***

«Увидимся».

Как только мог спокойно затворив дверь, Мик привалился к ней спиной и, обессиленно уронив лицо в ладони, выдохнул.

За стенами, вторя последним приготовлениям, суетились, переговаривались, переходили из комнаты в комнату священники, уже распевался хор, поправляли деревянные лавки диаконы.

Должно быть, сдерживаемый одними только молитвами — жар безжалостной волной наконец прихлынул к щекам. Сердце, словно опомнившись только сейчас, трепетно подпрыгнуло, выбивая дыхание из лёгких. Как будто спёртого воздуха комнаты было достаточно, чтобы вернуть себе самообладание, за которое он так отчаянно держался.

Мик тяжело втянул носом воздух и, набросив на лицо капюшон, спешно убрал волосы за уши. Уши тоже горели.

Но, даже признаваясь честно самому себе…

Он сделал глубокий вдох.

Непредвиденная церемония оказалась спасением для его сердца. Сложно было отрицать чувство благодарности случаю.

Щёки заныли. Мик остервенело натянул ткань капюшона ещё ниже, и, как следует вдохнув вновь, расправил плечи. Он в который раз оправил рукава, вдруг ощутив на ладони прикосновение уверенных пальцев — и, зажмурившись крепко, выскользнул за дверь.

Сегодня и завтра он всецело отдаст себя службе, а потом…

В глубине пустого коридора как будто бы прозвучала ухмылка.

Не выдержав, Мик быстро коснулся пальцами губ и, позволив себе потерять голову ровно на мгновение, хлопнул себя по щекам и устремился по коридору.

«И какая с тобой может быть справедливость?»

***

— …Всевышний с нами. С нашим духом.

— Всевышний с нами. С нашим духом…

— В вышних Богу слава. Во единого Бога веруем. Даруй нам мир.

— …Мир…

Зал, что огромное бесцветное существо, поднялся с деревянных скамей и глубоко поклонился, и Мик, склонив голову в ответ, закрыл книгу.

С этим тихим хлопком вернувшись в сознание, прихожане выпрямились и один за другим двинулись с мест: кто-то уступал дорогу уходящим, кто-то опускался на скамьи, вновь замирая в трансе. Группка трёх женщин, пропустив вперёд нескольких прихожан, сложила руки в молитвенном жесте и, замерев так на несколько секунд, тихо поплыла к подсвечникам.

Беззвучно выдохнув, Мик стряхнул с обложки несуществующие частицы пыли и поправил горящую свечу.

Когда уже закончится этот день…

— …отец Ямада?..

— Ах, — он вскинул голову. — Чего изволишь?

Немного потерянный мужчина средних лет с бледным взглядом и впалыми щеками, уважительно склонив голову, забормотал:

— Я бы хотел… попросить благословления.

— Конечно.

Мик спустился с трибуны и, оправив одеяние, склонил голову.

— Слушаю тебя.

— Я вскоре отправляюсь в путешествие, — мужчина помялся, — Очень далеко, и надолго… Оставлю позади и родных, и друзей. Боюсь, там не увижу света. И туда я морем…

Мик окинул взглядом церковь.

Позади мужчины, видимо, дожидаясь своей очереди, на скамьях сидело ещё несколько прихожан. Все как один — укутанные в блёклые, потрёпанные одежды, беззвучно шевеля губами, возносили молитвы богатству урожая, упокоению душ, здоровью родных, благополучию любимых, святому вознесению.

Ленивый утренний свет, просачиваясь сквозь расцвеченные стёкла окон, слепил глаза. Мик сделал небольшой шаг назад.

Голова сама по себе наливалась тяжестью.

— Тогда прошу, — пропуская всё, кроме важных слов, мимо, Мик плавным жестом указал на место перед собой. Мужчина распрямил спину и шагнул чуть ближе. Сделав глубокий вдох, Мик прикрыл глаза и, склонившись трижды, сложил правую ладонь в привычном жесте.

