***

Заперев за собой дверь комнаты, Мик зажёг тусклую лампу и напряжённо огляделся. Кровать, столик, кувшин с водой, ещё несколько вещей. Скудное убранство с момента его ухода не изменилось.

«Значит, ещё не трогали».

Даже после громких обещаний прелатов можно было ожидать чего угодно. И лучше всего — не того, что было обещано.

Настороженно вслушавшись в тишину у себя за спиной, казавшуюся давящей, Мик с трудом выдохнул и, сжав в пальцах ткань тусклого рукава, огляделся ещё раз. Всё должно было быть безупречно.

Он переждёт эту бурю, как пережидал другие. Все эти годы ему удавалось — получится и сейчас.

Торопливо расправив сбитые на кровати простыни и накрыв её одеялом, Мик отодвинул стул к противоположной стене и нагнулся к ставню окна у пола. Но, не задвинув его сразу, — невольно выглянул в главный зал.

Длинная фигура архиепископа, жуткой иссохшей тенью покачиваясь в свете сотен незатухающих блёклых свечей, выступила из-за колонн. Мик рефлекторно дёрнулся в сторону от окна — не сводя с него глаз.

— Приставить по Брату к каждому, кто выходит на богослужения. Часть — расставить по периметру и входам. Ни тем, ни другим — себя не выдавать. У меня свои подозрения.

— А может, вовсе их не выпускать? Ну, служителей.

— И подорвать наш авторитет среди простых людей? — архиепископ свистяще зашипел сквозь зубы, будто только что услышал нелепейшее предложение из возможных. Мик сощурился.

Щуплая низенькая фигура, вьющаяся рядом, была ему незнакома. Лицо и очертания скрывали мантия и изменчивый свет свечей.

— Ну… — фигура замялась. Аргумент, судя по всему, убедительным ей не казался. Архиепископ безразлично остановился напротив главной иконы и, вскинув к ней голову, сделал пару быстрых молитвенных жестов.

— Мне должно удалиться. Начинайте проверку без меня.

— Удалиться? Сейчас? Но… — фигура неловко остановила сама себя, осознав дерзость, прежде чем архиепископ оборвал её сам.

— Не припомню среди твоих скудных прав право перечить Божьей воле, — даже не оборачиваясь к фигуре, тут же боязненно сжавшейся, архиепископ застыл взглядом на иконе. — Охрана не нужна. Проболтаешься о моём уходе — о прощении можешь не молиться.

— К-конечно, конечно, — слабо забормотала фигура, опустившись на колени, и, поклонившись архиепископу в ноги, раболепно коснулась лбом его пальцев. — Всё будет сделано в лучш…

Больше не слушая, Мик быстро задвинул ставень и, рвано выдохнув, поднялся на ноги.

Плохо, плохо.

Спохватившись, он схватил со столика кувшин со святой водой и, вылив его содержимое в ночную вазу, придирчиво осмотрел комнату ещё раз. Ни следа чужого присутствия. Ни одной лишней вещи. Только самое необходимое.

Можно было… нет, теперь нужно было успокоиться.

Заставив себя глубоко вдохнуть — как когда держал его руку — Мик опустился на заправленную кровать, нервно закачав ногами. Лодыжки коснулось что-то шершавое. Моргнув, он присел на корточки, пошарил под кроватью. Тусклый свет лампы осветил старые обрывки материи, перепачканные давно засохшей потемневшей кровью.

«Бинты?.. Думал, уже ото всех избавился».

Мик сгрёб их в охапку и, в который раз оправив край одеяла, поднялся на ноги.

Нужно было быстрее их вынести.

Натянув капюшон на глаза и подняв воротник, Мик притушил лампу и, прижав бинты к груди, толкнул дверь от себя.

Столкнувшись нос к носу с широкой, знакомой своей грузностью фигурой.

Сердце замерло в наивном облегчении всего на миг.

— Ваше Преосвяще…

Прежде чем он смог договорить — на удивление цепкие пальцы больно схватили его запястье, рывком разворачивая к себе.

— Брат Ямада. Какая встреча.

Вскинув голову, Мик раскрыл рот, но слова застряли поперёк горла. Обычно мутный от старости тёплый взгляд был как никогда ясен. Силой оторвав руку, прятавшую бинты, от его груди, епископ смерил глазами находку — и его пухлые губы, что обычно улыбались ему так мягко, разошлись в таком оскале, какого Мик не видел у него никогда.

— Начать с тебя было хорошим решением.

Тело сковало льдом.

— Ваше Преосвященство, это… — Мик сжал губы, упёршись взглядом куда-то в старческий подбородок. Игнорируя поднимающийся в груди ужас. Понимая, что не найдёт слов.

