Весть о выступлении Среброгривых Стражей в Ледяные поля застает Сервал внезапно, как удар в спину. Потому что она слышит об этом не от Коколии, родителей или хотя бы брата, а просто в праздном разговоре ее подчиненных, которые, в общем-то, тоже плевали на ее чувства, просто к слову случайно пришлось.

А между тем Стражи ведут ожесточенные бои уже несколько дней, и в их рядах значится едва окончивший офицерскую школу мальчишка, не успевший понюхать пороха, но уже произведенный в командующие. Когда Сервал понимает, что Гепарда нет в числе вернувшихся, она срывается в полевой лагерь за стенами Белобога. Там хаос, неразбериха, метель рвет полотнища палаток полевого госпиталя, раненные сидят прямо на снегу, в снегу же лежат убитые. Никто не может сказать, где дежурный офицер или квартирмейстер. Она выкрикивает имя брата, вначале в надежде, что он откликнется, после – что кто-то хотя бы видел его. Ветер срывает крики с губ и относит далеко от лагеря. Люди вокруг слишком заняты своим делом или своей болью, чтобы вслушиваться в этот крик, не многим отличающийся от тех, что доносятся из госпиталя.

В отчаянии Сервал наклоняется к павшим и отирает инеистый налет с их посеревших лиц. Она едва в состоянии держаться, потому что видит среди них бывших сокурсников, друзей отца, случайных знакомых… Каждый раз она молит Сохранение о том, чтобы новое лицо оказалось ей незнакомо. Брата нет среди них – это она знает точно.

Сервал отходит от тел и, потерянная, в последний раз кричит: «Гепард Ландау! Кто-нибудь видел Гепарда Ландау?»

Из палатки выходит женщина в белом халате. Она держит керосиновую лампу высоко над головой, и такой чуждый этому месту теплый свет огня падает кругом в ее ногах. От этого она выглядит как сама Алконост, спустившаяся с небес. Сервал бросается к ней и тут же отшатывается, заметив темно-бордовые пятна на ее рукавах. Но женщина будто не замечает этого и подходит к Сервал почти вплотную. Она улыбается, хотя в ее глазах бесконечная усталость:

– С Ландау все хорошо, – говорит она так, будто убаюкивает ребенка. Ее неожиданно мягкий голос унимает дрожь.

– Он жив? Не ранен? Это точно?

– Я сама оказывала ему помощь. У него была легкая рана, почти царапина. Он, наверное, отправился в город с утренним обозом, и вы разминулись.

Сервал чувствует, будто с ее сердца свалился камень. Из-за облегчения, она больше не может сдержать слезы, накопившиеся за этот страшный день, и, содрогаясь всем телом, утыкается в плечо, пахнущее карболкой и едким эфиром. Ей стыдно, что она отвлекла эту женщину от тех, кто действительно нуждался в помощи, но уже ничего не может с собой поделать. Теплая рука гладит ее по спине, и голос продолжает баюкать:

– Пойдемте. Уже темнеет. Пойдемте, найдем вам немного кипятка, а завтра отправитесь в город.

Это первая вылазка за стены за многие и многие годы. Хотя Стражи понесли большие потери, Коколия настаивает на проведении парада сразу же, как только последние силы оттягиваются за стены. В городе начинаются гуляния с небывалым размахом, будто Стражи одержали безоговорочную победу. На улицах, в ресторанах, в гостеприимных домах славят храбрых солдат и офицеров, поднимая за них бокалы терпкого гретого вина, пока те в казармах и госпиталях зализывают раны и видят в кошмарах ледяной ад. Просыпаясь в холодном поту, они с ужасом осознают, что вскоре им придется туда вернуться.

Сервал, нарушая все протоколы и приличия, врывается в кабинет Верховной Хранительницы с тем, чтобы закатить грандиозный скандал. Не обращая внимания на других Архитекторов, она сразу начинает с дела:

– Как ты могла?! Отдать такой приказ и даже не найти минутки сообщить мне об этом?!

Хранительница не скрывает раздражения, будто крик вызвал у нее мигрень. Она даже не пробует оправдаться, только холодно отвечает, что не должна ни перед кем отчитываться. Архитекторы сконфуженно выходят за дверь, и Сервал сбавляет тон, понимая, что одним криком ничего не добьется. Она говорит о ранении Гепарда, рассказывает, что видела убитых, каждого из них. Коколия слушает этот монолог, уронив лицо на руки, не прерывая, но в конце только задумчиво спрашивает:

– Разве Гепард выпустился? Я думала, он еще учится.

