У Харучиё полотенце на голове и целый Роппонги под ногами, мутно поблёскивает огнями через пелену дождя за панорамным окном. Харучиё пытался о чём-нибудь думать, но в голове тот же дождь шелестит белым шутом и радиопомехами. Вокруг чужой дом, но это почему-то не нервирует, словно все нервы сгорели, как закоротившая проводка. Из этого состояния хотелось выйти. Раньше, когда его выбивало насколько сильно, Харучиё натягивал на себя маску Санзу и шёл ввязываться в первую попавшуюся драку, из которой мог выползать переломанный, но чувствующий. Наверно, это разновидность селфхарма. Может, если бы он сейчас достал катану и полоснул по венам, ему бы стало хуже настолько, чтобы снова чувствовать. Но он сидел без маски на чужом диване, низко склоняя голову, пряча лицо под волосами и полотенцем. И совершенно ничего не делал.
— Тебе бы поспать, — сказал Риндо, усаживаясь рядом. Спать Харучиё точно не хотелось, он уже предчувствовал, какие кошмары только и ждут, пока он закроет глаза.
— Почему ты так вьёшься вокруг меня? — спросил Харучиё, борясь с желанием натянуть полотенце ещё ниже.
— Потому что ты мне нравишься, — ответил Риндо без заминки, хотя в голосе всё равно пробивалось смущение. Едва заметное и очень искреннее.
— Несмотря на то, что я буквально пользовался тобой, чтобы добыть информацию о твоём отце?
— Не ты первый, — хмыкнул Риндо. — Я мог бы составить целый топ из тех, кто набивался к нам с Раном в компанию, чтобы подобраться к связям или деньгам отца.
— Ого, надеюсь, я в топе три, — саркастично протянул Харучиё.
— Даже не в десятке.
— У меня настолько сильная конкуренция?
— Ну, на втором месте моя бывшая, которая начала встречаться со мной, потом попробовала охмурить Рана, а в конце концов оказалась в постели моего отца. Лучше бы сразу познакомить попросила.
— Фу, — Харучиё поморщился. — А кто на первом месте?
— Бывший Рана, но мы не упоминаем его в этом доме.
— Он тоже в итоге оказался в постели вашего отца?
— Лучше бы так, — вздохнул Риндо.
В таком случае Харучиё знать не хотел, что тот сделал. Но это как минимум объясняло то, почему Риндо бросал такие подозрительные взгляды на Мицую и спрашивал о нём. Почему-то к проверке потенциального партнёра для Рана Риндо подходил с куда большей щепетильностью, чем для себя. Потому что с Харучиё он крупно проебался. Нужно было сказать ему об этом.
— Ты хотя бы не из личной выгоды, а для общественной пользы. Это круто, — неожиданно продолжил Риндо, а Харучиё совершенно невпопад ответил.
— Мы всё равно друг другу не подходим. Точнее, я тебе не подхожу. Я вообще никому не подхожу.
— Из-за яда?
— Не только.
— Тогда перечисли весь список.
Харучиё задумался: а чем не способ селфхарма? Вскрыть все свои раны, страхи и комплексы разом, это же почти так же, как катану к горлу, прямо к сонной артерии. И быстро, чуть надавив, лезвием вверх.
— У меня мерзкий характер, — начал он. — Я вообще не умею привязанность выражать. Я с теми, кто мне нравится, и с теми, кого ненавижу, разговариваю почти одинаково.
Проблема в том, что Риндо ему правда нравился. Его эта безбашенность в сочетании с заботливостью. То, что он знал о музыке всё и даже немного больше, рассуждая одинаково легко, хоть о рэпе, хоть о K-pop, хоть о классической китайской опере. То, что он не обижался на подколы Харучиё, каким-то образом всегда зная, когда тот на самом деле не хочет его обидеть, просто вот такая вот он токсичная гадюка.
— Ого, тогда, выходит, я тебе нравлюсь, — Риндо улыбнулся настолько самодовольно, словно выиграл в каком-то конкурсе.
Харучиё бросил на него злобный взгляд.
— Ну точно нравлюсь, — улыбка Риндо стала мягче, и Харучиё поспешил отвернуться и продолжить, пока уши предательски не покраснели.
— У меня проклятый демонический меч, который в теории может свести меня с ума.
Меч никогда не нашёптывал ему что-то вроде: «Убей их всех». Но что-то в нём всё же было. Харучиё не знал, что именно послужило точкой невозврата в случае с его матерью. Кстати, о ней.
— Когда я был маленьким, моя мать пыталась срезать у меня с лица змеиную чешую этим самым мечом. Нам с Такеоми пришлось отбиваться от неё, в итоге она упала на катану. Наверно, если бы мы сразу вызвали скорую, то смогли бы её спасти. Но мы не вызвали, — Харучиё впервые произнёс это вслух. Он понятия не имел, какое сейчас выражение лица у Риндо. Наверно, он в полном шоке.
