Вездесущий смех Уёна, наверное, был ему дан с небес — иначе Сонхва не мог объяснить целительную силу, что исходила от него. Он не мог не улыбаться, когда рядом была звонкая усмешка. Не мог заставить себя грубо оборвать его или прикрикнуть, что делали старшие офицеры. Хотя и это тоже было скорее отеческим ворчанием... Уёна любили в гвардии не меньше, чем его ценил Сонхва. Такой уж был человек, этот Уён. Его невозможно было не любить. 

 — Ваше Высочество, — Уён подскочил к Сонхва, затормозив лошадь. — Вы ведь не заставите меня надеть тот уродливый мундир для торжеств?

— Не заставлю, — согласился Сонхва, а после облегченного вздоха ударил шпорами коня, чтобы скорее отскакать. — Но вот выбросить всю твою одежду, помимо торжественной…

— Нет, Ваше Высочестве, не смейте! — Сонхва дёрнул за поводья, намеренно резко сворачивая в бок по склону к лугу. Уён громко кричал. Его возмущённые отклики, очередное: “Пообещайте не делать этого! Выше Высочество! Вернитесь! Я согласен на сапоги! И застегнуть все пуговицы, вернитесь!” — неслось над лугами тяжелым эхом. Вся шествующая колонна гудела, но продолжала идти, пока скачущий кругами Сонхва не выворачивал лошадь прямиком через центр процессии, подгоняя быстрее, чтобы мчащийся за ним Уён догнал не сразу. 

Он всё равно догонит — навыки грациозной прогулки на лошадях никогда не сравнятся с закалённым опытом наездником. Сонхва скакал, оборачиваясь лишь на миг, и с каждым разом Уён всё нагонял и нагонял его. Выбившаяся из сил лошадь тяжело дышала, но послушно скакала вдоль процессии, выбивая из-под копыт пыль, а Уён, довольный хищник, загнав добычу до устали, загоготал:

— Сдавайтесь, Ваше Высочество! 

Сонхва натягивает поводья, лошадь встаёт на дыбы. 

Сонхва кидает взгляд с высоты на подскачившего Уёна, и улыбка не хочет уходить с лица.

— Я никогда так просто не сдамся!

Уён выглядит испуганным. Но что больше — Сонхва видит, как азарт бушует в глубине тёмных глаз, как хищная, не меньше, улыбка сияет на губах, как резко Уён тянет свои поводья, чтобы поставить свою лошадь в тот же миг, когда Сонхва опускается вниз. 

Ничего не говорит. Только хохочет во всё горло, игриво пуская лошадь вокруг Сонхва. Они переглядываются, то отступая, то наступая по-очереди друг на друга. Под копытами лошадей — взрытая земля и смятая от бега трава. 

Из кареты высовываются матушка Сонхва, веля перестать дурачиться, но и Уён, и Сонхва уже скачут дальше. “Стыд совсем им не знаком” — говорит кто-то, и всё равно не может сдержать улыбки, когда топот копыт прерывается на звенящий колокольчиками смех.  

— Когда он перестанет улыбаться, должно быть, небо упадёт, — бормочет капитан отряда. Впереди виднеется город. 

Сонхва слышит только смех. Ему тоже хочется хохотать.