Сервал осекается. Что ж, Коколия действительно не должна рассказывать обо всем, чем занимается. Если она думала, что вылазка против Фрагментума никак не коснется семьи Ландау, с чего бы ей заводить об этом разговор? Вот только… она будто пропустила мимо ушей все остальное. Будто весь рассказ Сервал был не больше чем шумом вьюги за окном.

Город продолжает праздновать: в небо всю ночь летят фейерверки, а вино льется рекой. Никто не спустил флагов, не устроил торжественных похорон с залпами орудий, никто не принес свечи к мемориалам. Как будто не существует тех чудовищных потерь, что понесли Стражи.

Вместо этого Хранительница награждает героев, еще не успевших отойти от тяжелой битвы. Сервал стоит за правым плечом Коколии, хотя этого не предполагают ни ее статус, ни должность. Она видит, как старательно окружающие делают вид, что этого недоразумения не существует вовсе.

В череде имен героев, представленных к награде, называют и Гепарда Ландау. Сервал видит, как брат хмурится, принимая из рук Верховной Хранительницы наручи, выкованные из геосущности. Он прекрасно понимает, что не заслужил никакой награды, учитывая потери его отряда, учитывая то, как быстро они сдали свои позиции под натиском бескровных чудовищ. Это лишь извинение. Извинение не перед ним.

Но, сделав усилие над собой, он все же улыбается, принимая дар. Когда Гепард надевает наручи, свет вспыхивает между пластинами, будто в них бьется белое пламя. Толпа взрывается аплодисментами. Гепард старается не оборачиваться к солдатам. Им наверняка противен весь этот спектакль.

Вечером в спальне Сервал снова заводит разговор о случившемся. Она просит рассказывать, что происходит в Белобоге. Она просит делиться, потому что как она может иначе поддержать Коколию, если будет находиться в совершенном неведении.

Коколия кивает, но по ее лицу совершенно не ясно, согласие это или просто знак, что вся ее речь принята к сведению. Она смотрит на ночной город и вдруг спрашивает:

– Ты бы хотела, чтобы когда-нибудь в город пришла настоящая весна?

– Боюсь, это не в наших силах, – Сервал обнимает Коколию за плечи, прижимается к ее спине.

– А что, если это возможно?

– Тогда ты ведь расскажешь мне об этом?

Коколия только неопределенно хмыкает в ответ и переплетает свои пальцы с пальцами Сервал. Впервые за долгое время ночь принадлежит не тяжелым думам и тревожным снам, а только им двоим.

В честь первой награды любимого сына семья Ландау изменяет обыкновению и устраивает праздничный ужин, чтобы отметить блистательное начало карьеры Гепарда. Сервал кажется, что ее приглашают только чтобы ткнуть носом в то, что ее младший брат уже стал героем, пока она в тени своей протекции занимается какой-то ерундой сама и сбивает подростков с пути Сохранения. Но не поддержать брата она не может. В конце концов, что бы там ни выкинули родители, это его праздник.

Дом непривычно ярко освещен и украшен, гостей набивается столько, что в гостиной дышится с трудом. Почти весь вечер Сервал проводит с натянутой вежливой улыбкой и только к самому концу ей удается встретиться взглядом с Гепардом и дать ему знак выйти в другую комнату. Все эти шумные поздравления при свидетелях кажутся ей невыносимо безвкусным бахвальством.

Когда они оказываются одни, Сервал обнимает брата, но слова поздравлений застревают в горле. Вместо этого она говорит, что она испугалась до смерти и что искала его в Ледяных полях. Размыкая объятия, она видит, как каменеет его лицо. Ему хочется многое сказать. Но он не знает, правильно ли это. Всем, кто видел, что происходит за стенами, очевидно, что Фрагментум не отступит. Полчища монстров будто рождает сама метель, им нет конца, в отличие от сил Среброгривых Стражей. Но разве отказаться от борьбы – выбор? Не станет ли тогда последний оплот человечества его могилой?

И все же Сервал спрашивает брата, что он будет делать, если приказы Верховной Хранительницы больше не будут защищать интересы жителей Белобога. Она заглядывает ему в глаза, ища ответ на вопрос, который не в силах разрешить сама.

– Она никогда не отдаст такой приказ. Она же Верховная Хранительница. – «Она же та женщина, которую ты любишь», не договаривает он. Разве можно даже подозревать ее в каких-то дурных намерениях?

– Гипотетически… – настаивает Сервал, сама не зная зачем.

