— Я первый сюда пришел! — прошипел Гэвин и взмахнул рукой. — Убирайся!
— Это моя территория, и ты прекрасно об этом знаешь! — отрезал Астарион.
Город окутывал их гомоном голосов и смехом, сиянием магических огней под крышей таверны и винными парами, что вырывались из ее дверей, запахом смертной жизни и разгоряченных тел, пульсацией крови в чужих жилах, которую оба давно научились игнорировать. Они сцепились прямо посреди улицы и скоро неотвратимо привлекут внимание, но Гэвин, когда злился, не думал о таких прозаичных вещах, как скрытность. Если на то пошло, он вообще никогда ни о чем не думал.
— Хозяин запретил нам охотиться в северной части Врат Балдура, сам ведь знаешь! — выдал он и нахмурился. — Старая арфистка прикончила Магнуса и угрожала Вайолет!
Вайолет, как обычно, охотилась на своей территории, когда ее застали врасплох и прижали скимитар к горлу — она даже повернуться не смогла.
— Передай хозяину, — раздался над ее ухом хрипловатый, уверенный женский голос, — что если он не перестанет посылать вас в северную часть города, арфисты могут и заинтересоваться, где во Вратах Балдура обитает вампир. Войну начать не обещаю, но вы, его отродья, тогда постоянно будете здесь пропадать.
— И что мне, по-твоему, сделать? — поморщился Астарион. — Уступить тебе свою таверну? Поищи жертву в другом месте!
Гэвин медленно приблизился и навис над ним. Был выше ростом и немного шире в плечах. На его губах заиграла неприятная, лишенная всякой радости улыбка.
— А если нет, то что?
Астарион толкнул его в грудь — достаточно сильно, чтобы тот покачнулся и враз потерял устрашающий вид. Вот так, значит, Гэвин завлекает жертв: набрасываясь на них, принуждая, запугивая? Дилетант! Совсем неудивительно, что его успехи в охоте и успехами не назвать!
— Если нет, я на тебе живого места не оставлю, — нарочито спокойно ответил Астарион и прищурился. Знал, что вот так, на вид почти расслабленный, с легкой ухмылкой, источает куда большую опасность, чем Гэвин когда-нибудь мог представить. — Ты не сможешь сегодня вернуться домой, забьешься в какую-нибудь нору и будешь зализывать там раны до завтрашнего вечера, а когда приползешь во дворец, Гоуди сдерет с тебя всю кожу за то, что не вернулся вовремя!
По лицу Гэвина пробежала судорога, брови сдвинулись к переносице.
— Раз так, тебя накажут вместе со мной — за то, что помешал мне вернуться.
— Разве? Ты так в этом уверен? — саркастично протянул Астарион. Ощущение живых людей вокруг, живых, полнокровных людей, будоражило разум, обостряло инстинкты. Пора действовать, черт возьми, а он здесь теряет время! — Может быть и такой вариант: меня похвалят за то, что я не уступил свою территорию и не позволил помешать своей охоте для Повелителя.
Он не сомневался, что в реальности все будет не совсем так, но говорил убедительно и насмешливо, и в глазах Гэвина отразилось замешательство. Сдаваясь, тот отступил на шаг и бросил:
— Ладно, твоя взяла. Можешь собой гордиться!
О, Астарион не гордился. Ни капли. Такая маленькая победа ничего не стоила, не имела смысла, не приносила удовлетворения. Ну поставил он Гэвина на место — и что? Пусть даже в иерархии отродий он стоял гораздо выше, а Гэвин с трудом удерживался на самом дне, это ничего не меняло.
Астарион, любимое отродье Касадора, и Гэвин, лишившийся фавора…
— А помнишь… — Астарион цыкнул языком и вскинул палец, будто придавая весомости словам. — Как ты пытался убить себя после обращения, хотя Повелитель сковал тебя ментальными приказами, как и всех нас?
