Чуда не случилось: обожженный пленник умер, так и не придя в себя. Всех жрецов и прислужников, пытавшихся его спасти, Бэйлот швырнул на арену и только потом спохватился, что оставил Черные Ямы без целителей. Накатила дурнота — давно забытое ощущение. В последний раз он так себя чувствовал, когда внезапно оказался на Поверхности: стоило солнечному свету болезненной волной хлынуть в лицо, как желудок связался узлом и рухнул куда-то вниз.

Ладно, тогда все было понятно. Сделка с джинном (или, точнее сказать, — поистине превосходное пленение джинна) должна трижды страховать от смерти и, если что, воскрешать Бэйлота в Подземье, в его уютной и прекрасной магической башне. Так что, во-первых, когда его убили, он никак не ожидал вернуться к жизни посреди зеленого леса под ярко-голубым небом. Во-вторых, Поверхность — мерзкое, враждебное, отсталое место, а его обитатели пытаются прикончить любого дроу, которого встретят! Но сейчас почему?..

Ноги как будто сами привели его к комнате Дэмиэна. Бэйлот остановился на пороге, собираясь с духом, и разозлился на себя. Что за дела?! Это вообще-то его волшебная Башня, так что все комнаты в ней принадлежат ему! Скрежетнув зубами, он толкнул дверь и переступил порог. Замер, пронзая взглядом кромешную тьму, и, хотя идеально видел в ней, мрачно пробормотал заклинание.

Повсюду вспыхнули свечи, отблески огней отразились в оскаленных мордах жутких бронзовых подсвечников — в свое время Дэмиэн купил у некого контрабандиста целую коллекцию. Бэйлот вертел головой, словно видел комнату впервые, хотя побывал здесь, наверное, сотни раз. Шкафы и полки, ломящиеся от книг. Старый потертый комод, заполненный неброской, но практичной одеждой. Зеркало на стене. Стол, в беспорядке заваленный свитками, перьями для письма и компонентами зелий. Губы дернулись в нервной улыбке. Подумать только, у такого педантичного человека, как Дэмиэн, на рабочем месте полный хаос…

Он потянулся к ближайшей книге. Провел пальцами по кожаной обложке, стирая пыль. И почему в груди как будто осколок льда сидит? Глупо. И странно. Даже битвы в Черных Ямах как будто… потеряли остроту и веселье. Вряд ли дело во влиянии Поверхности — в конце концов, он здесь блистал (как будто могло быть иначе) и находил подход к кому угодно, так что вынужденное обитание здесь оказалось не таким уж и болезненным. Хотя, кто знает, вдруг через столько лет…

— Господин Бэйлот, что-то случилось? — бичом вспорол воздух женский голос. Бэйлот так вздрогнул, что выпустил книгу и едва успел поймать. — Вам помочь?

— Не подкрадывайся, как наемная убийца, ты, докучная поверхностная дрянь! — прошипел он, оборачиваясь. Антери, человеческая девчонка, которую Дэмиэн однажды приволок с улиц Врат Балдура, сказав, что в ней есть «искра дара», и которую они оба порой от скуки учили магии, склонила голову, но он мог поклясться, что к ее губам приклеилась тень привычной ухмылочки. Зачесались кулаки как следует ей залепить. Ах, какие же были прекрасные времена в Сшамате, когда он, величайший Архимаг, мог избить любого ученика за малейшую провинность!

— Простите, господин, — даже ее извинения не звучали как извинения: переняла эту наглость у Дэмиэна, не иначе. — Просто вы стояли здесь с таким видом, что я решила…

— Я просто прикидывал, с чего взяться выкидывать вещи шамана, если ему вздумается не вернуться!

Антери подняла глаза глубокого сливового цвета, что лихорадочно блестели на темном лице. И почему это он оправдывается перед ней?!

— Выкидывать будет слишком долго. — Над ее ладонью взвился сгусток огня.

