И с того дня действительно ничего не меняется, только рабочие пути разводят их еще дальше — по разные стороны длинного стола в лаборатории. Харитон, не желая самому себе признаваться, страшно тоскует по временам, когда они общались как друзья, когда учились вместе или работали в первые годы — вдохновенно, яростно и самозабвенно.

Дима ездит на операции, оттачивая мастерство нейрохирурга, изучает человеческий мозг со всех возможных точек зрения, учится работать с роботами, что-то конструирует, вместе с машиностроительным бюро изобретает новые модели разумных железяк. А Харитон так и корпит над модулями, все больше и больше чувствуя себя бесполезным. Пока он совершает одно открытие, Сеченов публикует десять, ему не дают проходу журналисты, в глазах рябит от вспышек фотокамер, а неказистого Захарова все будто бы избегают.

Мы не конкуренты и не соперники — твердит себе Харитон каждый божий день, убеждая рассудок в простой истине: какая разница, с какой скоростью мы работаем, если делаем общее дело.

Но поверить в эти слова тяжело. Дима смеется над чертежами, запрокидывая голову, и вся хваленая сдержанность Захарова пропадает без следа.

— Над чем работаешь? — неизменно спрашивает он, и Сеченов охотно показывает.

Он разрабатывает новый вид полимерной связи, который позволяет выращивать и пересаживать кожу. Полная имитация человеческой, гляди! Подумай только, какой это шаг в области медицинских пересадок, как же мы сможем помочь людям с ожогами, например!

Харитон не имеет никакого отношения к этому открытию, но Дима упорно называет его соавтором, фамилия "Захаров" всегда идет второй или после третьей после "Сеченова" в сотнях публикаций и на десятках конференций. Но Харитону не нравится внимание прессы и публики, он вечно как червь роется в своих пробирках, и лаборатория ему — дом родной.

В эту идиллическую картинку не вписывается не отпускающее Харитона чувство тоски. В стремлении вернуть былое он даже пытается предложить Сеченову сходить в театр, (как в старые добрые, помнишь?), буквально переступает через себя, проявляя инициативу.

Однако все его старания разбиваются о стенку образовавшейся между ними дистанции: Волшебник вкрадчиво разъясняет ему, что работы сейчас слишком много, что он правда не против, Харитош, мы когда-нибудь мы точно вместе куда-нибудь выберемся.

…Когда-нибудь — обязательно.

А пока Захаров разве что изредка пересекается вне лабораторных лабиринтов с Сеченовым, который, облокотившись на стену, после долгого рабочего дня негромко рассказывает о чем-то Нечаеву.

И Сергей слушает. Ну правда же: Сеченовский пёс, не зря все шутят. Взгляд преданный, смотрит внимательно, будто боится что-то упустить, везде за ним ходит.

Только вот, к сожалению для Димы, у собак слишком хороший нюх. Чуйка, врождённая интуиция. И Нечаев — не дурак, видит, как трясутся худые руки, как глаза теряют привычный зеленый оттенок.

Он пробует поговорить об этом с Катей, когда они однажды сидят вместе за столом: втроем, с бабой Зиной — редкий и не самый приятный, но очень ценный момент для Сережи.

— Я могу что-то с этим сделать? Что думаешь, Кать?

— А я думаю, что Сеченов твой спился или сторчался, — встревает баба Зина, — ты посмотри, нервный какой, то пропадает где-то, то на Захарова орет. Как бы тебе, Катюш, ничего не сделал. Совсем у всех крыша поехала.

— Да что он мне сделает, — смеется Катя, — я его одной ногой, если вдруг что, свалю. Тандю, антандю — и нет никакой угрозы.

— Не говори так, — просит ее Нечаев, потерянно глядя в стол, — он загубит так и себя, и Захарова. Жалко.

— Харитон себе на уме, не даст себя в обиду, — встревает теща сурово,— нечего за других своим умом корпеть, Серега, тем более что у тебя в башке бардак один.

Никаких конструктивных решений они не находят. Харитону невыносимо больше наблюдать за чужим саморазрушением, поэтому он целиком и полностью уходит в работу. Количество переходит в качество, ему удаются эксперименты, о которых раньше он не мог и мечтать.

