Живец ты или ловец (реши)
Умер ты или воскрес (дыши)
Человек или змея (Каин)
Тебе кажется нужен я (хозяин)
АИГЕЛ «Тебе кажется»
«Блядь», — подумал бы Казутора, если бы продырявленной насквозь головой можно было думать. А так через сквозное отверстие теперь лишь ветер гуляет. Учителя оказываются неожиданно, хоть и запоздало, правы: голова у него действительно дырявая.
— Казутора? — спрашивают его. — Ты живой?
— Не должен быть, — отвечает он.
Его голову, которая должна быть насажена на теневой шип, вертят из стороны в сторону. Темнота в глазах становится чуть менее непроглядной, а вот шип, судя по ощущениям, прямо в черепе и застрял, медленно раскалывая его на две части.
— Да нет, — среди оглушительного звона в ушах и криков удаётся различить голос Вакасы. — Рана не очень глубокая, в висок не попало, будто чем-то тяжёлым приложили. Скорее, всего сотрясение.
Казутора бормочет в ответ нечто невнятное, пытаясь растечься по любой горизонтальной поверхности. Голова гудит. По шее тонкой струйкой стекает кровь. В глазах уже не так темно, но все очертания смазаны, а то их мельтешения начинает мутить. Казуторе хочется свернуться клубком и лежать так, пока не пройдёт. Боль. Драка. Неопределённость. Но инстинкты подсказывают, что для зализывания ран тут не самое безопасное место.
— Мицуя, — зовёт Вакаса, — присмотри за ним, а я пойду помогу сдержать… это.
— Что? — спрашивает Казутора.
— Хотел бы я знать, — отвечает Вакаса.
Казутора пытается подняться, но едва не падает, подкошенный приступом головокружения и тошноты. Его снова подхватывают чужие руки. На этот раз Мицуи, как понимает Казутора по взволнованному:
— Лучше лежи пока. Мы тебя защитим.
«От кого?» — хочет спросить Казутора, но голову снова прошивает болью, и он послушно сворачивается на земле клубком. Очень глупо хочется, чтобы Чифую был здесь. Чтобы Чифую вообще где-то был. Хотя Казутора понимает, что на самом деле не заслужил его. Тем более не заслужил того, чтобы Чифую рисковал собой и шёл на убийство ради него. Почему он так поступил? Почему привязался к Казуторе за столь короткое время? Казутора ведь ничего такого не сделал. Он сам же будто был влюблён в Чифую с самого начала, хотя должен был едва его знать. Но перед их первой после убийства около клуба встречей Казутора почувствовал, что Чифую грозит опасность. Стоя посреди незнакомого района города, не понимая, как здесь оказался, Казутора чувствовал, чуял, как все оборотни чуют, что кому-то важному для него грозит опасность. Тогда он просто хотел убедить Чифую уйти из опасного места и самостоятельно справиться с проблемой. Но это же Чифую. Его невозможно оставить в стороне. Казутора не хотел даже встречаться с ним взглядами, но в итоге утонул в морозной голубизне глаз, рухнул в это бездонное небо.
Чифую никогда ничего не боялся. Ни тигров, ни оборотней, ни их вместе взятых, ни той репутации, что шла за Казуторой следом. Потому что за ним самим тянулась слава немногим лучше. Но это давно. Тогда, когда они ещё не должны были познакомиться.
Казутора сворачивается плотнее, упираясь лбом в колени. То ли рычит, то ли стонет от боли сквозь сжатые зубы. Голова разламывается. Воспоминания тоже. Двоятся. Отслаиваются, точно грунтовка, обнажая скрытую за ней фреску.
Ещё горячее солнце последнего дня октября. Свалка покорёженных машин. Собственное тяжёлое дыхание. Запах крови. Чьи-то крики. Бурое пятно, впитывающееся в песок. Руки Чифую, зарывающиеся в мех на морде, держащие мягко, но крепко. Глаза Чифую, горящие голубым холодом тысячи зим. Три длинные раны, распоровшие белую форменную куртку.