Не соображая, он судорожно вцепился пальцами свободной руки в дверной проём, загораживая проход. «У тебя за спиной ведь ничего нет — веди себя естественно, просто…» Мысленный, безнадёжно опоздавший приказ самому себе прошелестел в сознании жалкой просьбой, заглохнув на полуслове. Но епископ, совершенно не смущённый препятствием, без тени удивления одним грубым движением отпихнул Мика в сторону, впечатав его плечом в камень, и невозмутимо шагнул в комнату.

— Ну, конечно же, — осклабился он, неторопливо оглядываясь, — Уже всё вычистил.

Чувствуя, что больше не дышит, Мик — больше не соображая — в бессмысленном отчаянии прижав бинты к груди, затравленно попятился в темноту коридора. Но епископ перехватил его локоть быстрее.

— О, нет, мой мальчик, — он вырвал из его ослабших рук охапку бинтов и улыбнулся, глядя прямо ему в глаза, с такой ядовитой сладостью, что к горлу подступило. — Отсюда ты уйдёшь только вместе со мной.

Пальцы мертвенной хваткой впились в руку, и Мик скрипнул зубами, давя вскрик.

Тщетно давя ослеплявшее паникой осознание.

— И лучше бы тебе не выдумывать ещё больше лжи, ангел.

***

Какая-то ничтожная часть, что отказывалась признавать настоящее, наивно верила, что сквозь немые коридоры епископ приведёт его к свободе. К пьяняще свежему воздуху ночной тиши. К ярким звёздам и ветру, ласкавшему волосы, не спрятанные бесформенными, бесцветными, душащими тканями. К счастью.

К…

Но вившиеся перед глазами лестницы и глухие к мечтам стены, уплывая за спину, привели их к двери в главный зал. И прежде чем сердце, не услышав за ней суматохи, замерло в робкой надежде — дверь перед ним распахнулась слепящим светом сотен свечей — и рука, прежде не дававшая сделать и шага прочь, резко кинула его вперёд.

— Взять.

Прежде чем Мик, потеряв равновесие, содрал бы колени и ладони в крови — крепкие руки точно подхватили его с обеих сторон. Чужие ногти больно впились в кожу сквозь ткань. Поморщившись, Мик потерянно моргнул, и вскинул голову.

Слепящие свечи горели десятками пар обращённых на него ледяных глаз. Вдруг ощутив, что не имеет права вздохнуть, он бездумно раскрыл рот.

— …Я не…

Размашистая пощёчина.

На миг оглохнув, Мик судорожно дёрнулся в сторону и схватил ртом воздух. Державшие его руки сдавили сильнее, не давая шевельнуться. Щёку запоздало полоснуло огнём.

Лица, окружившие его беспросветной стеной — холодные, безразличные, одинаковые — не пошевелили и мускулом.

— Надеюсь, ты ещё не забыл, кому служишь.

Лениво разминая руку после удара, епископ шагнул вперёд и, сделав короткий жест двум державшим его братьям, приподнял углы рта в улыбке — мягкой — словно насмехаясь. Хватка ослабла так же внезапно, и Мик, не успев среагировать, неловко рухнул на одно колено. Холод камня пронзил тело насквозь. Пальцы сами собой нащупали горевшую болью щёку. Не поднимая головы, Мик зажмурился.

Жгучий жар пощёчины перемешался со сковавшим льдом мрамора, единой волной прогнав по спине мерзкую, ненастоящую дрожь.

Всё происходящее не имело ничего общего с реальностью.

«Это всё — не по-настоящему».

— Братья! — в голосе, что на протяжении лет не выражал ничего, кроме искреннего тепла, скользнула тень отвращения, мастерски переплетённая с торжественностью. Тупо уставившись в мутные разводы мрамора, Мик прижал пальцы ко рту. К горлу подступило.

Как будто одного слова епископа было достаточно — по толпе священников, прежде зависших над ним каменными, немыми изваяниями, прокатился ропот.

— У меня для вас — о, Всевышний — трагичное известие. Тот, кто назывался вам братом, — небрежность, с которой епископ, изобразив жалость, махнул в его сторону рукой, не вязалась с натянутой величавостью слова. — Покрывал преступника! Взгляните!

Епископ сделал ещё один шаг — и в центр круга упали окровавленные бинты. Толпа, встревоженно закачавшись, придвинулась ближе. Не думая, Мик рванул вперёд — но епископ, словно ждал, отпихнул его прочь с такой силой, что Мик чуть не ударился о каменный пол. Он сжал губы и, в бесполезном отчаянии вскинув голову, взглянул в пустые лица.

