Повелитель призвал Астариона к себе через несколько дней после того, как вырезал на его спине стихотворение.

Раны заживали тяжело и болезненно, но быстро — как-никак, на вампирских отродьях все быстро заживает, особенно если попить крови, хоть бы и крысиной, но Повелитель запретил. Выгнувшись на кровати во тьме и тишине общей комнаты, Астарион с трудом ощупал спину и наткнулся пальцами на воспаленные, вздувшиеся линии шрамов, что смыкались в круг. Похоже, Повелитель пользовался зачарованным кинжалом, чтобы врезать строки в кожу навсегда.

Что-то новенькое. За двести лет Касадор много чего с ним сделал, но такого — никогда. Очаровательно, что даже за столько времени его садистская фантазия не иссякла.

Астарион подавил вздох и закрыл глаза. Отчетливо помнил, как много лет назад выбрался из могилы, раздирая пальцами гроб и толщу земли над ним, срывая ногти и сбивая кожу, помнил, как его рвало грязью и кровью, помнил, как, обессиленный, упал Касадору под ноги, и ночь крутилась вокруг, наваливалась сверху гранитной глыбой, холодная, тоскливая, беззвездная ночь его существования во веки веков.

Он старался гнать такие мысли, но сегодня они отравляли голову сами собой, и не было сил с ними бороться. Некоторые отродья видели в действиях Повелителя глубокий замысел, который сами должны понять, другие пытались принимать истязания с благоговением, словно милость. Все они сломались, потому что были слишком глупы (и Касадор наверняка, наверняка в душе смеялся над их потугами).

Нет никакого замысла, никакой милости. Есть только желание Повелителя видеть, как они страдают. И в том, что он вырезал письмена на их спинах, нет никакого скрытого смысла. Возможно, сама лишь идея так увековечить свое стихотворение просто-напросто казалась ему забавной.

Астарион очень давно устал искать скрытый смысл в своих ранах и боли.

Когда он переступил порог кабинета, на него обрушились черные тени, тени заскользили по стенам, затопили комнату беспросветно. Он враз осознал, что нечем дышать, не мог бы вдохнуть, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Во тьме болезненно отчетливо проступил силуэт, словно поднявшись из бездонных глубин. Вспыхнули глаза-угли, впились в кожу, и их взгляд проник глубже, глубже, глубже…

Все внутри охватила привычная дрожь, но сквозь нее, едва уловимо, Астарион почувствовал, что что-то изменилось.

Повелитель знал его двести лет, знал его слабости и уязвимости, знал, куда и как побольнее надавить действиями и словами, но Астарион за эти двести лет тоже неплохо его узнал (как бы самонадеянно это ни звучало). Касадор испытывал наслаждение, когда пил кровь жертв, которых они ему приводили, и испытывал еще большее наслаждение, когда истязал своих отродий и видел, что они безраздельно ему принадлежат и просто не способны сопротивляться. Лишь власть над чужими умами и сердцами вызывала у него подлинные эмоции.

Но сейчас он определенно радовался.

Не улыбался, но тень непонятной живости коснулась его белого застывшего лица, а движения сделались едва уловимо резкими. Он ведь не испытал настолько сильное удовольствие, вырезая стихи на их спинах? Иначе на их телах быстро закончится место…

Проклятье.

— За последнее время ты довольно неплохо себя проявил, — произнес Повелитель бесстрастно, заложив руки за спину, и кивнул на сверток на своем столе. — Это для тебя. Возьми.

Астарион осторожно потянулся за свертком и развернул. Под шелестящей тонкой бумагой оказался превосходный дублет из черной ткани и мягкие кожаные штаны. Точно такие же вещи он бы выбрал себе сам, если бы мог выбирать.

— Надень их сегодня на охоту.

Астарион не мог отказаться — даже если бы хотел.

Ну что ж, новые вещи, да еще такие хорошие, лучше, чем поношенное тряпье, которое приходилось носить «дома». Об этом вопросе Повелитель вспоминал куда реже, вдобавок, домашняя одежда часто рвалась и пачкалась кровью. Астарион сбился со счета, сколько раз зашивал свою любимую белую рубашку с рюшами.