— О, — Гэвин мрачно ухмыльнулся и закатил глаза. — Ну кто бы сомневался, что ты приплетешь свое любимое воспоминание.
Город гудел, смеялся голосами, пульсировал кровью в жилах, чернел кромешной ночью в переулках между домами, но они были здесь, вдвоем, такие же далекие от этого мира, как странники из других планов, что ненароком здесь заплутали.
— Ты тогда разбежался и прыгнул на пики железной ограды. Каким-то образом смог направить мысли не на намерение «я хочу сдохнуть», а на намерение «я просто хочу прыгнуть». Не учел только, что вампирское отродье не убить, если всего лишь пробить ему грудь железными прутами, — голос Астариона упал до сдавленного, почти зловещего шепота. — Пришлось заткнуть тебя заклинанием, чтобы на твои вопли на сбежался весь город. Помнишь, кому пришлось тебя снимать? Касадор… — проклятье, оговорился. — Повелителя это позабавило, и я тогда впервые услышал его смех.
Смешок Касадора — холодный, гортанный, глухой — разнесся тогда в черных коридорах дворца, как лязг кандалов.
— Да-а, — протянул Гэвин, и его нарочито любезная усмешка резанула хуже ножа. — Астарион, моя любимая нянька. А напомнить тебе, кому потом выпала честь наказать меня на Псарне? Напомнить тебе все, что ты там со мной делал?
Ну просто прекрасно. Острие словесного кинжала, которым Астарион желал его уколоть, обратилось против него самого.
И все же он не подал виду — уж мастерство в этом-то искусстве отточил до совершенства.
— Да, — цыкнул он языком. — Я же этого хотел и, разуме-ется, сделал все по собственной воле. Как же иначе?
— Брось! — Гэвин издал холодный смешок и отступил на шаг, резко дернув ворот плаща, словно спасаясь от ветра. — Не пытайся меня убедить, будто совсем не получил удовольствия.
Не дождавшись ответа, он растворился в тенях и ночной черноте.
Астарион, любимое отродье Касадора, и Гэвин, лишившийся фавора, — оба лишь марионетки, меньше, чем рабы.
Нет, все же лучше сосредоточиться на охоте.
***
— Как насчет того, — произнес Иллиатрэ, растянувшись на спальнике и подперев щеку рукой, — чтобы Оскар Феврас нарисовал твой портрет?
— Ну уж нет, — поспешно отозвался Астарион.
Между ними трещал костер, бросая на своды пещеры оранжевые отсветы, неподалеку среди камней весело звенела серая река. Им посчастливилось найти это место на Проклятых землях: вход скрывало переплетение мертвых кустов, и тени здесь не появлялись — то ли не могли пробраться сквозь ветви, то ли опасались подходить к свету, — но на всякий случай Гейл окружил лагерь магическим барьером.
— Если ты беспокоишься, что Оскар откажется, — продолжал Иллиатрэ, языки пламени отражались в его глазах, — то не беспокойся. Нет такого жителя Поверхности, что осмелился бы отказать дроу.
В его сознании возникла размытая картина: с ножом в руке он хватает Оскара за волосы и приставляет лезвие к горлу, а тот исторгает мольбы и всхлипы.
— Я просто не люблю долго позировать, — отмахнулся Астарион. — И не хочу, чтобы меня рисовали на дверце шкафа, да и времени на это у нас нет.
Он солгал очень легко, даже бровью не повел, хотя все было немного прозаичней: он просто-напросто не хотел видеть, как изменился за эти годы. Тело, конечно же, не старело с… тридцати двух, или сколько ему тогда было? Меньше? Больше? Проклятье. Постепенно детали о прошлой жизни стирались — он уже забыл цвет своих глаз перед тем, как они стали красными, забыл имя своей первой любовницы, а теперь забыл и возраст, когда стал вампирским отродьем. Так уж устроена память последние двести лет — иначе он бы давно сошел с ума, погрузился в себя и потерял связь с реальностью.