Главное не отвлекаться, не думать о том, что рядом тот, кто затмит тебя одним движением, стоит только этого пожелать.

— Товарищ Захаров, — ловит его Нечаев после работы на выходе из высотки «Челомея» — новое Димино детище, огромный научный город в облаках, где так легко и плавно дышать полной грудью, — разрешите с вами поговорить.

— Да, Плутоний, чем я могу помочь? — вежливо позволяет Харитон, уже зная, чем закончится разговор.

Ему отвратительно смотреть на этого счастливого солдафона. Почему одним все, а другим ничего? Почему Дима смотрит на Нечаева — который, между прочим, женат давно и надежно — с такой лаской в глазах?

— Вы же дружите с Дмитрием Сергеевичем, — умоляюще начинает Сергей, и Захаров ловит себя на ядовитом внутреннем смешке. Цепной песик виляет хвостиком у его ног и что-то говорит о дружбе. Да разве же можно назвать это дружбой?

— У нас тесное рабочее сотрудничество, агент, давайте короче и ближе к делу, — нетерпеливо требует он.

— Что с ним происходит? Он ведь сам не свой.

— Работы много, Сергей. Хотите помочь — просто выполняйте то, что должны.

Правда застревает в горле: Захаров пытается понять, что он может сказать Плутонию, чтобы не сделать хуже ни Сеченову, ни себе. Он слышит разочарованный вздох Нечаева и заставляет себя собраться с силами:

— Если хотите что-то узнать, попробуйте поговорить с ним, — возможно, Харитон потом пожалеет о сказанном, — в неформальной обстановке. Выберите момент, найдите его там, где обычно он остается один.

И Нечаев за эти слова цепляется: ходит за Сеченовым чаще, постоянно стремится завязать диалог. Захарову хочется только треснуть обоим по башке: успокойтесь, мол, поговорите уже нормально.

Желание ощутить хоть какой-то результат от этого диалога исполнить не получается.

Вместо этого в одно из воскресений — самый спокойный для Захарова день, ибо Дима на работе практически не появляется, и Харитон может спокойно заниматься тем, что важно ему — он ощущает тяжелый взгляд на своем затылке:

— Харитоша, а ты сказать мне ничего не хочешь?

Захаров напрягается от чужого раздраженного голоса.

— Смотря что ты хочешь услышать, — невозмутимо отвечает он, не подавая виду.

Возможно, это всего лишь иллюзия, но взгляд будто бы перестает сканировать его и прожигать насквозь без всякой жалости. Можно немного расслабиться.

— Нечаев ходит за мной, как пес на привязи, все выспрашивает и выспрашивает, так и норовит зажать в угол, — зло цедит Дима сквозь зубы.

— А ты разве не хотел никогда остаться с ним наедине? — хмыкает Харитон, аккуратно наполняя чашку Петри алым полимером. Работа над информационном накопителем идет полным ходом, данные вызывают внутреннее трепетание — как и всегда у ученого, находящегося в шаге от настоящего прорыва, так что дела всецело захватывают близостью великого свершения.

— Харитон, ты не в те ворота играешь, — холодно сообщает Сеченов, щелкая зажигалкой. Руки у него трясутся сильнее обычного, и пламя поджигает кончик сигареты только с пятой или шестой попытки.

— Димочка, твои угрозы меня не пугают, — Захаров снимает перчатки, с подчеркнутой аккуратностью раскладывает инструменты и только тогда снисходит до зрительного контакта, отворачиваясь от рабочего стола к собеседнику, — ты ужасно выглядишь.

— Спасибо за заботу.

Харитон — врач, врачи бывшими не бывают. У него давненько не было практики, сейчас он инженер, химик, биолог. Однако не нужно быть светилом советской хирургии, знаете ли, чтобы понять, что у коллеги со здоровьем все далеко не так, как должно быть у человека их возраста.

— У тебя скоро начнутся ломки, — предупреждает он, — пока тебе удается скрывать недостачу морфия, но что будет дальше?

Сеченов смотрит ему будто бы в душу запавшими глубоко темными глазами, и Харитон чувствует, как тонет в ледяной воде. Как в детстве, когда плаваешь в заросшей заводи, и холодный подводный карман течения опасно охватывает тощие ноги своей пугающей глубиной.