— Никто из вас не годится, — вдруг произнес Повелитель с усмешкой, непонятной и холодной, как коридоры его дворца. Тени тянулись по стенам, смыкались над Астарионом черным колодцем, затягивали в свои глубины, даже пол ускользал из-под ног, и казалось, мир отступил, исчез, растворился в бескрайней тьме, и ничего не осталось, кроме глаз-углей впереди, глаз-углей, видящих его насквозь, испепеляющих дотла, сжигающих саму душу. — Хотя ты, несомненно, подобрался ближе всех. У тебя есть амбиции. Характер. Даже наглость. И все же — этого недостаточно.

Астарион непонимающе посмотрел на него и опустил взгляд.

— Ты мог бы быть подобен мне, — слова Повелителя, скользящие, едва уловимо насмешливые, впивались в него, словно змея. — И в глубине души ты такой же, как я. Но тебе никогда не быть на моем месте, дитя.

Это издевательство причиняло такую же боль, как и вчерашний зачарованный кинжал, вспарывающий спину снова, и снова, и снова.

Если бы Астарион мог… если бы Астарион только мог…

***

Иллиатрэ распахнул глаза, захлебнувшись воздухом. Отовсюду наплывала тьма — густая, клубящаяся туманом, такая плотная, что ее можно рвать руками. Позади, за едва уловимо мерцающим барьером, угадывался силуэт «Последнего Света», окруженный частоколом мертвых черных деревьев. По хребту прокатился мороз.

Как… как он здесь оказался?

Он лихорадочно поискал ответы в памяти, но наткнулся лишь на пустоту, бескрайнюю и глухую, как стена. Осмотрел мантию, усыпанную колючками и сухой травой, вытянул руки…

И увидел на них кровь.

К горлу подкатил ком. Иллиатрэ поднес ладони к глазам, и ярко-красные разводы вспыхнули отчетливее, заблестели на темной коже. Он поспешно затряс руками, едва сдержался, чтобы не вытереть их о мантию. Проклятье! Окинул взглядом вокруг, но не увидел ни мертвеца, ни других следов крови. В висках, с каждым мигом все сильнее, надрывно звенело.

Это что, очередной приступ, как тогда, когда он запустил в Уилла и Астариона огненным шаром в лагере? А если… если он ранил кого-то из стаи? Или даже…

Ужас сгреб железным кулаком, стиснул тело, выдавливая воздух из груди и мысли из головы. Пятьдесят свечей — горит едва ли половина. Иллиатрэ зажмурился до красноватых пятен перед глазами…

И почувствовал на себе взгляд.

Резко выпрямился, ощерившись, вскинул руки. Черные ветви смыкались над головой, сплетались, будто уродливые скрюченные пальцы. На него точно кто-то смотрел — смотрел пристально, изучающе, пытаясь увидеть насквозь.

— Нелепо вот так прятаться от меня! — бросил Иллиатрэ нарочито насмешливо, не выдавая страха и замешательства. — Я же просто сожгу этот лес к чертям собачьим, и тебя вместе с ним!

Он не услышал, но почувствовал треск опавших веток и мертвой травы под чужими ногами, и ощущение взгляда исчезло.

***

Иллиатрэ кое-как вытер руки о холщовую ткань, которой арфисты накрыли свои пожитки в ящиках и как ни в чем не бывало прошел в таверну под треск никогда не гаснущих факелов. Джахейра, что в такое время не спала (если она вообще когда-нибудь спит), покосилась на него странно и бросила:

— Любишь ночные прогулки?

Густые тени ложились на ее лицо, превращали морщины в россыпь рубцов, подчеркивали настороженность в глубине зрачков.

— Угу, — нахмурился Иллиатрэ и взглянул на нее с вызовом. — Хорошо прочищает мысли, знаешь ли. Советую попробовать, а не корпеть всю ночь над картами.