Что если кисть Оскара Февраса очертит печальные морщины, залегшие по углам его рта, или подчеркнет нездоровую серость кожи? Или еще хуже — передаст затравленность, вечный животный ужас в глубине зрачков или глубинную пустоту в глазах, которую ничем не перебить? До сих пор иногда глодали мысли, что, может, теперь, после всего, Астарион совсем не так красив, как прежде, — тут он мог положиться разве только на искренний восторг Иллиатрэ.
Впрочем, наверное, этого достаточно.
— Хорошо, — бросил Иллиатрэ, прикрыл на миг глаза и усмехнулся. — Все равно даже кисть такого талантливого художника, как он, не сможет передать всего твоего великолепия.
Ему не нужна была связь головастиков, чтобы понять Астариона.
— Атрэ, — мягко позвал тот после недолгой тишины, потревоженной лишь треском костра. — Ты правда хотел бы возглавить культ Абсолют?
— Захватить и подчинить. А уже потом возглавить. Правда. Мои амбиции не удовлетворены и остры, как твои кинжалы.
— Ты же не забудешь про меня? Представь, чего мы можем достичь, управляя культом вместе, ты и я!
Иллиатрэ хмыкнул. По его расслабленному лицу ничего нельзя было прочитать. Костер трещал, рыжие искры взметались в темноту пещеры. Вокруг угадывались очертания палаток, пологи едва уловимо трепетали, а за ними, кое-где полусонная, кое-где бодрствующая, горела жизнь. Вот так их спутники напоминали лишь пульсирующие от крови темные пятна — просто и прозаично.
— И все же, — вел дальше Иллиатрэ, — это маловероятно. Очевидно, что за культом стоят силы куда большие, чем мы. Боги… или еще что. Не хочу… снова… становиться винтиком в механизме чужой воли.
Он зевнул и вытянулся на спальнике, закрыв глаза. Ворот его рубахи немного сбился, открывая полосу темной кожи и ложбинку между ключицами.
— Но представь, что мы сможем сделать с такой силой! — не отступал Астарион, пытаясь его воодушевить, а в сознании уже расцветали картины, как он бросает на дворец Касадора целую армию покорных его приказам абсолютистов.
Иллиатрэ не ответил, даже не пошевелился. Его дыхание сделалось размеренным и глубоким, как обычно бывает у спящих.
Пожалуй, отличное умение — вот так засыпать, когда хочешь уйти от разговора.
***
— Как ты мог?! Я же тебе доверял!
Громкий голос Иллиатрэ доносился из главного зала до комнат на втором этаже.
— Я восхищался твоей красотой и изяществом и не скрывал этого! Я делился с тобой последним! А ты… ты пробрался в мою комнату, пока все спали, и учинил акт бессмысленного насилия!
Астарион с каким-то странным, нехорошим чувством выглянул из боковой комнаты и узрел Иллиатрэ, что потрясал цветочным горшком над котом по имени Ваше Величество. Растение в горшке — гаудерия золотистая — было обгрызено под корень. Кот вылизывал лапку, всем своим видом демонстрируя полнейшее равнодушие к его праведному гневу.
— Я доверял тебе! — повторил Иллиатрэ возмущенно. — Я думал, мы друзья!
Кот раздраженно мяукнул.
— Что значит «для друзей не жалеют какой-то там сорной травы»?! Это мое сокровище! Мой цветок! Неужели, если бы я отобрал у тебя тот мячик с бубенчиком, тебе было бы приятно?! Да что там, мячик хотя бы не живой, в отличие от моего растения!
Раздались шаги, прерывая его тираду. Без единого слова Джахейра отобрала у него горшок, произнесла заклинание, и растение окуталось голубым сиянием с бирюзовыми искрами. Через миг оно выпустило новые листья, здоровые и отсвечивающие золотистым.