— Всевышний с тобою. Всевышний, что рукою своей над водами властен…

Он коснулся пальцами правого, левого плеча.

— …Что думой своею ведет густые туманы…

Пальцы, не требуя мыслей, коснулись морщинистого лба напротив.

— …Что шагом своим направляет по света пути…

Мужчина облегчённо закрыл глаза. Мик мягко взмахнул второй рукой, очерчивая незримый знак.

— Да проведет тебя Он мимо рьяности бурь, по спокойным водам, в попутные ветры. Да убережет от невзгод, несчастий, холода неведанного.

Мик вновь отвесил глубокий поклон и, на несколько секунд сложив руки на груди, бездумно прошептал молитву, прежде чем продолжить.

— Да сопроводит тебя дух Его на каждом вздохе, станет легкостью первого шага и радостью возвращения.

Он коснулся ладонью чужого плеча и, проведя ею до сердца, изрёк:

— Ибо твердость веры Ему — свет и ясность пути долгого и души смиренной. Всевышний с тобою.

— Всевышний со мною, — мужчина глубоко вдохнул и, словно бы с его плеч сняли тяжелейший груз, с благодарностью просиял. — Благодарю, отец.

— Да не ослабнет твоя вера. Счастливого тебе пути, — приподнял углы рта Мик в ответ.

Мужчина коротко поклонился, и, как-то хитро улыбнувшись, шагнул прочь. Мик, моргнув, застыл с тем же подобием улыбки на лице.

Перед глазами мелькнула знакомая, всегда немного насмешливая, но никогда — по-настоящему недовольная — ухмылка.

«Интересно, как он там».

От подобия улыбки неприятно заболели щёки. Мик поспешил шагнуть на трибуну, спрятав лицо в капюшоне. В который раз проверив свечи, горевшие в подсвечнике всё так же ровно, он выдохнул.

Ни у кого в церкви, кажется, не было такой улыбки. Может, прихожане здесь просто не умели улыбаться иначе как со смиренным благоговением, не терпевшим искренности. А может…

Мик задумчиво перевернул книгу на стойке обложкой вверх, задержав взгляд на собственных ладонях, уже слыша скромные шаги следующего прихожанина.

***

— …скоро… Поторопитесь!..

Быстро задув свечи на трибуне и взяв книгу, Мик оправил одежды и обернулся, окинув взглядом зал.

Что-то было не так.

Недавняя церемония по случаю возвращения прелата прошла вполне успешно, плавно перетёкши в рутинный день, серостью и однообразием не отличавшийся от остальных. Вот только Мика на протяжении всего дня не покидало неспокойное ощущение.

И, кажется, не его одного.

Несмотря на, казалось бы, привычную неподвижность церкви — странная суета от его взора укрыться не смогла. Ещё пара-тройка прихожан рядом с высокими подсвечниками, погружённых в молитвы, безмолвно стояли, воздев руки к иконам. Но служители, закончив — или решив отложить прочие, не столь важные — дела, вместо степенности, сопровождавшей обычные их занятия, с заметной тревогой сновали по залу, приглушённо переговариваясь.

— Всё готово?..

— Ещё нужно…

Настороженно убрав выбившуюся прядь под капюшон, Мик спустился с трибуны. Нарушение обычного ритма церковных будней не сулило ничего хорошего.

К нему, словно того и ожидая, тотчас подлетел диакон, щуплый зажатый юноша с худым лицом с засаленными короткими волосами. Несмело опустив глаза («У меня не настолько высокий титул»), он сбивчиво промямлил куда-то в пол:

— Б-Брат Ямада? Его Блаженство вот-вот…

— Эй, поправь вот те лавки!

— А, х-хорошо! — диакон нервно вспрыгнул плечами на зов, не договорив, и сорвался с места к центру зала.

