Прикипев к стене полуразрушенного старого дома, Иллиатрэ провожал взглядом свой худший кошмар, а внутри все смерзалось и выкручивалось, сознание затягивала пелена. Он позабыл о стае, что затаилась позади, позабыл об арфистах, что с недоверием, но все же пошли за ним, позабыл, что должен любой ценой добыть Лунный фонарь, ведь только так они смогут пройти вглубь Проклятых земель…
Нет. Нет. Не может быть. Это не огромные, смертоносные паучьи лапы цокают по камням, это не множество темных глаз усыпало искаженное лицо дроу, как волдыри.
Это не драук несет перед собой Лунный фонарь.
Под ногой скрипнула половица — и Иллиатрэ поспешно вжался спиной в стену, зажал рот рукой, чтобы не выдать невольный возглас, пока драук вместе с отрядом гоблинов подбирался все ближе, ближе…
Не может быть.
Словно из-под воды, слышал, как драук убивает гоблинку, посмевшую ему перечить. Мохнатые лапы, похожие на изогнутые клинки. Огромное паучье тело — хитин и брюшко, мерзкие до тошноты. А вверху — торс дроу, руки дроу, голова дроу…
Стиснув зубы, Иллиатрэ медленно, очень медленно поднял ладонь, давая арфистам знак выступать.
Они бросились в бой, занимая разведанные позиции.
Драук обернулся. Пламя факела высветило его искаженное лицо — и Иллиатрэ оцепенел. Огромная мощь хитинового паучьего тела нависала над ним, огромная мощь проклятия Ллос, знак ее немилости, знак отвержения, и мир уходил из-под ног, как зыбучие пески…
«Дроу?.. — зазвучал в голове голос, а чужая воля бесцеремонно вгрызлась в его воспоминания. — О-о, он такой же, как мы. Отступник. Ллос отвернулась от него, как и от нас!»
— Нет! — выкрикнул Иллиатрэ, отступая, а может, на самом деле ответил мысленно и не сдвинулся с места. — Я не такой, как ты! Ллос от меня не отворачивалась — это я отвернулся от нее! Понял?!
Голос срывался. Голову вспороло воспоминание: мать держит его за руку над бездной, кишащей наполовину дроу-наполовину пауками.
Спутанные волосы драука были как у него.
Темная серо-синяя кожа, изувеченная обращением, была как у него.
Красные глаза пылали как у него.
Иллиатрэ издал крик, когда чувства перелились через край, и бросился к драуку.
«Вот что случается с теми, кто не служит своему Дому как следует и разочаровывает Паучью Королеву», — гремел в ушах высокий холодный голос.
Ложь! Ложь!!! Он никогда не разочаровывал Паучью Королеву! Он делал все, чтобы ей угодить, все, чтобы привести свой Дом к величию!!!
Будто со стороны, Иллиатрэ смотрел, как собственные руки смыкаются у драука на горле. Прочитал отстраненное удивление в его глазах и почувствовал слезы в своих собственных.
«Чего отступник так боится? Быть наполовину пауком больно, страшно и мерзко лишь поначалу. Потом чувства притупляются, а разум постепенно угасает».
Паучья лапа поднималась, смертоносно, медленно, неотвратимо. Иллиатрэ не мог пошевелиться. Тело сделалось тяжелым и не слушалось.
Я не хочу… Я…
Мама, прости меня. Я буду стараться лучше. Я сделаю все. Я даже умру ради Дома Ша'эх, только не делай этого…
Лапа тяжело обрушилась ему на голову и отшвырнула в сторону.
***
Астарион скорее почувствовал, чем увидел, что что-то не так.
Иллиатрэ оцепенел перед драуком. Иллиатрэ, что бросался в бой очертя голову, смеялся в лицо опасности и, казалось, не боялся никого и ничего, — оцепенел.
Миг — драук отшвырнул его в сторону, как тряпичную игрушку.