Она смотрела и смотрела. Не получалось ее прочитать, но что-то в ее взгляде ему совсем не нравилось.

— Скажи-ка, Иллиатрэ, — начала она, развернувшись, и ее плечи неуловимо напружинились, а ноги скользнули по полу, принимая боевую стойку. — Ты же не дитя Баала?

Он дернул головой и недоуменно выгнул бровь. Что это еще за вопрос такой? Причин для него явно нет — по крайней мере, рациональных. Да и вообще — ну что за вопрос такой?!

— Э-э… — протянул Иллиатрэ, пытаясь выиграть немного времени и собраться с мыслями. — В смысле, дитя Бога Убийств? Определенно нет. А почему я должен им быть? Да и вообще — если бы я правда им был, то что, так бы тебе и сказал?

Пальцы, на которых еще ощущалась подсыхающая кровь, конвульсивно дернулись, и он едва сдержался, чтобы не заложить руки за спину. Если что он и успел узнать об арфистах, так это то, что они вечно лезут не в свое дело, прямо в каждой бочке затычка, а уж их предводительница…

— И правда, — невозмутимо отозвалась Джахейра. — Чего это я? Лезут же всякие мысли в старушечью голову, иногда не получается перехватить их на пути к языку.

Ну-ну. Эта болтовня о почтенном возрасте — лишь пустой звук, а если понадобится, Джахейра в мгновение ока перережет ему глотку.

***

Астарион разглядывал дублет. Дорогая черная ткань ласкала пальцы, все швы, даже самые крохотные, были безупречно ровными, а на воротнике блестело золотом вышитое название самого известного ателье во Вратах Балдура.

При взгляде на дублет тошнило, и он с жалостью пытался перебороть это чувство. Правда ведь роскошный дублет! Не может же он выкинуть все, что дал Касадор, иначе придется заодно выкинуться самому!

С другой стороны, за время странствий они раздобыли кучу одежды, зачарованной так, чтобы подстраиваться под их тела, так что можно наконец избавиться от подачек Касадора… если, конечно, получится примириться с внутренним возмущением, что ворочалось и пекло в груди, будто он делал что-то непозволительное…

Дверь с грохотом врезалась в стену, и в комнату ураганом влетел Иллиатрэ, Астарион даже подскочил. Неужели сапоги работы дроу правда совсем глушат шаги?..

— Нужна твоя помощь, — произнес Иллиатрэ мрачно и привалился спиной к двери. Его окутывал душный, сладковатый, дурманящий аромат крови — чужой крови. — Я, кажется, кого-то убил, но ничего не помню.

Ничего себе новости.

Астарион выпрямился и прорезал мысленным потоком связь головастиков. Шэдоухарт молилась Шар в уединении ночи. Уилл спал, уставший после боя, спала и Карлах. Лаэ'зель натачивала клинок в своей комнате. Гейл упражнялся в магии, заставляя свечи гореть голубыми огнями. Все они выглядели целыми и невредимыми, а их чувства и мысли текли размеренно и спокойно. Был, конечно, еще Хальсин, но вряд ли громадный эльф, способный перекидываться в медведя, так запросто бы дался Иллиатрэ в руки. А напади Иллиатрэ на арфистов, поднялась бы еще та буча.

— Ну-ка, — произнес Астарион, взял его за запястье, поднял ладонь к лицу и скользнул по ней языком.

Иллиатрэ издал сдавленный возглас и вырвал руку. Выглядел так, будто у него все волосы встали дыбом. Астарион не сдержал смешка.

— Ты сейчас выглядишь как кот, которого погладили против шерсти.

Иллиатрэ уставился на влажный, блестящий след на своей ладони и вздохнул.

— Это вообще-то довольно возбуждающе…

— Это для дела, — возразил Астарион, пытаясь понять вкус. — Странно. Дай-ка руку. И не дергайся.

Помедлив, Иллиатрэ с явным недоверием протянул руку. Астарион выбрал тот его палец, на котором остался плохо стертый развод крови, и погрузил в рот. Иллиатрэ сдержался, только шумно выдохнул, но что-то в его сознании безмолвно, разгоряченно вскрикнуло, а сердце застучало сильнее.