— Думаешь, уже не начались? — в лицо ему выпускают едкое табачное облако, — скажи мне, гений биологии, зачем ты натравил на меня Нечаева? Надеешься, что он упечет меня лечиться, и ты сможешь спокойно работать?

— Я надеюсь, что вправить тебе мозги получится без посторонних, — Харитон смотрит на него, скрестив на груди руки, не без труда выдерживая чужой тяжелый взгляд, — ты думаешь, я не понимаю, что происходит?

— Захаров, не лезь не в свое дело, — Сеченов сжимает левую ладонь в кулак, пытаясь справиться с сильной дрожью, — с Сергеем я сам поговорю, но не стоит больше поднимать эту тему. Мои дела тебя не…

— Наши дела, Дим, как ты не понимаешь! — перебивает его Харитон, — ты же не только себя, ты все предприятие так погубишь.

— У меня. Все. Под контролем. – взмахом руки Сеченов опрокидывает сосуд с полимером.

— Я вижу, — Захаров делает несколько шагов назад, пытаясь справиться с нахлынувшим чувством страха, и опрометчиво обещает, — от меня помощи больше не жди.

Харитон всегда повторял себе: нельзя менять решений, уступать, соглашаться, предавать себя, поддаваться неуместным сантиментам. Это путь в никуда, лишающий внутренней поддержки и самоконтроля — непозволительная роскошь для них обоих.

Однако Сеченов поддаётся искушению. Его фигура, негласная константа в жизни Харитона покрывается трещинками, как только поведение Димы становится невозможно понять и проконтролировать. Он закрывает глаза и подавляет царапающую грудную клетку тревогу — нельзя беспокоиться о том, чем он не может управлять.

Захаров упрямо заверяет себя, что не должен вмешиваться — работа ласково окутывает его возможностью снова окунуться в рутину и забыть обо всех беспокойствах.

У них уже появляются ученики. За Захаровым всюду ходит девушка —смешная, невысокая, с синими волосами. Зовут Ларисой, ей всего двадцать четыре, а она уже талантливый нейрохирург. Конечно, не уровень Сеченова, но Дима уже давно теоретик, трясущиеся руки не дают ему делать ровные надрезы даже на препаратах, что уж говорить о живой ткани. Лариса практикуется еженедельно, а её прикладные медицинские знания поражают даже маститых врачей. С её помощью у Харитона дело идёт гораздо быстрее.

К Диме же привязывается совсем юный паренёк, такой типаж, кажется, называют тонким и звонким, голос у него хриплый, высокий, а лицо вечно недовольное. Захарову не нравится Виктор, но дарование явно умелое. Сеченов вообще отходит от медицины и исследует робототехнику, вместо лаборатории проводит время в мастерской, и Петров помогает ему во всём, бегая по этажам с пачками чертежей.

Постепенно живых лаборантов вытесняют неказистые, но послушные и надежные роботы. Предприятие, которое уже не помещается в «Челомее», расползается по горам и берегам озёр, руки роботов строят железные дороги и полигоны, чиновники щедро отсыпают денег, стоит только Диме попросить.

Однажды утром они сидят в огромном кабинете Сеченова — вместо старого и уютного помещения Волшебник почему-то решил, что хочет огромный выставочный зал, и Харитон, прямо как в старые добрые времена, работает с коллегой бок о бок. Сеченов возится с роботизированным телом девушки, которому нужно придать форму, а Захаров сравнивает сводные таблицы с результатами последних экспериментов по внедрению нейрополимера в тело человека — эта область в последние недели кажется наиболее перспективной, но опыты на добровольцах не дают развернуться как следует.

Угодливая, но раздражающая своим энтузиазмом Терешкова передает Сеченову какую-то свернутую бумагу с печатью, и Дима откладывает отвертку с ключом, вытирает руки от машинного масла ветошью, чтобы прочесть. Захаров отвлекается от бумаг и смотрит на его лицо — спокойное и довольное, на следы мазута вдоль левой щеки, на мелкую щетину и морщинки вокруг глаз.

— Харитоша, есть новости, — Дима возвращает бумагу роботу и с легким недоумением разводит руками, — Политбюро ЦК КПСС предложили мою кандидатуру на должность Министра Промышленности. Мои роботы и их экспорт за рубеж им пришлись весьма по нраву.