– Не знаю, почему ты спрашиваешь, но я поклялся Клипоту следовать Пути Сохранения. Я буду защищать Белобог и его жителей любой ценой. Умру, если потребуется. Если для этого однажды потребуется ослушаться приказа Верховной Хранительницы – так тому и быть. Даже если я подвергну себя опасности. Потому что это мой долг.

Гепард говорит серьезно. Даже слишком серьезно. И эти слова, весь этот разговор вдруг кажется таким неуместно пафосным, глупым в тесной домашней библиотеке, под гул голосов и звон фужеров. Сервал смеется. И каменная маска брата дает трещину. Гепард прав, отбрасывая сомнения. Сомнения – лишь семена разрушения, им нельзя давать прорасти.

Город охватывает затишье. Все возвращается на круги своя с той лишь разницей, что теперь порой в газетах печатают сводки с полей сражений, но чаще новость состоит только в том, что все остается без перемен. Это монстры чувствуют  себя вполне свободно в царстве мерзлоты, людям же каждый шаг дается большой ценой. Ценой, которая, кажется, оплачивает огромное белое ничто – ледяные пространства, которые нельзя заселить, мерзлую землю, из которой невозможно добыть геосущность.

Коколия теперь еще больше занята: организацией войск и разведывательных экспедиций, прочими делами, которые никуда не делись с появлением новых забот. Как будто она и вправду верит, что весну можно просто отвоевать пулями и штыками. Но вечерами она возвращается в спальню, где Сервал читает вслух какой-нибудь роман древних времен или напевает новую песню, а Броня лежит у нее на коленях. Коколия не вслушивается в слова, она устала и рассеяна, но ее лицо разглаживается, а взгляд как будто проясняется, когда она ложится рядом, в полумраке ночника, пребывая с ними и одновременно где-то не здесь. Сервал гадает, о чем думает Коколия: о завтрашних заботах или о полях сражений, простертых до дымки, скрывающей горизонт. Но что-то останавливает ее от вопроса.

Порой Сервал приносит письма Рыси и читает их вслух. Рысь недавно вступила в Белобожское зоологическое общество. Его сохранили как дань традиции: на доме, где много лет назад умерла последняя белобожская домашняя кошка, висит мемориальная табличка. О других животных нечего и говорить: сохранились лишь картины и чучела. Даже лютоволки остались страшной, но далекой для нынешнего поколения сказкой.

Однако Рысь не намеревается теоретизировать и смахивать пыль с меховых экспонатов. Она предпринимает отчаянную экспедицию за пределы города. Мимо кордонов Стражей, аномалий Фрагментума, все дальше и дальше в голые ледяные пустыни… чтобы, в конце концов, обнаружить, что ледяной мир не так уж пуст. Рысь описывает в своих письмах-дневниках, какой причудливой и изобретательной может быть жизнь в снегах. И Броня слушает эти путевые записки с неподдельным восторгом: ее детское воображение живо рисует серебристых рыб в озерах, согретых термальными источниками, грузных хищников, покрытых белой шерстью, сливающейся со сверкающим снегом, и зверьков, прокладывающих норы глубоко под настом и обогревающихся непрерывной работой собственных мышц…

После Броня докучает Архитекторам, захлебываясь этими путанными и восторженными рассказами, но те лишь отмахиваются от россказней «еще одной чокнутой Ландау». Всем известно, что за пределами Белобога есть лишь аномалии Фрагментума и рыщущие в поисках жертв не мертвые, но и не живые монстры. Жизнь может быть сохранена лишь силами Архитекторов, высокими стенами города, как бы ни вздыхали мечтатели зоологического общества.

Рысь не волнует, что ее записи и статьи не публикуют из-за того, что они вступают в противоречие с общей Архитекторской доктриной. Сервал завидует этой непоколебимой уверенности в себе и верности делу, которое никто не признает хотя бы стоящим внимания. Если бы у Сервал хватило смелости… она наверняка смотрела бы в звездное небо, а не возилась с ржавыми гвоздями. Может, от того ее так влечет древняя эпоха? Тогда люди не стеснялись смотреть в небо и стремиться вырваться за его пределы, они смело мечтали о других мирах.

