Айзава, опустив клинок, поднял на него глаза.

…Все те моменты, в которые голос священника казался ему странно напевным, пожалуй, чрезмерно мягким, и своим звучанием пробиравшимся в него намного дальше и глубже, чем голос любого другого человека прежде, сложились в единую картинку.

— Певец хора, значит… — Айзава приоткрыл рот, но замолчал, так и не найдясь с продолжением. Он невольно прокрутил голос священника в голове, и снова, и ещё раз.

В пристально оглядывавших его зелёных глазах отчётливо промелькнули озорные искры. Айзава коротко прочистил горло.

— Что насчёт твоего доказательства?

— Ты хочешь, чтобы я тебе спел? — не отрывая от него взгляда, Ямада расплылся в понимающей улыбке, в которой — Айзава готов был поклясться — запряталась хитрость.

— …Что, если и так? — Айзава хмыкнул. Сдаваться без боя было не в его принципах. Идти на попятную, поддавшись провокации — тем более.

— Хм, — Ямада изобразил на лице задумчивость, и, перебросив волосы на одно плечо, с улыбкой произнёс, — Возможно, не здесь. Если услышат, что я пою где-то, кроме богослужения — ничего хорошего меня не ждёт. Но…

Он мягко указал рукой куда-то на дальнюю стену, скрытую тенью. Айзава, присмотревшись, разглядел нечто, напоминавшее крохотное зарешеченное окошко у самого пола примерно в локоть высотой. Сейчас оно было предусмотрительно плотно задвинуто ставнем.

— Если захочешь послушать нас — отсюда должно быть неплохо слышно.

— Предлагаешь мне тут остаться?

— Пожалуй, — Ямада сощурился, пряча смешок, — Почему-то не думаю, что ты горишь желанием спуститься и поучаствовать в общественной молитве наравне со всеми. Или ошибаюсь?

— Острый глаз, — оскалил зубы в ухмылке Айзава, — Когда?

Священник недолго поразмыслил, прикидывая.

— На вечерней молитве я лишь зачитываю строчки из молитвословия — пропевает их остальной хор. Но если тебе важно послушать именно меня…

Он заправил золотую прядь за ухо и, наклонившись чуть ближе, понизил голос:

— Можешь не сбегать в ту же секунду, как я выйду за дверь — и дождаться утра. Я пою вместе с хором на рассвете.

Он выпрямился и, как ни в чём не бывало улыбнувшись, спешно поднялся на ноги. Моргнув, Айзава проследил за ним взглядом.

— А сейчас мне уже пора. Я оставлю воду, — он оправил мешковатые одежды, убрал волосы под воротник и набросил сверху капюшон.

— Я ничего тебе не обещал, — заметил Айзава.

— Я знаю, — Ямада коснулся дверной ручки и, опустив голову, прибавил тише, — Но… не знаю, у кого из нас будут бо́льшие проблемы, если тебя кто-нибудь здесь обнаружит.

— Не звучит как угроза.

— И не должно.

Айзава недовольно повёл губами.

— Если не вернёшься с едой, то не оставишь мне выбора. Умираю с голоду.

— Я постараюсь что-нибудь раздобыть на обратном пути.

— «Постараешься»?

— Постараюсь.

Священник неожиданно обернулся — и, в сумраке комнаты блеснув прищуром зелёных глаз, одарил его улыбкой, которую впору было назвать чарующей.

— Не скучай без меня, охотник.

И только Айзава хотел отозваться, как дверь мягко затворилась, оставляя его в полной тишине.

Запоздало закрыв рот, Айзава запустил пальцы в спутанные волосы и шумно выдохнул.

— И почему у меня ощущение, будто мне сейчас подмигнули?..

Он напряжённо хохотнул, невольно прокручивая увиденное в голове ещё раз.

Что ж… судя по всему, теперь ему придётся остаться.

«В повадках этого священника… нет ничего святого».

Отложив недочищенный меч в сторону, он покосился на закрытое окно в дальней стене.

«Интересно, куда оно ведёт».

Со слов священника было ясно, что из него можно было подслушать пение хора. Но, учитывая помпезный размах церквей, какой конкретно вид отсюда открывался — он не мог представить, не увидев своими глазами. Не то чтобы у него было чем ещё себя занять на это время.

Решив, что с безнадёжно замызганным мечом поразвлечься он всё равно ещё успеет, он слез с кровати, неспешно размял подзанемевшие ноги и, поправив повязку на талии, шагнул к закрытому окну. Осторожно присев на корточки, стараясь не потревожить раны, Айзава подцепил пальцами деревянный ставень и, сдвинув его на несколько дюймов, выглянул наружу — сощурившись от слепящего света.

Перед его взором раскинулся величественный зал с потолком-куполом, целиком покрытым золотистыми рисунками. Он с трудом присмотрелся. Они изображали незаурядные сюжеты животных, людей, стихий и событий, которые ему, естественно, ни о чём особенно не говорили. Каждый рисунок освещался светильниками, слишком дорогими на вид и чинно висевшими по стенам. И без того безупречно начищенное золото рисунков в их свете искрилось ещё ярче, чуть ли не оживая. Не исключено, что это у него в глазах ещё рябило.