Сияя от восторга, Иллиатрэ принял горшок обратно. Астарион покачал головой и вернулся к путанной и заумной книге о вознесении богини Энры, через которую пытался продраться. Если бы знал, что Иллиатрэ можно подкупить такой простенькой заботой, то не лез бы из кожи вон, чтобы его завоевать.
— Земля слишком сухая, — донесся до него голос Джахейры. — Поливай растение чаще.
— Mad’geah, — буркнул Иллиатрэ. — Другой друид сказал, что я поливаю ее слишком часто! Как Иллиатрэ тогда понять, когда ее поливать, черт возьми?..
— Все просто: поливай ее чуть чаще, чем сейчас, но чуть реже, чем до разговора с тем твоим первым друидом. Найди золотую середину.
Астарион чувствовал эмоции Иллиатрэ: Джахейра одновременно раздражала его и слегка впечатляла.
***
— Как думаешь, что с ними случилось? — рассеянно протянул Иллиатрэ, хмурясь и рассматривая разложенные на столе дневники, что напоминали зеркальные отражения. Астарион цыкнул языком. Закатил глаза. Абсолютно не желал отвлекаться от книги, а именно от фрагмента о вампирше Хексат, одной из спутниц Энры, и о чудесном, совершенно невероятном плащике, что (если верить истории) позволял ей находиться под солнцем.
Надеждами он себя не тешил: прожив во Вратах Балдура несколько столетий, привык, что на каждом углу совершенно не подозрительные торговцы предлагали целебные настои от бубонной чумы, зеркала, магическим образом прихорашивающие тех, кто в них смотрит, амулеты от всевозможных неприятностей и мази, чтобы увеличить мужское достоинство в три раза и заниматься любовью сутки напролет.
И все же… если такой плащ действительно существует, его можно найти или воссоздать… Наверное, об этом рано думать — пока что, пока он даже Касадора не убил, — но Астарион всегда смотрел на несколько ходов вперед и частенько именно благодаря этому выживал.
Из глубин таверны доносился голос Гейла, что-то бурно обсуждавшего с Шэдоухарт. Иллиатрэ зажег свечи на рассохшейся деревянной люстре, что выглядела так, будто может рухнуть им на головы в любой момент, и от уютного рыжеватого света пламени в общем зале таверны сделалось поприятней.
— Тебя правда волнует, что случилось с двумя влюбленными прислужниками Шар, которые умерли несколько сотен лет назад? — капризно протянул Астарион. — Какая трагедия, подумать только. Мне лично совершенно наплевать!
Иллиатрэ выразительно на него посмотрел.
— Ну да, кого я спрашиваю? — и принялся назидательно разъяснять, словно ребенку: — Я пытаюсь понять, не лежит ли какое-нибудь проклятие на кольцах, которые мы нашли с дневниками. Может, кто-то из них не хотел заключать брак и решил прикончить партнера, да и себя заодно? Попробуй понять, что у шаритов в голове!
Да уж, типичные штучки волшебников: разбираться, не лежит ли проклятие на старых парных кольцах, которые надел бы только полный болван. Или, раз кольца парные, — два полных болвана.
— Тогда эта история станет еще более идиотской, — хмыкнул Астарион.
Нравилось поддразнивать Иллиатрэ и видеть, как он раздражается. Для того, кто вырос в Подземье среди народа интриганов, любителей пыток и убийц, он поразительно наивно смотрел на любовь. Впрочем, это как раз на руку.
— Что ж… Давай подумаем, — Астарион патетично скрестил руки на животе, выпрямившись, и саркастично, нарочито манерно выдал: — Не видя смысла жить, она все глубже и глубже опускалась в пучины отчаяния — в лучших заветах ее богини. Кольца, связанные их любовью, разделили ее отчаяние поровну, и чем сильнее уходила из нее жизненная сила, тем меньше оставалось жизненной силы у него, пока он не заболел чумой. Он умер от болезни, она воткнула кинжал себе в сердце. Конец истории.
