***

«Испуганную лошадь не обгонишь».

Безмолвие ночи оглушало звоном знакомых копыт. Отскакивавших эхом от стен покосившихся зданий. Уносящихся всё дальше.

Исчезнувших в темноте слишком давно.

Поскользнувшись на повороте, Айзава вцепился ногтями в каменную стену дома, не чувствуя боли, и резко свернул.

«На лошадь, живо!»

Город, улицы перед глазами казались чужими.

«Прочь!»

Стиснув зубы до скрипа, Айзава обогнул ещё одно здание.

Он сам приказал ему уйти.

И Мик послушал.

Вскочил на лошадь, которой в испуге и вампиру не обогнать, и исчез — как и должен был. Айзава сам приказал ему уносить ноги. Он не смог бы защищать их обоих — не когда голодный вампир, возникший из ниоткуда, в первую же секунду положил глаз на беззащитного.

Мик послушался.

Так какого чёрта он теперь искал по тёмным улицам, от тишины которых хотелось…

Тряхнув головой, Айзава зарычал. Вместо этого из горла исторгся какой-то надрывный звук. Ни на вдох не замедляя стремительного бега, он зацепился взглядом за торчащие из-за верхушек домов шпили церкви.

В мыслях безразлично прошептало льдом.

Мик всё равно должен был исчезнуть.

Чертыхнувшись, он свернул на, кажется, знакомую улицу, задыхаясь.

Он не будет думать об этом, не сейчас. Сейчас он должен…

Каменная кладка под ногами хрустнула, отвлекая, и Айзава, не переставая вслушиваться, всматриваться в кромешную темноту, безотчётно свернул куда-то снова.

Для него это не могло закончиться хорошо.

Он должен был знать.

В груди тошнотворно скрутило.

Вдох обжёг измученные лёгкие, возвращая мыслям ясность на долю секунды.

…Он остановился как вкопанный, и тупо поднял взгляд на дверь собственного дома.

Свет в окнах не горел. Перекошенное от сырости и времени крыльцо, темнея дешёвым деревом под мутной луной, пустовало. Хлипкий навес, накренившись, прикрывал запертую дверь густой тенью.

Всё то же самое.

Та же ночь, та же картина, что всегда встречала его по возвращении с работы. Он бы и сам не отличил, вот только…

Округа застыла в такой тишине, что Айзаве больше всего на свете захотелось закричать.

Слабо отпустив ладони с рукоятей, Айзава сделал шаг вперёд, не услышав отзвука. Кожа на ладонях горела. Он понял это лишь когда коснулся ею дверной ручки — бездумно отдёрнувшись от стылого холода дерева.

Он спровадил его, чтобы спасти. Дважды. Он знал на что шёл. Сожалеть теперь — глупость.

Эта ночь ничем не отличалась от остальных. Ведь так и должно было случиться.

Он не вернё…

Лёгкий порыв ветра обвил его талию теплом мягких рук. Согрев ухо — его шёпотом:

— Думал, просто так сбегу не попрощавшись?

— Ми…

Не разрешив договорить, не позволив додумать, нежные ладони развернули его лицо и, обхватив, утянули в поцелуй.

Зажмурившись так сильно, что под веками вспыхнуло солнце, Айзава вжался в него всем телом, вцепился в грубую серую мантию, притягивая ближе, так близко, как только мог. Родное тепло, вызволив из лап холода, окутало его до самых кончиков пальцев ароматом сладковатого дыма.

Мягкие губы, выдохнув, отстранились, и Айзаве потребовалась долгая секунда, чтобы открыть глаза. Из темноты на него смотрели — с долей присущей им игривости — знакомые до дрожи в груди, зелёные глаза.

— …Да, — хрипло выдохнул Айзава, не в силах отвести взгляда от встрёпанных волос, от немного рассеянной, торопливой улыбки. От родного лица, которое сам себе приказал больше не надеяться увидеть снова.

— Пф, ну и невысокого ты обо мне мнения, — Мик беззлобно фыркнул.

— У тебя… один ветер в голове.

— Что, всё ещё не веришь, что я тобой дорожу?

Айзава, кажется, хотел придумать ответ, но ни разум, ни тело подчиняться ни одному приказу больше не хотели. Силы, что держали последние мучительные минуты, кажется, растворились. Прижав Мика к себе за талию, он, кажется, хотел поцеловать его снова. Но вместо этого выдохнул и обессиленно уронил голову в изгиб тонкого плеча.

— …Не путешествуй ночью.

— Знаю. Не буду, — Мик улыбнулся, мягко прочесал пальцами безнадёжно спутанные пряди на его затылке. — Впрочем… только на этот раз.

Айзава поднял голову.

— Ты не уедешь сейчас.