Мик проводил его глазами и выдохнул, невольно сжав книгу в руках. Всеобщая тревога, не подчиняясь его пожеланиям, неотвратимо пробиралась под кожу. Один из священников, торопливо проковыляв мимо с охапкой новых свечей, напряжённо кивнул ему, не останавливаясь.

Должно быть, архиепископ спускался из покоев.

Какой бы ни была причина, такое случалось не впервые. У него не было причин для волнения. Или же?..

Неспокойное чувство не уходило.

Убрав книгу на одну из полок за занавеской, Мик подошёл к тому же диакону, беспокойно скрипевшему ножками лавок по зеркально начищенному полу, и как бы невзначай коснулся его плеча. Придавленно вскрикнув, диакон рывком обернулся и вжал голову в плечи. Мик попытался ободряюще ему улыбнуться — но то ли его выражение от усталости не могло уже выразить непринуждённости, то ли сам диакон в собственных метаниях забыл обо всём на свете — лицо бедолаги побледнело только сильнее.

— Ну и переполох, правда? — он как бы между делом повёл плечом, скрывая неловкость. Знать о том, что он, возможно, упустил повестку дня из-за их с Айзавой ночных похождений, никому здесь было совершенно не обязательно. Он бездумно провёл языком по вдруг пересохшим губам.

«Никто не должен знать».

— Д-д… Это точно… — только и смог выдавить из себя диакон, беспомощно бегая глазами всюду, кроме лица напротив. Мик беззвучно выдохнул. «Говори же».

— У тебя на душе неспокойно. Да и… ты, помнится, хотел что-то сообщить?

— О, ах… Его Блаженство, — он с опаской покосился на священника, что погнал его наводить порядок. Тот, на счастье их обоих, о чём-то взволнованно переговаривался с двумя братьями в другом конце зала, не обращая на них и капли внимания. — Он скоро… должен спуститься. Говорят, будет спрашивать, как, эм… как прошла церемония.

Заметно бледнея лицом, он попытался одной дрожащей рукой поправить лавку, а другой — воротник одеяния, и не преуспел ни в одном. Ещё раз глянув на того священника, он шумно сглотнул и, всё так же избегая Мика взглядом, пробормотал тише:

— Вас… тебя почему-то не было, когда все, эм, про это говорили, вот я и подумал…

Ощутив, как пол неминуемо уползает куда-то в сторону, Мик задержал пальцы на спинке скамьи, поддерживая самого себя, и, глубоко вдохнув, приподнял углы рта.

— Вот оно что… И правда. Благодарю.

Спрашивать, как прошла церемония? Но разве она не держалась в честь самого архиепископа?

Это не могло быть простым жестом благожелательности. Только не от высшего сана.

Спина похолодела. Мик быстро окинул глазами зал снова. В лицах сновавших из угла в угол, обычно всегда сдержанных священников читалось беспокойное смятение.

Ему было нечего бояться. Прелаты никогда не волновались о низших чинах, покуда вся церемония проведена безупречно. Бояться было нечего.

Но…

Мик сглотнул, кивнул диакону, ободряюще коснувшись его плеча (тот снова вздрогнул и разом опустил глаза в пол), и осторожно зашагал в сторону дверей, ведущих к лестнице.

…Но ему следовало быть готовым ко всему.

— Идёт!..

Священники в присущей им степенной, но безошибочно встревоженной манере в один миг прервали все разговоры и приготовления, выпрямили спины и обернулись к Мику.

А, вернее, к двери, к которой он оказался ближе всех остальных.

Моргнув, он тоже распрямился и, не оборачиваясь, шагнул назад к братьям, скрывая лицо под капюшоном.

«Не успел…»

Ему нужно было лишь не привлекать внимания. Слиться с серостью одинаковых мантий, бесцветностью ложных лиц, как и сливался всегда, каждую секунду своей жизни на протяжении многих, бесконечных, неотличных друг от друга лет.