— …Тебе это правда нужно для дела, или ты просто забавляешься? — проворчал он, закатив глаза. Астарион влажно облизал кончик его пальца и отстранился, погрузившись в раздумья. Повторил:

— Странно. Кровь совсем не похожа на твою, она как будто… вообще не похожа на кровь гуманоида. Но и на кровь животного не похожа. Знаешь, что самое вероятное? Какой-то гоблин — или кучка гоблинов — из разведки Абсолют подобралась слишком близко к «Последнему Свету», и ты выпустил им кишки. Ну, или просто хорошенько потрепал.

Иллиатрэ медленно выдохнул. И правда, звучит правдоподобно — удивительно, как он сам об этом не подумал, вокруг Лунных Башен ведь кишмя кишат гоблины.

— Может, и так, — произнес он с трудом, потому что одеревеневший язык едва ворочался во рту. — Я ведь ненавижу гоблинов.

Но если так, почему он атаковал их не магией и где то оружие, которым он их ранил? Очевидно, сознанием снова, впервые за долгое время, завладела та… сущность из кинжала Дэмиэна, которая утверждала, что защищает его.

Иллиатрэ все это очень, очень сильно не нравилось.

— Джахейра только что сказала странную вещь, — признался он. — Вернее, спросила. Мол, а я часом не дитя Баала?

Астарион хохотнул от неожиданности. Нет, ну что за чувство собственной важности у этого дроу! Да и старая арфистка не лучше — ее голова-то чем забита?

— Дитя Баала?! Радость моя… — он выдохнул сквозь смешок, не вполне понимая, что на это лучше ответить. — Я днем читал книгу о дочери Баала, богине Энре, так там говорилось, что у нее были внезапные вспышки ярости и провалы в памяти, когда ею завладевала кровь Баала и подталкивала к убийствам. Да-да, я знаю, ты скажешь, у тебя тоже бывают провалы в памяти, но вряд ли ты слышишь голос, который навязчиво говорит: «Убей, убей их всех!» — как слышала Энра. И кровавые кошмары тебе тоже не снятся, а от ее воплей среди ночи вскакивал весь лагерь. Ты определено не дитя Баала, — Астарион позволил себе ироничную усмешку. — С таким же успехом можно сказать, что ты вампирское отродье — у нас после обращения бывают такие же симптомы!

Иллиатрэ нахмурился.

— Но у меня есть провалы в памяти. И я точно только что кого-то убил — ну, или напал.

— Мы же разобрались, что это из-за того кинжала, который дал тебе Дэмиэн. Уж прости, дорогуша, но вряд ли в темнице Черных Ям твоими устами говорил сам Баал! Не забивай себе голову дурацкими идеями и лучше взгляни-ка сюда. Что ты думаешь о нем? — спросил Астарион, подхватив дублет с кровати и прижав к плечам. Ткань, мягкая, бархатная, ощущалась под пальцами как холодная змеиная кожа.

— Роскошный дублет, — выгнул Иллиатрэ бровь. — Идеально на тебе сидит. И выглядит замечательно.

— Вот именно, — поморщился Астарион и протянул дублет ему. — На-ка примерь.

— Ты чего это…

— Просто примерь.

Иллиатрэ с недоуменным видом натянул дублет поверх домашней рубашки. Астарион придирчиво его осмотрел и рассмеялся.

— Кошмар. Тебе совершенно не идет.

Иллиатрэ раздраженно развел руками, явно теряя терпение с каждым мгновением.

— Хотя знаешь… — продолжил Астарион, постучав пальцем по губам. — Оставь себе. Так даже лучше. Пусть он напоминает тебе обо мне.

— Угу, — хищно усмехнулся Иллиатрэ и сладким голосом выдал: — Я буду обнимать его ночами и вдыхать твой запах.

— …А знаешь, лучше отдай обратно.

— Ну уж нет! Поздно-о!