Астарион хватанул воздух ртом. Бросился к нему. Поднырнул под паучье тело, резанул кинжалом по лапам и перекатился к лестнице. Иллиатрэ лежал на земле, вокруг его головы расплывалась лужа крови, заливая лицо. Только бы он не… только бы…
Драук метнулся к ним, но путь ему заслонила Карлах, размахивая мечом, что сверкал в свете факелов, как лава.
Астарион придержал Иллиатрэ под затылок, сорвал целебное зелье с пояса и осторожно влил в полуоткрытые губы. Через несколько мгновений Иллиатрэ скривился и застонал, приходя в себя. Ощупал разрубленный лоб и негромко выругался на языке дроу. Его взгляд скользнул по драуку и остекленел.
Вокруг звенели клинки, гудели заклинания, бурлила схватка. Краем глаза Астарион уловил движение и обернулся, выставив кинжалы. Гоблин налетел на них животом и, встрепенувшись, обмяк. Астарион отшвырнул его тело пинком и снова склонился к Иллиатрэ, но тот уже пытался встать, вытирая заливавшую глаза кровь.
— Все в порядке, — бросил он, предупредив вопрос, вскинул руку и выкрикнул заклинание. С его пальцев сорвались пульсирующие красные шары и врезались в драука. Тот заревел, скрежеща лапами по полу. В воздух взвился запах раскаленного металла.
К ним метнулся очередной гоблин, но заклинание Уилла оранжевой вспышкой рассекло полумрак, обвило его и швырнуло назад.
Астарион обернулся. Иллиатрэ тяжело дышал, прижимая руку к боку, а его глаза пылали невиданной прежде злобой.
***
Изувеченное лицо драука, пятна и наросты на темной синеватой коже, мутные красные глаза — и черные паучьи глаза под ними…
Иллиатрэ вырвало в расщелину в земле. Содрогаясь от спазмов, он с сильным облегчением думал лишь о том, что, к счастью, успел отойти подальше от спутников и арфистов и никто ничего не увидит. Откашлялся. Вытер рот, изнемогая от ненависти — не то к себе, не то к дроу, не то ко всему гребаному миру. Сплюнул на землю и скрежетнул зубами.
Толчок — и он летит в яму, кишащую драуками, проваливается между паучьими брюхами и мохнатыми лапами.
Он ненавидел их всех, ненавидел за то, что они посеяли в нем семена такой жалкой слабости, и теперь те пронизывают его, когда он меньше всего ждет, когда думает, что все унижения, всё, что вышибало уверенность, осталось позади, — но вот же оно, по-прежнему берет над ним верх.
Сможет ли он хоть когда-нибудь вырвать из себя тот сорняк, что они в нем прорастили?
Как ни в чем не бывало Иллиатрэ вернулся в полуразрушенный дом, где спутники столпились над мертвым драуком.
— Ты куда делся? — спросил Астарион, со странным выражением разглядывая хитиновое паучье тело.
— Шарил у абсолютистов по карманам, — Иллиатрэ с ухмылкой продемонстрировал потертый зачарованный амулет и сунул в свой мешок. Они никогда не узнают о том, что сейчас случилось. Никогда, даже несмотря на связь головастиков. И так слишком часто видели его слабым.
— Что это вообще такое? — медленно произнес Астарион, как будто губы не совсем его слушались. — Нет, я, конечно, вижу, что это дроу с телом паука, но…
Иллиатрэ глубоко вдохнул. Стоило лишь взглянуть в застывшее лицо драука, как тошнота накатывала с новой силой. Пробыв на Поверхности совсем немного, он начинал думать, что некоторые вещи, казавшиеся нормальными и правильными в Подземье, на самом деле и близко такими не были.
— Ну… это… — отозвался он неохотно. — Наказание.
— Наказание? — ошеломленно повторил Астарион. У Карлах и Уилла вытянулись лица. Осознав, что они ждут продолжения, Иллиатрэ рявкнул:
— Знаете что?! Я вам тут не учебник по обычаям дроу! Идемте уже отсюда, меня тошнит от этого места!
