– Он и не человек, он стихия, – на губах дрожит осторожная улыбка, а в затухающем сознании Джиро рисует ревущий ветер, огненные всполохи и взрывающиеся звëзды – Он сносит всë на своëм пути, хочет он того или нет, и почему я выхожу на его дорогу и думаю, что могу быть исключением?
И хотя стихия уничтожает, по законам природы на месте застойного разрушенного и вырванного с корнями всегда восходит что-то намного лучшее молодое, что без смертельного урагана никогда не узнало бы о возможности расти выше земли; и хотя шëпот перед сном (который очень хочется назвать бредовым) слышат только фигурки на полках Джиро, почему-то не кажется слишком неправильным верить, что когда-то и кому-то он сможет сказать это вслух.
Но другие люди странным образом никогда этого не видят, обходят мальчика-дракона по сторонам, не замечая его тепла. Он и сам навряд ли его замечает. Зато он замечает Джиро, хмыкает, вытягивается, машет рукой, сверкает звëздочками в глазах, и ни разу Джиро не осмелился подумать, что свет в его глазах может оказаться отражëнным.
Было ещё кое-что важное, что отличало Куко Харая от человека. С ним совсем не обязательно было говорить вслух, хотя и очень приятно. Если Джиро часто слушал его притчи и присказки и нихуя понять не мог, то Куко, кажется, был в этом плане полной противоположностью. Нет, объяснять вещи приходилось всë ещё: разъяснять настроение, говорить о планах, выражать недовольство и пихать в плечо или иногда оттаскивать от бед совсем буквально (на заражëнный бешенством и неугасаемой энергией смерч высотой в полтора метра надеть ошейник, чтобы держать подальше от неприятностей, не вышло бы, хотя иногда и очень хотелось); но почему-то, когда хочется молчать, Куко не допытывается, когда говоришь правду – если и смеëтся, то совсем не обидно, а когда один раз совсем случайно коснулись пальцами, то не ломался и не отворачивался, даже не испугался и схватил руку вместо того, чтобы отдëрнуть еë. И даже когда попросил врезать – вопросов совсем не задавал.
И почему всем хотелось рассказывать – непонятно и даже неправильно; спросить совета у аники было бы хорошо, рассказать про звëзды и огонь – вполне заманчиво, хоть и тупо; но это если бы речь шла про то самое страшное и какое-то в семье Ямад полутабуированное, хоть и не вслух и не в правилах: про влюбился, про двинулся и втюрился, как мелкая девчонка, да ещё и как раз таки не в девушку. Но если бы Джиро влюбился, а тем более – в парня, а тем более – в Харая, точно испугался бы. Джиро не пугался. Джиро не смущался, когда держал чужую ладонь, и Джиро не чувствовал себя грязным или предателем братьев, когда в голове снова взрывались яркие звëздочки. Джиро точно знал, из манги и новелл, что любовь – это про сойти с ума, заливаться краской от каждого взгляда и дрожать в ожидании встречи. А значит, Харай вовсе и не был «любовью».
И Куко не смущался и не дрожал тоже. «Не надо было говорить вслух» всë же подходило куда больше, чем выдуманное и страшное слово «влюблённость», заебавшееся скакать между губами персонажей манг и настойчивых одноклассников.
Не надо было говорить вслух – или отчаянно краснеть – когда ты позволил ему глупо и клишированно переплести ваши пальцы, чтобы потом, сидя на холодном бетоне заброшки и слушая твой рассказ, неспеша их перебирать; не надо было говорить вслух – или тонуть в спутавшихся мыслях – когда он позволил тебе бесцеремонно вытереть с его щëк остатки еды и подправить перемятую (хоть и не тобой) футболку, ненароком оставляя открытой тонкую ключицу, пересечëнную линией загара. Что он, несомненно, заметил – но говорить вслух не станет, и банальная дрожь по телу от этого ни у кого не пробежит.