— Дим, это здорово, — Захаров удивлённо поднял брови, — ты уверен, что справишься?

— А что может пойти не так? — Сеченов расслабленно садится в кресло, положив ногу на ногу, и смотрит на Харитона насмешливым, хоть и усталым взглядом.

От удивительно радостного Димы у Захарова что-то теплеет в груди:

— Я беспокоюсь за тебя, — неожиданно даже для себя самого отвечает Захаров.

Он же обещал себе не вмешиваться.

— Харитош, повтори, пожалуйста, я отвлекся.

Черт.

— Я беспокоюсь о твоём состоянии.

— А что с моим состоянием?

Сейчас у Захарова ощущение, что Дима над ним смеется.

— Ты действительно хочешь это обсудить?

— Ты первый начал.

Над ним действительно смеются.

В том, как сидит, как ведет себя Сеченов есть что-то необъяснимо смешное, детское. Захаров, совершенно не понимающий, как продолжить этот странный диалог, решает перевести тему:

— Нам нужно обсудить дальнейшие планы. Ответственности становится больше, и мы должны быть готовы к любым последствиям.

От этого ответа Сеченов болезненно морщится и тянется к документам.

Виснет неловкая тишина. Захаров замер, чувствуя постепенно появляющееся раздражение. Когда он перестал нормально разговаривать с Димой? Почему он постоянно должен пытаться его понять?

Ему становится все сложнее разграничить их отношения. Быстро сменяющиеся рядом с ним эмоции раздражают. Это насмешливый взгляд — тоже. А особенно выводит из себя иррациональное желание рассказать Сеченову все: про свой проект, личную разработку, которую Захаров начал после того разговора, про то, как злит его Дима со своим Петровым, Нечаевым, про чувства, которые зреют внутри. И эти вечно трясущиеся руки, а постоянные пропус…

— Пгхофессор, вы просили зайти? — у двери в кабинет топчется Штокхаузен.

— Михаэль? Да, я тебя жду.

Харитон уходит, сдержанно кивнув Диме, понимая, что в этом разговоре явно будет лишним. Сейчас хочется спрятаться от всех в маленьком кабинете, как раньше, и спокойно продолжить привычную монотонную работу, ни с кем не пересекаясь.

Словно в противовес этим словам, через несколько минут Захаров сталкивается с Плутонием. Ему приходится обсудить с Сергеем что-то важное, по работе — Дима допускает Нечаевых все ближе к своим делам. Захаров, наверное, уже смирился, поэтому не пытается как-то реагировать на Сергея и просто сдержанно отвечает на его вопросы:

— Передайте Дмитрию Сергеевичу отчет, если, — Захаров подмечает чужой испуганный взгляд, — если у него есть на все это силы.

— Разумеется есть, Плутоний, что за вопросы? — Харитон выхватывает у него бумаги.

— А вы никогда не думали, что он нам врет? — Слышать такое от Нечаева странно. Что он такого мог заметить, обнаружить? Насколько близко Сеченов его к себе подпустил?

Захаров делает паузу, пытаясь собраться с мыслями. В последнее время Дима вызывает у него слишком много странных бесполезных чувств. Злость не дает ему вовремя вернуть ситуацию в свои руки.

— Он и раньше врал. И сейчас врет. Конечно, я не верю ему.

— И что мы можем сделать для Дмитрия Сергеевича?

— Сделать вид, что все нормально. Выполняйте свою работу, агент.

И Нечаев действительно уходит. Захаров отдает Диме должное: мальчишка его — складный, шустрый, пытливый слушается академика безоговорочно.

Харитон усмехается сам себе под нос и направляется в сторону Диминого кабинета. Хватит с него сегодня людей, событий и этих мыслей. Нужно оставить документы и заняться нормальной работой. Может, пораньше вернуться домой – Муся голодная, в магазин ей за кормом надо.

С этими мыслями Захаров заходит к Сеченову и, не поднимая на него взгляда, идет к большому столу. Усталость накатывает, как только он отвлекается и думает о доме. Работы становится все больше и периодически Захаров действительно не знает, как они будут это вывозить.

— Харитош, тебя стучаться не учили?