Каждую секунду — кроме тех, когда…

На лицо, минуя усталость, поползла непрошеная улыбка — совершенно невовремя.

В памяти вспыхнуло знакомое убранство дома: стол, заваленный бумажками и книгами с загадочными — краткими, но уверенными — пометками; уютно греющий живым огнём камин и его полка, переполненная всевозможными вещами, каких в церкви просто не бывало; мягкое кресло, на котором так и хотелось растянуться, не думая ни о чём на свете. Бутылки с элем, от которого с первого глотка тогда загорелось горло, а мысли затуманились, как по велению древней магии.

Всегда немного потрёпанное усталостью бледное лицо, от света огня желтоватое. И чёрный-чёрный взгляд, который смотрел на него — кажется, совсем чуть-чуть — мягче, чем…

Дверь, едва успев скрипнуть, широко распахнулась, и в зал выступила величественная фигура. Братья все как один расправились, потупив взгляд, и уважительно склонили голову.

Архиепископ — тощий мужчина с коротко остриженной головой, цепким взглядом и чересчур длинным носом — остановился, и по очереди задержал на каждом из них пронзительный взор. Чувствуя, как немеют пальцы, Мик напряг плечи.

— Всё ли прошло как должно?

Вместо имени он скупым жестом указал на одного из священников, и тот, смиренно выступив вперёд, промолвил, не отрывая глаз от пола:

— Как должно, Ваше Блаженство.

Не выказывая удовлетворения, но будто соглашаясь с какими-то своими мыслями, прелат медленно кивнул. Сделав несколько шагов вперёд, он остановился рядом с тем беспокойным диаконом, ранее поправлявшим лавки. Тот, на вид уже распрощавшийся с душой, судорожно задержал дыхание. Изучив его долгим взглядом, прелат сузил глаза, на исхудалом лице казавшиеся нездорово ввалившимися, и шагнул дальше, ничего не сказав.

И вдруг, остановившись, развернул голову.

— Ямада.

Внутри что-то с треском сорвалось вниз.

— Ваше Блаженство? — не позволяя себе думать ни о чём, Мик приподнял голову. Ледяной взгляд безотрывно смотрел прямо на него. Как будто прозвучавшего его собственного имени было недостаточно.

— Хористы столкнулись с волнениями в день церемонии, не так ли.

Не вопрос — утверждение.

Чувствуя, как с десяток взглядов, не выражавших ничего, упёрлись ему в затылок, Мик заставил себя сделать вдох.

Скрывать было бессмысленно.

— Ваше Блаженство, — он склонил голову, — В тот день мне должно было присутствовать на богослужении в одном из… дальних кварталов.

— Так же, как и служить людям и нести им божью волю и благословление, тебе должно являться на важнейшие церемонии в срок.

— Воистину.

Не дожидаясь ни слова, Мик упёрся взглядом в пол и опустился на колени. Их обожгло холодом мрамора.

Прелат бесстрастно протянул руку, и Мик, не позволяя себе дышать, коснулся жилистых пальцев лбом. Внутри обледенело.

— Ничтожный слуга глубоко повинен, и дух его грешен и слаб. Теплится он лишь по воле Всевышнего…

Даже если наглой ложью высшему сану он нарушил больше заповедей, чем опозданием на церемонию — она должна его спасти.

— …Да озарит Его суть эту запятнанную сомнением душу, и поможет вновь отыскать луч истины, — выпалив всё это на одном дыхании, Мик закрыл глаза и, не смея шевелиться, севшим голосом пробормотал, — Такого больше не повторится.

Сощурившись, прелат выждал долгую секунду, тем же острым взглядом осмотрел его сверху донизу и, кивнув, сухо убрал руку, зашагав дальше. Не вставая с колен, не поднимая головы, Мик мысленно выдохнул, тщетно пытаясь унять дрожь в руках. Капля стылого пота предательски скользнула по виску.