Ночь другого октября, плавно перетекающего в ноябрь.Полутёмный зал клуба, освешённый огнями с танцпола. Запах людей, алкоголя и сладковатого дыма. Женский голос, выводящий: «You make me wanna die, and everything you love will burn up in the light». Странное спокойствие и приятная усталость. Чужое мимолётное касание. Глаза Чифую, сияющие лишь ярче в полумраке. Руки Чифую в волосах. Прохлада ночного воздуха.
Обрыв.
Тишина на лини.
Череп словно бы крошится на части, и больше всего хочется потерять сознание. Но оно не теряется, словно привязанное, намертво пришитое к телу. Мысли не утихают, раскручивая образ за образом. Первым поводом ополчиться на Казутору стало убийство Ханмы. Его тоже подстроил Кисаки? Неужели решил пожертвовать подручным, только бы избавиться от Майки? Но зачем бы сам Казутора напал на него? Почему именно тогда? И почему Ханма, которого из-за его способности почти невозможно убить, мгновенно умер? И какой смысл в пропаже тела?
Только если на самом деле Ханма не умирал. Если Такемичи своей способностью, усиленной Кисаки, отмотал тело Ханмы до…
Казутору скручивает новой волной боли. Мицуя что-то говорит ему, но слова невозможно различить. После по телу растекается прохлада исцеляющей магии. Лечебный талисман, наверно.
— Кого я ранил во время драки с Вальгаллой? — спрашивает Казутора, хватая Мицую за руку, и скорее угадывает, чем видит, чужое удивление.
— Баджи.
— Почему его?
— Не знаю, Ханма сказал тебе что-то, и…
«Ты просто боишься, что они узнают, какой ты на самом деле, Ханемия, — его фамилию Ханма почти пропевает. Ему весело. Казуторе не слишком. — Боишься, что он узнает. Поэтому не обращаешься полностью. Думаешь, это поможет сдержать чудовище. Но я всё расскажу им и начну с Чифую, пожалуй».
«Что расскажешь?» — в горле пересыхает. Ханме всё ещё весело. А Казутора в ужасе. Казутора в ярости.
«Ты знаешь, — улыбка Ханмы больше похожа на оскал. — Ты знаешь, что было за дверью, Казутора».
Новый обрыв. Болезненное падение с него на острые пики скал внизу.
— Всё было не так, — Казутора не знает, произносит ли это вслух или беззвучно шевелит губами.
Желание Майки устранить Казутору брало своё начало не в момент смерти Ханмы. Всё началось с Шиничиро. С его смерти четвёртого ноября. Но почему четвёртого? Если они с Баджи хотели украсть мотоцикл на день рождения Майки, а он летом. Если Баджи знал Майки и Шиничиро много лет, то почему не узнал магазин? Почему сам Казутора не знал легендарного брата Майки?
— Всё было не так, — повторяет Казутора.
Почему никому вообще не показалась абсурдной мысль, что, ускорив сознание, можно увидеть будущее?
Лестница к храму, которую Ран рисовал множество раз. Глаза, глядящие из темноты между балками торий.
Какому божеству поклонялись в этом храме?
Катана, которой убили какого-то древнего демона. Если таких вообще возможно убить.
Какое божество в этом храме запечатали, поставив стражу из карасу-тэнгу?
Русалочье проклятье, которое притягивает к тебе злых духов.
— Как долго ты морочишь всем нам головы? — спрашивает Казутора, поворачиваясь на спину и встречаясь взглядом с матово-чёрными глазами. Видя знакомую, но чужую для этого лица улыбку.
Злую и ядовитую улыбку, совершенно не подходящую стоящему над ним, занеся тень, словно меч, Майки.
***
«Блядь», — подумал бы Баджи, если бы резко не потерял способность думать как таковую. Мало было того, что его за последние несколько минут раз пять чуть не продырявил рогами определённо мёртвый, судя по запаху, но не по скорости передвижения, уши-они, так ещё и… это.
«Это» влетает в голову Казуторы со скоростью выпущенной пули, так что Баджи успевает подлететь к нему одновременно с Вакасой только в тот момент, когда Казутора уже лежит на ступенях с пробитой головой. В первую секунду Баджи кажется, что насквозь, и всё у него внутри обрывается. А потом Казутора, явно из жалости к его психике, болезненно стонет, пытаясь закрыть голову. Тогда Баджи, закрывая его собой, смотрит в сторону, откуда и вылетела тень, ожидая увидеть там что угодно. Кроме того, что видит. Того, кого видит.