Иллиатрэ замер. Поднял на него пораженный взгляд. Выдохнул:
— Точно…
— Боги, Иллиатрэ, ты издеваешься?
— Да не в этом дело. Кольца правда связаны магией. Наверное, заколдованы так, чтобы поровну разделять боль и раны тех, кто их носит. Мужчина заболел чумой, а тогда не было достаточно сильного целителя, чтобы вылечить его, и ущерб, нанесенный болезнью его телу, передался женщине через кольцо. Он не мог выздороветь, ведь болезнь смертельная, так что кольца… просто немного отсрочили смерть их обоих.
Иллиатрэ замолчал. Астариону сделалось немного не по себе, словно то, что он потешался над чувствами двух давно умерших влюбленных, было невесть каким злом.
— Прекрасная смерть… — выдохнул он немного вызывающе.
— Ничего прекрасного! — отрубил Иллиатрэ. — Сдохнуть самому ни за что ни про что и забрать с собой своего партнера — да хуже и не придумаешь!
Он вздохнул, закрыв глаза, и надел одно из колец на палец. Второе, помедлив, небрежно бросил в магический мешок.
Астарион не успел подумать, какого дьявола этот дроу делает, как случайно скользнул взглядом по книге и замер.
Сжимая в руке окровавленный кинжал, Энра посмотрела на Бэйлота Барритила умоляюще. «Я не делала этого, — безмолвно говорили ее бездонные глаза, — я не убивала дочь герцога Врат Балдура, ведь проклятая кровь Баала, текущая в моих жилах, не имеет власти надо мной. Прошу, поверь мне, ведь если ты, мой друг и наставник, отвернешься от меня, если даже мои союзники будут видеть во мне кровожадное чудовище лишь из-за моего происхождения, мне не жить!»
«Какая жалость, — протянул Бэйлот Барритил насмешливо, взирая на отчаявшуюся девушку, будущую богиню, сверху вниз. — Если ты хотела ее убить, то могла попросить о помощи меня. Я бы избавился от тела так, что никто и никогда бы его не нашел. А если ты не убивала ее, тем хуже: ты позволила себя подставить. Все это время ты пользовалась моим магическим талантом в обмен на защиту, но теперь ты бесполезна для меня».
И, пока Энра провожала его полным отчаяния взглядом, злонамеренный дроу развернулся и, ни разу не оглянувшись, оставил ее навсегда.
Астарион схватил книгу в руки. Перечитал абзац. И еще раз. И еще. Издав смешок, протянул книгу Иллиатрэ.
— Посмотри-ка, тебе понравится.
Тот вперился взглядом в абзац, и его глаза расширились.
— Так, погоди. Бэйлот Барритил, «друг и наставник» богини, — тот самый Бэйлот? И… он предал богиню? — Иллиатрэ затрясся от смеха и громко, протяжно застонал. — Я в жизни ничего лучше не читал! Хотя написано, конечно… «Безмолвно говорили ее бездонные глаза»… «злонамеренный дроу»… Кто так пишет вообще?! Но — история роскошная. Я сразу понял, что он идиот. Путешествовал с Энрой лишь до тех пор, пока она была ему полезна, — а если бы остался с ней до конца, то сейчас бы купался в благосклонности богини, а не устраивал дурацкие гладиаторские бои.
«Даже не знаю, — подумал Астарион, закрыв сознание. — Перед этим дроу стоял выбор: либо уйти и жить себе спокойно, либо оказаться в темнице вместе с Энрой. Откуда он мог знать, что она вознесется?»
Впрочем, чутье на людей и знание, на кого стоит делать ставку, а на кого нет, тоже не всем дано.