Мертвые глаза драука — глаза дроу, глаза паука — провожали его, пока полуразрушенный дом не остался позади, поглощенный тенями вечной ночи.
***
Оказавшись под защитой рощи мертвых деревьев, они, наверное, целую минуту смотрели, как пикси бьется о стенки и трепыхается в Лунном фонаре, загораясь оранжевым и желтым от каждого удара. Астарион наблюдал за ее метаниями отстраненно. Тут и думать нечего. Между свободой маленькой крылатой твари и их единственным шансом пройти сквозь густые тени к Лунным Башням кто угодно выберет второй вариант!
Однако Иллиатрэ колебался.
Казалось, судьба пикси не особо его волнует. Подняв Лунный фонарь к лицу, он рассеянно вглядывался в его глубины, как будто… ни о чем не думал или, наоборот, так глубоко ушел в свои мысли, что теперь едва ли воспринимал реальность. Астарион попытался понять его чувства сквозь связь головастиков, но наткнулся на глухую стену.
— Это же живое существо! — настаивала Карлах. — Оно мучается каждую секунду, что горит гребаный фонарь!
— Отпустим, когда не будем нуждаться в Лунном фонаре и пойдем во Врата Балдура! — парировал Астарион.
— Значит, до тех пор пусть кричит и корчится от боли? — отозвался Уилл почти саркастично.
— Лучше уж пусть она кричит и корчится от боли, чем нас сожрут тени на подступах к Лунным Башням!
Ему до чертиков надоело быть единственным взрослым в их пестрой компании.
— Я уверена, — не отступала Карлах, — что есть другой способ!
— Пикси, — наставительно начал Астарион, — мелкие вредители. Связывают лошадям хвосты вместе, выдергивают саженцы с полей, пугают младенцев в колыбелях и так далее. Думаете, она скажет «спасибо», если мы ее выпустим? Как бы не так! Она тут же удерет!
Едва он успел договорить, как воздух вспорол оглушительный звон стекла. Они безмолвно обернулись к Иллиатрэ, разбившему фонарь о скалу и теперь взирающему на пикси, что неспешно парила перед ним. Его, словно огонь, окутывало раздражение.
На Астариона накатила жгучая, горячечная волна ярости и отчаяния вперемешку.
Пикси, до того щебетавшая тоненьким голоском и в рифму молившая их о свободе, отряхнулась, расправила крылья и принялась злобно потешаться над их надеждами.
— Ты когда-нибудь слышала, — перебил Иллиатрэ с нарочито дружелюбной ухмылочкой, — историю о дроу, который съел пикси?
Пикси запнулась. От неожиданности растеряла свои стихотворные строки.
— З-зачем он это сделал?
— А почему дроу вообще что-либо делают? — осклабился Иллиатрэ, склонив голову к плечу. — Потому что захотел.
…Пикси дала им серебряный бубенчик, защищающий от проклятия теней, и сказала никогда больше к ней не обращаться.
***
Озеро мягко переливалось в черноте, источало сияние, а по его глади скользили голубоватые всполохи. Рассекая воду руками, у берега плавала Шэдоухарт.
Совершенно обнаженная.
Увидев Иллиатрэ, она неловко взмахнула руками и с головой ушла под воду.
Он рванул к ней. Нырнул в озеро, подхватил Шэдоухарт под спину и вытолкнул на поверхность. Она кашляла и отплевывалась, пока не выбралась на берег и не подползла к своим вещам.
— Ты не умеешь плавать, Шэдоухарт? — Иллиатрэ отвернулся, чтобы она спокойно оделась.
Она вздохнула, помедлила, словно собиралась с силами, и призналась:
— Нет… Вернее, умею, но плохо. На воде и нескольких минут не продержусь. Когда мы плыли к Гримфорджу, я подумала: а что будет, если лодка перевернется? Не хочу потакать своим слабостям. И… спасибо, что вытащил меня.