— Майки? — спрашивает он неуверенно, губы словно немеют и едва шевелятся.
Майки, строящий в тени деревьев смотрит на Баджи абсолютно чёрными глазами.
— Что за?.. — слышится из-за спины удивлённый голос Кисаки.
— Это по плану? — спрашивает Сэнджу, видимо, почему-то у Сейшу, потому что отвечает именно он:
— А я знаю, какой у вас план?
— Уже никакого, — отвечает Вакаса.
— Он живой? — неверяще спрашивает Мицуя с робкой надеждой в голосе.
Майки не отвечает. Майки ударяет по ним волной тьмы.
Баджи едва успевает отпрянуть в сторону, оттащив вместе с собой Казутору. Прячась от шипов тени, он укрывается за деревом. За соседним укрывается Вакаса.
— И что делать теперь? У нас второй кризис-менеджер выбыл! — за тупой шуткой Баджи пытается спрятать нервозность. Потому что он снова совсем ничего не понимает. Этот Майки пахнет как Майки. В смысле как абсолютно живой Майки. (Баджи противно даже думать об этом, но) от трупов, в которые вселяется нежить, всё равно тянет мертвечиной, как бы духи не старались это маскировать, нос оборотня им не обмануть.
— Я его осмотрю, — говорит Вакаса, кивая на Казутору. Баджи осторожно передаёт его, всё же окончательно потерявшего сознание Вакасе.
— А я пойду тогда.
И тут же срывается с места, не оставив Вакасе возможности его остановить. Потому что нужно к Майки. Тут без всяких кризис-менеджеров ясно.
Удар ногой в висок вместо приветствия не то чтобы для Майки нечто из ряда вон. Но обычно в свои приветственные удары он не вкладывает силы, способной переломить железную балку. Вместе с ногой Майки у Баджи перед глазами проносится вся жизнь. В целом, она тоже более чем наполовину состоит из Майки.
— Кого хера ты творишь?! — орёт на него Баджи. Интонация выходит странной, как негодование, смешанное с восторгом. Потому что, с одной стороны, с какого хера Майки пытается убить их всех? С другой стороны, да пусть делает, что хочет, кроме лежания в морге и, ну… смерти.
То что Майки, как говорит Чифую, «не настроен на конструктивный диалог», Баджи понимает, пропустив удар в грудь, от которого едва не трескаются рёбра. Он успевает закрыть голову, но пинок Майки всё равно отбрасывает его, заставив скатиться по лестнице.
В висках стучит боль. Майки смотрит на него с вершины лестницы.
И Баджи кажется, что нечто такое он уже видел.
Нет.
Всё было не так.
Это он стоял на вершине лестницы и с ужасом смотрел на Майки у подножья. Голова взрывается болью. Майки не шевелился. Баджи сбежал вниз, осторожно поднял. На полу и ладони осталась кровь.
Белый больничный коридор. Белая больничная дверь. Белый больничный халат. Белая больничная простыня. Белая рука Майки. Голос Шиничиро, обещающий, что он всё исправит.
Когда это было? Что это было?
Шипы тени едва не разрезают ноги. Будь это обычная драка, он бы обернулся. В демонической форме он быстрее и сильнее. Но больше. А по большей цели легче попасть. Так же быстро, как Вакаса, менять форму Баджи не умеет. А ещё в демонической форме легче не рассчитать силу и убить. Убивать Майки Баджи не собирается. Он скорее позволит пробить себя тенью.
— Майки, поговори со мной! — кричит Баджи, но едва не получает по лицу. Откатившись в сторону, он всё же пропускает удар. Тень взрезает кожу на руке, точно лезвие. Кровь из глубокой раны капет на ступени.
— Майки, прекрати это!
От окрика Вакасы он вздрагивает, обернувшись. И Баджи отчётливо видит, как на мгновение его глаза светлеют. Уже в следующее их снова заливает чернота, а Баджи и Вакаса едва не оказываются изрешечёнными шипами.
