ты не заслуживаешь

даже если бы ты был другим

даже если бы какой-то псих кинул миллиард миллиардов пятидесятисемигранных кубиков, шанс того, что на них всех выпадет десятка был бы в несколько бесконечностей больше, чем шанс того, что ты мог прийти в эту точку и это состояние в этом времени

чем шанс того, что ты умеешь так улыбаться

ты был создан неспособным выйти на подобное существование

ошибка программы, ошибка выжившего, я смогу тебя исправить

давай вернëмся обратно в мир, где ты не умеешь улыбаться, как тебе и положено

давай вернëмся обратно в мир, где ты не умеешь улыбаться, как тебе и положено

где его нет

Джиро не задыхается – Джиро не дышит вовсе, но проходит не больше нескольких секунд, а потому это не страшно и почти не заметно. Джиро бы и сам не вспомнил об этом страшном сне наяву, если бы его не выдернули – так ведь это и работает, ты редко можешь вспомнить сон, если тебя не разбудят посреди него?

– Ну так чë, созвонимся ещë через неделю?

Разбудит его голос. Джиро улыбается, и на это уходит какое-то усилие. Он дышит снова, и воздух кажется самым обычным в мире. И паники, животного ужаса, сковавшего тело и парализующего мысли, больше и нет. А он точно был, а не Джиро его сам себе придумал? Ещё несколько секунд – улыбаться получается само по себе, и Джиро весело кивает, хотя Куко этого увидеть и не может.

– Обязательно! Давай через неделю только?

– Я ж так и сказал! Бывай тогда. Но я тебе скоро напишу!

– Ага!

– И, это... Джиро?

– А?

– Ты, типо... Короче, ну... Знаешь.

– Знаю? Знаю что?

Куко по ту сторону трубки громко вздыхает – Джиро слишком ясно представляет, как он хмурится, может, даже проводит пальцем по переносице, недовольно поджимая губу. Старается скрыть смущение. А у Джиро скрыть улыбку ещë более мягкую не получается.

– Типо... люблю. Всë, давай!

– Эй, я тебя тоже! – Джиро смеëтся в ответ, пока в наушниках звенит писк разрыва сигнала. Медленно выключает наушники, зачем-то прикрывая лицо, улыбка с которого сходить отказывалась напрочь.

«Люблю». Сильное слово. И, как никогда, Джиро оно кажется самым искренним в мире. Он любит. Он любит Куко так сильно, что внутри всë так и норовит перевернуться с ног на голову. Что кажется, что он способен сделать что угодно. Что кажется, что он, Джиро, существует, существует здесь и сейчас, абсолютно полностью, и это – абсолютно правильно. Пока Джиро не прислушивается к своему голосу и не вдумывается в собственные слова, он находится в самом правильном месте. И говорит с самым правильным и самым настоящим человеком. Пусть хоть весь мир схлопнется, пусть он сам родится в другом мире – он всë равно найдëт там Куко, потому что иначе не может быть, потому что это – самая правильная из возможных вещей. Наверное, это и называется – быть влюблëнным? Джиро влюблëн по уши, и ему на удивление с этой мыслью абсолютно спокойно.

– Закончили ворковать? Наконец-то. Я не собираюсь за тебя посуду мыть!

Джиро сжимает кулаки – ставшие за последнее время ещё более жëсткими подушки пальцев неприятно скрипят по коже.

– Посуду? Я вчера мыл. Не моя очередь!

– Вчера мыл Ниичан, идиот! Ты мыл в понедельник, а уже четверг! Или что, за разговорами со своим суженным уже во времени теряешься?

– Захлопнись.

Джиро послушно встаëт из-за стола, стягивает наушники, на Сабуро, выходя из комнаты, даже не смотрит.

– Аа?..

– Просто прекрати называть оскорблять меня. И не смей говорить ничего плохого о нëм! – рявкает Джиро, уже спускаясь по лестнице. Так, что кажется – окна вот-вот зазвонят.

Вот только руки трясëт. Из рук что-то рвëтся и разрывает, но уже совсем не про радость и любовь. С такой дрожью мыть посуду может стать вещью совсем неприятной.

