем — часть твоей натуры.
Иллиатрэ уставился на него удивленно.
— Я и представить не мог, что ты это скажешь… Ай! — он поспешно отполз из-под прикосновений Астариона и поморщился. — Не трогай! И вообще, предупреждай, а то…
— …спина у тебя чувствительная, потому что тебя постоянно по ней лупят. Знаю. Не скули, как дитя малое, и не дергайся.
Иллиатрэ зажмурился, впившись пальцами в простыни и вздрагивая от каждого прикосновения к лопаткам, даже самого деликатного и легкого. Астарион осторожно массировал его спину, пока не почувствовал, как Иллиатрэ расслабляется под его руками и дышит уже спокойнее. Такой худощавый, кости под одеждой и кожей как острия, торчащие наружу.
— С-спасибо, — пробормотала Иллиатрэ, не открывая глаз. — У тебя очень… осторожные и уверенные руки. Боль прошла, будто ее и не было.
Его явно подмывало спросить, где Астарион этому научился, но он не рискнул. В сознании расцветали смутные, тревожные картины: размытая фигура, отдаленно похожая на эльфа с белыми кудрями, мягко обтирает тряпкой раны и синяки человека, прикованного к чему-то вроде пыточного стола.
Астарион тут же захлопнул свои мысли, как дверь в темницу. Несколько мгновений лежал в молчании. Молчал и Иллиатрэ, однако на тишину его никогда не хватало надолго.
— Рафаэль меня притягивает, — выдал он и нервно повернул голову. — С-странно, что я тебе такое говорю?
— Нет, — усмехнулся Астарион. — Более того, ты меня не удивил. Он же в твоем вкусе.
— Это в каком же? Не замечал за собой особых предпочтений…
— «Очевидно опасный, любящий фарс и игры на публику тип себе на уме, от которого держался бы подальше любой, у кого есть хоть капля здравого смысла».
Иллиатрэ захохотал.
— Точно, точно! Даже поспорить не могу!
Учитывая, как резко он двигался, боль, похоже, и правда исчезла.
— Рафаэль, Абдирак, Маклор… — Астарион усмехнулся. — Я, в конце концов.
— Ты? — Иллиатрэ вскинул брови. От хандры не осталось и следа: его снова охватило настроение подурачиться. — Что ты! Такой очаровательный эльф — прямо отдушина среди всех этих очевидно опасных типов себе на уме!
Астарион посмотрел на него выразительно. Улыбнулся.
— И напоминаю: я совсем не против, чтобы ты развлекался с кем-нибудь еще, дорогуша.
Иллиатрэ фыркнул и закатил глаза.
— А я напоминаю, что я против! Я тебе верен, и так будет всегда.
Астарион цыкнул языком и продолжил полушутливо:
— Не нужны мне такие жертвы. «Всегда» — очень долгое слово. И да, зная, насколько ты любишь плотские удовольствия и как тебя привлекает едва ли не каждый встречный… Не обижайся, но ты звучишь как бабник, который подбивает клинья к девственнице.
Иллиатрэ снова зашелся хохотом. Отсмеявшись, выдал:
— Да ну тебя.
— Но, может, в случае с Рафаэлем и правда лучше поумерить аппетиты: лично я не слышал, чтобы секс с исчадиями ада заканчивался чем-то хорошим. Я бы на такое не рискнул, а вот бренди бы с ним выпил.
— Еще вопрос, что опаснее, — поднял брови Иллиатрэ, подперев щеку кулаком. — Выпьешь моей крови, Астарион?
— Ха! Раз ты сам предлагаешь — конечно.
Астарион скользнул на кровать. Прижал его к простыням. Иллиатрэ зажмурился, подставляя шею в ожидании сладостной боли, и она не заставила себя ждать: клыки, будто сверла, проткнули кожу и погрузились глубже.
Его тело выгнулось, с губ сорвался полупридушенный стон, но Астарион крепко придержал его за запястья, почти иронично наслаждаясь его податливостью. Несколько раз жадно глотнул крови, даже язык заныл от удовольствия. Отстранился и слизнул выступившие из ранок красные капли. Иллиатрэ непонимающе, едва ли не беспомощно следил за ним взглядом. Не шевелился.
Астарион оттянул ворот его мантии, обнажая плечо, и вонзил клыки в пульсирующую венку над ключицей. Иллиатрэ издал возглас, похожий на всхлип, дернулся, но не смог вырваться — да и не пытался особо…
Астарион смаковал каждую каплю возбуждения, что разлилась в его крови.