— До него можно докричаться, — Баджи смотрит на Вакасу, и тот кивает в ответ. Но отвечают ему с другой стороны:
— Это и в лучшие-то времена было непросто, а уж после воскрешения…
***
«Блядь», — подумал бы Изана, если бы не сказал это вслух:
— Бля-я-ядь, — тянет он с чувством. — А что это вы тут устроили и без меня?
Он останавливается рядом с Раном, запутавшемся в паутине.
— Один тут зависаешь? — спрашивает Изана, но ответа не получает. Только потом понимает, что Ран не прикалывается. Паутина выпила из него всю энергию. Забавно. Мицуя перевампирил вампира.
— Это не развлечение, Изана, — строго замечает Вакаса, параллельно пытаясь не получить черепно-мозговую от Майки.
— В смысле воскрешения?! — шокированно спрашивает Баджи.
— Ну, я просто ждал, подтвердится моя теория про русалочью чешую или нет, — разводит руками Изана.
— Просто ждал?!
— А вы разве нет? — он пару раз удивлённо моргает. От теневого шипа, летящего в голову, его оттаскивает Какучо. Изана его обожает. Какучо уже давно привык перемещаться с ним через тени, даже ориентацию в пространстве после перемещений не теряет, не то что сознание.
— Я тебя ёбну сейчас! — орёт на него Баджи.
— Если вас раньше не ёбнет Майки, — хмыкает Иана.
— Ты успокоил это как-то в прошлый раз, сделай так снова, — говорит Вакаса.
— Тогда я просто забрал часть сил, это не приведёт его в себя, но… — начинает Изана, стоя в своей тени, а через мгновение выныривает уже из тени за спиной Майки, — …могу его замедлить.
Он погружается во тьму, окружившую Майки, словно в чёрные речные воды. Он зачерпывает её ладонями и пьёт, чувствуя на языке горчащий вкус древнего зла. Негативная энергия, почти как вино, только крепнет год от года, всё больше отдавая ярким букетом ядов. Этой твари явно много тысячелетий. Их счастье — она не на пике формы. А так бы сожрала из всех, не раздумывая. Хотя, Изана чувствует, всё же успела из каждого вырвать по куску и отравить ядом. Он переводит взгляд чуть в сторону, подмечая, от Казуторы, вернее, от его память она вообще мало что оставила. Изана думает, что сам бы с удовольствием съел то чудовище, что пытается сожрать их.
— Всё было не так, — задумчиво произносит Изана, тратя все силы на то, чтобы заставить тьму вокруг Майки даже не замереть полностью, но замедлиться.
Всё было не так, как они помнят, понимает Изана, соприкоснувшись с тварью, засевшей в Майки: но как именно?
В этом можно разобраться и позже. После того, как Изана сожрёт то, что посмело вредить его бедовому младшему братишке.
Стоит только Майки замедлиться, как Баджи врезаться в него со всего маху и, схватив за лицо, заставляет посмотреть на себя, а потом орёт:
— Я из-за тебя чуть не двинулся! — с радостным тоном ни заявление, ни ситуация никак не вяжутся. — Ты идиот! Но хотя бы живой! Но идиот!
— Сам такой! — огрызается Майки, смотря на него вмиг просветлевшим взглядом. А потом удивлённо моргает и оглядывается, явно не понимая, что вообще происходит. — Кейске? — спрашивает Майки так тихо и мягко, что Изане хотя бы про этих двоих становится всё понятно. — С тобой всё в порядке?
— С нами всеми всё в порядке, — заверяет его Баджи, успокаивающе гладя по волосам.
— Я не понимаю, что происходит, — говорит Майки еле слышно. Изана бы вставил что-то вроде «не ты один», но у этих двоих момент, поэтому он не лезет. — Мне кажется, что вы все…
Вдруг тьма оживляется, словно река ускоряет поток, из равнинной, становясь бушующим горным потоком. Изана пытается удержать.
— Они все тебе врут, — говорит тьма отвратно знакомым голосом.