***

– Как ни приеду к тебе, у тебя всë новые блокнотики! Я думал, это какая-то совсем девчачья хуйня!

– Эй! Положи сейчас же, – говорит Джиро с нажимом, но тут же выдыхает и кладëт голову на стол. Знает, что Куко не положит, да и, на самом деле, скрывать от него было нечего. Главное, чтобы на всю булочную орать не стал...

– И зачем тебе они все?

– Для разного. Песен в последнее время больше пишу. Вот теперь и скажи, что девчачье! И просто разное пишу. Ну или, это... Настроение записываю, чтобы следить. Какие-то беды у меня в последнее время с настроением...

– Беды? Рыдаешь, типо, много?

– Не рыдаю! Иногда и смеюсь. Я из-за этого песни и пишу чаще, – признаëтся он немного тише, устало потирая глаза. И, заметив на себе вопросительный взгляд, нехотя поясняет: – Типо, если я совсем не могу понять, что именно чувствую, то петь помогает. Петь – оно само получается. И выходит что-то, что, походу, реально думаю и чувствую... Но сам сказать не могу. А так, если пою... Как будто кто-то другой за меня это говорит, потому и может описать. И вроде как немного другими словами. Который не совсем понимает сложные эмоции, вот и объясняет их проще, – завершает Джиро, осторожно улыбаясь. А Куко хмурится:

– Будто бы и не человек какой?

– Ну, может. Ребëнок. Или инопланетянин. Да какая разница! Я ж знаю, что это я пишу! – добавляет он, внимательно глядя на Куко. А то ещё подумает, что псих какой-то!

– Мрачновато, – только сухо говорит Куко, перелистывая страницы. А Джиро начинает слышать внутри оскорбление какое-то даже и злость. Слышит, но пока что не чувствует. И что именно ему там мрачного кажется? Песни как песни! – А мне куда больше хотелось бы, чтобы пел ты сам, а не какой-то инопланетянин.

– Так я и пою! Ну, я просто так сказал! Схематично! – хмурится Джиро, таки хватает дневник за верх и тянет на себя. Но Куко не отпускает, только разворачивает, указывая на поля.

– А это чë, тоже схематично? Краб какой-то?

Будто бы стекающая клякса с кружком сверху. Где Куко тут вообще краба увидел? Джиро смотрит на него почти жалобно, продолжая тянуть дневник на себя.

– Человек.

– Где ты тут вообще человека увидел?!

– Ну... Без тела. И с шестью ногами. Типо... Ты не думал, могло бы так случиться, чтобы у людей... ну...

– Тьфу! Они ж были бы такими уродами!

– Ага! Даже уродливее, чем есть с двумя, – поспешно кивает Джиро. А Куко всë так же не выпускает дневник. Смотрит в глаза долго и внимательно, отчего Джиро уже заранее напрягается, заранее готовится, что внутри снова поднимется волна – только какая и выйдет ли она наружу, сказать даже сейчас сложно.

– Слушай, ты... не говорил, что иногда думаешь... о странностях.

– Я не псих! – тут же отвечает Джиро уверенно и даже слишком громко для столика в углу светлой булочной – Я был бы психом, если бы на людей с ножом кидался! А я здоров и нормальный.

– Да я ж и не говорил про психа! Вот если б ты стал галюны ловить, я б заволновался...

Дневник едва ли не трещит – Джиро вырывает его моментально, захлопывает с абсолютно непроницаемым лицом, прячет в рюкзак. И только бы на Куко не смотреть. Джиро и так слишком ясно видит его напряжëнное, удивлëнно-серьëзно-взволнованное лицо. Так хорошо, словно бы он и сам это лицо на себя надел, и теперь смотрит из-под чужих век на Джиро, который убирает дневник в рюкзак, съëжившись и сдерживая дрожь. Который представляет слишком ясно напряжëнное лицо Куко...

– И когда всë началось?

Какой мерзкий вопрос!

– Не знаю. Полгода. Год, – Джиро старается говорить ровно. Чтобы не догадался.

– Год... А! Так это ж почти когда баттл закончился! А ты не думал, что это тебя гипнозом ëбнули?

Джиро выдыхает. Не догадался.