Пытаясь занять себя хоть чем-то, кроме бесконечных дум о том, что они с Коколией, вопреки всем стараниям, отдаляются друг от друга, Сервал, наконец, обращает внимание на свою работу. Она замечает странность в отчетах обследований автоматонов: все чаще сотрудники регистрируют кристаллические наросты на броне и внутренних деталях роботов. Их появление списывают на температурные условия, ведь автоматоны куда лучше приспособлены для работы под землей, в шахтах, чем на экстремальном холоде и при перепадах влажности. Но Сервал, обследуя механизмы самостоятельно, приходит к заключению, что это не лед, как предполагалось ранее, а что-то иное. И, пожалуй, впервые в жизни по собственной воле смахивает черновики стихов с рабочих документов.

За пару дней бессистемного шатания по архиву Сервал находит упоминание схожего явления времен Алисы Рэнд – коррозия, так оно называлась в них и подробно описывалась: в основном как болезнь, поражающая Стражей, которые проводят слишком много времени на передовой. Но никаких объяснений природы этой болезни в открытой части архива не находится. Сервал теперь знает наверняка – она обнаружила серьезную угрозу. Но, составляя доклад, понимает, что никто кроме нее не возьмется немедленно за ее изучение: уж слишком неповоротлива бюрократическая машина и слишком жестко очерчен курс актуальных исследований.

Сервал чувствует себя странно, когда понимает, что ее исследование имеет прямое отношение геоэнергетике, казалось бы, бесполезнейшей специальности во всей офицерской школе. И хотя она слушала курс вполуха, и лабораторные делала как придется, память раз за разом подкидывает ей знания, которые, казалось, она безнадежно проспала. Очень скоро группа технологического отдела обнаруживает, что коррозия наносит не только физические повреждения, буквально сжирая куски металлической брони, но генерирует неясно каким образом ошибки в коде автоматонов. Сервал это наталкивает на мысль, что Фрагментум представляет собой что-то вроде электромагнетического поля, а коррозия является средством «намагничивания» физических объектов, находящихся в нем. И так как проблемой коррозии до этого занимались лишь медики, они, конечно, не пробовали управлять самим этим полем или уловить его отголоски от фрагментов кристаллической породы. Сервал углубляется в эксперименты в попытках подтвердить свою гипотезу.

Весть об этом, конечно же, разносится по Форту стараниями ее подчиненных, ворчащих о том, что их теперь заставляют разбирать автоматонов и соскребать проклятые образцы из всех немыслимых мест. Протоколы осмотров усложнились многократно, теперь их составляют подетально – все для того, чтобы найти закономерность в появлении кристаллов коррозии.

Сервал, кажется, впервые за все время ее работы вдруг уваживает визитом другой Архитектор. Он с большим интересом смотрит на наработки и расспрашивает о планах исследований, внимательно изучает наброски чертежей машины, способной воздействовать на поле Фрагментума.

– Вы дошли до этого сами? – говорит он с восторгом, плохо скрываемым или хорошо изображенным.

– Я впервые столкнулась с… этим, – растерянно говорит Сервал, оправдываясь, и внутренне сжимается в ожидании критики или возмущения тем, что исследование не было передано «настоящим» Архитекторам.

Но ничего подобного не происходит, напротив, визитер только хитро улыбается и спрашивает так, будто предлагает некую сделку:

– Вы когда-нибудь слышали о Стеллароне?

Исследовательская группа, изучающая загадочный объект под названием «Стелларон», оказывается до неприличия маленькой, саму Сервал включают в нее с явной неохотой. Пройдя все круги бюрократического ада, Сервал, наконец, получает доступ к документам наивысшего класса секретности, где описаны в общих чертах те же самые исследования, что проводит она сама, правда, завершенные лет сто назад. Все они связаны со Стеллароном, существование которого само по себе является совершенно секретным. Настолько, что далеко не все Архитекторы посвящены в эту тайну. Она не знает, злиться ей, что столько сил было потрачено на бесполезную работу, или гордиться тем, что ее заслуги впервые были признаны кем-то в Форте.

Город недолго празднует победы на Снежных полях. Но то, что монстры Фрагментума куда умнее, чем человечество полагало, выясняется слишком поздно. Вместо того, чтобы размениваться в стычках с подготовленными к бою Стражами, они сконцентрировали силы, чтобы ударить с самый тыл. Никто не мог и полагать, что Подземью может что-то угрожать: долгие годы считалось, что своды естественных пещер глубоко под землей – надежнейшая защита от бедствия, какую Архитекторы только могли придумать. И жестоко ошиблись в этом.