Их отбрасывает в стороны, словно снося волной цунами. Изана приземлился бы головой на ступени и точно заработал бы себе сотрясение, если бы не Какучо. Быть пойманным его руками, как и всегда, приятно. Чувство спокойствия от его объятий заглушает даже боль от трёх сквозных ран в теле. Теневые шипы пробивают плечо, сердце и лёгкое. Внутри неприятно хлюпает. Изана с трудом открывает глаза, видя взволнованное лицо Какучо и затянутое тучами небо. Вокруг становится холоднее. На ресницы падает что-то белое. Последнее, о чём думает Изана:
«Снова снег. Равно в этом году».
***
«Блядь», — подумал бы Экскалибур, но он приличный фамильяр и не опускается до бранных выражений, так-то! Хотя, когда тяжёлая неудобная ноша выпадает из зубов, всё же приходится опуститься. Не до ругани, конечно, коей изобилует речь современной молодёжи (вот в его времена такого не было!), а чтобы поднять поклажу.
Потерев лапой нос, делать это в форме снежного барса не так удобно, как в форме кота, Экскалибур снова берёт ношу в зубы. Пахнет от неё не очень. Всё же ему больше нравится типографская краска, чем масляная. А ещё ему нравится лежать на коленях у Чифую, Баджи или Казуторы и чтобы пузико чесали. Поэтому он очень недоволен тем, в какие опасности эти трое (опять!) ввязались. Если с ними что-то случиться, кто будет чесать ему пузико, за ушками и вообще? В смысле и вообще он их любит.
Перепрыгнув с крыши ближайшего дома на красные тории у подножья храмовой лестницы, Экскалибур осматривается. Вся неразбериха происходит наверху, значит, здесь неплохое место. Около ворот стоят Наото и Юзуха, которые, видимо, охраняют подступы к храму от возможного вражеского подкрепления, но теперь они удивлённо смотрят на Экскалибура. Он приветливо машет им хвостом.
Спрыгнув, он пристраивает свою ношу, украденную из дома Хайтани, к опоре торий. Глядя на картину, на которой изображён тот же храм, что находится наверху, Экскалибур надеется, что Чифую знает, что делает.
А потом заносит лапу и разрывает картину когтями.
***
Казутора сворачивается клубком и тихо скулит. Он пытается затолкать этот жалкий звук поглубже внутрь себя, но там внутри и без того всё ноет от боли. Он не может пойти домой, не в таком виде. Одежда разорвана и залита кровью, всё лицо в синяках и ссадинах. Нос ему и вовсе сломали, но он сросся, пока Казутора добирался до старого заброшенного храма от места драки.
Сколько ему тогда было? Десять? Одиннадцать? Били толпой, целой сворой, а он не мог отбиться, в человеческой форме не мог, а тигриная… она пугала сильнее побоев. Но если отец увидит его в таким, достанется и самому Казуторе и маме за то, что плохо воспитывала.
За сломанные кости не так обидно, как за порванную одежду. Кости хотя бы срастутся.
— Тора? Что с тобой? Кто тебя так? — взволнованный голос Баджи и его быстрые шаги.
— Неважно, — бормочет Казутора в ответ, пытаясь увернуться от рук, которые норовят его перевернуть, чтобы оценить раны.
— Да как неважно? Ты только скажи, и мы с Майки пойдём и побьём их! Правда ведь, Майки?
— Конечно, — голос у Майки тоже обеспокоенный, но более уверенный.
— Вам их не победить, их много. Целая банда.
— Тогда у нас тоже будет банда, — немного подумав, отвечает Майки. От удивлени Казутора приоткрывает глаза. Силуэт Майки кажется смазанным пятном на фоне слепящего света. — Мы оснуём банду, чтобы защитить тебя. Мы обещаем тебя защищать. Веришь мне, Казутора?
— Я тебе верю, Майки, — говорит Казутора, перевернувшись на спину и открыв глаза. Силуэт Майки — чёрное пятно на фоне белого заснеженного неба. Остриё тени занесено над головой Казуторы точно лезвие гильотины. Казутора улыбается, чувствуя, как на кожу опускаются снежинки. Глаза Майки черны и безжизненны, но Казутора всё равно говорит: — Ты не убьёшь меня. Потому что Майки основал Томан, чтобы защищать меня. Он мне поклялся. А Майки всегда держит слово, потому ты меня не убьёшь.
Лезвие тени устремляется вниз. Казутора даже не зажмуривает глаз.
— Ну ты и придурок!