— Нет!!! — вскрикнул Бэйлот, заслоняя собой стол Дэмиэна, и, наткнувшись на ее удивленный взгляд, поспешил пояснить: — Дурная девчонка, ты так ничему и не научилась! Ты же в обители мага, здесь точно есть компоненты для зелий и магические свитки, которые вступят в реакцию с огнем! Или в твоих мягких, мизерных мозгах не мелькнула такая возможность?!

Сердце бешено колотилось, сбивая дыхание, даже хотелось послабить воротник мантии.

— Простите, господин, — потупила взгляд Антери, но нет, нет, он мог поклясться, что она нарочно вывела его из себя и поставила в глупое положение! Стояла слишком далеко, чтобы влепить ей пощечину, и Бэйлот заставил себя совладать с эмоциями: и так прикончил всех слуг, Дэмиэн точно не обрадуется, когда вернется…

Дэмиэн! Все упирается в него! Если бы ублюдок удосужился вернуться, все было бы совсем иначе, но он, очевидно, попал в переплет! Или, может, его дьявольский хозяин в этот раз был слишком суров…

Зубы стиснулись почти до боли. Что если Дэмиэн… Дэмиэн…

Нет. И хватит о нем думать.

***

Паучья лапа прижимала Иллиатрэ к стене за горло. Он задыхался, изо всех сил пытаясь вырваться, но лишь глубже увязал в паутине под мерзкой хитиновой тушей.

— Что такое? — шептал драук гулко и насмешливо, а его покрытое наростами лицо, уже мало напоминающее лицо дроу, искажалось в гримасе. — Не нравится смотреть на меня?

Иллиатрэ хрипел, пытаясь разжать его хватку, но пальцы увязали в жестких волосках лапы.

— Посмотри на меня! — драук встряхнул его, как тряпичную игрушку. — Вот что бывает, когда дроу отворачивается от Ллос и своего Дома! Я — твое будущее!

Иллиатрэ захлебнулся сдавленным криком и вырвался в сырую безлунную ночь. Тут же наткнулся на блестящий, обеспокоенный взгляд Гейла, увидел капли пота на его лбу и чертыхнулся про себя, сердито перевернулся набок, в сторону от стаи. Что ж, на этот раз хотя бы не пытался ни в кого кинуть огненный шар. 

Тяжело дыша, он прижал ладонь ко лбу и снова вытянулся на спальнике. Проклятье.

Что-то подсказывало, что теперь этот драук будет частым гостем в его кошмарах.

***

Изувеченное лицо драука, пятна и наросты на темной синеватой коже, мутные красные глаза — и черные паучьи глаза под ними…

Иллиатрэ пытался не думать о драуке, но не мог. Мысли накатывали не мучительные, а… печальные, и он им сдался. В сознании навязчиво скреблось имя — Карнисс, — что проникло в сознание сквозь связь головастиков, когда драук впился в его воспоминания. Иллиатрэ не знал этого дроу, никогда прежде не встречал. Может, тот скитался по Фаэруну в обличьи драука уже несколько столетий.

«Ллос отвергла меня, — хрипел в ушах его голос, — Абсолют приняла».

Иллиатрэ глодало одиночество, сильное, чужое одиночество несвершившейся участи, в груди жил ужас Карнисса, ужас, который тот должен был испытать, когда его тело начало необратимо искажаться по воле жрицы. Она наверняка ухмылялась, когда он выл и корчился от боли у ее ног…

Заложив руки за спину, Иллиатрэ стоял у мутного, грязноватого окна. Внизу под таверной несколько арфистов застыли у могилы погибшего товарища — холмик земли, обложенный камнями и галькой, усыпанный срезанными цветами. У ее основания горела зачарованная свеча, что не гасла от ветра. Наверное, хорошо, когда можно прийти вот так… хоть и немного странно. В чем смысл, раз тому, кто лежит в могиле, уже все равно? Дроу сжигали своих мертвецов на ритуальных кострах. Если, конечно, удосуживались забрать с поля боя.