Фрагментум прорывается на окраине подземного города, там, где ютятся под дымкой смога тихие ветхие домики. Сотни людей оказываются в ловушке, беззащитные, охваченные паникой. Немногочисленные Стражи, не обеспеченные боеприпасами и деморализованные уже просто видом множества тел тех, кто пытался, но не смог спастись бегством, просто не способны сдержать натиска бедствия, и монстры наступают, заполоняя одну улицу за другой. Сбежавшие не знают куда податься, в одночасье они остались без домов, работы, многие потеряли близких в суматохе и панике, и теперь даже не знают, где их искать.

Людей размещают где только возможно: в административных зданиях и школах, призывают белобожцев Надмирья помочь необходимым, и даже приютить кого-то.

Семья Ландау, ибо положение обязывает их больше остальных, открывает двери своего дома для беженцев. Книги библиотеки, вещи выросших детей, картины отправляются на чердак. На первом этаже их обычно нелюдимого дома стоят рядами койки, от людей становится не протолкнуться. Это и госпиталь, и приют, но раненных и изувеченных нападением или обвалом больше, чем может вместить в себя дом. Мать жалуется Сервал на головные боли от гомона и постоянно трезвонящего телефона и сетует, что теперь они с отцом теснятся в двух комнатах, как какие-то бедняки. Но, как и полагается представительнице старой аристократии, она терпит, сцепив зубы – ради благого дела и во имя Сохранения.

Даже подобные широкие жесты старейших семей не спасают положение. Новые волны монстров прибывают под землю одна за другой. Стражи пытаются взять ситуацию под контроль, но солдат катастрофически не хватает. Все что они могут - сдерживать Фрагментум на время организованной эвакуации, а после заваливать и затапливать ходы, отступая. Оставленными остаются целые линии конвейерной сборки автоматонов, заводы и инфраструктурные узлы.

Архитекторы спешно издают указ об ограничении на переселение граждан в Надмирье: теперь для него нужно разрешение, получить которое можно сверху, если родственники беженца подтвердят, что готовы предоставить ему жилье. И все равно Белобог оказывается на грани гуманитарной катастрофы: поток беженцев не иссякает, на всех не хватает еды из резервов. Весь город гудит от суеты и пересудов. Люди ждут, когда уже Архитекторы отзовут Стражей со Снежных полей и направят подкрепление в Подземье.

Но вместо этого Хранительница издает Закон о Блокаде, и он производит эффект молнии, ударившей среди ясного дня. В трехдневный срок по ее распоряжению все Стражи и чиновники административного корпуса должны покинуть свои рабочие места в Подземье. Беженцам выезд запрещается вовсе, независимо от наличия разрешения. 

Там и тут слышны разговоры: «Это ведь временная мера?» – «Само собой, не можем же мы бросить всю промышленную часть города на растерзание монстрам», – «А как же добыча геосущности?» – «Бросьте, к чему эта паника? Наверняка все идет по плану». Кое-кто говорит, что подкрепление просто не успевают перекинуть, а кто-то верит, что существует некая закрытая часть закона, без которой не разобраться, в чем состоит план. В том, что план существует и что Блокада лишь временная мера, не сомневается, кажется, никто.

Но Сервал видела все бумаги. В них черным по белому написано покинуть рабочие места, вывозить арсенал и боеприпасы в первую очередь, во вторую - документы. Те архивы, что не представляется возможности вывезти, предписано просто уничтожить. Ни секретных пунктов, ни дополнительных распоряжений не существует. Нет ни намека на то, что служащие после вернутся. Коколия решила накрыть крышкой кипящий котел, не снимая его с огня. И никто не решится с ней спорить.

Но Сервал кажется, что еще можно найти другое решение. Так кажется не только ей, но Архитекторы слишком напуганы своим просчетом, чтобы возражать Хранительнице. Хотя Коколия просила не отвлекать ее от работы – разговор о Блокаде достаточно серьезный повод, чтобы пренебречь этим. К тому же Сервал боится, что если прождет слишком долго, она просто не сможет себя заставить, не решится заговорить.

Коколия встречается с Сервал взглядом, и на ее лице отражается что-то между усталостью и досадой. Конечно, Сервал не способна сказать ничего нового, того, что Коколия не могла бы услышать от других. Она лишь надеется, что ее голос не будет встречен с такой враждебностью, как возражения остальных.

– Послушай, это распоряжение… – начинает Сервал и видит, как Коколия берется за голову, будто ее снова мучает мигрень. Но на сей раз это недостаточно веский повод, чтобы замолчать, – не кажется мне разумным. Должен быть другой выход, я уверена, мы найдем его, нужно только…

– Не понимаю, как это касается тебя, – резко обрывает ее Коколия. Она была бы рада уйти, только глупо бежать из своего же кабинета. Вместо этого она садится за массивный стол и кипы бумаг почти скрывают ее.