Но Джиро тут же теряет уверенность, вздыхает тихо и говорит ещё немного тише, когда говорить всë-таки надо. Потому что, наверное, есть вещи, о которых просто думать рядом с мальчиком-драконом недостаточно, а от того, что доверишь их фигуркам, ничего не изменится. Всë-таки, иногда Джиро говорил.
Например, говорил об аники. Спрашивал осторожно и твëрдо, пока Куко слабо хмурился, но отвечал спокойно.
Или – говорил о микрофонах и песнях. О своих говорил реже, но Куко слушал внимательно, и, хотя говорить было не обязательно, говорил тоже, а Джиро почему-то становилось немного проще.
И, наконец, было кое-что ещё – возможно, то самое, что окончательно сказало бы, влюблённость это или просто неговорение, только сказать надо было один единственный раз. И сейчас Джиро совсем не было бы обидно, если б Харай засмеялся, пусть даже смех будет очень колючим и злобным. Но в какой-то момент Джиро, пряча руки в карманы и лениво разглядывая идущих мимо людей, спрашивает в воздух:
– А если у тебя появится девушка, ты мне скажешь?
Куко шаг не замедляет, но смотрит, совсем не скрывая удивления. И уверенно, как только он умеет, мотает головой:
– Не появится.
Джиро чему-то улыбается. Не ответу – скорее, детской уверенности Куко, которая и смешной не была, но просто... была сама по себе – и этого более чем хватало для улыбки.
– То есть, пока есть ты, – добавляет он всë тем же тоном и не отворачиваясь. А Джиро кажется, что собственное лицо начинает ощущаться как-то иначе, чем всегда.
– Ну, ты же не можешь быть уверен! – старается он ответить хотя бы в половину так же уверенно, но получается наигранно-важно, отчего Куко ухмыляется смешливо.
– А я ни в чëм уверен быть не могу! Но считаю, что в этом уверен.
– Тогда я тоже буду считать, что тоже уверен, – кивает Джиро, а это всë больше начинает походить на плохо поставленную сценку школьного кружка театралов, но вызывает это только веселье и непонятную лëгкость.
– Но я имел в виду, пока я отношусь к тебе так же.
– А я, что уверен во всëм, что сказал ты, тоже и сам, а не что я уверен в том, что это сказал ты! Но тогда и в этом буду.
– Или по крайней мере, я тебе точно скажу.
– И я тоже скажу!
– И даже разрешаю засмеять меня, если решу с кем-то встречаться!
– Нет уж, а вот я смеяться над моей девушкой не разрешу точно! Хоть её и не будет.
– А, но и я над ней смеяться не дам, вмажу сразу! Надо мной, я ж сказал! И пускай её не существует.
И, уже совершенно не сдерживая вырывающийся смех, они хором фыркают в сторону, хоть и скрывать что-либо нет никакого смысла.
– Но ведь так и друзья говорить могут, правда? – наконец непривычно тихо спрашивает Куко, почему-то проводя пальцем у глаз и не прекращая улыбаться. «И друзья»? Джиро не нужно было переспрашивать, чтобы услышать по-своему: это называется не «влюблëнные», потому что для такого мы всë ещё слишком неправильные и переломанные, это называется «не говорящие всë-всë вслух».
И, может, с чужим смехом Джиро наполнился и немного стихийно-разрушающей уверенностью. Возможно, он тоже умеет уничтожить искусственное, чтобы позволить родиться чему-то куда более настоящему.
– Не могут, – говорит он удивительным образом чëтко и мягко, и сам какое-то время пытается понять, какой вкус эти слова оставили на его языке.
И Куко хмыкает тоже мягко, поворачиваясь к Джиро. Его улыбка – не ураган, но тëплый ветер, помогающий устаревшим идолам и рамкам рассыпаться в песок, но из глаз весело бьют искры острее молний.
– А ты покраснел.
– Чë, правда? – в первый раз рука вздрагивает, а мысли становятся немного больше похожими на путаницу вспышек перед сном, когда Джиро крепко прижимает ладонь к щеке, чувствуя себя самым счастливым и правильным человеком на свете и едва осмеливаясь поверить в своë счастье.