Не вопрос — утверждение.

— Думаю, святые уже догадываются, где меня искать, — он указал взглядом на дом Айзавы. — Оставаться здесь теперь… опасно. Раз есть хоть малейшая вероятность, что это всё… всплывёт в народе, от меня не преминут избавиться как можно скорее.

— Я убью их, если объявятся, — пробормотал Айзава, зарывшись лицом в золотистые волосы и бездумно втянув носом воздух, — Всех до единого.

— Не говори глупостей, — слабо рассмеялся Мик, — И для чего тогда мы, спрашивается, так старались?

Тонкие пальцы, нежно убрав прядь за ухо, задержались в его волосах.

Тишина, воцарившаяся в ночном воздухе, одновременно давила на плечи и вселяла в грудь странное ощущение тоскливой лёгкости.

— И почему ты меня не боишься?..

— Ты меня слишком любишь.

Наконец убрав руки, Мик мягко выскользнул из его объятий, шагнул назад, и улыбнулся ему так, что Айзаве стало дурно.

«Тень тут недалеко, ждёт меня. Смог успокоить по дороге. Проводишь?» — донеслось до слуха сквозь дымку.

Тело больше не подчинялось приказам.

Айзава больше их не отдавал.

Широко шагнув вперёд, он перехватил Мика за запястье и подтянул к себе. Тот, моргнув, повёл уголком губ.

— Ну ладно, ещё один поце…

Не слушая, Айзава подхватил Мика на руки, распахнув дверь, ввалился внутрь и опрокинул его на кровать, вдавив в одеяло собственным телом. Перед глазами поплыло.

— Я… хочу согрешить в последний раз. Не отнимай у меня этого.

Мик лишь горьковато улыбнулся и, взяв лицо Айзавы в ладони, притянул к себе снова — выбивая дух невесомым шёпотом.

— Тогда… в последний раз — позволь ангелу судить тебя.

Айзава завёл тонкие запястья за голову, рванул пуговицу воротника рубашки, склонился ниже.

В груди — застыло.

Мик прикрыл глаза светлыми ресницами и дрогнул уголками губ. Длинные волосы, разметавшись по подушке золотым вихрем, переливались тусклым светом даже в темноте. Зелёные глаза, смотревшие как никогда спокойно — и видевшие насквозь.

Все те остатки сил, что двигали им мгновение назад, покинули его как по щелчку пальцев.

«Если не сегодня — то никогда больше».

Нет.

Взгляд Айзавы замер.

Мик не двигался с места. Ожидая его. Улыбка, забытая хозяином, застыла на губах потускневшим солнцем.

Он ведь видел его в последний раз.

Беззвучно выдохнув, Айзава пусто убрал ослабевшую руку с запястий.

Мик поднял к нему глаза, но прежде чем успел сказать слово — Айзава склонился ниже и коснулся его лба своим. Кожа встретила его мягким теплом, отнимая последние мысли.

Мстительной, тоскливой горечью оставляя наедине лишь с одной.

В последний раз.

Касание его собственных огрубевших от шрамов и мозолей рук, утративших всякую силу, вдруг показалось губительным.

Мик ещё никогда в жизни не казался таким хрупким.

— Я могу… тебя коснуться?

Вопрос прозвучал чужим голосом.

Моргнув, Мик втянул носом воздух — как будто тоже позабыл о дыхании. В зелёных глазах промелькнуло отражение его собственной горечи.

— …Да.

Дрогнув, его голос, осипший от тишины, прозвучал единственным позволением. Айзава, застыв всего на секунду, скользнул ладонью к тонкой шее.

В груди сжалось.

Он без мыслей пропустил золотые волосы сквозь пальцы, словно касаясь самого изысканного шёлка. Прильнув к его ладони, Мик закрыл глаза.

Он ни за что в жизни не смог бы им насладиться.

Опустив глаза, Айзава не вспомнил, когда подхватил его за талию. Держать её было настолько привычно и легко, что он даже не чувствовал веса.

«Я больше не смогу его коснуться».

Айзава провёл ладонью по острым плечам — хрупким до замирания в сердце, — коснулся груди, укрытой серой церковной мантией. Сердце в ней, судорожно ударившись в кончики пальцев, звучало прямо как его собственное.

Мик, тихо вдохнув, отвернул голову всего на секунду. Слишком длинную, чтобы укрыться от взгляда. Тело, не следуя, подалось к его рукам только ближе.

— Можно сниму?

Поджав губы, Мик лишь мелко закивал.

Не отводя от него взгляда, Айзава потянул мантию наверх, помогая высвободиться из грубой ткани.

Руки легли на изгибы худого, изящного тела, словно для них никогда и не было иного места.