– Думал. Но оно тогда бы уже прошло, а не только усиливалось бы... Но, может, и пройдëт, – поспешно добавляет он, теперь обнимая лежащий на коленях рюкзак. Глупо. Стыдно. Неправильно. Неправильный, грязный, плохой. Неверный. Ущербный. Хуже остальных...

– Знаешь... там были и рисунки пострашнее. «Это и правда я?» – это тоже твой инопланетянин спрашивал? Бес он, а не ребëнок!

– Я больше не буду рисовать людей, – тихо обещает Джиро.

***

Он больше не будет рисовать людей. Он будет слушать физику. Внимательно, будто бы от этого зависит больше, чем состояние здесь и сейчас. Будет выводить формулы, латинские буквы ещё пузатее и звонче нескольких иероглифов, будет чертить ломаные линии и слышать каждое слово, чтобы не начать снова слышать голос, а когда место на листе закончится, начнëт рисовать линии на своей руке, резко, чëтко, твëрдо, синей ручкой поперëк синих вен. И когда аники – ну, может, в темноте там или спросонья! – увидит и испугается, то Джиро тут же пояснит: я не режусь, это просто чернила, смотри! Я режусь только чернилами! Потому что ты воспитал меня так, что я бы и не подумал о том, чтобы резаться кровью. Нет, конечно же нет. Даже в темноте аники не спутал бы чернила от шрамов. Какая хуйня!

Формулы перед глазами – формулы на доске, формулы в тетради, и учитель говорит формулы, которые звенят в голове бликами острого золота – Джиро удаëтся ухватиться за голос и углы латиницы, пока она не начинает казаться не такой уж угловатой, и привычный хриплый голос «-сенсея» больше не звенит в голове, разве что на эту (а бывает на «другую»?) голову что-то медленно давит. Стоит пить меньше кофе? Наверняка это артерии и давление. Но он и так почти засыпает! Так, закон Кулона... Звучит знакомо. Отталкиваются и притягиваются. Отталкиваются и притягиваются. Одинаковые – отталкиваются, разные – притягиваются. Как люди или как тапиока в какао. Нельзя отвлекаться! А то снова засосëт и провалит. Постоянная напряжëнность поля... Джиро и сам сейчас напряжëн больше любого поля! Он послушно выписывал формулы, что диктовал учитель. "Кью" равно... Это "эл" или "е"? Лучшая бы "е" – одинаковые отталкиваются, если будет две согласных в формуле по разные стороны, то она порвëтся и сломается. Блять!

Джиро едва ли не ударил ручкой об стол – вскочил из-за стола резко, направляясь к выходу. Невыносимо. Что за хуйню в своей голове он несëт?! Не он сам, понятное дело. Это говорит... Нет уж, пусть лучше он сам. Просто не выспался.

Стоит выйти в коридор – коридор рушится. На пару секунд. Всë всегда происходит на пару секунд, и всë бессмысленно и бесполезно. Может, стоит сходить и умыться?

И поход до туалета – бессмысленный по своей сути и бесполезный в своей реализации. Почему вообще доступ к воде сводится к одной комнате – разве это не звучит абсурдно в изначальной концепции? Голову давит и давит, и даже когда отпускает, проходит минут пять или семь, а коридор всë не кончается, а дверь в двух шагах за ним – всë ещё его класс.

– Блять, выпусти уже!

Он же не сказал это вслух?

Вопреки желанию, Джиро не несëтся вперëд, а останавливается. И это работает. Коридор оживает – в том смысле, что существует, что теперь Джиро может шагнуть вперëд, но пока что этого не делает, лишь нахмурившись, разглядывает воздух перед собой. Воздух не станет резко густым, не станет обжигать. Всë в порядке. И он не выругался вслух. Что бы Джиро ни видел, он способен отличать глюки – куда легче говорить сон – от реальности. Он – не псих. Он знает, где реальность, а где с ним заигрывает собственное сознание, что только представляется инопланетянином, или ребëнком, или грëбанным бесом, держащим его сердце в заложниках.

Только если различает, почему кажется, что за эти три шага он прошëл целых пять минут?