— И яд, да. Однажды, ещё в средней школе я поцеловал одну девочку. На спор, но она на самом деле немного мне нравилась. Она начала задыхаться ещё во время поцелуя, а потом закашлялась кровью. Две недели пролежала в коме, чудом выжила. Меня из-за её родителей тогда чуть в исправительной школе не закрыли. Они уверяли, что я это специально сделал. Но Вакаса отмазал как-то. С тех пор я не повторял.
До сих помнил нежное девичье лицо, искажённое в гримасе боли, ужаса и отвращения. Помнил ту нервозность, что колотила его, пока было неясно, выживет она или нет. Вакаса, Такеоми и Акане глаз с него не спускали, боялись, что он что-нибудь с собой сделает. Может, и стоило бы.
— А ещё я асексуал, — закончил Харучиё, хватаясь за край полотенца и стягивая его так низко, будто думал не перекрутить ли его и не попробовать ли себя удушить.
— Я даже не знаю, почему ты поместил асексуальность в конец этого офигительного списка, — сказал Риндо. Голос у него был лишь слегка удивлённый. Харучиё ожидал как минимум минутной шокированной паузы.
— Потому что для большинства секс — это важно. Не каждый готов отказаться.
— Да пофиг как бы, — Риндо пожал плечами.
Харучиё увидел это, только потому что уже стянул полотенце с головы, удивлённо уставившись на Риндо.
— Ничего не пофиг! Это важная часть жизни, — упорно возразил Харучиё.
— Может, я сам приоритеты расставлю? Ты для меня — важная часть жизни.
Харучиё был готов упасть с дивана. И удариться головой об пол пару раз, потому что он явно сходил с ума, и ему нужно было каким-то образом вправить мозги на место. По плану и графику к этому моменту Риндо уже должен был послать его, а не смотреть так спокойно.
— Ты ебанутый?
— Ну в целом…
Ясно. Зря спросил.
— Ты меня слушал вообще?
— Очень внимательно.
— И тебя ни один, блядь, пункт не насторожил? Особенно тот, где я смотрел, как умирает моя мать.
Риндо вздохнул. Как-то так очень понимающе. Он провёл руками по волосам, нервно ероша золотые и мтяные пряди, и всё же отвёл взгляд, посмотрев на Роппонги за окнами. Дождь не кончался.
— Если бы так случилось, что отец умирал бы прямо у нас с Раном на глазах, мы бы тоже не вызвали ему скорую. Даже, может, добили бы, если бы могли.
Это было до отвратительного ужасно говорить так о собственных родителях, говорить так, хоть о ком-то. Но Харучиё понял: Риндо знает о том тошнотворном чувстве бессилия, которое возникает, когда твоей жизнью распоряжается тот, кто сильнее и влиятельнее, а тебе не у кого просить помощи и защиты. Потому, когда твой мучитель вдруг оказывается беспомощен, выясняется, что всё хорошее в тебе уничтожено выбито из тебя вместе с кровью.
— Если тебя беспокоит меч, — продолжил Риндо, — то на него можно какой-нибудь сдерживающий артефакт повесить, наверно. Что это за проклятая железка вообще?
— Этой «проклятой железке» восемь веков, — Харучиё насупился. Да, эта катана могла свести его с ума, но это была его катана.
Риндо присвистнул.
— И этот меч чем-то знаменит? Не зря же вы храните его аж с тринадцатого века.
Харучиё задумался. Своих бабушку и дедушку он не знал, а его мать была отвратительно плоха в хранении и передаче семейных преданий.
— Вроде как им убили и разрубили на части какого-то древнего демона или тёмное божество. На лезвии написано «искажение», так что это, наверно, его имя, — вот и всё, что Харучиё знал. При том он даже не был уверен, что это правда.
— Впервые слышу о таком мече, должно быть очень редкий экземпляр, — сказал Риндо, напустив на себя вид умудрённого опытом эксперта.
Харучиё стало смешно. Совсем чуть-чуть. Не настолько, чтобы он улыбнулся, потому что улыбку он старательно подавлял.
— А насчёт яда, правда не думаю, что он на меня подействует, — сказал Риндо, возвращая голосу более беззаботный тон. — Я и так постоянно отравленную энергию перевариваю.
— Зачем? — не понял Харучиё.
— Ну… — Риндо замялся. Видимо, поздно сообразил, что говорить об этом не стоило. Если уж на то пошло, то информатором он был бесценным. Когда расслаблялся, много что мог выболтать тем, кому доверял. — Не зачем, а почему. Это что-то типа семейного проклятия. Больше не скажу.
