В лавке Голда встретить посетителей — редкость, но Реджина все равно подбирает время: поздним вечером в будни сюда точно никто не притащится. Она оглядывается по сторонам, прежде чем зайти.

— А остальное? — восклицает Реджина. — Вообще ничего? — заставляет она себя понизить тон.

Ни сомниевого масла, ни конвертатного порошка, ни дупликатной пыли. Остальное в списке — для прикрытия: не сложно прикинуть, что хочешь сделать, имея на входе определенные параметры. Бэлль такие детали знать ни к чему.

— Я могу поискать заменители, — пробегается Бэлль по списку Реджины еще раз. — Но вот именно из этого последнего ничего нет. Масла осталось два бутылька.

Зачем ей масло, если нет ничего другого?

— Так мне поискать? — так и не дожидается Бэлль ответа.

— Когда Голд сделает остальное? — упирается Реджина руками в витрину.

— Он пока занят, — возвращает Бэлль листочек, отступая.

— Я зайду в понедельник. Пусть найдет время за такую плату.

У одной только лазаньи может быть до пятидесяти рецептов приготовлений. Но Реджина знает по себе: то, что один раз полюбилось, не выкинуть потом из головы. Стоит один раз вкусить желаемое, растворить его в себе, и уже все остальные попытки приготовления сводятся только к одному — повторить первую эйфорию. Со временем руки делают все сами, нужны лишь подходящие ингредиенты. Можно произвести и составные части, но для каждой из них нужен свой список. И куда все успело деться?

В склепе столько барахла, что никакая инвентаризация не поможет, — цыкает Реджина. Сколько раз она обещала себе, что избавится хотя бы от половины, но в нужный момент здесь находится то самое полезное. Найдется ли сейчас? Реджина перекладывает вещицы из стопки «неразобранное, забытое» в стопку «может пригодиться». Мешочки, бутылочки, книги, листки. Налет пыли, помутневшее от времени стекло, бумага засалено желтая. Белым проблескивает мятый лист, хотя бумага с виду твердая. Странная находка. Реджина еще не перевернула, а уже понимает, что там с другой стороны. Открытка. Приглашение на свадьбу. Реджина отшвыривает бумажку, хватает толстенную книгу со стола, что отложила заранее, и покидает склеп.

На улице темно и по-своему уютно. Есть что-то особенное в осеннем лесу: по-свежему влажно, пахнет иначе, и нет такой тоски, как в городе. Может, дело в грязи и в серости. Здесь все черное и мягкое. Реджина успокаивается от этих ощущений, но когда замечает огни фар с трассы, исчезает в тумане.

Эмма врубает дальний свет: лес корежит от разросшихся тут же теней, и она замедляется. Машина переваливается через кочки и ямки, упрямо тащится дальше. Через пару километров будет съезд к лесному домику. Обычно тут никого не встретишь: парочки предпочитают свидания поближе к морю, а жители, которые так и не привыкли к цивилизации, занимают южную часть леса у реки. Но Эмма понимает, что домик, — первое, что понадобится лесным жителям с наступлением холодов. А это значит, кивает она сама себе, пока паркуется, что все свои шмотки лучше убрать и больше тут не появляться. Две прокопченные кастрюльки разных размеров, так чтобы одна вмещалась в другую, пара пачек парафина, коробка фитиледержателей, даже спички, — лучше все забрать. В углу остается запас дров для будущих гостей, Эмме тут больше делать нечего. Она окидывает взглядом небольшую комнатку: печка, скамейки, стол. Хорошее было укрытие, жаль, прохладное и не совсем надежное. Гостиница в этом плане подходит больше. Номер на сутки как обычно, томительное предвкушение до, мертвый сон после. Вообще, пора с этим покончить.

Эмма запихивает нехитрый инвентарь в багажник рядом с сумкой, в которой носит все остальное. Выкинуть? Прямо с моста. Жалко же: столько времени и сил на это убила.

***

— Зачем все это, Реджина, можешь объяснить? По какой причине? Ты же до сих пор хранишь это приглашение. Не можешь от него избавиться, а хотела испепелить, помнишь?

Реджина медленно переводит взгляд на камин, на живое трепетание. Да, хотела, — откидывается она обратно, устраивается на груди Эммы, прикрывает глаза. Вместо этого комкала, пока острых углов не осталось.

— Вместо этого ты захотела видеть меня перед собой, прямо в свадебном платье.

Чтобы содрать его.

— Хорошо же оно трещало, — слышится Реджине улыбка в ее голосе, и она улыбается сама.

Пальцы прошлись по пуговкам-бусинкам, и они рассыпались, вторя ее движениям. Скользнула в ложбинку, поддела белоснежный край и рванула. Кружева с треском разлетались перьями. Хотела разодрать платье, оставить голой перед собой.

— Расскажи мне, как рождается искушение? — чувствует Реджина осторожное движение: подбородок касается ее затылка. Хочется податься назад за большим контактом, за бесшумным поцелуем, но Эмма отстраняется.

Как рождается искушение?

