Гость появляется в комнате совершенно бесшумно: не скрипят половицы при его приближении, не шуршат отодвигающиеся ставни и не звенят медные колокольчики, забавы ради повешенные однажды под потолком. Только вздрагивает пламя свечи – единственное, что позволяет Байчжу уловить перемену; он улыбается довольно, не прерывая своего занятия, и только ставший небрежным почерк выдаёт куда меньшую сосредоточенность, чем минуту назад.

Байчжу вообще-то пишет рецепт – обстоятельно и серьёзно; его не отвлекают ни тихое хмыканье над ухом, ни мелькание полы чужой одежды возле правой руки. Тот, кто бродит в хижине «Бубу» посреди ночи, знает правило: нуждам больных внимание уделяется в первую очередь; если что-то не устраивает, претензии можно изложить в приёмные часы. Не его вина, что почтенный наставник легко поддаётся сиюминутным порывам; хотя Байчжу не лжёт себе в том, что такое внимание льстит.

Игра продолжается: руки в чёрных перчатках касаются свежего бруска туши, бережно растирают с водой на драгоценном яшмовом камне. Движения одновременно обыденные и изящные; словно робкая молодая жена в кабинете учёного – от этой мысли перехватывает дыхание на миг. Следовало на месте сгореть от стыда за подобную дерзость, если бы только Байчжу уже не пытался попрать законы неба и земли; если бы только наставник не наслаждался подобно старому вину его неловкостью и не играл на самообладании как на цитре. Жестокий и немыслимо нежный; Байчжу, должно быть, согрешил в девяти жизнях, чтобы такое заслужить.

— Белую голову только склоню со вздохом, тёмные брови тотчас и ты печалишь, — цитирует нараспев, выводя последние иероглифы; критически перечитывает написанное ещё раз и дует на бумагу, надеясь высушить поскорей. Не видит, но знает, что «жёнушка» кивает в знак одобрения; вздрагивает от неожиданности, когда длинные пальцы ложатся на место между плечами и шеей, безошибочно нащупывая место, где от долгой работы в одном положении всё болит.

— Господин Бай излишне скромен сегодня или угрожает этому несчастному холодной постелью? – почтенный наставник ласково рокочет сверху; легонько давит на затылок, когда Байчжу порывается посмотреть.

Там, где он нажимает, мышцы вспыхивают особенно остро и тяжелеют, неожиданно расслабляясь; воздух густеет от элементальной энергии и замедляется время, — во всяком случае, так это ощущается изнутри. Властелин Камня укутывает своим присутствием, словно одеялом; дарит спокойствие и безопасность – даже если это минутная передышка посреди бури.

— Господин Бай планирует работать до рассвета, а после урвать пару часов беспокойного сна, чтобы весь день простоять у помощника над душой. Поэтому не смеет задерживать. Эта ужасная эпидемия, начавшаяся после землетрясения, — жалуется Байчжу. – Даже не представляю, с чего вдруг такая напасть.

К чести наставника, ему хватает мудрости изобразить раскаяние; к виску ласково прикасаются сухие губы, а в поле зрения появляется мускулистая грудь. Байчжу даже позволяет себе насладиться фантазией, где всё бросает и цинично использует божественное тело вместо подушки; где те же руки, что сейчас разминают забитые мышцы, приятным весом лежат у него на пояснице. Моргает, стряхивая подступившую дремоту, и решительно отстраняется; впрочем, смазывает весь эффект тем, что тут же ловит и почтительно целует запястья.

— Не сегодня, - повторяет ещё раз, не скрывая разочарования, затем откладывает готовый рецепт в сторону и разглаживает чистый лист.

В их отношениях прекрасно то, что все имеют личное пространство; его проклятие – его повелитель – прекрасно знает слово «нет». Байчжу не предлагает остаться, ведь за пределами его лечебницы столица блистает огнями и предлагает десятки увеселений; тем удивительнее, что господин невозмутимо возвращается в прежнее положение и зажигает ещё одну свечу.

— Если господин Бай настроен изнурять своё тело во благо жителей Лиюэ, то и мне остаётся только искупить вину ночным дежурством. Я присмотрю за тобой, драгоценность; лучше за тобою быть замужем, чем за Цяньлоу.