Неожиданно резко Иллиатрэ ощутил, что отрезан от своего народа, от всего, во что верил, чему придавал значение, ради чего жил. Теперь его мотало, как барку в шторм, но…

Ллос отвергла. Абсолют приняла.

Он как будто никогда…

Как будто никогда и не был частью своего народа.

От такой мысли сделалось дурно.

Старая жизнь — жизнь до уничтожения Дома Ша'эх — казалась ненастоящей и чужой, словно он смотрел на обрывки книжных страниц сквозь толщу мутного стекла. То, что казалось важным тогда, теперь не имело никакого значения. Почему Карнисса превратили в драука? За какие такие недостижимые идеалы он расплатился своей сущностью, рассудком и жизнью? Ради чего стоило так биться, чтобы в итоге рухнуть на самое дно и расплатиться настолько жестоко? Ни малейшей идеи не лезло в голову. Внутри взметнулась ненависть, жгучая и непреодолимая: с самого детства им внушают, что стоит жить ради Паучьей Королевы и народа дроу, но в итоге ты от первого своего вздоха балансируешь на лезвии кинжала, боясь оступиться, — пока не закончишь как Карнисс, а какая-нибудь мерзкая жрица лишь посмеется над твоими страданиями!

Иллиатрэ отвернулся и встретился взглядом со своим отражением в потрескавшемся пыльном напольном зеркале у кровати. Затравленная ярость в глазах. Неожиданная бледность. И шрам, шрам, темнеющий извилистым росчерком на щеке…

Как жаль, что в день, когда он провел дроу Дома Кли'ир по тайному ходу в свой собственный Дом, Подземье не обрушилось им всем на головы!

Иллиатрэ сплюнул на пол, до боли сжимая кулаки, и вновь повернулся к окну. По лицу одного из юношей-арфистов у могилы катились слезы, хорошо различимые даже на расстоянии.

Значит, они приходят к могиле не ради мертвеца. Они приходят к могиле ради себя самих, чтобы оплакать пустоту внутри, глубокую расщелину в душе, оставленную смертью. Как типично для жителей Поверхности.

На несколько мгновений он задумался. Развернулся и прошел обратно в комнату, где друзья обсуждали сегодняшнюю схватку и обменивались воспоминаниями через связь головастиков. Остановился на пороге и прислонился плечом к дверному косяку. Спутники умолкли. Посмотрели на него вопросительно.

— Мне нужна ваша помощь, — без обиняков начал Иллиатрэ. Собственный голос звучал глухо, холодно, как будто даже ниже обычного. Что если они откажутся?.. — Мне нужно похоронить драука.

Они уставились на него как на безумца, и он почувствовал, как в связи головастиков вздымается всеобщее недоумение. Астарион покачал головой.

— Скажи, что ты шутишь.

— А похоже, что я шучу?!

— Да там же огромная туша, — выдохнул Астарион. — Мы будем копать для нее яму черт знает столько!

— Зачем тебе это? — поддержала его Лаэ'зель, ну, да Иллиатрэ нисколько и не сомневался, что услышит именно такие слова именно от них двоих. — Разумеется, отдать дань уважения врагу по-своему почетно, но у нас нет времени, да и сражение с ним не было особенно выдающимся.

— Послушайте, — с нажимом произнес он. — Вы либо идете со мной, либо остаетесь здесь.

Он бы не смог облечь свои чувства в слова, даже если очень бы захотел (и не хотел). Стыд жег изнутри, сильный, яростный стыд, отголоски давних унижений, и Иллиатрэ почти ненавидел стаю за то, что они заставляют сейчас это переживать, ненавидел дроу за то, что они посеяли в нем такие семена…

Первым поднялся Гейл, поравнялся с ним, тихо произнес:

— Я пойду с тобой.

— Я тебя понимаю, — бросил Хальсин почти одновременно с ним и положил ладонь Иллиатрэ на плечо. — Давай вернем природе то, что ей принадлежит.

Шэдоухарт вздохнула.

— Если для тебя это важно… так и быть.