Озеро мягко плескалось у ее ног, волны переливались в свете полной луны, что то ныряла за тучи, то врывалась в небесную черноту, словно магическая сфера, — каким-то чудом ее свечение смогло прорезать проклятую тьму. Длинная черная коса Шэдоухарт растрепалась, мокрые пряди липли ко лбу, в глазах, едва уловимо и непривычно, читалась растерянность.
Ее тоже что-то тревожило — но что?
— Ты хоть проверила, можно ли здесь плавать? — поморщился Иллиатрэ и замотал головой, разбрызгивая воду с волос. — Здесь все уже несколько столетий отравлено скверной. Смотри, а то вырастет у тебя третья рука… Хотя, кхм… раз я прыгнул в это озеро за тобой, у нас обоих вырастет по третьей руке!
— Госпожа Шар меня защищает, — слегка улыбнулась она. — Проклятая тьма не влияет на меня.
— Чудесно… — мрачно пробормотал Иллиатрэ. — Выходит, третья рука вырастет только у меня.
— Можешь повернуться, — через пару мгновений сказала Шэдоухарт почти весело. Он так и сделал; она сидела на песке, вытянув ноги, в своем привычном домашнем одеянии, и усмехалась. — Не верю, что тебя смутил мой вид.
— Не смутил, — честно сказал Иллиатрэ. — Меня вообще никогда ничего не смущает.
Она лучше разглядела его во тьме, поднялась, встревоженно произнесла:
— У тебя рана…
— Да, я вообще-то затем и пришел. Можешь что-нибудь с этим сделать? — Иллиатрэ поморщился, и кровь снова потекла из раны на лбу. Вопрос прозвучал не как просьба и отдавал надменностью и приказом, выдавая досаду. — …Не хочу, чтобы у меня еще один шрам на лице остался.
Рана довольно глубокая, запеклась по краям, но ничего смертельного. Выглядит хуже, чем есть на самом деле.
Шэдоухарт вытянула руки. Зачерпнув силу и сосредоточившись, произнесла заклинание. Яркий золотистый свет теплом скользнул по коже Иллиатрэ, миг — и края раны начали стягиваться, нервные окончания и кожа восстанавливались, пока на лбу не осталось и следа.
— Все? — он посмотрел на нее удивленно, пальцы скользнули по лбу, взметнув прядь. — Ха. И правда. Шрама точно не будет. Ты талантливая целительница, Шэдоухарт.
— Это дар Шар, — пожала она плечами. — Но шрама обычно не остается, если залечить рану вовремя, пока она еще свежая.
— Вот как… — пробормотал он, и углы его рта едва уловимо дрогнули. — Сегодня я был не на высоте… мягко скажем.
— Не думай об этом, — она слегка улыбнулась. — Ничего ведь не случилось, так? Никто даже не ранен, включая арфистов, — ну, кроме тебя. Можешь считать, это наказание за то, что ты отвлекся.
Иллиатрэ недовольно хмыкнул. Бросил, переводя тему:
— Плавать нетрудно. Я мог бы тебя поучить, но… у нас по одному комплекту домашней одежды, она будет долго сохнуть, да и в одежде плавать очень неудобно, а если мы будем плавать вообще без ничего, получится слишком эротично… — в его голосе послышалось веселье вперемешку со странной гордостью: — А я не хочу, чтобы Астарион подумал что-нибудь не то.
Шэдоухарт выгнула бровь. Так и подмывало сказать, что Астариону на такие вещи глубоко наплевать, но она решила не разрушать иллюзий Иллиатрэ.
— Посмотри в моем рюкзаке, там еще одни штаны. И не верю, чтобы в твоем арсенале не было заклинания на этот случай.
Заклинание-то было, но совсем не хотелось случайно испепелить одежду вместо того, чтобы высушить.