Отлично. Отец Риндо мудак, а сам он проклят. Как ни странно, Харучиё даже полегчало от этой информации. Не один он тут ходячий списко проблем и гирлянда из красный флажков.
— Так что, ну… — Риндо отвёл взгляд и едва заметно покраснел, — мы вроде как неплохо подходим друг другу.
О да, боги свели их вместе, чтобы они к нормальным существам не лезли и не травмировали их своим обществом.
— Что ж… — рассеянно выдохнул Харучиё. Картинка в его голове до сих пор целиком не складывалась. В то, что его не послали, верилось с трудом. — Но если ты откинешься после первого поцелуя, то сам будешь в этом виноват. Напиши об этом расписку, а то я не хочу снова от полиции отбиваться.
— То есть мне можно тебя поцеловать? — глаза Риндо буквально загорелись. Часть про мучительную смерть от яда он, как и всегда в подобных случаях, пропустил мимо своего незамутнённого чувством самосохранения сознания.
— Н-наверное, — голос неожиданно дрогнул, когда Риндо придвинулся ближе. — Не знаю, — Харучиё отодвинулся, но быстро упёрся спиной в подлокотник дивана. Сердце бешено колотилось в груди. Не менее бешено в голове колотились панические мысли: «А что, если этот самоуверенный придурок слишком хорошего мнения о себе? Что если он отравится?»
Харучиё не хотел проходить через это снова. Видеть, как тот, кто ему нравится, задыхается и кашляет кровью из-за него. В голове уже рисовались картины, как вместо одной палаты Харучиё приходится навещать две, ненавидеть себя в два раза сильнее.
Страх подкатил к горлу. Риндо приблизился, заглядывая в глаза.
Из трёх типов реакций на страх Харучиё всегда выбирал одну — бей. Но сейчас он не ударил. Такого с ним никогда не случалось. Потом всё же паника накрыла новым витком и захотелось сбежать, но рука Риндо уже легла ему на плечо, а потом скользнула выше к шее. Сердце болезненно сжалось.
— Да подожди ты, — кажется, Харучиё ещё никогда не говорил так сбивчиво и нервно. — Может, лучше сначал противоядие на всякий случай поискать или…
— Всё будет хорошо, — пообещал Риндо, беря лицо Харучиё в руки. Медленно проводя пальцами по змеиной коже в уголках губ. И Харучиё замер, зачарованный его словами, словно кобра флейтой заклинателя змей.
Губы Риндо коснулись его губ очень мягко, осторожно, давая возможность оттолкнуть его, если не понравится. И надо было оттолкнуть. Не стоило подвергать этого идиота лишнему риску. Но Харучиё растерялся. Растерял все слова, мысли и действия. Они рассыпались под чужим теплом. Харучиё лишь нервно вздрогнул, когда язык Риндо скользнул по его губам. Пальцы сжались на его футболке, а сам Харучиё лишь невольно подался навстречу.
Уже спустя мгновение, когда Риндо отстранился, Харучиё готов был ударить себя за это. Достать катану и всё же вскрыться. Потому что Риндо — совершенно живой и явно не собирающийся умирать от интоксикации — посидел немного, а потом облизнулся и сказал:
— Знаешь, твой яд на вкус кисло-сладкий. Что-то такое лимонно-лаймовое. Вкусненько.
Харучиё медленно моргнул. После того случая с отравлением, у него брали яд на анализ. Сказали, что одна капля может лошадь убить. Той девчонке просто повезло, врождённая магия спасла, но не приедь скорая быстро, смерть была бы неминуема и мучительна. Этот яд был опасен и для людей, и для нелюдей, а Риндо считал его вкусным.
Дурацкий то ли истеричный, то ли облегчённый смех вырвался сам собой. Харучиё смеялся до слёз так, как не смеялся никогда в жизни, а Риндо сцеловывал эти его ядовитые слёзы, обнимал и совершенно ничего не боялся.
***
«Подумай о том, что можешь с наибольшей вероятностью вывести Казутору из равновесия» — сказал Какучо прежде, чем мир вокруг Чифую исчез.
Чифую же думал о том, что демоны знают этого Казутору. В смысле только внутренние его демоны всё про него и знают, картотеки ведут, сбрасывают эти карточки в одну огромную кучу, чтобы доставать потом наугад и зачитывать: «А помнишь, лет десять назад ты человека убил?»
Конечно, помнит. Может, это и есть самое травмирующее воспоминание? А может, то, где он Баджи полосует когтями? Или ещё какое-то. Казутора он же как ходячий сборник уличных баек. Только вот с ним проблема в том, что каждая байка в этом сборнике — правдива.