Карлах тоже встала, а вместе с ней и Уилл — даже не сомневались. Лаэ'зель мрачно поджала губы, но через несколько мгновений без слов присоединилась к остальным. Вызывающие взгляды Иллиатрэ и Астариона столкнулись.

— Ладно, — наконец выплюнул Астарион, — но не думай, что я это одобряю.

Ну да, куда же Иллиатрэ без его одобрения.

Вниз они спустились молча, под грохот шагов по лестнице. Их окутывала такая тяжелая, темная энергия, что Джахейра оторвалась от карты, которую изучала, и смерила их изумленным взглядом, но спрашивать не стала, хотя очень хотелось, чтобы она спросила и можно было со спокойной душой на ней оторваться. 

Голова словно погрузилась в плотное, влажное, туманное облако, а в ушах гудела кровь, размеренно и методично. Шур-шур. Шур-шур. Иллиатрэ сосредоточился на этом звуке, позволив телу самому взбираться на уступы и обходить расщелины, откуда гноем сочились зеленовато-черные тени. Острый взгляд Астариона буравил ему спину, пока они шли в черноте.

Заброшенный дом, где они устроили засаду на абсолютистов, показался быстро, кровь уже засохла и побурела на крыльце и земле. Драук был там (где же еще ему быть?), его тело окоченело, мохнатые лапы, жесткие, словно лезвия, разметались по полу. Иллиатрэ сглотнул. В желудке ворочался ком, но больше не тошнило, как будто внутри все смерзлось.

Он потыкал лопатой в землю, сухую и растрескавшуюся, слегка надавил. Да, дело будет не из легких. На него обрушился груз принятого решения вперемешку с неясной виной, вытягивавшей все силы. Он тряхнул головой, отгоняя мысли, и занес лопату.

— Эй, Иллиатрэ, — окликнул Уилл. — Здесь место получше. И земля немного мягче.

Помедлив, Иллиатрэ кивнул, направился к нему и принялся копать. Через миг присоединились и другие. Промозглая чернильная тишина наполнилась шорохом земли и взмахами лопат. Копать оказалось гораздо труднее, чем он ожидал, и все же налегал на лопату с остервенением, отгородившись от хруста в плечах и гудящего в костях напряжения. Очень быстро стер руки до крови, но не остановился, и покрытые мозолями ладони занемели. По телу струился пот, пот заливал глаза, словно кровь. Они копали и копали, и вскоре рядом вырос холмик земли, но яма все еще казалась слишком маленькой и неглубокой. Иллиатрэ остановился. Утер пот со лба, размазывая грязь по лицу. Друзья тоже выглядели уставшими. Он встретился взглядом с измученным Гейлом, и тот осторожно произнес:

— Ты не против, если я немного помогу магией?

Помедлив, Иллиатрэ кивнул. По сути, не имеет значения, как именно вырыта могила.

Гейл вытянул руки. Произнес заклинание. Земля мелко затряслась под ногами, и яма словно осыпалась сама в себя, расширяясь и углубляясь, пока не стала достаточно большой. Иллиатрэ тоже выпрямился, потянулся к Плетению. Подхваченный магией, мертвый драук взвился в воздух и опустился в могилу.

Несколько мгновений они смотрели на него. Изломанное, неестественное тело, которое просто не могла создать природа. По коже бежали мурашки, волосы на загривке встали дыбом. Иллиатрэ чувствовал себя дураком. И вместе с тем — чувствовал, что все делает правильно.

Уилл спрыгнул в яму. Поправил лапы драука, чтобы они не напоминали перекрученные веревки. Астарион закатил глаза.

— Зачем? Он уже давно ничего не чувствует. И да, напоминаю, что вообще-то это мы его прикончили!

Иллиатрэ тоже прыгнул в яму. Медленно, очень медленно протянул руку к ледяному, окоченевшему лицу драука. Пальцы дрожали, но он пересилил себя, пока мягко не коснулся его век и не закрыл глаза. Потом, помедлив, дотронулся до век блестящих черных паучьих глаз на его лбу и щеках, закрывая и их.