Никто не узнает.

— Братья, — тоном, не скрывавшим снисходительного неудовольствия, сцедил прелат, — Да не укрылось от ока Всевышнего проклятого хаоса бренных улиц. По сей причине я здесь.

По рядам священников бы прокатилось беспокойное бормотание — если бы те имели право оторвать взгляд от пола.

— За последние несколько недель на неосвящённых улицах, осквернённых шагом и духом неверных, наши братья всё чаще находят останки.

Мик моргнул.

— Изувеченные, уродливые останки… — он с отвращением пропустил воздух сквозь желтеющие зубы, прежде чем говорить, — И то — верно, останки безбожных, нечестивых, забытых Всевышним.

«Это ведь не?..»

Он шагнул дальше, и его шаг стылым эхом разнёсся по залу.

— Предавать земле и водам их запрещается. Лишь праведному огню — в местах, Всевышнему неугодных. Однако…

Он остановился перед одной из икон, венчавших резную колонну, и, воздев к ней костлявые ладони, скрипуче гаркнул:

— Святые шествия — увеличить. Больше братьев в ночь, дальше и шире их шаг. Неверность — искоренять. Наше святое дело — сеять веру в самых дальних и не освещённых Его милостью сторонах. Да не укроются от глаз Всевышнего святотатство и ересь.

Скривившись, когда в коленях резко засаднило, Мик тихо втянул носом воздух.

Архиепископ степенно миновал последнего священника в ряду и, обернувшись ко всем, свистяще прошипел:

— От ока Всевышнего не укроется ничто. Наш долг — изничтожить эту скверну. И коли Он разглядит её и в — о! — собственных Своих верных слугах — кара Его будет неизменна.

Крепко стиснув веки, Мик ровно выдохнул. Единственное, за что он благодарил бога — за то, что лицо скрывала серость капюшона.

— Каждый ваш вдох — пример, эталон последователям, покуда вера в вас нерушима, беззаветна, жертвенна. Открывая глаза — молитесь, закрывая — воздавайте почести Ему. Ибо в Нём — счастье, будущее и святое спасение.

Мертвенный холод, намертво сковывавший грудь в такие секунды — то, с чем он привык жить.

Даже если на этот раз ситуация, кажется, выходила из-под контроля.

Никто не узнает.

***

— Не забудь проверить замки, как закончишь, — епископ — грузный мужчина с круглым лицом и полностью седыми волосами — повёл ртом в пухлой улыбке и легко кивнул. В его взгляде промелькнула тень ласки. — Доброй ночи.

— Конечно, — Мик почтительно склонил голову и, проводив его взглядом, пробормотал чуть тише, — Доброй ночи, Ваше Преосвященство.

Скрипнула дверь, провожая епископа в личные покои — и оставляя Мика в одиночестве.

Он на секунду замер, задержав взгляд на замершей неподвижно двери, и глубоко вздохнул.

Сегодня вечерняя уборка была на нём.

Привычно взяв в руки метлу, он смерил глазами зал. Погружённый в полумрак, граничащий с тьмой, и окутанный тишиной, что в одночасье обернула всё тяжёлым одеялом… и казалась хрупче стекла. Мик, вдруг сам не поняв, чего боится, сделал осторожный шаг. Отзвук гулко отразился от высоких стен, запетлял меж колонн и икон, взвился к куполу потолка и растворился.

В животе глухо заурчало. Он упрямо перехватил метлу покрепче и, начав с угла, принялся мести.

Сквозь изукрашенные цветом стёкла на светлый мрамор пола пролился свет луны, любезно освещая путь. Мик сам не зная чему улыбнулся. Почему-то зажигать ламп сегодня совсем не хотелось.