«Если хочешь, вывести его и проверить, насколько он себя контролирует, спроси: что было за дверью?» — говорил Ханма. Чифую не мог так сходу вспомнить, когда именно. Почему-то казалось, что на Хэллоуин. Не тот, после которого его самого вывезли в пакете, а тот, после которого в таком же пакете чуть не вывезли Баджи. Кажется, Чифую тогда Ханму послал.
«У него есть один страх, перекрывающий все остальные, очень старый. Но я так и не поняла, что это конкретно. Там дверь. За ней что-то есть, и он невероятно сильно боится узнать что именно», — говорила Сэнджу, тогда, когда ни пытались влезть в голову Казуторы и понять, сколько дырок наделали в его памяти.
Чифую сначала не предал этому значения, но теперь ему было интересно, что за дверью. Потому что он на неё смотрел. Смотрел на чёрный прямоугольник, очерченный светом с другой стороны, и ничего не понимал. Но чужой бессильный ужас медленно сковывал каждый мускул в теле. Чифую старался этому не поддаваться. Чифую старался оставаться собой.
Он оглянулся. Вокруг была небольшая комната, кажется, детская. На полках модельки мотоциклов, фигурки покемонов, на полу валялись учебники за первый класс младшей школы. Но в комнате пусто. Чифую потянулся к двери, чтобы открыть и посмотреть, что же за ней.
— Нет!
Чифую вздрогнул и обернулся. Дрожащий детский голос раздался откуда-то из темноты, но Чифую всё ещё не мог разглядеть. Он сделал несколько неуверенных шагов назад, подходя ближе к столу. И вдруг в темноте под ним что-то тускло сверкнуло. Чифую нагнулся. Два огромных жёлтых глаза распахнулись, глядя с неподдельным ужасом, но не на Чифую — на дверь.
— Почему мне нельзя выйти? — спросил Чифую у Казуторы.
— Потому что мама так сказала, — ответил он, подтягивая колени к груди и обхватывая голову руками. — Мама запретила открывать дверь. Что бы ни случилось — нельзя.
Чифую не знал, как относится к Казуторе, которого встретил там, в реальном мире. Клубок противоречивых эмоций сдавливал грудь всё туже. Казутора, возможно, был виновен. Казутора подкармливал бездомных котов. Казутора точно был опасен. Казутора плакал над вымышленным горем вымышленных персонажей сериала. Казутора разрывал злых духов голыми руками. Казутора спал на нём, обняв, как подушку. Казутора убил брата Майки. Казутора выскочил перед слетевшим с катушек Майки и позволил ему избивать себя, ни разу не ударив в ответ. Казутора едва не убил Баджи. Казутора два дня паниковал из-за того, что не знает, что подарить матери на день рождения. Казутора улыбался грустно и тихо, словно ангел, знающий, что ему вот-вот отсекут голову.
Чифую знал, как всё это работает. Знал, что люди чаще всего меняют мнение под влиянием не фактов, а эмоций. Идут за словами того, кто им нравится, как за флейтой Гамельнского крысолова. А потом падают с обрыва. Чифую не мог позволить себе упасть. Не в бездонные глаза Казуторы так точно.
Но тому Казуторе было двадцать два, и он, возможно, дважды убийца. Единожды точно.
А этому Казуторе было лет семь, он ещё никого не убил и даже не ранил. Он сидел в темноте и плакал под столом, почему-то до ужаса боясь того, что за дверью.
Но всё это просто воспоминание. Настоящий Казутора был где-то внутри, и Чифую, возможно, знал, как его достать.
— Что за дверью, Казутора? — спросил он.
Казутора сжался ещё сильнее, закрывая руками уши, пряча лицо в коленях.
— Что за дверью?
Казутора затрясся в беззвучных рыданиях. Казутора прошептал:
— Чудовище.
Звуки рухнули на Чифую водопадом. Казутора вздрогнул, вскидываясь, снова неотрывно глядя на дверь.
— Я же знаю, что ты мне врёшь! Думаешь, я поверю, что ты задерживаешься на работе? Да кто будет так загружать мать с малолетним ребёнком?! — кричит мужчина.
— Ты сам не даёшь мне сменить работу, я много раз хотела уйти, — едва не плачет женщина.
— Да кто тебя возьмёт! Никому на рабочем месте не нужна баба с ребёнком, который ещё и болеет постоянно. Вы оборотни или кошки дворовые? В нашей семье все с крепким здоровьем, он вообще от меня или ты уже давно по мужикам бегаешь?!
— Я тебе никогда не изменяла и сейчас не изменяю!
Казутора смотрел на дверь, а Чифую — на него. Зрачки перестали быть человеческими, превратившись в две узкие щёлки в широко распахнутых золотых глазах, хотя, наоборот, должны были расширится из-за темноты. Губы Казуторы шевелились, говоря что-то беззвучно.