Кровь капает на уже побелённую снегом брусчатку. Майки перехватывает теневой шип, рассекая ладонь, останавливая в считанных сантиметрах от горла Казуторы. Посветлевшие глаза его пылают недовольством.
— Прости, что сразу не вспомнил об этой клятве, — говорит Казутора. Ему и правда стыдно, но его память в последнее время, благодаря той твари, что засела в Майки, совсем дырявая.
— Я не про клятву! Ты можешь хотя бы в сторону отползти? — злится на него Майки. Видеть на его лице нормальные человеческие эмоции так приятно, что Казутора даже не против того, чтобы Майки на него наорал.
— Вообще-то, нет, — Казутора очень выразительно косится на тень, которая, хоть и застыла, но уже успела оплести его по рукам и ногам так, что не двинуться.
— Так обратись тигром!
— Если я начну сейчас обращаться, эта штука мне шею проткнёт!
— Вы поругайтесь ещё тут, — вздыхают сбоку, и, услышав этот голос, Казутора чуть не срывается с места, позабыв про то, что любое неосторожное движение грозит ему распоротой шеей. Но чужие руки, от одного касания которых тени покрываются льдом и рассыпаются, помогают Казуторе осторожно подняться.
Казутора наконец встречается взглядом с бесконечно холодными голубыми глазами, глядящими на него бесконечно тёплым взглядом.
— Прости, что долго, — говорит Чифую, взволнованно осматривая Казутору с головы до ног.
— Не хочу портить вам момент, но я не отказался бы от помощи! — кричит Майки. Судя по тому, как напряглось всё его тело, тени он сдерживает с огромным трудом.
Одного взгляда Чифую хватает, чтобы они заледенели. Ноги Майки тоже вмерзают в землю, но он словно этого не замечает.
— Это ненадолго, — вздыхает Чифую. А потом улыбается: — Рад, что ты жив.
— Я не понимаю, почему, — признаётся Майки, — я вообще ничего не понимаю.
— Это из-за плоти русалки, которую ты когда-то съел. Она заживит любую твою рану, даже смертельную, — объясняет Чифую, но Майки лишь удивлённо смотрит на него.
— Почему я этого не помню?
— А это уже из-за того демона, что в тебя вселился. Точнее, его правильно было бы назвать божеством бедствий. Он умеет искажать воспоминания, поэтому почти всё, что мы помним — ложь, изобилующая мелкими несостыковками.
— Что ты несёшь?! — кричит пришедший в себя Кисаки, стоящий ниже по лестнице.
— А ты не задумывался, как Такемичи смог увидеть будущее, отмотав вперёд своё сознание? Ещё и много раз. Почему бы тогда ему не сделать это сейчас, предсказав исход поединка? — спрашивает Чифую.
Взгляды обращаются к невовремя очнувшемуся Такемичи. Он хмурится, явно пытаясь провернуть этот трюк ещё раз, но по его растерянному виду понятно, что ничего не выходит.
— Зато ты смог отмотать время для тела Ханмы, — подхватывает Казутора, приходится почти повиснуть на Чифую, чтобы не упасть. Голова всё ещё ужасно кружится от каждого движения. — До того момента, когда я ранил его во время драки с Вальгаллой. Потому что тогда я ранил его, а не Баджи.
— Я не понимаю, как я вообще смог применить свою способность на нём, — говорит Такемичи, шокировано глядя на собственные руки, словно бы только сейчас осознавая, что вообще хотел сделать. — Даже с усилением Кисаки я не могу воздействовать на такие сложные организмы. Мой максимум — это…
— Чужая энергия, — перебивает его Чифую. — Если бы тело состояло целиком из энергии, ты бы смог его обратить?
— Да, но…
— Это объясняет, куда делось тело, — догадывается Казутора, — оно просто потеряло материальность, как у…
— Злого духа, — заканчивает Чифую.
Злого духа, который, искажая память, манипулировал всеми, оставаясь вне подозрений. Словно зритель наблюдал за тем, как они стремились уничтожить друг друга из-за выдуманных им конфликтов.
— И всё же мне больше нравится, когда меня называют богом бедствий, — голос Ханмы заставил всех обернуться и посмотреть на него, сидящего на крыше собственного храма.