Иллиатрэ с грохотом толкнул дверь и, хохоча, вырвался в коридор. Астарион прикрыл лицо рукой и покачал головой. Ладно. Если гребаный дублет приносит этому дроу такую радость — пусть все остается как есть. Иллиатрэ хотя бы забыл, что минуту назад считал себя сыном Баала и убил какого-то неудачливого гоблина за таверной.

Погодите-ка… Получается, что Астарион попробовал гоблинскую кровь? Мерзость!

…Сонный Уилл едва успел отскочить с пути Иллиатрэ — только проводил взглядом дублет Астариона, обтянувший его спину. Благоразумно попытался не думать, что бы это могло значить, однако против воли в сознании вспыхнула мысль: эти двое что, играя, прикидывались друг другом?

К лицу Уилла прилила краска, он не успел закрыть сознание, ведь реже остальных использовал способности головастика, и наткнулся на ехидную улыбку Астариона, вышедшего из комнаты.

— Уилл, Уилл, Уилл, — протянул тот насмешливо. — Неужели ты только кажешься занудным охотником на чудовищ и всяких мерзавцев, а на самом деле кладезь идей определенного рода?

— А каких еще идей от тебя можно ожидать? — усмехнулся Уилл.

— Это потому, что я вампир, коварный и бессовестный соблазнитель? — Астарион картинно прижал руку к сердцу.

— Именно так. Рад, что ты сам это сказал.

По лестнице прогрохотали шаги, и к ним вернулся Иллиатрэ. Серьезно бросил:

— Мне нужно, чтобы вы прочесали лес вокруг таверны и нашли… в общем, я чувствовал чей-то взгляд. Думаю, за нами следят.

***

В «Последнем Свете» нашлось целых три книги про путешествие и вознесение Энры и кровопролитную борьбу детей Баала за божественный престол отца. Иллиатрэ считал, что со стороны Джахейры это акт самолюбования, учитывая, что она сопровождала и наставляла Энру весь путь, но сейчас оно играло ему на руку: можно узнать хоть что-нибудь об отродьях Баала, не привлекая излишнего внимания.

Ты самый что ни на есть чистокровный дроу.

Рафаэль так сказал — а врать ему нет ни малейшего смысла, совершенно ни малейшего, он ведь рассчитывает, что Иллиатрэ заключит с ним сделку в будущем, так зачем подрывать доверие, еще и вот так, прямо в лоб? Нет, Рафаэль сказал правду. Но…

Лучше все же проверить.

Одна из трех книг сейчас была у Астариона, так что Иллиатрэ углубился в оставшиеся две. В них, конечно, речь шла больше об Энре — тогда еще не богине, а вполне себе смертной полуэльфийке — и ее спутниках, но и Баал описывался довольно подробно. Божество убийц и резни, давным-давно бывший смертным, вознесся вместе со своими товарищами (и извечными недругами) — Бейном и Миркулом, и на троих они разделили домен Смерти, некогда принадлежавший богу Джергалу. Баал отличался суровым и крайне жестоким нравом и покровительствовал тем, кто находил подлинное удовольствие в убийствах, и чем более изощренным, мерзким и кровавым было убийство, тем больше сил от него получал Баал. Чуть больше ста пятидесяти лет назад он породил множество смертных потомков, предвидев свою гибель: рассчитывал, что они начнут убивать друг друга, возвращая ему силы, пока в конце концов он не возродится в теле сильнейшего из своих детей, того, кто останется единственным и последним после бойни.

Не учел Баал лишь одного: что его сильнейшее дитя, наполовину смертная полуэльфийка Энра, сможет забрать всю скопившуюся божественную силу своих падших братьев и сестер себе.

Впрочем, Иллиатрэ волновало другое.

В большинстве случаев божества зачинали детей в самом что ни на есть тривиальном смысле этого слова. Но в физическом смысле эти дети от них ничего не наследовали — они были точными копиями своих матерей. Если Энра — полуэльфийка с очень белой кожей и черными волосами, то ее мать тоже была полуэльфийкой и, скорее всего, тоже с очень белой кожей и черными волосами.