– Так же, как и весь Белобог. Нельзя просто взять и бросить…

– Мы не можем держать два фронта. Придется выбирать. Я выбрала. – Коколия обрывает собеседницу так резко, что ее голос чрезмерно громко отдается эхом в высоких стенах.

– Я не понимаю сути этого выбора, – все еще твердо говорит Сервал. Видит Клипот, ей совсем непросто это дается. Но она понимает, что от того, как пройдет этот разговор, может зависеть судьба всего города. – Единственное месторождение геосущности, которое мы способны разрабатывать, находится не где-то там, а прямо под нами. Если добыча остановится, мы просто замерзнем. И ради чего? Обледенелой пустыни? Если я чего-то не знаю, хотя бы объясни!

– Это не единственное месторождение. Ты знаешь об этом прекрасно.

– За пределами города мороз не позволит работникам находиться на открытом воздухе дольше пары часов. Стоит только автоматонам отдалиться от стены, их покрывает коррозия! Ладно бы они просто ломались, они становятся неуправляемы и просто опасны для окружающих! Ты действительно считаешь, что мы можем себе позволить оставить Подземье? Думаешь, это так просто?

Сервал осекается, когда понимает, что сорвалась на крик. Она много раз репетировала речь и прокручивала в голове все возможные аргументы. Но доводы, взывающие к разуму, почему-то не работают, и она больше не видит, как пробить эту стену глухого упрямства.

– Я не позволю отдать этим монстрам и пяди земли, которую мы отвоевали, – Коколия ударяет стол открытой ладонью, заставляя подпрыгнуть папки бумаг.

– Мы уже отдали половину города.

– Как ты смеешь!

– Коколия! Посмотри на меня, – Сервал говорит так мягко, как только умеет. Она все не оставляет попыток заставить прислушаться, если не к разуму, то к голосу любимого человека, – Разве я хоть когда-нибудь желала тебе зла? Я просто хочу помочь.

– Ты не помогаешь, оспаривая мои решения. Ты вообще!.. – Коколия будто давится своими словами и сжимает руки в кулаки, не обращая внимания, что из ее носа катится капля крови, и окрашивает губы ржаво-красным мазком, – не имеешь права со мной спорить. Знай свое место. Архитекторам не дозволяется ставить под сомнения слова Верховной Хранительницы.

– С каких пор я просто Архитектор?

– С тех самых, как я дала тебе это назначение!

Последние слова повисают в воздухе, и Сервал чувствует, как слезы подкатывают к горлу. Умом она понимает, что не должна сдаваться. Не имеет права, пока еще есть шанс отменить Блокаду. Но она отступает на шаг на негнущихся ногах и только глухо отвечает:

– О, я поняла.

Она так стремительно уходит, что уже не слышит извинений, летящих в след. Может быть, она эгоистка, недостойная звания Архитектора, но ей больше нет дела до проклятой Блокады. То, что она услышала, оказалось почти признанием в нелюбви, и теперь Сервал кажется, что, возможно, так было всегда. Возможно, она была лишь чем-то вроде радио, которое включают, чтобы тишина не звенела в ушах, временным средством от одиночества.

Сервал не видит, куда идет, и не замечает, как входит в учебный класс Брони. Девочка сидит в одиночестве, в темной комнате горит холодным светом лишь ее настольная лампа. Сервал переводит дух, вдруг осознав, что последние несколько минут бежала и хлопнула дверью слишком громко, прижимается спиной к стене, от которой пронизывающе веет холодом.

– Сервал? Все в порядке? – Броня отрывается от своей тетрадки и трет глаза. Видно, что она уже много времени сидит над одним заданием, никак не двигаясь с места.

– Да, – хрипло отвечает Сервал и невидяще смотрит в окно. Там валит снег, похожий на рваную вату. В свете уличных фонарей он кажется розовым. – Завтра не пойдем на каток.

– Может, тогда построим снежную крепость? – оживляется Броня. Последние дни она не выходила на улицу и совсем заскучала.

– Все, что захочешь, – Сервал находит в себе силы улыбнуться. Она садится рядом с Броней и треплет ее волосы серебристые, как зола геосущности, – Помочь? – Спрашивает она, кивая в сторону потрепанного временем учебника математики.

– Я должна решить сама, – упрямится Броня, но в глазах ее читается облегчение и надежда, что Сервал сейчас все объяснит и подскажет. Нет, Коколия не единственный человек, ради которого Сервал остается в Форте Клипота. Кое-что она ни за что не позволит разрушить.