Его неприметное окошко, судя по всему, располагалось сбоку от центра и чуть ниже основания разрисованного купола. Потому как, помимо рисунков выше, большого интереса не представлявших, ему открывался хорошенький вид на весь остальной зал внизу. «Нехилое место».

От потолка к полу по обе стороны от центра зала тянулись угловатые колонны. На всех тех, что он был способен разглядеть со своего места, виднелись одного неземного вида и томно-меланхоличного выражения портреты, так же будто — а может, и взаправду — начертанные золотом. «Видимо, всякие святые». У подножия колонн рядками выстроились простые деревянные скамьи, пока пустовавшие.

Сделав шажок чуть в сторону, Айзава пригнулся, всматриваясь дальше.

Как назло, одна из колонн стояла аккурат перед главной дверью, и как бы он ни наклонял голову, не мог рассмотреть, шёл ли кто-то с той стороны — и, что важнее, как до этой главной двери можно было бы добраться ему. Не то чтобы он питал высоких надежд простроить идеальный путь побега, не выходя из этой комнаты, но возможность помечтать в безделье и относительном спокойствии прельщала, пусть и смысла большого не имела.

Он попытался нагнуться ещё, но бок незамедлительно отозвался болью, и затею пришлось оставить.

По крайней мере, с его места отлично было видно трибуну… ну, или как этот помост для священников посередине там назывался. Айзава фыркнул, подперев подбородок ладонью, и тут приметил какое-то движение внизу. Три фигуры в серых облачениях, негромко переговариваясь, двигались меж рядов скамей по направлению к центру.

— …Ещё один? Люд уже толпится…

— Прошу простить.

До его уха донёсся знакомый мелодичный голос. Он невольно повёл уголком рта. К серым фигурам, появившись из-за колонны, спешно присоединилась ещё одна. Легко им поклонившись, она устремилась к трибуне и заняла на ней место, замерев.

Фигуры, негромко обменявшись словами, неразборчивыми с такого расстояния, махнули рукавами по сторонам — и из незаметных прежде проходов церкви одна за одной выплыли серые фигуры. С виду бесформенная, бесцветная толпа за считанные секунды поделилась на две небольшие группки.

Одна из них, выстроившись, по-видимому, точно под его окном, скрылась из виду, но зато вторая оказалась прямо напротив. Айзава инстинктивно напрягся. «Слишком открыт». Но с такого расстояния он даже не мог толком разглядеть лиц, верхняя часть которых всё равно была укрыта капюшонами. На всякий случай всё равно чуть придвинув ставень — так, чтобы было видно только центр зала и несколько рядов хора — Айзава переступил с ноги на ногу, разминая затекающие конечности, и навострил уши.

Судя по звукам, церковники распахнули главную дверь. Неразборчивым ропотом по залу разнеслось полнеющее эхо множества шагов — и ни единого голоса. Даже малейший шёпот не достигнул его ушей. «Жуть…» Он наклонил голову в сторону, скосив взгляд. Прихожане понемногу занимали места на скамьях.

И стоило звуку шагов стихнуть, как Ямада, уже стоявший на трибуне, воздел руки. В зале, и без того безмолвном, воцарилась полная тишина. Айзава задержал дыхание.

Ямада коснулся стоявшей на трибуне горящей свечи, вложил её в ладони и, подняв кверху, ровно произнёс:

— Всевышний с вами.

Не опуская свечи, он медленно, словно в трансе, глубоко поклонился трижды.

Зал единым голосом охнул ему в ответ:

— С нашим духом.

Вернув свечу на трибуну, он сложил руки на груди. В зале раздались тихие, почти неуловимые шаги — две серых фигуры священников, двинувшись между рядами, приблизились к трибуне и, склонив головы, подали Ямаде раскрытую увесистую книгу. Он водрузил её на стойку и, коснувшись пальцами лба, проговорил:

— В вышних Богу слава. Во единого Бога веруем. Даруй нам мир.

Его голос лёгкой, но гулкой тенью нёсся по залу, будто бы даже не создавая эха — добираясь без искажений и до самого узкого окна под куполом.

Он вновь сложил руки и отвесил ещё один, намного более долгий, поклон, на этот раз не поднимая головы несколько секунд.

— Да обретут гласы наши крылья.

Он коротко прочистил горло, перелистнул страницу — и его голос, вобрав в себя сам воздух, изрёк:

— Пойте Всевышнему песнь новую, вся земля.

Айзава прикрыл веки.

Голос Ямады вдруг показался ему совершенно не тем, что он слышал раньше. Подчеркнув прежнюю мелодичность, в него снизошла новая, воздушная торжественность.

Но та же торжественность, без остатка растворив былую яркость тона, заковала знакомый голос в безжизненность — лишив его собственного цвета.