Иллиатрэ порылся в мешке Шэдоухарт. Штаны и правда нашлись и через несколько мгновений вшитой магией подстроились под его тело. Тонкая ткань, облегающая ноги. Само собой, в воде все равно будут мешаться, но лучше уж так.
Он шагнул в озеро, и прохладные волны лизнули ступни.
— Ляг на спину. Не бойся.
Поддержал Шэдоухарт под поясницу. Она медленно выпрямилась на воде.
— Расслабься. Вдохни животом и прогнись в спине.
Он давал ей указание за указанием, чувствуя, как расслабляются ее мышцы, видя, каким умиротворенным становится лицо. Мягко отпустил ее и, убедившись, что она не тонет, тоже лег на воду. Волны шелком окутали тело, взметнули волосы. Над ним раскинулось черное ночное небо — так легко представить, как перемигиваются звезды из-за темных облаков, лениво тянувшихся над кромкой деревьев. Звезды… словно ночесветы, растущие на потолке каменных коридоров Подземья…
— Я иногда вижу твои сны, Атрэ, — протянула Шэдоухарт, ее лицо озарял лунный свет.
Иллиатрэ моргнул и уставился на нее.
— …Не стоило тебя так называть? — забеспокоилась она.
Робкая улыбка тронула его губы.
— Да нет, почему же? Мне нравится. Просто… я не ожидал. Надеюсь, сны приятные?
Свои сны он не особо запоминал, а вот кошмары Астариона ощущались так, словно кто-то забивал в тело раскаленные гвозди.
— Мне запомнился последний… Там был лес, залитый солнечным светом, много света… и мост через реку…
Иллиатрэ закрыл глаза, почти убаюканный плеском волн и ее голосом. И правда, замечательная картина. Он очень скучал по солнцу в этом царстве вечной черноты.
— И второй сон запомнился — тот, где Рафаэль обнимает тебя своими крыльями, когда вы…
Он не удержал равновесие, захлебнулся и ушел под воду. Вынырнул, отплевываясь, под негромкий и звонкий смех Шэдоухарт.
— А вот это уже было лишнее! — возмутился, но не всерьез.
— Рафаэль, ну надо же. Преклоняюсь перед твоей храбростью, — усмехнулась она, покачиваясь на волнах, будто с каждым мгновением чувствовала себя все увереннее в воде. — Или это безрассудство? Я поняла, что дело нечисто, еще тогда, когда ты сказал Мизоре в лагере, что она поразительно красива.
Ага, Уилл и Карлах тогда шутку не оценили: посмотрели на него огненно, будто он совершил худшее из всех возможных преступлений. А уж учитывая, что Мизора потом отрастила Уиллу рога и исказила тело…
— Да ну, фантазии — это просто фантазии! — Иллиатрэ насмешливо мотнул волосами, разбрызгивая воду. Кажется, что-то подобное он говорил Астариону, и тогда речь тоже шла о Рафаэле.
— Да, я знаю. Иначе ты бы давно превратил наш отряд в свой гарем.
Он с непонимающей улыбкой склонил голову к плечу, и Шэдоухарт, сосредоточившись, послала ему образ. В сознании расцвела картина: Иллиатрэ восседает на троне, а к нему льнут спутники в откровенных нарядах из шелка и атласа, обвешанные украшениями, на их лицах — обожание и похоть, кое-кто прижимается к его ногам…
Громкий хохот ножом вспорол ночь. Иллиатрэ смеялся и смеялся, пока не начал задыхаться.
— Ой, боги… Ой… Особенно мне понравился Астарион, сидящий у меня на коленях… И Лаэ'зель, ползающая по полу…
Он снова зашелся смехом, даже слезы выступили. Шэдоухарт с легкой улыбкой наблюдала за ним: очень старалась его развеселить, и как же замечательно, что получилось.
Он скользнул в озеро и поплыл, рассекая водную гладь мощными гребками. На душе сделалось хорошо и спокойно, словно и не было сражения с драуком — ничего не было.