— Я искала в тайнике в офисе, в лавке Голда, даже в склепе. Но в склепе ничего не нашла, кроме этой идиотской открытки, — выдыхает Реджина. — И поэтому я позвала тебя, — признается она.

— Ты хотела оставить меня без этого платья, но остановиться не смогла.

Стянула фату, освободила волосы. Нескладно падали они на голые плечи, просились поправить. И остановиться Реджина уже не смогла. Свадебные подвязки остались на щиколотках: только перешагнуть и свалятся на пол.

— Вот так рождается искушение. А то, что ты рассказала, — это уже последствия.

Реджина подскакивает, вытаскивая из-под себя плед, кутается в него, но больше терзает.

— Я не заказывала терапию, — оборачивается она.

— А что ты заказывала? — сдавленный смешок. — Мазохистскую сессию? Могла бы попросить и связать тебя. Хотя, может, садистскую? В такой ситуации и не разберешь.

— Надо же, какая ты сегодня разговорчивая, — подрагивают губы. — Это даже не диалог, — устало потирает Реджина брови. — Не может быть результата без диалога.

— В чем же тогда дело? — игнорирует ее Эмма. — В поздно принятых решениях? Или в решениях, принятых не тобой? Или в выборе не в твою пользу? В том, что ты не можешь обладать тем, что так сильно хочешь иметь?

— Нет, — закрывает Реджина глаза, мотает головой, приказывая картинкам с платьем и бесстрашной наготой исчезнуть из ее памяти. — Нет, дело не в этом.

— Думаю, дело сразу во всем в этом. Во всем понемножку. Ядовитая смесь, которой ты себя поишь.

Реджина отдергивает руку от лица, одним только взглядом срезая все слова.

— Знаешь, — вырывается из нее воздух с резкостью, — а кляп бы сейчас не помешал.

— А говорила, секса не хочешь.

***

В данных обстоятельствах сложнее всего приходится на работе. Шериф и мэр не могут не пересекаться: должности обязывают.

— Значит, взяла и все проверила? — чуть хмурятся брови Реджины. Взгляд цепляется за каждый символ на только что распечатанных листках. «Заключение на требования по специальной технике для подготовки к зимнему периоду». Подпись — шериф Свон.

— Ну да, — приподнимает Эмма руки. — Взяла и все проверила, каждую единицу техники. Внештатного специалиста, которого я запрашивала неделю назад, мне не предоставили, так что…

— Сама? — довольным хмыканьем перебивает Реджина, бросая взгляд в ее сторону.

— Сама, — принимается Эмма старательно разглядывать стол. Зачем-то поправляет карандаши в стаканчике. — Весело провела время в гараже. Выгоняла их и загоняла обратно. Как овечек. Косячные машинки указала в… — тыкает она пальцем в сторону распечатки. Реджина перелистывает. — И подозрительные тоже. Так что все теперь ясно.

— Ясно, — прошептывает Реджина. — Отлично, — проглядывает она последние строки.

Эмма молча улыбается.

— И да, — добавляет она, замечая, как губы Реджины размыкаются. — Я все уже отправила дальше в юридический, так что…

— Здорово, — покачивает Реджина головой, собирая листки в ровную пачку.

— Что-то еще?

Вопрос на прощание, но Эмма даже и не пытается шевельнуться.

— А, да, — выстреливает палец вверх. — Я прочитала твое полное бескрайнего беспокойства письмо… — резво подкатывается Реджина к столу впритык, щелкает мышкой, разворачивает монитор так, чтобы было видно обеим.

— Ну прям уж полное беспокойства, — бормочет Эмма, двигаясь ближе. Ножки стула трутся об пол с грубым кряхтением, и она откашливается.

— Да, твое письмо по поводу приближающейся зимы и размышления по спасению бедных-несчастных лесных жителей, которые не желают ассимилировать, — на одном тоне проговаривает Реджина.

— Я пыталась с ними поговорить, — осекается Эмма. Она говорила с Робином — негласным лидером всех лесных. Несколько раз, все неудачно. — Я пыталась, но они уверяют, что у них все под контролем. Но вот прям сто процентов будут проблемы. Погоди… — отклоняется она. — Ты так говоришь, как будто тебе плевать.

— Эмма, — с ответным изумлением вглядывается в нее Реджина. — У них пятнадцать детей, четверо из которых дошкольники. У них нет отопления, электричества и доступа к питьевой воде. Конечно, мне не наплевать. Меня это просто бесит, — становятся тяжелее слова. — Поэтому я полностью с тобой согласна. Зачем, думаешь, я обсуждаю с тобой это письмо?

— Не знаю, — хмыкает Эмма. — Побесить меня?

Реджина отвечает не сразу: губы подрагивают, улыбку ей не спрятать.

— Не сегодня, — коротко отвечает она, но все же не сдерживается: — «Побесить тебя» у меня запланировано на завтра. На сегодня у нас много работы. Так, ладно, — возвращает она офисный тон. — Предложение принято. Нужен план и обсуждение по сути.

— Так я уже все сделала. Приложение в письме. План, задачи, сроки, все дела, — перечисляет Эмма. — Вон, список.