— Я всё свободное время провожу дома с тех пор, как появился Казутора, — говорила женщина, а Казутора беззвучно вторил её словам, опережая их на миг. Зная каждую фразу наизусть.
— Образцовая мать, посмотрите на неё! Почему тогда месяца не проходит, чтобы он во что-нибудь не ввязался? Как ты за ним следишь?
— Он и твой сын тоже!
— Нет, это всё ваша поганая тигриная натура. Знал же, что нельзя брать в жёны чудовище, но ты, стерва, залететь успела. Привязала меня к себе, а теперь кого побогаче ищешь? Конечно, у тебя же ничего своего нет, живёшь на всём готовом, а ещё по мужикам скачешь.
— Я тебе не изменяю.
— А цацки все твои откуда? Серьги, кольца, сумки, шмотки? Думаешь, я не вижу?
— Я сама себе всё купила, мне надо прилично выглядеть на работе.
— Перед кем тебе там прилично выглядеть? Начальника решила охмурить, да? Но именно я помог тебе замести следы. Только я знаю, какое ты на самом деле чудовище. И выродок твой такой же.
— Не говори о нём та…
Звук удара как раскат грома. Казутора зажал уши руками сильнее. Казутора не мог отвести глаз от двери.
— Только попробуй ещё раз изменить мне, я всем расскажу, кто ты на самом деле!
— Кто вы оба на самом деле, — прошептал Казутора, вторя мужскому голосу.
«Я тут решил навести справки о Казуторе и его семье, — писал Наото уже после того разговора о странных нестыковках в полицейских базах данных. — Со стороны отца всё неплохо прослеживается, а вот с матерью странно. Указано, что она из детдома и её никогда не удочеряли, значит, имя она не меняла, но в документах детдома кто-то с таким именем нет».
— Казутора, — тихо спросил Чифую, наклоняясь к нему ближе, — кто вы на самом деле такие?
— Чудовища! — мужской крик и новый звук удара. Женский плачь. — Вот кто вы такие! Мерзкие кровожадные твари! Таких, как вы, только сила и страх держат в узде!
— Это неправда, — шептал Казутора, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. — Мама сказала, что это неправда. Мама сказала не открывать дверь. Мама…
Новый глухой удар оборвал женские рыдания.
— Мама…
Из золотых совсем не человеческих глаз с испуганно-узкими зрачками текли совсем человеческие слёзы.
Это было всего лишь воспоминание, кошмар, застывший во времени. Этот Казутора — ненастоящий. А настоящий, возможно, и правда чудовище, но…
Чифую опустился на колени, закрывая от Казуторы дверь. Тот так и продолжил оцепенело смотреть куда-то ему в плечо.
— Давай уйдём отсюда, — сказал Чифую, осторожно касаясь вздрагивающих плеч.
— Мне нельзя выходить. Мне нельзя открывать дверь.
— Почему?
— Потому что мама запретила.
— Почему она запретила?
— Потому что, если я открую дверь, то… — он задрожал ещё сильнее, бессильно открывая и закрывая рот, словно не мог выдавить из себя и звука.
— Что случится? Расскажи мне и…
И что? Чифую не знал, что сказать. Что он должен был сказать? Что ему хотелось сказать?
— И я защищу тебя, — выдохнул он, глядя в заплаканное лицо до смерти испуганного ребёнка, который ещё не нёс ответственности ни за один поступок себя будущего.
— Если я открою дверь, чудовище вырвется, — пробормотал Казутора, — и ты не защитишь меня от него.
— С чего ты так решил? — нахмурился Чифую.
Казутора вдруг посмотрел на него слишком осмысленным, слишком взрослым взглядом.
— С того, что тебя здесь не было.
Молния сверкнула, заливая комнату белым светом.
Чифую снова стоял, глядя на дверь, очерченную светом из другой комнаты. Дождь стучал в окна с такой силой, словно хотел смыть город с лица земли. Чифую обернулся. Комната изменилась мало, на полках появилось больше книг и манги, в углу— синтезатор. В этот раз Чифую почти не оглядывался, он знал, куда смотреть.
Казутора сидел под столом, зажимая уши руками. Ему было лет двенадцать, наверно. Может, меньше. Через два года он станет убийцей. А сейчас он был ребёнком, снова плачущем от страха под столом. Чифую сел с ним рядом.
— Кем был тот человек? Ты с ним спишь, да?! — кричал мужчина.
— Это просто коллега с работы! — женщина плакала.
— Так вот с кем ты всё время задерживаешься.
— Я же сказала, между нами ничего нет!
Казутора сидел, оцепенев. Застыв, словно тень, выжженная на камне атомным взрывом, замерев в момент бесконечных страха и боли.
— Тогда почему он подвозил тебя?