Ни белых волос как у него, только спутанных.
Ни темной серо-синей кожи как у него, только изувеченной обращением.
Ни пылающих красных глаз как у него, только вперемешку с паучьими.
На Иллиатрэ будто рухнула гранитная глыба. Как бы хотелось не думать об этом, проклятье! Руки рассекали воду непозволительно медленно, тело задвигалось неловко, точно мышцы вдруг потеряли связь друг с другом и разумом. Он нырнул на глубину, закрыв глаза, и, оттолкнувшись ладонью ото дна, выплыл к берегу. Шэдоухарт снова наблюдала за ним обеспокоенно, ее зеленые глаза блестели в лунном свете.
Она тревожится не только о нем — так о чем же?
Не думать, не думать, не думать…
Гарем, значит? Надо запомнить картину, что она ему показала, заказать какому-нибудь художнику и повесить в главном зале своего каменного дома, чтобы все визитеры сразу понимали, с кем имеют дело!
Ничего не было, ничего не было, ничего не было…
Он с трудом заставил себя переключиться и дальше учить Шэдоухарт плавать. Терпеливо показывал ей положения тела, направлял движения, и вскоре она смогла поплыть сама, пусть и недалеко.
— Слушай… — протянул Иллиатрэ, когда они выбрались на берег и развели костер, чтобы быстрее высохнуть и согреться. — А как ты поняла, что Шар — та самая богиня, которой ты хочешь себя посвятить?
Шэдоухарт оцепенела. Тени от костра падали на ее светло-зеленые глаза, превращая их в бездонные колодцы. Миг — и ее руку вспороло фиолетовое свечение, с губ сорвался полупридушенный стон, и она отвернулась, согнувшись пополам, пережидая боль.
— Шар… мое призвание, моя судьба, — сказала она звенящим, как струна, голосом, но отголоски мучительной боли еще разливались в глубине ее зрачков. — Ее объятия спасли меня, когда я заплутала во тьме, и спасали всегда, когда я была в опасности.
Да. Она показывала видение. Маленькая девочка, заблудившаяся в темном ночном лесу. Волк — оскаливший клыки, со вставшей на загривке шерстью. И люди в масках и плащах, женщина, за руку уводящая девочку от опасности…
— Я чувствую, что мое место с Госпожой Ночи, — просто сказала Шэдоухарт.
Иллиатрэ понимающе кивнул и, помедлив, сказал:
— Но ты была ребенком, когда попала в обитель Шар. По сути, ты ничего другого и не знала…
Точно так же, как и он сам. У дроу нет выбора, какому божеству поклоняться, если, разумеется, этот дроу не изгнанник и не обитает на Поверхности. С самого первого твоего вздоха твоя жизнь в руках Паучьей Королевы, хочешь ты того или нет, и вырваться из ее хватки почти невозможно.
Шэдоухарт резко выпрямилась. Казалась холодной и почему-то испуганной, белой на фоне ночной черноты, и даже костер как будто не мог ее согреть. Трудно представить, каково это — когда у тебя совсем нет воспоминаний о прошлом, о детстве, о семье, о том, чем ты занимался и кем был. Шар разъела память Шэдоухарт, как кислота, даже если сама Шэдоухарт старалась об этом не думать.
Так-то странно. Ей не просто стерли воспоминания, что касались богини Пустоты и могли бы выдать ее тайны, — ее память вымели и выскоблили дочиста. Целиком и полностью, кроме всего, что связано с Шар. Как будто для того, чтобы легче ее контролировать…
— Это мой выбор и мой путь.
Шэдоухарт говорила твердо и решительно, но тогда почему в глубине ее души горело, ворочалось, кололо смятение?
Тишина опустилась между ними тяжело, как сошедшая лавина. Костер трещал, обдавая жаром их прохладную после озера кожу.