Ты самый что ни на есть чистокровный дроу.

Чистокровный дроу.

Если вдруг звезды самым невероятным образом сошлись так, что он правда дитя Баала, то Рафаэль, разумеется, не солгал: Иллиатрэ правда самый что ни на есть чистокровный дроу, ведь такой была его мать!

Но…

Иллиатрэ остановился посреди комнаты, своего временного пристанища в «Последнем Свете», и вскинул голову к облупившемуся потолку.

Нет, серьезно, можно предположить, что Матриарх так взъелась на него, потому что он был нежеланным ребенком, ребенком божества Поверхности, но… кто рискнет так обращаться с сыном Бога Убийств, черт возьми?! Даже если у нее совершенно не было здравого смысла… Да и вряд ли Баал снизошел до того, чтобы дать ему такое сильное имя: единственное, что этот бог делал для своих детей — время от времени подталкивал их к убийствам, наверное, веселья ради.

Вероятно, Джахейра задала тот идиотский вопрос лишь потому, что своей ночной прогулкой Иллиатрэ напомнил ей Энру.

Он медленно выдохнул. Потер веки основанием ладоней. Наткнулся взглядом на высокое зеркало, перед которым в прошлый раз собирался срезать волосы. Да уж, дублет сидел правда плохо — даже нелепо. Иллиатрэ не сдержал ухмылки, разглядывая свое отражение, пригладил волосы ладонью. Помедлив, стянул дублет через голову и разравнял приятную на ощупь бархатистую черную ткань. Очевидно, что Астарион не сам его выбирал и не сам покупал — это Касадор наряжал своих отродий, как маленький ребенок наряжает любимых кукол.

Иллиатрэ скрипнул зубами. Прижал дублет к себе. Роскошная одежда, воплощающая все, что есть в Астарионе, подчеркивающая лунную бледность его кожи, его красоту, но при этом совершенно чужеродная. Боль и уверенность, фальшь и искренность, надежда и бегство от прошлого. Иллиатрэ погладил дублет кончиками пальцев.

Эй! Скорее! Я загнал в ловушку одну из этих мозготварей!

Астарион был в этом дублете, когда приставил кинжал ему к горлу. Ох, какие воспоминания.

Иллиатрэ мягко улыбнулся и выровнял рукава дублета, сложил его пополам, скользнул пальцами по линиям изгиба. Аккуратно свернул дублет и опустил на дно своего магического мешка. Будет хранить его трепетно и бережно, но так, чтобы дублет не мельтешил у Астариона перед глазами.

Астарион…

Астарион так хотел себя увидеть — и в то же время мучительно не хотел. Сплошная двойственность. Если бы можно было хоть на несколько минут показать ему отражение…

Иллиатрэ приблизился к зеркалу. Провел кончиками пальцев по своему отражению, облизнул губы. Примерно представлял, как помочь Астариону с его тревогой насчет зеркал, но…

Единственный способ общения, которым он владел в совершенстве, — язык секса, но тут он не подойдет, так что надо еще подумать.

***

На разведку. Среди ночи. Вдвоем. С Уиллом! Да что Иллиатрэ в голову взбрело?..

Нет, понятно что: он хотел убедиться, что прикончил или ранил именно гоблина, а не какого-нибудь арфиста с необычным привкусом крови. Но почему он, Астарион, должен этим заниматься, еще и с Уиллом?!

— Слишком тихо, — произнес Уилл, когда они минут десять молча пробирались среди мертвых деревьев. — Ни животных, ни птиц. Даже сверчки не стрекочут.

— Вряд ли за столько лет здесь осталась хоть какая-то жизнь, — отозвался Астарион и для уверенности коснулся плеча лука. Если бы выбирал он, то взял бы на разведку кого угодно, только не Уилла, но Иллиатрэ, как всегда, проявил садистские наклонности: может, он вообще выдумал, что за ним следили, чтобы послать их на задание вдвоем! Чем, интересно, он там занимается, раз не пошел с ними?..