— Я подвернула ногу из-за каблуков, мне было больно идти, он подвёз меня из доброты и всё.
Чифую осторожно тронул Казутору за плечо, но он не реагировал. Слёзы катятились из широко раскрытых глаз крупными каплями.
— Но сейчас-то ты ходишь нормально!
— Я же оборотень, пока ехала, всё зажило.
— Не говори этого, — шептал Казутора одними губами, — беги от него. Беги прямо сейчас.
— Как удачно у тебя всё сходится. Давай-ка проверим твои слова.
— Беги, пожалуйста, беги.
— Что ты хочешь сделать? Отпусти меня!
— Ты же оборотень. Всё быстро заживёт. Или ты врала, мразь?
— Пожалуйста, — Казутора обхватил голову руками, зажимая уши. — Беги.
— Мне больно!
— Думаешь, мне не больно, знать, что ты путаешься с кем попало? Уже соседи пронюхали. Такой стыд!
— Отпусти меня! Кто-нибудь!.. — женский возглас оборвался глухим ударом.
— Жертву из себя строишь, да?
— Он убьёт её, — срывающимся голосом шептал Казутора, — он точно убьёт её.
— Пожалуйста…
— Но я-то знаю, что ты чудовище! — звук удара оказался громче громового раската за окном.
— Я…
— Гадкое, лживое, грязное животное! — каждое слово падало с тем самым болезненно-глухим звуком.
— Я никогда тебе не врала! — задыхающееся, едва живое.
— Я должен… — пробормотал Казутора.
Молния ослепительно сверкнула. Чифую стоял и смотрел на дверь.
— Кем был тот человек? Ты с ним спишь, да?! — кричал мужчина.
— Это просто коллега с работы! — женщина плакала.
Чифую метнулся к столу. Казутора окаменев, беззвучно плакал, глядя на дверь. Воспоминание повторялось. Диалог проигрывался заново, словно испорченная, заевшая плёнка.
— Посмотри на меня, — Чифую потряс Казутору за плечо, но тот не отреагировал.
— Пожалуйста…
— Но я-то знаю, что ты чудовище!
— Я…
— Гадкое, лживое, грязное животное!
— Я никогда тебе не врала!
— Я должен…
Молния ослепительно сверкнула. Чифую стоял и смотрел на дверь.
— Кем был тот человек? Ты с ним спишь, да?! — кричал мужчина.
— Это просто коллега с работы! — женщина плакала.
Казутора продолжал беззвучно ронять слёзы. Дождь колотил в окна.
— Что ты собирался сделать? — Чифую снова тряхнул его за плечо. Казутора опять никак не отреагировал.
— Я…
— Гадкое, лживое, грязное животное!
— Я никогда тебе не врала!
— Я должен…
Молния ослепительно сверкнула. Чифую смотрел на дверь.
«Про то дело с их семьёй, папа его вёл, — писал Наото. — Отец избивал мать, а она не выдержала и обратилась. Едва не убила его, очень сильно когтями разодрала, одну руку в итоге так и не спасли. Казутора в тот момент был дома, но папа сказал, ему из-за стресса память отшибло».
Разломанное, испорченное воспоминание — вот оно, понял Чифую. Они прочно здесь застряли. Если Казутора не очнётся, это окончательно сломает его, сведя с ума. Чифую снова сел рядом с ним.
— Что случилось в тот вечер, Казутора?
— Он убьёт её, — шептал Казутора, — он точно убьёт её.
— Поэтому ты что-то сделал, да? Расскажи мне, — Чифую отвёл его руки от головы. Но Казутора дёрнулся, снова зажимая уши.
— Я не должен открывать дверь. Я не должен.
— Но ты её открыл, — догадался Чифую. — И что было за дверью?
— Чудовище, — зрачки Казуторы резко расширились, оставив лишь тонкий золотой контур. — Я не должен выпускать его. Я должен прятаться. Иначе все узнают.
— Но я-то знаю, что ты чудовище!
— Узнают о чём?
— Я…
— Гадкое, лживое, грязное животное!
— Я никогда тебе не врала!
— Расскажи мне, — попросил Чифую, — тогда мы сможем выбраться.
Казутора замотал головой. Его уже просили об этом. Не раз просили об этом. Но он никому не сказал. Он всё забыл. Потому что мама сказала ему забыть. Потому что мама спрятала всё за дверью. А он был послушным. Он не открывал дверь.
Череда образов ворвалась в сознание Чифую против воли, расколов голову болью. Именно про это воздействие и говорил Какучо. Их сознания сливались.
Отец что-то кричал. Мама пыталась отвечать, но её не слушали. Отец замахнулся и ударил её по щеке. Его взгляд упал на Каузтору.
— Зайди в свою комнату.