[ Куко, мне страшно. Я не знаю, что будет в следующий раз. ]

***

Но иногда бывает совсем не страшно. Иногда бывает весело совершенно спокойно, Икебукуро кажется ещë важнее, братья – ещë непобедимее. Смотреть на огромный плакат посреди тихой улицы – тоже спокойно весело; только иногда Джиро вспоминает, что плакат неправильный, ведь Джиро уж точно чувствовал бы, будь он второстепенным персонажем, а потому впереди всех и по центру должен быть именно он. Но это совсем не значило, что надо было смещать аники; значило, что Джиро и самому куда правильнее и справедливее было бы быть аники, а, может, даже Ниичаном – а, может, и вовсе Ичиро. Он разворачивается, и плакат за его спиной – огромный, как и Джиро (Ичиро) сам; и он идëт вперëд, и ему кажется, что он делает шаг, и что пустой город из асфальта и металла делает тот же шаг назад, но если он ненадолго закроет глаза, то увидит куда яснее: чем становишься выше, больше, пока ступня не станет размером с несколько домов, чем ниже уходят крыши, тем очевиднее становится, что все домики – не меньше чем пластиковые игрушки, и пластиковые люди тоже замирают на месте – искусная иллюзия их жизни видна только тем, кто размером так же ничтожен, как они – что уж точно не может быть про Ниичана, и, наверное, их можно было бы легко раздавить – если бы Ниичан не был бы самым добрым на свете, и даже маленькие-маленькие ларьки со смешными козырьками, от которых теперь пахнет не свежей выпечкой, а ржавчиной, можно было бы поднять и разглядеть внимательнее – если бы Ниичану было интересно, кто именно

– Думаю, нам надо расстаться.

И Джиро не будет спорить. Джиро кивнëт, глядя куда-то в стену, и, наверное, подумает, что ему должно стать грустно, но ему совсем-совсем не грустно. Может, он даже почувствует, что от этой новости ему стало лучше. И потому он кивнëт ещë раз. Но обязательно сыграет в благородного, а потому с важностью скажет, скрывая улыбку:

– Думаю, ты заслуживаешь кого-то получше.

А Куко, наверное, даже не захочет отвечать, психу-то – встанет с места, наверняка будет сидеть на стуле, нет, скорее на углу стола или подоконнике, и, возможно, даже не развернëтся, хотя будет нервничать, наверняка будет. А Джиро будет осторожно улыбаться и гадать, почему именно он улыбается.

Джиро улыбается, улыбается пластмассовому городу, постепенно всë лучше начиная различать запахи и голоса, уменьшаясь до нормальных размеров, становясь самим по себе Джиро. Какой же бред. Какая же хуйня. Обнаружив перед собой вывеску знакомого магазина, он с удовлетворением отмечает, что прошëл не так уж и много – значит, никаких великанов-Ичиро не было, хотя что-то внутри от этой мысли испуганно скрежечет. Стоит зайти. Купить что-нибудь противное. Сухофрукты, например. Это помогает, это отрезвляет, снова заставляет ощутить вкус и вспомнить, где ты находишься.

Глаз дëргается, настойчиво, чаще. Джиро медленно подносит щëку к пальцу, словно бы ожидая ощутить на ней слезу. Но, понятное дело, щека суха. Неужели несмотря на улыбку, наперекор такому хорошему настроению ему хочется плакать? Он прислушивается, но любые голоса внутри, включая звучавший с самого детства, молчат.

Со звоном колокольчиков над дверью магазина воск лица в один момент ломается, и Джиро вспоминает, что можно дышать. И вдыхает он громко и судорожно, едва ли не падая через порог, едва ли сдерживая в момент подкатившие слëзы.

***

– И когда всë началось?

– Не знаю. Полгода. Год.

Аники кивает, и Джиро чувствует, как он сдерживается, чтобы не начать устало потирать виски, или что-то ещё в этом роде. Аники умный. Иногда и поумнее Куко.

– После нашей с тобой ссоры, или после того, как ты стал с Куко видеться?

Слишком умный. Джиро остаётся только опустить взгляд в пол, а аники, естественно, и так всë понимает.

– Но он не виноват.

– Понимаю.

– Нет, я серьëзно! Он не виноват!

– Хорошо, Джиро.