— И я не думаю, что она смотрела ему вслед с отчаянием, — продолжил Иллиатрэ негромко. — Думаю, она… улыбалась. Ну, знаешь. Печально улыбалась. Как будто в глубине души ждала, когда же он ее бросит, и он наконец так и поступил.
Из бокового коридора показался Гейл. Выглядел немного потрепанным: после того, как Мистра, его богиня, захотела, чтобы он взорвал себя вместе с лидерами культа Абсолют, героически пожертвовав собой во благо Фаэруна, он замкнулся в себе, и лишь высшие силы знали, что у него на уме. Астарион бы предпочел знать, когда нужно будет как следует приложить его по голове, чтобы Гейл не разнес себя в клочья и всех их заодно, оставив на месте Проклятых земель гигантский магический котлован!
— Мой друг, — обратился Гейл к Иллиатрэ, — я случайно услышал ваш разговор насчет колец. В дневниках же все написано черным по белому. Женщина нарочно отдала второе кольцо мужчине, чтобы забирать у него жизненную силу во время битв, а самой оставаться почти невредимой и снискать почет и славу среди воинов Шар. Однако из-за постоянных сражений у нее было так много ран, что в конце концов она забрала у возлюбленного всю энергию полностью и умерла сама. Ты правда не понял?..
— Ну и мерзость! — ужаснулся Иллиатрэ и изо всех сил потянул кольцо с пальца, но оно сидело как влитое. — Отвратительная история! Я-то надеялся на что-то трагическое про возлюбленных, которых разделила смерть!
— Ну, вообще-то…
— Ну не так же!
Он оставил кольцо в покое и вздохнул.
Астарион покачал головой и вернулся к книге.
Их компания очень похожа на бродячий цирк, сбежавший из лечебницы для душевнобольных. На месте противников он бы трижды подумал, прежде чем к ним сунуться.
***
— Ты!!! — прорычал Иллиатрэ, наставив палец на Воло. Тот неловко поежился.
— Здравствуй, о, добропорядочный дроу, так любезно приютивший меня в своем лагере…
— Он маньяк, — зловещим шепотом возвестил Иллиатрэ, отступая к столу Джахейры. — Садист. Изверг!
— Ну, право, — смутился Воло, обмахиваясь вельветовым беретом, но по его лбу катились крупные капли пота. — Просто возникло… м-м… недоразумение.
— Ты пытался выколоть мне глаз!
— Нет же, я искренне хотел тебе помочь…
— Дважды.
— Я всего лишь хотел вытащить иллитидскую личинку…
— Первый раз — спицей, а второй раз — ледоколом…
— Прошу меня простить, но лучшие методы лечения иногда кажутся пугающими и опасными!
— …и даже когда я спал.
— А вот такого точно не было!!!
— Было, — мстительно подтвердил Иллиатрэ. — В моем воображении. Очень реалистично, знаешь ли, так что считается! Я как представил, что ты сунешься ко мне со своей спицей, когда я буду спать, так сразу захотелось дать тебе пинка и выгнать из лагеря ко всем дьяволам!.. А, погоди. Я же так и сделал!
— Знаешь что, Иллиатрэ? — вклинилась Джахейра утомленно. — Если ты позволил такому, как Воло, приблизиться к твоему глазу со спицей в руке, то ты сам виноват. Любому разумному существу в здравом уме хватило бы пяти секунд знакомства с ним, чтобы в жизни на такое не согласиться.
— Надо было тебя прикончить, а то иногда я становлюсь слишком милосердным, — мрачно ухмыльнулся Иллиатрэ и шагнул к нему. — Это все ублюдочное влияние Поверхности.
— Я-я… — промямлил Воло, отступая к стене, и вдруг просиял: — Я начал писать про тебя балладу! Она начинается с того, что Тав, то есть ты, приходит в себя среди пылающих и трещащих обломков иллитидского корабля и сокрушается…
— Тав? Это еще кто такой?! Ты про меня песню пишешь, или про кого?!