— Делай, как он сказал, тигрёнок, закрой дверь, зажим ушки и не открывай, пока я не приду.
Казутора убежал и спрятался. Он сделал так, как сказала мама. Сверкнула молния.
Отец снова что-то кричал. Мама снова пыталась отвечать. Отец снова замахнулся и снова ударил её. Мама упала от удара. Каузтора побежал, врезался в ногу отца, но его отшвырнули, как котёнка.
— Скройся!
— Спрячься, тигрёнок, закрой ушки и дверь. Не открывай.
Казутора снова убежал и спрятался. Он снова сделал так, как сказала мама. Он такой бесполезный и слабый. Сверкнула молния.
Отец снова кричал.
— Кем был тот человек? Ты с ним спишь, да?!
Мама снова пыталась отвечать.
— Это просто коллега с работы!
Отец снова замахнулся, но Казутора поймал его руку. Сжал запястье.
— Исчезни, — прорычал отец.
— Спрячься, — попросила мама, — не открывай дверь.
Казутора отступил. Казутора выпустил руку отца, хотя хотел вырвать её, чтобы он никогда больше не смог замахнуться на маму. Но Казутора убежал и спрятался. Казутора не мог не слышать их голоса. Казутора снова сделал так…
Сверкнула молния.
Мама села рядом с ним на колени. Мама вся в синяках, а правая сторона головы залита кровью. Мама взяла его лицо в ладони. Мама сказала ему что-то. У неё мягкий голос и такие же, как у Казуторы, золотые глаза.
— Ты не открывал дверь и ничего не видел, запомни это, тигрёнок. И впредь тебе нельзя её открывать. Ты не знаешь, что было за дверью.
Сверкнула молния.
— Что здесь произошло? — спросил следователь, у него добрый голос и усталые глаза.
— Я не знаю. Я помню только дверь.
— Что было за дверью, Казутора?
Но он не ответил. Чтобы узнать, нужно открыть дверь, а он не открывал.
— Что было за дверью, Казутора? — спрашивала добрая женщина-психолог, но Казутора только плакал и просил, чтобы его вернули к маме.
— Что было за дверью, Казутора? — спрашивал Ханма прежде, чем мир погрузился во тьму, был затоплен страхом. Он не ответил, он не мог ответить, скованный ужасом.
— Что было за дверью, Казутора? — спрашивал Чифую. Казутора был готов рассказать ему всё, он не знал почему, не мог объяснить, но ему хочетелось доверить себя ему в руки. Это чувство было таким глубоким и странным, необъяснимым и необоснованным, что по-своему пугало. Но чтобы ответить, придётся открыть дверь. А он не делал этого. Не должен был.
— Но ты открыл, — выдавил Чифую, с трудом отделяя своё сознание от сознания Казуторы.
Молния ослепительно сверкнула. Чифую смотрел на тонкий золотой контур двери. Он начинал понимать.
— Ты открыл дверь, Казутора. Ты это знаешь. Знаешь, что вышел за неё и…
— И что? — спросил голос Казуторы сзади. Голос того Казуторы, который уже стал убийцей один раз, чуть не стал во второй, возможно, всё же стал в третий. — Что я сделал?
— Всё, что мог, — ответил Чифую, глядя на дверь, слыша за ней голоса, слыша за ней глухие звуки ударов. — Что было за дверью, Казутора?
— Чудовище, — Чифую обернулся, чтобы увидеть: Казутора улыбается. Этой своей самой грустной на свете улыбкой ангела за мгновение до падения. — Зачем ты пришёл? Мог просто оставить меня в кошмаре. Это было бы безопаснее для всех.
Его глаза — тонкий огненно-золотой контур и бездна расширившихся зрачков. Ничего человеческого. Кроме застывших слёз.
— Мне нужно было узнать… — звук удара сбил Чифую с мысли. — Я хотел…
Чего он хотел? Надёжнее было бы и правда оставить Казутору в кошмаре. Так бы он точно не причинил никому даже гипотетического вреда, не помешал бы расследованию. Но Чифую был здесь. Отчаянно пытался убедить себя в том, что не чувствует к Казуторе ничего, кроме подозрения, не видит в нём никого, кроме хищника и убийцы.
— Но я-то знаю, что ты чудовище!
— Я должен чувствовать к тебе презрение, отвращение, страх, — заговорил Чифую, тяжело выдохнув. — Я должен подозревать тебя, все улики на тебя указывают, а я верю фактам.
— Гадкое, лживое, грязное животное!
— Но тебе я верю больше.
Казутора снова застыл. Выражение лица у него сделалось совершенно потерянным. Он закрыл глаза, и слёзы всё же прокатились по щекам.
— Я ни разу тебе не соврал, — голос Казуторы должал.