— Послушайте… Послушайте же вы меня, наконец! — голос сорвался на крик. — Я…

— Ты расстанешься с правом подавать голос в этих священных стенах, если то, что ты сейчас скажешь, будет ложно, нечисто, или пойдёт наперекор священным писаниям, — оборвав его, словно читая из книги, ледяным тоном произнёс епископ. — Подумай трижды, ибо здесь больше не осталось тех, кто не подозревал бы тебя в святотатстве.

Епископ обвёл глазами окружавших их священников, и Мик — сдавшись безмолвному приказу — оглядел лица собравшихся вслед за ним.

…Конечно.

Ну конечно же.

Даже если епископ сейчас солгал. Даже если здесь ещё остались те, кто верил ему. Даже если им было что сказать в его защиту.

Он никогда не узнает.

Одна и та же раболепная, вымытая до белизны, до пустоты, до совершенно бессмысленного выражения маска — вымытая верой во Всевышнего, в безоговорочную правду прелатов. Одна за одной, одна за другой, за следующей, словно темница… И все до единого — упёрлись в него одинаковыми, безжизненными взглядами. Взглядами, среди которых и его жизнь текла годами. То, что хотелось сказать секунду назад, застряло поперёк горла лишней костью.

И как он мог столько времени считать это жизнью?

Проглотив сухость, не вставая с колена, он поднял голову. Губы, казалось, ссохлись воедино, но он, предчувствуя боль наяву, с трудом раскрыл рот.

Вместо слов сердце закричало имя.

— Я преданно… служил Господу бок о бок с вами столько лет, не поднимая головы, воспевал его истины бок о бок с вами… Неужели…

Он осёкся. Взгляды — совершенно чужие — прожигали кожу со всех сторон, в любой момент готовые поймать малейший намёк на неповиновение.

Бессмысленные слова, слепляясь в голове с выученными наизусть святыми текстами и тупым, ледяным страхом, уносили разум прочь. Не поможет.

— Сущность моя мала, но вся она без остатка отдана службе Всевышнему.

Чувствуя, как слабеют ноги, Мик смиренно опустил голову и уронил второе колено на пол. Сустав хлестнуло резкой болью удара, но он не пошевелился. Не имел права.

— И сущность эта — ничтожная, покорная — готова принять кару за все прегрешения — совершённые, и что были лишь в мыслях её — моля о подарке быть услышанным… ибо…

Мик сглотнул, не поднимая глаз.

— Ибо… уста мои изрекут лишь правду.

Толпа священников, к тому моменту образовавшая круг, всколыхнулась, когда епископ сделал шаг вперёд.

Мику не нужно было смотреть, чтобы ощутить пронзающий, до мутившей сознание тошноты мягкий взгляд, медленно окинувший его с головы до ног.

Не нужно было видеть, как пухлые губы растянулись в невидимом оскале. Пробирая льдом до самых костей.

— Покайся.

— Я… запнувшись о вставший в горле ком, Мик не смог вздохнуть, и на остатке воздуха сдавленно прошептал, — Я скрывал раненого человека.

В полной тишине зала — оглушив этим шёпотом самого себя.

По кругу братьев тревожной рябью прокатилась волна переговоров.

Епископ — даже не пытался изобразить удивления.

— Я скрывал — по собственной воле — и заботился о ранах до полного их исцеления. Эти бинты, — он слепо указал в центр круга. — Тому подтверждение.

— Кем он был ранен?

Единственный вопрос вдавил грузом в пол, словно — Мик стиснул зубы — коленопреклонения было недостаточно.

Конечно же, его недостаточно.

— Не… человеком.

По толпе прокатился шумный вздох — изображая жизнь.

— «Не человеком»? Дьявольщина!

— Путается с демонами?!

— Грязная ложь! Судить!

— Но, молю… — Мик на секунду зажмурил глаза и, собравшись с утекающими силами, поднял голову. — Его деяния служат Господу! Он защищает жизнь!

Игнорируя холодеющие взгляды вокруг, он упрямо продолжал:

— В ночи обитают нелюди… вампиры. И они убивают простых людей, убивают преданных Всевышнему, не спасённых молитвами, высасывают кровь без остатка, — чувствуя, что задыхается в собственных словах, он порывисто втянул воздух, — Они не знают святого языка, им чужда вера. И этот человек… тот, кого я выхаживал — защитник людей, борец против тьмы!

— Это он тебе такое наплёл?

Стиснув ткань бесцветного одеяния в пальцах, Мик подавил рвавшийся из горла крик.