Карлах помогла ему и Уиллу выбраться. Иллиатрэ глубоко вдохнул. В последний раз посмотрел на лицо драука. Темная серо-синяя кожа. Спутанные белые волосы. Потрескавшиеся губы.

Мне жаль.

Он вытянул руку и произнес заклинание. Груда земли взвилась в воздух и, кружась, засыпала тело драука, словно мягкое одеяло, поднимаясь все выше и выше, пока не превратилась в холмик.

Иллиатрэ выдохнул. Внутри, где-то в глубине самих жил, нарастала боль. Поврежденные магические потоки давали о себе знать, но сейчас было плевать на них, плевать на все. Он нашел неподалеку плоский гладкий камень. Положил в основании могилы и вытянул палец. Повинуясь его воле, на надгробии медленно проступили золотистые буквы.

«Карнисс».

Иллиатрэ немного постоял у могилы. Стояли и друзья. Наконец он тихо произнес:

— Этот мир тебя не принял. Но хотя бы после смерти о тебе позаботились.

***

Иллиатрэ съежился в кресле и, вцепившись в лиру, закрыл глаза. Чувствовал под пальцами изгибы вырезанных Хальсином зверей. Плевать хотел, что положение тела неправильное и потому звук не получится таким чистым, как должен. Провел пальцами по струнам — те холодили и резали кожу, словно лезвия.

Он открыл глаза, сел немного прямее и заиграл, рассеянно глядя в бесконечный полумрак. Музыка — надрывная, неожиданно яростная для такого изящного инструмента — заполонила комнату, зазвенела под потолочными балками и потекла наружу. Другой рукой он гасил дрожь струн, которых касался мгновения назад, будто стирал за собой следы. Звук взвился вверх, задрожал под потолочными балками и опал. Чуть приоткрыв губы, Иллиатрэ позволил рукам скользить по струнам так, как им хотелось, а музыка медленно, очень медленно заливала пожар в груди, как и всегда.

Ранатхи… Ранатхи учила Саалейн играть на лире, а он с завистью подсматривал за ними сквозь щель в двери. Будь на месте Ранатхи Матриарх, он бы не рискнул, но тогда жадно следил, как старшая сестра наставляет младшую, показывая правильное положение рук и движения, которыми следует задевать струны. В суровом, менторском тоне Ранатхи пылало раздражение: она давно уже стала полноправной Верховной жрицей Дома Ша'эх, и обязанность возиться с младшей сестрой выводила ее из себя. Внешне она напоминала мать сильнее, чем остальные сестры, но внутри нее днем и ночью кипел гнев, совсем как у Иллиатрэ.

Иронично.

Вынырнув из мыслей в черноту, он сбился с ритма, но тут же ринулся в более низкое звучание и заставил мелодию снова взвиться, будто так и было задумано. Подушечки пальцев быстро онемели — все же он давно не играл как следует, хотя, бывало, мелодии лиры наполняли необжитые пещеры Подземья по нескольку часов, не вырываясь наружу из-под заклинания тишины: мало ли, какая тварь могла к нему подобраться, привлеченная звуком. Подумать только, какой он был осторожный, даже странно…

Иллиатрэ вздохнул. Тремя росчерками закончил мелодию и замер, снова сжав лиру рукой. Струны едва уловимо гудели.

Еще и Астарион… Астарион не пошел с ним хоронить драука сразу. Астарион заставил себя убеждать. Пусть Иллиатрэ ни слова не проронил, чтобы склонить его на свою сторону, и уж тем более не упрашивал — не стал бы упрашивать и под страхом смерти…

Но Астарион заставил себя убеждать.

Внутри словно засели осколки стекла и каждую секунду резали по живому.

Он не помнил, в какой момент нашарил в своем мешке бутылку вина — плохого, как сказал бы Астарион — и приложился к ней, глотая залпом, пока горло не превратилось в исколотую обожженную рану, а в голове не помутилось.