— Я знаю, — мягко сказал Чифую. — Не ври и сейчас.
Он обернулся, взявшись за ручку двери. Казутора преодолел разделяющее их расстояние мгновенно. Прильнул к Чифую со спины, уронив голову ему на плечо, обнимая его одной рукой, а другой накрывая ладонь, лежащую на дверной ручке.
— Я так не хочу, чтобы ты видел, — сбивчиво зашептал он хриплым от слёз голосом, — я так хочу казаться кем-то лучшим в твоих глазах, но получается в них только падать.
— У меня тоже получается только падать в твои глаза, — Чифую улыбнулся. Казутора прижался к нему крепче.
Это должно было быть неприятно, некомфортно, но казалось, будто Казутора обнимал его сотню раз до этого. Спокойное, привычное, правильное ощущение.
Чифую убрал ладонь, позволяя пальцам Казуторы лечь на дверную ручку.
— Всё будет хорошо, — пообещал ему Чифую, — ты откроешь дверь, а потом мы пойдём домой, поедим, ты расскажешь мне ещё пару своих страшных секретов, о которых я уже догадался.
— Один могу прямо сейчас.
— Давай, — Чифую спиной чувствовал, как у Казуторы колотится сердце.
— Я люблю тебя.
— Я догадался, — Чифую чуть склонил голову набок, прижавшись к голове Казуторы, — но ещё не до конца понимаю, что к тебе чувствую.
— Нестрашно. В отличие от того, что случиться, когда я… — он тяжело сглотнул, медленно поднял голову. — Что будет за дверью, Чифую?
Он успокаивающе погладил Казутору по руке.
— То, что ты уже пережил.
Казутора сжал подрагивающие пальцы. Казутора открыл дверь.
Дверь распахнулась, гулко ударившись в стену.
— Тора, нет! — крикнула мама, но Казутора её не услышал. Он вообще ничего не слышал, раскаты грома оглушили его. Новый звук удара оглушил его. Мама упала и не поднялась.
Он уже не был таким маленьким, как раньше. Но всё ещё был таким же испуганным. Этот страх и сознание собственного бессилия сводили его с ума. Он врезался в отца со всей силы, повалив его на пол. Кухонный молоток для отбивания мяса, который отец взял, вылетел у него из руки.
— Ах ты мерзкая тва…
Он не договорил.
Казуторе было двенадцать. Он всё ещё был слишком маленьким, чтобы обратиться полностью. Поэтому все так легко поверили. Двенадцатилетний ребенок не справился бы со взрослым мужчиной.
Поэтому он схватил молоток. Удар вышел слабым и смазанным, отец успел закрыться ладонями. Перехватил руку, со всей силы ударил в висок кулаком, оглушая. Казутора повалился на пол, не слыша ничего, кроме звона.
Мама лежала рядом. Её волосы медленно пропитывались кровью. Казутора решил, что она умерла.
Отец придавил его к полу, схватив за шею. Но Казуторе было уже не страшно. Внутри не осталось ничего, кроме глухого отчаяния. Он ненавидел отца. Ненавидел ту руку, которая душила его. Ту руку, которой он бил маму.
Казутора всё ещё был слишком маленьким, чтобы…
Он вцепился в руку, схватившую его, когтями. Не совсем тигриными. Не совсем человеческими. И рванул, что было сил.
И не останавливался. Бил, царапался и кусался. Выл и кричал. Бросался снова и снова. Нападал, нападал и нападал. Ответные удары стихли, но Казутора не мог остановиться. Он продолжал. И продолжал. И продолжал.
— Хватит! — мама схватила его, поперёк груди, оттаскивая назад.
Казутора замер, успокоенный её теплом, осознанием того, что она жива. Он не смотрел на тело отца. Только на свои руки. Не человеческие. Не тигрные. С длинными окровавленными когтями. Руки чудовища. Такого же, как и его отец.
— Неправда, — сказал Чифую уже в реальном мире, прижимая к себе обессиленного Казутору. — Ты совсем на него не похож. И на тот бандитский клан оборотней, из которого твоя мама сбежала, ты не похож тоже.
— Я думал, ты хотя бы подождёшь, пока я сам озвучу секреты, о которых ты догадался, — устало усмехнулся Казутора.
— Можешь потом сказать ещё раз, я сделаю вид, что удивился.
— Ты ведь понимаешь, что это не звериная сущность во мне или что-то вроде? — Казутора чуть отстранился от Чифую, чтобы заглянуть ему в глаза. — У меня нет второго сознания. Отдельных человека и тигра. Это всегда только я.
— Это всегда только ты. И хорошо, — Чифую на мгновение прикрыл глаза. Казутора осторожно коснулся его щеки, стирая влагу. — Я и с одним едва справляюсь.