Иллиатрэ помедлил. Наконец сказал:
— Ну что, Шэдоухарт, хочешь еще поплавать? Если нет, пойду-ка я в лагерь, спать хочется…
Сознание наводняли воспоминания о драуке, а млосные, липкие ощущения, что он гнал от себя весь вечер, возвращались снова. Шэдоухарт пристально вгляделась в его лицо. Видела боль в глубине его зрачков и едва уловимую дрожь губ, которую раньше бы не заметила.
— Может, — помрачнела она, отводя с лица мокрые волосы, — скажешь, что чувствуешь на самом деле? Не делай вид, что все в порядке.
Он сжал зубы, на челюстях заиграли желваки. На миг показалось, что сейчас он спросит «А разве что-то не в порядке?» и просто уйдет…
Однако он не уходил. Сидел и сидел, с прямой спиной, обхватив руками колени, злой, раздраженный, уязвимый, наболевший, как открытый нерв, пока не произнес:
— То, что сделали с Карниссом… это… хуже пыток, хуже смерти, хуже… всего. После превращения… в драука… он сохранил рассудок хоть в какой-то мере. Многие же драуки — просто… клубки страха, боли и гнева, они не осознают себя личностями, они скорее… просто животные с зачатками сознания, — он покачал головой. — И я всегда… я…
Толчок — и он летит в яму, кишащую драуками, проваливается между паучьими брюхами и мохнатыми лапами.
Он шумно выдохнул, почти застонал, и вытянулся на земле.
— Это так жалко, Шэдоухарт! Раньше я думал, что в драуков превращают только недостойных и слабаков, но… по факту, все дело просто в прихотях жриц Ллос.
Его яростные, черные мысли наполнили голову Шэдоухарт, как яд, и она почти наяву увидела затянутые дымом коридоры Подземья, отблески огня на каменных стенах, окровавленных мертвых дроу тут и там, почувствовала радость — темную, злую радость вперемешку с выжигающим отчаянием…
Она нашла его ладонь на земле и мягко сжала. Помедлив, свободной рукой погладила его по волосам — мягкое, нежное прикосновение. Иллиатрэ покосился на их переплетенные пальцы. Спросил непонимающе:
— …Ты влюблена в меня, Шэдоухарт?
Она хмыкнула.
— Нет. Ты мне скорее как брат — в том смысле, разумеется, в котором мы это понимаем на Поверхности.
— Жаль, — усмехнулся он, но его голос звучал глуховато. — Иначе получилось бы, что все вы, кроме Уилла и Карлах, испытываете ко мне интерес такого рода.
— Только не говори, что после всего, через что мы вместе прошли, ты до сих пор думаешь, будто разумных может связывать только похоть, — снова хмыкнула Шэдоухарт. Он улыбнулся.
— Я никогда так не думал. Просто похоть — самое очевидное, — и добавил, крепче сжав ее ладонь: — Вы, обитатели Поверхности, такие… слабые. У вас столько способов утешения!
В его глазах читалась благодарность.
Шэдоухарт вытянулась на земле рядом с ним. Озеро мягко лизнуло ее ноги и отступило, отражая чернильное небо, где не было ни облаков, ни звезд.
— Спасибо еще раз, — сказал Иллиатрэ, словно самому себе, легко поднялся и исчез среди деревьев.
Она отвернулась к костру. Выпрямилась. Поджала ноги к груди.
Поначалу Шэдоухарт не доверяла никому из стаи: каждый преследовал свои цели, которыми не спешил делиться с остальными, и она поступала так же, но Иллиатрэ… Иллиатрэ всегда относился к ней с добротой. Да что там — он вытащил ее из капсулы на «Наутилоиде», пожертвовав драгоценными минутами, что мог бы потратить на побег. В нем жило столько демонов, терзавших его когтями и клыками изнутри, — хотя он, несомненно, гораздо сильнее, чем кажется. Достаточно ли залечить рану на его теле, если у него так много ран на душе?
Шэдоухарт будет рядом с ним и сделает все, чтобы подхватить его, если демоны наконец обрушат его в бездну.