Траурное молчание наполняет замок беспокойством и страхом.  

Сонхва сменяет чёрные одеяния на светлые вельможевские. Вместо аскетичной бархатной накидки на плечи давит тяжёлый мех королевской торжественной мантии. Сонхва кланяется прислуге и говорит, что справится сам.

Оставшись один, смотрит в зеркало.

Напротив него — усталое несчастное лицо. Кто ты, человек в зеркале? Тени лежат под глазами, в уголках губ больше нет ни намёка на улыбку. Сонхва кажется, что такое его отражение больше походит на серые портреты вдоль дворцовых коридоров. Люди в золотых рамах смотрят на него с высоты своих титулов и осуждающе провожают взглядом его несмелую несчастную фигуру, что приведением ошивается по ночам в коридорах с вот-вот погаснущей свечой.

— Ваше Высочество, Вы позволите?

Уён появляется за плечом бесшумно, точно та тень, что преследует детей в кошмарах. В кошмарах Сонхва Уён появляется с мечом и выставляет его против теней, загородив собой. «Я защищу тебя ценою последнего вздоха».

Это обещание преследует Сонхва по пятам.

В чём повинен ты, чтобы так жертвовать своей драгоценной жизнью во имя другого? Кидаться на пики должны лишь те, кто виновны в чьей-то боли. В чём повинен ты, раз по своей воле преклоняешь колени, обещая вспороть свою жизнью чужим или своим же мечом, провозгласив единственным путём защиту другого?

В чём повинен, что сотворил, раз так желаешь смерти и так боишься, что кто-то потеряет свою?

— Вам стоило бы отдохнуть, а не посещать все эти парады лицемерия, — Уён морщится. Выражение его лица — честная злость и разочарование. — Всего три месяца прошло… И уже хотят праздники. 

— Когда похоронили отца, — тихо, — носили траур год. А по матушке — три месяца.   

— Вас не было на его похоронах. 

— Да. Я не пришел. 

Сонхва чуть отклоняется назад, когда Уён кладёт руки на мех мантии и аккуратно продевает шнурок в петельку, затягивая у ключиц. Вязи складываются в узлы. Мантия сковывает плечи чуть сильнее, чем Сонхва хотелось бы, он двигает руками, и Уён ослабляет ленты. Всё так же быстро справляется с хитрой одеждой.

Потом он опускается на колени и подтягивает бархатные сапожки выше, чуть дольше положенного держит руку на сгибе колена, прежде чем потянуть за ленты. Сонхва терпеливо держит ногу чуть приподнятой, хотя предпочел бы каблуком сломать то зеркало, что смотрит на него с тонкой улыбкой.

Чему это ты улыбаешься, гниль?

— Я буду сопровождать Вас, не убегайте только от меня, — вдруг громко говорит Уён, выбивая из мыслей своим звенящим смехом: — Без Вас меня пытаются утащить танцевать.

— Ты ведь так прекрасно танцуешь, — Сонхва припоминает что-то, закрывает рот ладонью, только глаза его улыбаются из-под опущенных ресниц. Он смотрит сверху-вниз на Уёна с шаловливым прищуром: — В тот раз никто не мог отвести от тебя глаз.

— На всех таких встречах я — Ваш слуга, Ваш телохранитель, Ваша поддержка и опора, — не дрогнув от серьёзности тона, Уён кропотливо довязал последную петлю второй сапога. С довольной улыбкой он ударил Сонхва по икрам и подхватил под колени, прижав к себе. Дыхание спёрло, как он прижался щекой к бедру. — Я не могу бросить своего принца в одиночестве.

— Предлагаешь мне приказать тебе потанцевать с одной из моих двоюродных сестёр?

— Лучше позвольте себе потанцевать с одной из них, — Уён поднимается, отпустив Сонхва, видимо, не заметил вздох облегчения. Он берёт одну из его ладоней в свои и переворачивает открытым запястьем к себе. Шнуровка жакета игриво подмигивает ему распущенными лентами. — Или со мной.

Целует тонкую кожу запястья.

Сонхва так и не касается пальцами лица Уёна, позволив отстраниться.

— У меня просьба, — тихо говорит Сонхва, когда вся шнуровка завязана, а мантия тянется подолом по нечищенному полу. Уён открывает двери покоев и оборачивается на пороге. — Отвези меня в Храм Венчаний.

Сонхва с сожаление смотрит, как вмиг леденеет улыбка.

Уён демонстративно громко лязгает оружием на поясе.

— Нет, Ваше Высочество.

Сонхва не сомневается в ответе и понимает, когда Уён с отвращением на лице отворачивается. Он прав, что не хочет ступать более на порог храма — на нём не лежит груза тяжёлой вины, он не несёт в сердце изнывающей скверны. Или не хочет признавать, что в чьих-то страданиях есть и его вина.

Сонхва признал в своём сердце вину за чужую боль. Тот, кто повинен в чужих страданиях, должен быть наказан — это он уяснил уже давно. Хоть что-то отец помог ему осознать. 

Он с радостью каждый день до самой смерти будет искупать свою вину, даже если придётся каждый раз бежать по холодным коридорам босыми ногами с подсвечником в руках вдоль осуждающе глазеющих картин… Сбежав из-под чуткого присмотра того, кого когда-то сам вёл этими же лабиринтами.