– Проблема в том, что он делает меня слишком счастливым! Настолько, что остальное кажется бессмысленным, и я сам тоже! И...

И настолько, что я сам уверен, что не заслуживаю подобного.

– Слишком счастливым? – тихо переспрашивает аники. Джиро кивает снова, снова, кажется, раз уже в третий или сто тринадцатый, и словно бы ждëт вердикта, казни или помилования, бедный Ниичан – его брат оказался грëбаным психом!

– Джиро, не переживай. Это могло случится с каждым. К тому же, тебе каждый раз доставались серьëзные удары на баттлах, и сам ты используешь гипмик на пределе. Возможно, это расшатало психику. Давай я запишу тебя ко знакомому врачу, который понимает в этом больше моего и поможет подобрать тебе лекарства, с которыми тебе станет легче, а ты пока что отдохнëшь от тренировок? – мягко говорит аники, опуская ладонь на макушку брата, а брат кивает в сто четырнадцатый и сто пятнадцатый раз.

***

– Точно-точно, значит, не бросишь? Обещаешь?

– Даже если в психушку загребут! – гордо объявляет Куко. Утыкаясь затылком в колени парня, Джиро щурится от чужих касаний по голове, от чужих пальцев, что перебирают волосы и проводят по самым корням. Джиро спокойно. По-настоящему, без волн, что он слышит и не чувствует, без голосов, что и слышит, и чувствует иногда слишком ярко, и даже улыбаться ему совсем не обязательно, чтобы Куко знал, что ему спокойно.

– Не загребут. Я ж не опасный, и не режусь. И вообще, обществу помогаю, – сообщает Джиро. Раз помогает – значит, хороший. Это всем ясно.

– И хорошо, что не загребут. Я скучал бы. Даже если про шестиногих чуваков будешь рассказывать и про бумажные города.

– Не буду больше, – зевает Джиро. Но Куко и сам задаëт вопрос:

– Получается, те типо видится, что все ненастоящие?

– Ну, иногда. Что я один настоящий. А остальные – как NPC какие-нибудь или просто игрушки... А иногда и я сам тоже. А иногда и вовсе не понимаю, где я, а где не я. Типо... Кто именно кладëт мне эти мысли, кто говорит мне улыбаться, когда я хочу плакать? Я знаю, что нет никакого инопланетянина! Я знаю, что это просто, ну, какая-то химия в моём мозгу или типо того. Но, знаешь... А разве это не обесценивает другие эмоции? Не значит, что всë – тупо химия, которая может полететь к чертям, а где ты сам среди этой химии – хуй поймëшь?

– Ты сам – это твоя душа, которая эмоций не испытывает.

– Хорошо тебе в это верить, – вздыхает Джиро – А это значит, что я был очень плохим человеком в прошлой жизни, раз меня сейчас вот так вот?

– Ну, не обязательно!

Они молчат, какое-то время думая о своëм. Куко словно бы расслабленно считает травянки или блики в траве, продолжая прочëсывать чужие волосы, Джиро – без сомнения, считает едва-едва заметные, почти прозрачные веснушки Куко.

– Но, может, ты был злым колдуном и скопытился от чëрной магии.

– Эй! Правда?

– Не знаю, иногда так говорят. А ты со мной себя нарисованным не чувствовал?

Хотя про нарисованного Джиро и не говорил, он мотает головой:

– Ну... очень-очень редко. Но почти нет. Сейчас – нет!

– А меня считал за нарисованного?

Джиро мешкается, но опять мотает головой, хоть и менее уверенно.

– Правда?

Джиро молчит – врать снова совсем не хочется. А Куко смеëтся.

– Но стрëмная это всë-таки хуйня. Эй, я знаю, что тебе типо врача нашли и всë такое. Но, может, всë-таки смотаемся как-нибудь ко мне в Нагойю и попробуем духов поизгонять – авось чë и отцепится?

Джиро потягивается, в очередной раз широко зевает и тянется рукой к ладони Куко.

– Ну, а почему бы и нет? Может, ты меня и вылечишь.

Может быть, у них всё получится. Может быть, ему совсем не обязательно быть кем-то другим в каком-нибудь другом мире, чтобы принять, что ему можно быть счастливым.