Пылинки, лениво танцуя меж лунных лучей, потревоженные не то дыханием, не то луной, оседали невидимками на позолоченных рамах, деревянных скамьях, кованых подсвечниках. Шмыгнув носом, Мик оглянулся мельком и, подумав, сбросил капюшон. Луна, не в силах согреть сквозь ночь, стекло и расстояние, мягко коснулась золотых волос, просачиваясь сквозь пряди и касаясь теперь открытого лица. Дышать стало немного легче. Ну и глупость…

Мик отставил метлу в сторону и прошёлся влажной тряпицей по стойке. Книга песнопений и молитв, почти не покидавшая этого места, и без того не давала пыли здесь копиться. Но уборка есть уборка.

Его взгляд невольно скользнул вперёд, в пустынный зал деревянных скамей. В мыслях вспыхнуло воспоминание, бухнув трепетом прошлого в груди. Знакомое лицо, смешавшееся бы с прочими — но оказавшееся именно там, где Мик не смог бы его проглядеть… Моргнув, он тихо вдохнул, кое-как унимая зашедшееся от былого сердце.

Знай он, на какие сумасбродства способен этот охотник…

Спустившись с трибуны, он метнул взор к входным дверям. Там, неистово клюя носом, в одиночестве сидел, привалившись к стене, только полноватый диакон. Прихожан в это время суток никогда не бывало, и потому всякий, кому выпадало приглядывать за входом, пользовался возможностью.

Вновь взяв в руки метлу, Мик прикрыл глаза и неспешно промёл в сторону икон и подсвечников.

А что, если бы он прямо сейчас заявился?..

Он невольно фыркнул.

Нет, конечно.

Попутно поправив несколько лавок вровень с остальными, он скользнул дальше. Сложно было не признать, что, несмотря на усталость, неспешно убираться в церкви ночью, наедине с луной и собственными мыслями… Когда-то прежде он, наверное, и не нашёл бы это занятие умиротворяющим. Оставив метлу у колонны, Мик остановился напротив одной из икон, шагнул к высоким подсвечникам и принялся задумчиво счищать с них потемневший от огня воск.

За последнее время успело случиться слишком много всего. Слишком…

Сердце, минуя мысли, трепетно подпрыгнуло, отнимая вдох и опаляя жаром щёки.

Воровато оглянувшись на дремлющего диакона, Мик коснулся пальцами губ. Не осознав, когда так глупо расплылся в улыбке, он зажмурился и несдержанно захихикал.

В груди зашлось какой-то совершенно наивной взволнованностью — как будто случившееся не было только воспоминанием. Как будто всего лишь мгновение назад…

Резко распрямив спину, Мик позволил себе тихо взвизгнуть в ладонь и, с остервенением вцепившись в метлу, не закончив со свечами, чересчур широким шагом направился в другой угол.

«Мне это не приснилось… Не приснилось».

Не в силах стереть улыбки с лица — в скрывавшей его тени чувствуя себя как никогда безопасно и по-юношески уязвимо — Мик смёл ещё немного пыли в кучку на мраморном полу. Сердце, не зная усталости, без причин звонко замерло вновь.

Немного шершавые от ветра, и до того, казалось, жадные губы, что земли под ногами словно и не было в те секунды. Минуты?.. Слабый привкус эля — от которого, верно, и кружило голову так неистово даже сейчас. И руки… Со свистом вдохнув, Мик безжалостно хлопнул себя по щекам. Краска с них не сходила.

С сердца — тоже.

Думать здраво в тот момент он просто не мог. И то, что было сразу после — утонуло в тумане. Так почему сейчас волнение нахлынуло с удвоенной силой?

Опёршись о спинку одной из скамей, он кое-как выдохнул.

У него ещё будет время успокоиться и прийти в себя. Ещё будет время. Но…

Он порывисто спрятал лицо в рукаве — как будто в пустынной ночной церкви, оставленной ему на попечение, кто-то мог его увидеть — и, оставив попытки избавиться от совершенно бестолковой улыбки, крепко зажмурившись, пискнул.

Успокаиваться так не хотелось.

***