Мать Сервал все еще пытается сохранить ощущение нормальной обычной жизни и собирает семейные ужины. Дети приходят в отчий дом лишь чтобы не нанести матери смертельного оскорбления, хотя Сервал давно живет в Форте, Гепард – в офицерском общежитии, а Рысь перебралась к подруге, не способная выносить шума госпиталя и делить хоть с кем-нибудь пространство.

Комната убрана слишком тщательно, чтобы скрыть следы того, что в ней же родители и спят. Стол выдвинут в центр, зажжены все свечи – будто в доме Ландау не экономят. Сервал знает, что их потушат, как только они с Гепардом уйдут.

В последнее время старшие дети радуют мать особенно пристойным поведением, и ужинают молча, лишь изредка и односложно отвечая на вопросы. Времена, когда они досаждали родителям рассказами обо всем на свете от школьных дел до древней истории, пока еда в их тарелках не остынет, канули в прошлое. Сервал с Гепардом лишь изредка перекидываются красноречивыми взглядами: «Ты понимаешь, что происходит?» – «Что-то неправильно, ты ведь тоже видишь?» Только Рысь как ни в чем не бывало ковыряется в своей тарелке. Слухи, беженцы, закон о Блокаде – все это интересует ее не больше, чем обычного человека брачные ритуалы снежных мышей.

Только когда они провожают Рысь до ее нового места обитания, Гепард решается заговорить:

– Нас направляют в Запретную зону. Никаких приказов по Подземью не поступало.

– Знаю, – без энтузиазма откликается Сервал. Ничего иного она и не ожидала. – Может быть, к лучшему. Кто знает, что начнется теперь в городе.

– Я не понимаю. Ты намекаешь на беспорядки? Тогда мы тем более должны быть здесь.

– Нет. Чем меньше вооруженных людей, тем меньше проблем. Все правильно. Мало ли у кого сейчас сдадут нервы.

– Я не понимаю, в чем смысл? Что делает Верховная Хранительница?

Сервал устало смотрит на звезды. Но пока фонари не погасли, их едва можно разглядеть. Она могла бы объяснить, что Коколия, видимо, больше опасается бунта самой Стражи и поэтому разбивает их силы как может, могла бы объяснить, чем в действительности обернется Блокада. Могла бы сказать, что Верховная хранительница сошла с ума. Но чувствует, что душой владеет странная апатия, а потому все слова тонут, как камни в рыхлом снегу.

– Отцепляет последний вагон, – только и может она ответить.

Гепард, конечно, не понимает ее.

В день вступления в действие закона администрация отмечает, что из Подземья не вернулось и десятой части командированных чиновников. Все учреждения работают в штатном режиме, будто ничего не произошло. Кажется, что ситуацию невозможно переломить: столько людей даже не бойкотируют приказ, они будто не способны понять его смысл, осознать, чего именно от них хотят.

Самые смелые Стражи открыто говорят, что приказ отступить из Подземья – преступный. Исполнять его – значит предать само Сохранение. Офицеры, пытающиеся действовать в соответствии с ним, натыкаются на штыки рядовых и быстро меняют свое мнение по этому вопросу.

Редкие вернувшиеся заискивающе оправдываются, потупив взгляд: они бы и хотели остаться, но страх разлуки с ребенком или больной матерью перевесил. Обычно они не говорят, что оставаться в Подземье просто страшно, ведь в любой момент можно ожидать прорыва, а отступать больше просто некуда. Сервал понимает их, но еще больше – понимает, почему им так стыдно признать свое поражение. Сама она дезертировала с этого поля, даже толком не ступив на него.

Три дня длится этот молчаливый протест, и, кажется, он способен победить и вынудить послать подкрепление. За это время не была оставлена ни одна позиция, не закрылось ни одно учреждение. Будто в едином порыве люди пытаются доказать: это еще не поражение, еще можно держаться, и они продержатся столько, сколько нужно.

Но на третий день их настигает неизмененное распоряжение: немедленно покинуть Подземье. Те, кто не подчинятся, лишатся чинов, званий, жалования и права на пенсию, как если бы они никогда не служили народу Белобога. Независимо от того, сколько останется их в Подземье – сообщение с верхним городом просто закроют.

И на многих это действует отрезвляюще: их ждут наверху семьи, и эти семьи необходимо кормить. Многие еще утешают себя мыслью, что перекрытое сообщение это вопрос лишь нескольких недель, что все изменится, когда вернутся Стражи со Снежных полей. Иные, думая так же, принимают решение остаться не смотря ни на что.

