– Зачем... ты это сделала?
Джиро старается, искренне старается. Ичиро был хорошим старшим братом, у Ичиро отлично получалось (и получается до сих пор) сочетать в голосе строгость и мягкость. У Джиро, судя по всему, не получалось совсем, и выходил только взволнованный голос. Что совсем не соответствовало образу хорошего родителя.
А Куко даже не пытается. Сидит и ржëт во весь голос. На лице маленькой Сорако борется глубоко запертая из гордости вина, железное детское упрямство и улыбка, с которой она иногда поглядывает на заливающегося смехом Куко, сжимая маленькие кулачки сильнее.
– Твоя учительница... Она сказала правду? Сначала ты написала только эти два предложения и принялась рисовать внизу листа? «Про семью нельзя говорить много. Семья – это личное»?
– Семья – это личное, – упрямо повторяет Сорако высоким голоском.
– А почему я на рисунке на черта какого-то злого похож, а? – тычет в рисунок пальцем Куко. Джиро смеряет его оценивающим, а после и скептическим взглядом, прежде чем повернуться обратно к дочери.
– А потом всë-таки продолжила писать?
– Меня заставили! Сказали, что такое сочинение не примут. Надо ещë.
– Лучше бы ты остановилась... – вздыхает Джиро, рассматривая лист снова – По твоим словам, у нас пожар каждый день!
– Раз в два-три месяца, – опустив взгляд в пол, подправляет Сорако.
– И разве тебе обязательно писать все-все глупости, которые про нас говорит дядя Сабу? Ты же знаешь, каким вредным у-... какой заразой он бывает! Мы с Куко друг с другом так долго живëм только назло ему, ты думаешь?
– Я так не думаю! Я написала, что думает дядя Сабу!
– Не-не, тут есть и круче! – не прекращая хихикать, Куко вырывает лист из рук Джиро, выискивая нужные строчки – Ты правда зовëшь Джуши Тëмным Ангелом?
– Ангел Тьмы Джуши, – хмурясь недовольно, кивает Сорако – Он же меня попросил так обращаться.
Куко снова заливается громким смехом, за что моментально получает от Джиро подзатыльник.
– Ай! Да и разве ж я его падалью звал, а не как покрепче?
– Мне не разрешили в школе ругаться, – грустно сообщает девочка. А Куко, прежде чем успевает открыть рот, получает подзатыльник снова.
– И тебе тоже ругаться нельзя, ясно?! Не при ребëнке!
– Да чë ты меня всë бьëшь-то, осмелел небось?! Я ж и сам втащить могу, молча, совсем не ругаясь!
– И драться мне не разрешают тоже, – тем же тоном добавляет Сорако, наблюдая за отцами. Приходится остановиться: кулак Куко замирает в воздухе, ладонь Джиро вместо того, чтобы залепить очередной подзатыльник, опускается мужу на плечо.
– Но ты же... Сорако, ты же... понимаешь, что мы это не по-настоящему, и на самом деле очень друг друга любим? – осторожно спрашивает Джиро, пока Куко согласно ему кивает.
– Я-то понимаю! А в школе не понимают.
– Именно потому что не понимают, нельзя о таком писать! – совсем жалобно выгибает брови Джиро и тянется к листку снова – Амагуни, который пытается отнять у нас родительские права? Такими темпами, у нас их реально отнимут!
– Не отнимут! – со всей возможной для своих семи-восьми лет гордостью, что она видимо, у полной мере переняла от обоих, пусть и не родных, родителей, Сорако поднимает взгляд на отцов – Если два и поставят – и ладно! Это не так важно, потому что я горжусь своей семьëй!
Теперь уже Сорако забирает листок с несчастным сочинением. Держа его на вытянутых руках, она долго любуется своей работой, постепенно улыбаясь всë увереннее. Особенно ей нравился еë рисунок, пусть и дорисовать его она не успела.
– А ещë учительница сказала, что я хорошая сказочница! Что это значит? Что я сказок много читаю?
Джиро облегчëнно выдыхает, а кухня снова заполняется гоготом Куко.
***
Про семью нельзя говорить много. Семья – это личное.
У меня маленькая семья, папа, папа и я. Про нашу семью говорят разное. Кто-то считает, что это странно. Дядя Сабу говорит, что по расчëтам мои родители должны были разойтись через месяц совместной жизни, и уверен, что они продолжают быть вместе ему назло. Ещë говорит, что они оба настолько боятся девушек, что меня взяли только чтобы доказать всем прочность своих отношений и не искать девушек. Но если они боятся девушек, то зачем меня взяли? Дядя Сабу много ещë говорит, и иногда ещё более странные вещи. (А ещë он рассказывает сказки про звëзды и приносит вкусные конфеты). Дядя Ичи говорит, что если что-то загорится, мне надо звонить ему, поэтому у меня есть его номер! А ещë строго говорит, что надо следить за речью. Я не знаю, зачем, но поэтому в сочинениях я не ругаюсь и не радуюсь, хотя иногда очень хочется. (Он тоже приносит конфеты, и даже вкуснее, чем дядя Сабу. Но папа говорит, что про это нельзя говорить дяде Сабу, а то он обидится, хотя сам почему-то каждый раз начинает хихикать). Дядя Хитоя говорит, что совсем не удивлëн, хотя я ещë не поняла, чему именно. Обычно он говорит это, когда сваливается шкаф с телевизором, что-то разбивается или я звоню дяде Ичи. Он говорит, что (во-первых) ненавидит громких людей и (во-вторых) ненавидит неожиданности, но тогда я не знаю, зачем он приходит к нам в гости. Когда я спросила у него: «зачем?», он сказал что-то умное, а когда я спросила ещë раз, сказал, что это значит, он собирает факты и улики, чтобы забрать меня через суд, когда дом снова загорится. Он улыбался, и папа объяснил, что это была шутка. (Папы часто так говорят и про слова дяди Сабу, но он не улыбается, так что я не верю. А ещë дядя Хитоя приносит странные и невкусные конфеты, но папы говорят, что они очень дорогие. А зачем покупать что-то настолько дорогое, если оно невкусное? Я ещë не поняла). Только Ангел Тьмы Джуши ничего не говорит про пожары. Он много про что говорит, а я понимаю ещё меньше, чем когда говорит дядя Хитоя, но он часто играет со мной! Когда мы играли в ангелов и демонов, Ангел Тьмы Джуши рассказал мне про архангелов (они круче обычных ангелов!) и силы Ада (которые тоже крутые!), но когда я рассказала об этом папе, он ещë месяц называл Ангела Тьмы Джуши падалью и больше не разрешал играть со мной и дарить мне смешные игрушки с демонами.
Про мою семью много разного говорят. А я про свою семью скажу, что очень-очень её люблю.