Обхватив его руками так, словно мог касаться его в последний раз, Айзава на несколько долгих секунд утонул в родном тепле. Там не было мыслей, снедавших изнутри. Не было ни единого сожаления.

Так, словно для них это был последний раз.

Мик, обвив его руками в ответ, что-то прошептал ему, но Айзава не услышал.

Не вспомнив, как отпустил, Айзава наклонился ближе. Пальцы очертили выпирающие рёбра. Коснувшись его живота губами с каким-то невыразимым страхом, безотчётно ловя каждый удар сердца, он провёл ими вверх до самой шеи. Мик, дрогнув, уцепился ногами за его талию.

— Всё нормально?

Прерывисто вдохнув, Мик закивал почти отчаянно, слабо притягивая его руками ближе. Светлое лицо, подёрнутое смутным румянцем, не могла полностью скрыть даже тень. Айзава задержал на нём взгляд. Оно сияло даже в безлунную ночь. С самой первой секунды — обрамлённое тусклым светом лампы в тесной церковной комнатке, заполненной ароматом сладковатого дыма… Нет. Сладковатый дым следовал за ним, куда бы он ни ступил.

— Можно тебя поцеловать?

Мик, не выдохнув, встретился с ним взглядом. Светлое лицо — как в самый первый, ещё не верящий раз — залила краска. Тонкие пальцы бегло заправили чёрную прядь ему за ухо. Он приоткрыл рот и, сглотнув, сипло отозвался:

— Можно. Пожалуйста…

Айзава закрыл глаза и, отпустив себя, прижался к его губам своими.

Сухое, влекущее к себе сладостью тепло отняло все чувства без остатка. Огладив пальцами худые плечи и притянув его за подбородок (или это он сам подался ближе?), Айзава отдал ему все чувства без остатка.

Зная, что мог вдохнуть — поддавшись взметнувшейся в сердце робости — Айзава отстранился. Но Мик с невыразимой мольбой поднял к нему затуманенный взгляд.

Айзава даже во сне не смог бы отказать.

Тонкие руки обвились вокруг него, будто он для Мика был единственным спасением. Айзава обвёл губами ключицы, дрогнувшие от прикосновения — как через пелену расслышав его голос, сорвавшийся с губ призрачным, невесомым вздохом.

— Vox tua est orandi Credo in…*

Дрожащие пальцы привлекли его ближе. Айзава оставил смазанный поцелуй на шее, чувствуя неровный пульс. Больше не отдавая себе отчёта, Мик запрокинул голову. В паузе эхом отдалось сбивчивое «прошу». Цепляясь за его голос слухом, Айзава притянул его за талию к себе и, выдохнув, коснулся губами груди.

— Oculi tui… est dies ultimus vitae meae quam expectavi.**

Поддавшись неизъяснимому чувству, Айзава взял его руку и, не дыша, оставил на запястье лёгкий поцелуй. Сердце напротив пропустило удар, отнимая его собственный.

Айзава не знал любви.

Переплетя их пальцы — он не сможет дышать иначе — он выдохнул в тонкую шею. Больше не чувствуя сил.

Он признавался во всём кроме.

Но…

Дыра в груди, залатать которую он мог лишь этим теплом, этим сладким дымом, душила.

Не ускользай.

Споткнувшись о слова, Мик с силой закусил губу, отвернувшись.

— Manus tuae… accipe animam meam… ad caerula… caeru…***

Фраза, не найдя окончания, оборвалась неровным вздохом. Не слыша — пропуская через себя каждый звук — Айзава поднял к нему голову. По сердцу полоснуло когтями.

«Какой же… красивый».

Жалкие остатки тусклой улыбки, до сих пор упрямо державшиеся в уголках губ Мика, слабо дрогнули.

— …Ну и как после такого… мне продолжать улыбаться?

Обхватив его лицо руками, Мик рвано всхлипнул, и притянул его к себе с таким отчаянием, что перед глазами помутнело.

Голову, тяжело ударив по вискам, сдавило тупой болью. Кое-как вдохнув, Айзава опустил веки — без единой мысли вновь скользнув по изящному телу, льнущему к его рукам. Вновь целуя дрожащие губы. Вновь опускаясь к нежной шее. Вновь забывая обо всём, кроме…

«Мы больше никогда…»

Захлёбываясь в ощущениях — больше не в силах держать той пустой улыбки — Мик зажал рот ладонью, тщетно давя голос, вздрагивая всем телом.

Пальцы слепо стёрли слёзы с горячей щеки.

— Ай… зава…

Сдавленный шёпот, пронизанный тоской — пропитанный нежностью, которой Айзава отдал себя, — ударил под дых — ломая последнюю стену.

Темнота перед глазами смазалась.

«Мы — в последний раз».

Он любит в последний раз.

**