— Он говорил правду. В этих священных стенах, — Мик сглотнул, — Каждый, кто предастся лжи — жертва справедливой кары. Вы… Мы знаем это лучше всех других. И на его мечах…

Мик застыл, осёкшись.

— …на мечах его…

То единственное, что за мгновение могло доказать каждое сказанное им слово — было сейчас где-то на улицах города, на клинках своего хозяина — так далеко отсюда, что сквозь мёртвые стены, сквозь глухую ночь было, даже сорвав голос, не докричаться.

Вампирская кровь, смердящая гибелью.

— Довольно.

«Чт…»

— Вы мне верите?

Мик в надежде обернулся к епископу. Но, наткнувшись на взгляд совершенно безучастных глаз, оцепенел.

— Верите же?..

Пухлые губы медленно поползли в стороны в жутком подобии ласки.

— Ты попрал святые клятвы с первым своим словом в защиту этого неверного. Всё так — в этих стенах всякий лжец должен быть предан справедливой каре. Правда — закон Господний, — епископ сделал к нему широкий шаг, смерив его взором, полным удушливого величия. — Так прими же кару как истинный слуга Божий, забывшийся во лжи.

Слыша каждое слово как через туман, Мик уронил взгляд к лежавшим на полу кровавым бинтам.

Нет… Он ведь только что сказал… Сказал всё как есть.

Не думая, он неуклюже попытался протянуть руку к бинтам — и на запястьях за спиной сомкнулся лёд.

— Божий суд определён.

— Стойте, я… — дёрнувшись от касания сковавшего его железа как от пламени — осознавая слишком медленно — Мик вскинул голову, — Я же ещё не!..

Обрывая слова, ему в рот грубо всунули какую-то тряпицу. Судорожно втянув воздух через нос, Мик попытался обернуться, но чья-то сильная рука бесцеремонно схватила его за волосы и толкнула вперёд, почти впечатывая лицом в пол, прежде чем тусклый свет перед глазами погас за слоем ткани.

— Ямада, прежде певчий, священнослужитель, ныне — позабывший святые клятвы и вставший на защиту ереси. За грехи, в коих отказался покаяться, за неповиновение воле Всевышнего…

Руки за спиной больно заломили в сторону, и Мик, теряя равновесие, слепо ударился плечом о холодный пол. Темнота перед глазами помутнела, глуша вскрик.

— …И, наконец, за богохульства пред взорами гласов Божьих — волею вернейшего слуги, Ямада, лишаясь титулов, прав, голоса, приговаривается к ка…

— Преосвя… Ва… Ваше Преосвященство!

Прерывая речь грохотом главных дверей, в зал с шумом ввалились — и в секунде полной тишины воздух прорезал отчаянный вой:

— Е… Его Блаженство… — голос содрогнулся, разбившись эхом о высокие стены. — Его Блаженство нашли… мёртвым!

Подавившись последним словом, человек рухнул на пол и хрипло зарыдал.

Церковь — взорвалась гвалтом.

На несколько секунд оглохнув, Мик слабо зажмурился, кое-как втянув воздух. Чужая хватка на его волосах чуть ослабла, и он с трудом приподнял голову от пола.

По мрамору, разрывая беспорядочные возгласы, раздались тяжёлые шаги епископа.

— Что ты такое гово…

— Его, его у… уже несут сю… сюда! — отчаянно всхлипывая, кое-как пропищал человек — и, судя по звукам, был силой поставлен на ноги.

— Кто… кто посмел?!

— Я не знаю-ю… — разбито заскулил человек, чей голос сквозь слёзы, слепоту и непрекращавшуюся панику вокруг отдалённо напомнил Мику одного из его робких певчих. — Н-но, люди говорят… люди… чт… что в нём ни капли к-крови!..

Широко распахнув глаза во всепоглощающей темноте, Мик невольно попытался подняться — но оказался грубо впечатан щекой в пол. В глазах заслезилось.

— Лекаря, живо! — рявкнул епископ.

— Н-но, Ваше Преосвященство, о-он ж… же уже…

— Живо!

Двери громыхнули, и вокруг беспорядочно зашумели шаги десятков пар ног, перебивая, вмешиваясь, подбавляя шума в переполох голосов.

Тут Мик ощутил на своей шее тяжёлое, зловонное дыхание — и ему в ухо свистяще прошипели:

— Двинешь хоть пальцем — и приговор воплощу уже я.

Не дожидаясь ответа, — потому что от него ровно ничего не зависело — человек ослабил хватку, и чужие руки исчезли. Не в силах сглотнуть стекавшую изо рта слюну, Мик, сдаваясь слабости, уронил голову на мрамор пола.