«Он так со мной не говорил».

Вслед за последним словом Ямады хор серых фигур качнулся — и плавным звуком затянул:

— Пойте Всевышнему песнь новую, вся земля.

Голоса певцов, сдержанно касаясь глубоких и гулких, высоких и звонких, неизменно благозвучных нот, сплетались в один, проносясь по залу, меж колонн, и касаясь самого купола, отдаваясь в ушах сиянием золота.

— Явите спасение Его изо дня в день. Пойте же Господу, вознося имя Его.

— Пойте же Господу, вознося имя Его.

Откуда-то издали раздался глубокий, раскатистый гул — удар маленького колокола — проникая в уши, медленней обычного звука разносясь по всей церкви и обволакивая её стены.

— Возвещайте чудеса Его, ибо велик Он, выше всех богов.

— Возвещайте чудеса Его, ибо велик Он, выше всех богов.

— Честь и величие пред Ним; сила и красота во святилище Его…

Лишь сейчас Айзава, присмотревшись, заметил — едва раздавались переливистые голоса хора, Ямада, напротив, опускал голову, не шевелясь до самого последнего звука. С такого расстояния выражения лица священника, прикрытого капюшоном, он не мог разглядеть, но…

«Точно. Он же не поёт».

Докончив фразу, после которой хор, однако, не запел следом, Ямада поднял руки к потолку. Откуда-то из-за колонны ему навстречу вновь выплыли двое серых священников. В руках одного покоилась странной формы лампа; другой нёс горящую свечу.

Ямада коротко склонил голову, священники зажгли лампу, и та тут же густо задымилась сизыми клубами. Ямада как-то по-особенному плавно, скользяще взмахнул руками — и дым, повелеваемый его ладонями, танцующими облаками взвился высоко в воздух. Затаив дух, Айзава проследил за ними глазами, пока те не растворились в вышине и золотом свете, словно предзакатное наваждение.

Он перевёл взгляд на Ямаду.

Тот, вновь как ни в чём не бывало опустив взор к раскрытой книге, перелистнул страницу. Как будто и не сотворил миг назад нечто, подобное магии.

— Воздайте Господу честь и силу. Воздайте Господу славу имени Его: принесите жертву и войдите во дворы Его.

— Воздайте Господу славу имени Его: принесите жертву и войдите во дворы Его.

«А я ведь даже не спросил, сколько это всё будет длиться» — запоздало пожалел Айзава. В животе, в своей манере подпевая хору, тоскливо зарычало. В иные голодные времена, конечно, бывало и посуровее — но воспоминаниями о прошлом было особенно не насытиться. С другой стороны — проводи он последние ночи на охоте, как и обычно, а не лежи в одной и той же комнате, залечивая треклятую рану — сейчас бы из-за пустого желудка не просто нос кривил, а выл оголодавшим волком.

— Он даст Ангелам Своим начальство над тобою, чтобы хранить тебя на всех путях твоих.

— …даст Ангелам Своим начальство над тобою, чтобы хранить тебя на всех путях…

Тут сквозь воцарившуюся тишину зала до него донесся чей-то тонкий голос… «Из первого ряда». Он повёл глазами.

— И возмолвит Ангел, следователь Его: за то, что он возложил на Меня любовь свою, Я избавлю его: Я поставлю его, за то, что он познал Имя Мое.

— За то, что он возложил на Меня любовь свою, Я избавлю его: Я поставлю его, за то, что он познал Имя Мое.

Люди с первого ряда, встав со своих мест, сложили руки в каком-то жесте и, склонив голову, тихо запели. Вслед за ними второй ряд, повинуясь неписаному порядку, так же поднялись на ноги и, коснувшись ладонями лба, вторили первым более низкой нотой. Третий ряд, встав почти сразу же, коснулся ладонями плеч, и их голоса волной взвились под купол. Айзава наклонил голову, вглядываясь дальше. Мало-помалу, один за другим, ряды поднимались, присоединяясь к общей песне. Голоса накладывались, сплетались друг с другом, вливаясь в звучание хора — не так стройно и изящно, но будто бы обретя с ними неразрывную общность духа.

— Воззовет ко Мне, и Я услышу его; да, Я с ним в беде; Я избавлю его, и возвеличу его.

— …Я услышу его; да, Я с ним в беде; Я избавлю его, и возвеличу его.

Присев на пол, Айзава прислонился плечом к стене и чуть усмехнулся.

Ровный голос Ямады, скользя по куполу собственной мерной песней, едва заметным эхом последнего слога сплетался с первым звуком льющихся единым потоком голосов — как будто стремящихся к небу — и вновь заводил нескончаемый круг…

Вдохнув глубже, Айзава скрестил руки на груди и, не стирая с губ остатков улыбки, закрыл глаза.

— И возмолвит Ангел, слуга Его верный, Святой Хранитель: долгой жизнью насыщу его — и покажу ему спасение Мое.

— … долгой жизнью насыщу его — и покажу ему спасение Мое.

***