— Про тебя, про тебя, — поспешно ответил Воло. — Просто Тав — это твой псевдоним, героическое имя, если угодно. Оно короткое, звучное и легко запоминается.
— Меня зовут Иллиатрэ! Говорил же, никаких прозвищ!
— Да, но твое имя слишком длинное и непривычное для слушателей и читателей… Вдобавок, ни с чем не рифмуется, а это истинное пекло для любого барда!
— Ну, — скрипнул зубами Иллиатрэ, — дай посмотреть! Хочу убедиться, что ты описал все так, как было, а то знаю я тебя!
— Ни за какие сокровища мира! — задохнулся от возмущения Воло. — Никто не должен видеть мои черновики, нет ничего хуже для творческого процесса, чем неосторожное замечание насчет строчки, которую я еще не оформил до конца!
— Надо было тебя убить… — пробормотал Иллиатрэ и сжал пальцами переносицу.
— Не волнуйся, о, доблестный герой: моя песня прославит тебя в веках, как самого Дзирта До'Урдена!
— Не смей!!! Ты не представляешь… — Иллиатрэ зарычал. — О боги, да ты хоть можешь представить кто такой Дзирт До'Урден для дроу Мензоберранзана?! Это позор! Изгнанник! Самая презираемая фигура во всей нашей истории! Не смей сравнивать меня с ним!!!
— Всё. Понял. Ладно… Может, тогда я пойду тебе навстречу и иногда буду называть Тава Подземным Владыкой. И героически, и читателю близко!
Иллиатрэ, снова шагнувший было к нему, замер. Взглянул на Воло подозрительно, точно впервые увидел.
— Ты знаешь мой язык?
— Конечно, — подтвердил тот баз лишней скромности. — Некоторое время я гостевал в Мензоберранзане и изучал обычаи дроу.
— …Просто признайся: мой народ захватил тебя в плен и ты не знал, как удрать.
— Ну-у… — Воло повел подбородком и поправил сползшую на лоб вельветовую шапочку с пером. — Сначала я и правда попал в незавидное положение. Я очутился совсем один посреди Подземья, а за мной на лютоящерах с воплями и улюлюканьем гнался целый отряд молодых глубинных эльфов! Ох, какое воспоминание! Достойное лучших героических баллад, правда?
Иллиатрэ с интересом хмыкнул. Приободрившись, Воло быстро продолжил:
— Один из них ткнул меня древком трезубца между лопаток, и я упал прямо под лапы его лютоящеру! Другие дроу окружили меня с очень однозначными намерениями, и я уже готовился испустить дух, как тут один из них меня узнал. Он сказал: «О, да это же Воло, величайший бард Поверхности! Я читал его труды, и они превосходны!» Даже назвал меня «vae'th», выражая крайнюю признательность.
— Ага. На нашем языке это значит «псина». Даже не «собака», а именно «псина».
— Да?! Возмутительно! Мне-то он сказал, что переводится как «гость»! Ну да ладно, все это тонкости. Этот дроу, назвавшийся Этрелом из Дома Кли'ир, любезно предложил мне пожить у него и даже стать его личным летописцем. Разумеется, я с удовольствием принял такую честь…
— Знаю я Дом Кли'ир. Гонора больше, чем у самой Паучьей Королевы, а на деле пшик. Выходит, Этрел заявил на тебя права, притянул домой как раба и заставил писать баллады?
— Эм-м… Не то чтобы. Он разрешил мне ходить по дворцу где вздумается, только не тревожить жриц и стражников и ничего не трогать. Сказал, что не хочет ссориться с другими дроу, если вдруг гостю вздумается вести себя неподобающе.
— Ага. Сказал тебе, что любой дроу может вломить чужому рабу, если тот будет громко разговаривать среди улицы или путаться под ногами, а ему совсем не хочется требовать с кого-нибудь компенсацию из-за какого-то барда с Поверхности. Не сильно-то ты ему и нравился.