— О. Отлично, — ускоряется колесико мышки. — Списки. Обожаю.

— Знаю. Кстати, про списки. Генри и его поступление. Тоже есть, — поджимает Эмма губы в улыбке.

Колесико прекращает свой бег. Реджина откидывается в кресле. Эмма сидит напротив, облокотившись на стол, и только сейчас Реджина замечает ее усталость: во взгляде, в позе, даже волосы какие-то уставшие.

— Когда ты успела? — в изумлении приподнимаются брови. — Ты вообще спишь?

— Только на рабочем месте, — находится Эмма, шире улыбаясь.

Реджина посмеивается, покачивая головой.

— Надеюсь, не в камере для заключенных?

— Прямо в ней. Очень удобно. Сама себя закрываю, чтобы никто не мешал, и отсыпаюсь.

— Ладно, — испаряется улыбка. — Я серьезно. Ты успеваешь отдохнуть?

В следующий раз готовься лучше и больше отдыхай.

— Все нормально, — отклоняется Эмма. — Просто… — прячет она руки под стол, хватаясь за коленки. — Обычный авитаминоз. Осенний. Я нормально, — возвращается она.

— Что ж, раз «ты нормально», то планерка в пять. Там и расскажешь про свой план.

— Реджина! — раскрывается рот, но остальные слова так и не находятся.

— До пяти уйма времени. Ты успеешь подготовиться. Тем более у тебя тут все уже расписано, — щелкает Реджина мышкой, закрываются окошки. — Теперь все, — складывает она руки на столе. Молча ожидает, пока Эмма справится с временным шоком, бросит недовольный взгляд в дверной проем напоследок и оставит ее одну.

— Идиотка! — хватается Реджина за лицо, вдавливая пальцы в лоб. — Какого черта? Какое вообще тебе дело?

Мэр и шериф не могут не пересекаться, такая у них работа. В переговорке не осталось незанятого кресла.

Реджина знает, что Эмма не любит выступать и как важно ей готовиться к такому заранее. Эмма не любит говорить, когда перед ней толпа: чем больше, тем хуже. Она старается не зацепиться за кого-нибудь взглядом, предпочитает смотреть в только ей видимую точку где-то там, над головами. Эмма никого не видит, пока говорит, и это время — самое удобное: можно смотреть на нее сколько угодно долго, подмечая любимые детали. Как она на автомате убирает локон за ухо, даже если в этом нет нужды. Или как она мельком облизывается в паузе перед важным моментом. Сначала в ее голосе проскальзывает неуверенность, но ближе к сути добавляется громкости и страсти. Иногда она подглядывает в листок, который не выпускает из рук, и сама того не замечая, ковыряет его согнутый уголок. Реджина больше не задумывается, как выглядит она сама, пока разглядывает Эмму. Однажды она решила, что ей позволено: Эмма ведь выступает, верно? Все, разумеется, не поразглядываешь: в пределах допустимого на публике. Зато собственный взгляд можно не прятать.

Когда приступает Реджина, в зале устанавливается чистейшая тишина, от этого ее голос кажется еще сильнее.

— Как вам уже объяснила мисс Свон…

Когда Реджина говорит, она владеет вниманием: ее взгляд перескакивает с головы на голову. Так она раздает задачи, Эмма давно уже подметила. Обозначает дело, смотрит на ответственного, тут же получая кивок согласия. Ее слова — энергичные скачки или точные нажимы. Недопустимо не смотреть на нее или прослушать. Но Эмма всматривается в нее не из-за этого. Просто это так удобно: разглядывать ее, пока она так сосредоточена на чем-то другом. Реджина общается не только словами: глаза, брови, руки, пальцы, даже быстрый кивок — вся она динамичная и наступающая. Если не знать ее лично, можно решить, что даже агрессивная, но это от стиля, не от намерений. Мимолетная пауза наступает только тогда, когда она сверяется с планом. Шпарит дальше: конкретика, суть, предложения, задачи. Работайте до результата. От создаваемого ей напряжения Реджина может и сама загореться: видно по искрящемуся взгляду. У Эммы задач больше нет, поэтому она позволяет себе полностью отдаться этому разглядыванию: можно все прослушать и просто смотреть.

— Всем все ясно? — неожиданно останавливается на ней взгляд Реджины, и Эмма по привычке опускает глаза. — Если есть вопросы, стесняться не нужно, — перескакивает Реджина дальше, и Эмма исподлобья поглядывает на ее губы.

***

Больше всего Эмме нравится, когда они целуются: само ощущение потери границ манит ее, заставляет забыться. Целование, — так она это про себя называет. Целование вводит ее в транс, раскачивает, успокаивает. Говорить ей не нравится. Когда начинаются слова, все становится очевидно безвыходным.

— Мне так хорошо с тобой.

Тишина в ответ.

— Так здорово, что ты есть, Эмма.

Ни слова.

— Я люблю тебя.

Эмма смотрит на губы, с которых так легко слетают сложные слова и просто хочет целоваться дальше, вернуться в упоение.

— Зря ты мне не веришь.

Эмма обещает себе, что остается здесь только ради сына.