Отчаянные вдохи, выкрики, стенания, оглушая до звона в ушах, шаги, раздаваясь в дюйме от уха, казались плоским видением.

Зажмурив веки, Мик мысленно пошевелил окоченевшими пальцами. Но силы даже на то, чтобы мыслить о побеге, утекали, словно душившая слюна.

— Лекаря! Ле…

— Уже здесь!

С лестницы донеслись чьи-то поспешные шаги, за ними — звуки распихиваемых во все стороны священников — и тут же им навстречу входная дверь с шумом распахнулась вновь, впуская новых людей. На пол неподалёку опустили что-то мягкое, но неподвижное.

Раздался голос епископа, надломившийся в последнюю секунду:

— Его Блаженство… Это и правда он.

По толпе прокатился вздох ужаса.

— Проверьте… проверьте его тело. Мне донесли, что в нём нет…

Чьи-то ноги, лёгкие от раболепной осторожности, прошагали по полу. Раздался лязг чего-то металлического. В зале на несколько бесконечных секунд воцарилось безмолвие, перебиваемое лишь редким шелестом встревоженных перешёптываний. Чувствуя, как в горле свело от желчи, Мик подавил кашель и против воли навострил уши вслед за всеми.

— Ваше Преосвященство… — лязг металла стих. — В-всё так. Его тело… лишено крови.

Ложная надежда зала продержалась мгновение — погибнув в сумасшествии голосов.

— Спаси… о, святой Отец…

— Нет крови!..

— Господь!

— Ямада!

Крик епископа прогремел прямо над головой, и Мик, непроизвольно дёрнувшись, попытался слепо поднять голову на звук — но его вдруг схватили за плечи с обеих сторон и рывком подняли на ноги.

Теряя равновесие, Мик пошатнулся, но упасть снова ему не дали. Тряпицу резко вырвали изо рта, и он, лихорадочно попытавшись схватить вдох, зашёлся в хриплом кашле.

— Ямада…

Голос епископа, пронизанный одновременно гневом, неверием, досадой и страхом, тяжело дохнул ему в самое ухо.

Мик, наконец, откашлявшись от собственной слюны и желчи, кое-как вдохнул. Чужая рука, собрав его волосы в охапку, дёрнула вниз, заставляя поднять лицо.

— Кажется, судьба подарила тебе шанс на искупление — потому что Всевышний отвернулся от тебя слишком давно, — брызжа слюной, прошипел епископ ему прямо в лицо, и, выпустив волосы, сорвал с его глаз повязку.

Свет обрушился на него разом, на несколько секунд ослепляя.

— Чистое существо… не в силах сделать с праведником такого, — епископ выбросил руку в сторону лекаря, скорбно замершего над бездыханным телом архиепископа, — Он был под защитою святых, правды, законов, самих небес…

Болезненно щурясь, Мик отречённо приоткрыл губы, но с них не сорвалось ни звука.

— Говори. Говори, Ямада.

— …они.

— Громче.

— Это они. Вампиры.

Больше не оглядываясь на священников — пусто уставившись куда-то в позолоченную раму главной иконы — Мик ощутил перемену кожей.

Взгляды, прежде прожигавшие презрением, снисхождением и брезгливостью — теперь смотрели на него со страхом, смятением, просьбой и, словно мираж, — благоговением. Сухо сглотнув, Мик вдруг нашёл в собственном голосе силу.

— Тот, кого вы клеймили преступником… охотник на нечистых, даёт им отпор, и возвращает их в пламенные недра своей праведной рукой. Возвещая о царствовании… Жизни, — он закрыл глаза, — …Всё, что я говорил — правда. Всё, до последнего…

Пол под ним закружился, и Мик, часто заморгав, прервался на полуслове. Но его слова уже достигли святых.

— …Узнать, где этот охотник, и привести. Сейчас же.

Сердце обдало холодом. Давя отчаяние, Мик стиснул зубы и дёрнулся вперёд, но те же руки, что помогли ему стоять, теперь не давали ступить и шага.

— Что вы с ним…

— Он нам нужен, — больше не обращая на него никакого внимания, епископ отдал какие-то команды стоявшим рядом Братьям Суда. — Найти и привести как можно скорее. Ямаду — пока не выпускать. Охотника — сразу ко мне.

«Пока не выпускать».

Чувствуя, как ноги подкосились от какого-то бестолкового облегчения, Мик издал выдох напополам со слабым всхлипом.

Если его до сих пор держали в живых…

Втянув носом воздух, Мик всё же дрогнул губами в подобии улыбки.

«…то, кажется, всё не так плохо».

***