Белобог затихает, занятый подсчетом дней. Три… Пять… Десять с начала Блокады. Многие семьи оказываются болезненно ополовинены: тут и там кто-то ждет из Подземья мужа или жену, родителей или детей. Неизвестность угнетает: многим приходит в голову мысль о том, что теперь возможно кто-то уже овдовел или осиротел, но наверняка узнать этого нельзя, ведь сообщение с родными потеряно. Телефонная компания заблокировала номера нижнего города, и теперь к телефонным будкам тянутся вереницы людей, в отчаянии набирающих номера, лишь чтобы услышать короткие гудки, снова и снова, будто что-то может поменяться в любую минуту.

Окна Сервал выходят на спуск к станции подземных поездов, теперь закрытый и оцепленный бдительным караулом. В первые дни у этой станции тоже толпятся люди, еще надеющиеся, что Архитекторы дадут послабление, и сообщение с Подземьем восстановится. Кое-кто пытается прорваться в лоб, перелезть заграждение, чтобы уйти под землю пешком по путям. Стражи грозят применить оружие, и это умеряет пыл толпы: никто не готов всерьез прыгать на штыки. С каждым днем это собрание становится меньше и меньше.

Сервал тоже ждет, что что-то должно измениться. Что люди выйдут на улицы и заявят о своей воле по-настоящему. Что Стражи к ним присоединятся. Может быть, кто-то прорвется в Форт или просто через оцепления вниз. Разве сама Коколия не говорила, что людям нужен лишь небольшой толчок, чтобы цепная реакция захватила весь город?

Воздух Белобога дрожит, ему нужна одна только искра. Каждый чувствует, что эта искра жизненно необходима. Но напряжение ослабевает, так и не получив разрядки. Может быть, все дело в том, что каждый из них напуган ответственностью, и потому ждет когда кто-то другой возьмет ее на себя. Может быть, в том, что стараниями цензорского бюро у них никогда не было книжных героев, восстающих против власти.

Счет идет уже на недели. И люди будто смиряются с положением, все меньше надеясь, что это может когда-то закончиться.

К станции продолжает приходить девчонка в гимназистской форме. Она появляется в послеобеденное время, видимо, после уроков и стоит так до самой темноты. Она держит в руках букетик. Раньше это были живые цветы, а теперь пожухлый, плохо засушенный гербарий.

Сервал не выдерживает: каждый раз, как она видит этот маячащий в окне силуэт, у нее сжимается сердце. Она спускается к станции и окликает девочку. Та вначале пугается, но после замечает молочно-белую куртку и подходит, хотя все еще настороженно.

– Кого-то ждешь? – спрашивает Сервал, стараясь, чтобы этот вопрос звучал непринужденно.

– Маму, – робко отвечает девочка. Конечно, Сервал предвидела ответ, но он все равно бьет точно под дых.

– Послушай… – начинает Сервал. И ей снова кажется, что она говорит то, что девочка уже слышала не один десяток раз, но все же должна попытаться, – сегодня поезда не будет. И завтра, скорее всего, тоже. Ты зря тут мерзнешь. Лучше иди домой.

Синеватые от холода губы начинают мелко дрожать, но девочка берет себя в руки, запрокидывает голову и часто моргает. А после говорит, даже не Сервал, а скорее куда-то вверх:

– Я знаю. Но вдруг…

– Хочешь, пойдем со мной? У меня не сильно теплее, но из окна видно станцию и есть чай, – улыбаясь своей же шутке, Сервал протягивает руку девочке.

Та колеблется: конечно, нельзя уходить куда-то с чужими, но перед ней Архитектор, это не просто какой-то взрослый. Девочка сидит весь день на стуле у окна, лишь изредка кидая беглые взгляды на рабочий стол Сервал. Будто боится пропустить, когда мама выйдет со станции. Они так и не заговаривают до самой темноты. Когда загораются огни, девочка тихо уходит, оставив свой букет на подоконнике. И больше Сервал не видит ее никогда. Она исчезает будто мираж Фрагментума.

Изо дня в день Сервал убеждает себя, что сможет поговорить с Коколией снова. Что в этот раз она не отступит. Нет никакого разумного объяснению продолжению Блокады, когда там внизу сотни людей нуждаются в помощи. Каждый раз она откладывает разговор. Потому что, как сама себя убеждает, занята кое-чем более важным.