Впереди через давно высохший ручей чернело поваленное дерево — трухлявое и скользкое. Они ступили на него, и Уилл пошатнулся. Не успел Астарион его придержать, как он с плеском шлепнулся в болото и увяз по пояс. Как бы ни дергался, не мог выбраться, словно залитый клеем.

Астарион захохотал. Нет, если подумать, эта вылазка не такая и плохая!

— О, какое зрелище! Легендарный Клинок Фронтира, прославленный охотник на чудовищ, наконец-то на своем месте! А если в воде обитает какая-то жуткая тварь, которая укусит тебя за задницу?

— Из жутких тварей, — спокойно и даже слегка иронично ответил Уилл, — здесь только ты. Если не укусишь меня за задницу, я как-нибудь выберусь.

— Твоя задница меня не интересует, а вот кровь — очень даже. Вряд ли ты сейчас способен отбиться.

В иные времена Уилл бы помрачнел, нахмурился, напрягся, но теперь лишь зачерпнул свободной рукой тину…

Астарион поспешно отпрянул, пригнулся, и ком грязи, пролетев над головой, разбился о дерево и забрызгал ему доспех.

— Эй!!! Если бы ты целился мне в лицо, я бы тебя утопил!

— Я и целился, — с намеком на усмешку произнес Уилл. — В темноте просто немного промазал. Не у всех же есть ночное зрение.

Астарион представил, как давит ему на плечи, и Уилл с бульканьем уходит в болото с головой и рогами. Жаль только, Иллиатрэ спросит, куда он делся!

— Ну так что? — нарочито терпеливо произнес Уилл. — Вытащишь меня? Тут вообще-то холодно.

— Скажи «пожалуйста», — ухмыльнулся Астарион.

Уилл с трудом высвободил вторую ладонь, горстями зачерпнул грязь и слепил ее в ком размером с голову.

— Нет! — выдал Астарион, поспешно заслоняясь руками. — Ладно, так и быть, вытащу тебя.

***

— Думаешь, — начал Уилл, тщетно пытаясь вытереть грязь с одежды, — за нами и правда следят?

Очередной кошмар про Касадора. Прохладный воздух на балконе таверны. И ощущение взгляда…

Астарион помедлил. Неохотно протянул:

— Не знаю. Недавно я как будто почувствовал на себе взгляд, но… не уверен.

— И ты, конечно же, ничего нам не сказал, — нахмурился Уилл и покосился на него красноречиво.

— Насчет чего? — отрезал Астарион. — Что мне что-то там на секунду показалось посреди ночи? Я даже не совсем понял, проснулся тогда или нет.

Они вгляделись в кишащую тенями тьму среди деревьев. Сюда еще доставал свет из таверны, но Астарион неуловимо ощущал, что стоит пройти хоть немного вперед, и последние огни останутся за спиной, бросив их на растерзание вечной ночи.

— Ветки поломаны, — Уилл указал на сухой кустарник у болота. Астарион разглядел кое-где сломанные концы ветвей, будто сквозь них кто-то продирался.

Кто-то с легкой походкой, почти неуловимый.

— И… кровь на траве, — продолжил Уилл. Не сговариваясь, они пошли вперед, чтобы поближе взглянуть на пятна, подсыхающие на выпаленном пучке травы. И правда, кровь. Судя по запаху, та самая, что была на руках Иллиатрэ.

Астарион различил какой-то блеск в болоте, у самой кромки берега, спустился туда и сунул руку в грязь. Наткнулся пальцами на гладкую рукоять и потянул.

Окровавленный нож. Наверное, вынесло к земле, когда Уилл шлепнулся в болото.

Что ж, будь это раненый гоблин, он вопил бы на все Проклятые земли, переломав бы на своем пути все кусты, а не просто парочку сломанных веток, и ему вряд ли хватило бы духу проделать такой путь от таверны с кинжалом в теле, а потом вытащить его и выкинуть.

Кто бы за ними ни следил, он, раненый, смог сбежать.