Жизнь Сириуса – это многотомный свод правил и обязанностей, которые необходимо неукоснительно исполнять. Он не помнит времени, когда мог бы делать, что хочется. С самого раннего детства – только то, что нужно.

Прямая осанка, ровный голос, безукоризненные манеры. С момента, как они с братом начинают понимать смыслы сказанных слов, им запрещают плакать или кричать. Никаких слёз, никаких громких игр, никаких лишних эмоций. Только выверенные улыбки на людях и опущенные глаза в тишине огромного дома. Даже прямой взгляд Вальбурга воспринимает как вызов. Нужно ли говорить, что Сириус с четырнадцати принципиально пялится прямо ей в лицо на семейных обедах?

Он специально заваливает французский в школе и говорит с ужасным акцентом, чтобы посмотреть, как лицо матери искажается в стыде и отвращении. Её родной язык так прекрасен, чего нельзя сказать о ней самой.

Сириус высказывается, когда его не спрашивают. Спорит, перечит, перебивает. Не заправляет рубашку в брюки, зная, как её это бесит. Стреляет сигареты у местных парней, сбегая с уроков за забор школы, чтобы она почувствовала запах табака с его одежды. Сириус берёт вину на себя, когда десятилетний Регулус случайно разбивает древний фамильный сервиз, потому что наказания для него привычны. И потому что животный страх брата, поселившийся в серых глазах, против воли волочет Сириуса за шиворот встать на его защиту.

Он помнит Регулуса болезненным худым малышом, что прибегал поздно ночью прятаться от кошмаров. Небольшое теплое тело, прижимающееся к нему под одеялом, щекочущие подбородок кудряшки, что так раздражают мать. Куча историй о магии, драконах и летающих мотоциклах, что были рассказаны шепотом в темноте их комнат. Успокаивающие слова после наказаний, ласковые касания на синяках и убаюкивающие объятия.

С возрастом на место опасливо любопытного и тихого малыша приходит послушный сын с пустотой в глазах. Сириус может видеть моменты, когда Регулус уходит глубоко в себя, отвечая автоматически на любые слова матери ровно то, что она хочет слышать. Выглядит страшно, но Вальбурга в восторге. Эта пустота появляется в чужом взгляде каждый раз, когда сам Сириус снова начинает нарываться на наказание, словно брат уже не в состоянии включаться в этот процесс ни физически, ни эмоционально. Он просто сбегает, плывёт по течению, предпочитает отойти в сторону.

– Пожалуйста, – просит Регулус однажды после очередной громкой ссоры на ужине, – просто прекрати.

В худых руках брата зажат смоченный перекисью ватный диск. Белизна окрашена в бледно-розовый. Послезавтра Регулусу четырнадцать. Сириусу жаль, что на празднике его не будет. Мать не выпустит, потому что объяснить, откуда у наследника уважаемой семьи рваный порез на щеке, будет сложно – сегодня Вальбурга надела одно из своих вычурных колец и не рассчитала силу удара.

– Прекратить что?

– Ты знаешь, что.

Сириус раздраженно поджимает губы, пока брат берет новый диск, смачивает его и осторожно промывает порез. Ранку привычно щиплет. Интересно, останется ли след?

– Я не могу перестать.

– Почему?

В глазах Регулуса – тяжелая усталость и мрачная безысходность. Не то, что ожидаешь увидеть во взгляде подростка. Темные волосы выпрямлены по приказу матери, не любящей «неряшливые космы», одежда идеально выглажена и поправлена по швам. Он выглядит как выдрессированный слуга. И ведёт себя так же.

Сириус протягивает ладонь, чтобы коснуться чужих уложенных волос, намотать прядь на палец в форму, данную ей природой. Это то, что она делает – меняет их, ломает, превращает в то, чего хочется ей, будто они не дети, а брусок пластилина в её руках. Лепи, что хочешь, ограничений никаких. Регулус вцепляется в его ладонь в редком проявлении тактильного голода, который есть у них обоих. Бедные малыши, которых обнимали только они сами.

– Потому что она ужасна, Реджи.

– Она наша мать. Она просто хочет-...

– Лучшего для нас?

Сириус фыркает скептично, опуская ладонь, и видит, как руки брата сжимаются в кулаки. Если это снова тот самый разговор, то опять будет ссора.

– Если бы ты был хоть немного послушнее-...

– То есть, как ты? – выплевывает Сириус, раздражаясь, – ты хоть знаешь, как выглядишь со стороны? Как бездушный робот.

Регулус замолкает и отстраняется. Холод в его взгляд возвращается так стремительно, что, кажется, будто кто-то просто нажал на кнопку, меняя мгновенно режим.

– А ты выглядишь, как тупой идиот, раз за разом наступающий на те же грабли. Чего ты ожидаешь, Сириус? Что в один прекрасный день она с тобой согласится?

– Что со мной согласишься ты.

Брат качает отрицательно головой и выходит из комнаты. Сириус вслушивается в легкие удаляющиеся шаги, едва различимые в тишине дома. Регулус даже ходить научился незаметно. Он весь такой. Незаметный. Быть может, Сириусу просто хочется, чтобы он хоть раз показал ей, что чувствует на самом деле.

Конечно, этого не происходит. Сириус торчит в запертой комнате все время, что требуется для заживления пореза, и в одну из ночей слышит тихий стук в дверь. Кровать чуть скрипит, когда он поднимается с неё и подходит ближе. Через щелку под дверью просовывается несколько альбомных листов и карандаш. Сириус улыбается, усаживаясь прямо на пол, и включает тусклый торшер – телефон во время наказаний забирает отвратительно вредный Кричер, которого мать притащила с собой из Франции как раньше высокородные аристократы таскались повсюду со слугами. Порой у него возникает ощущение, что их родители – вампиры, которые не смогли искоренить привычки времени, в котором родились. Забрав листы, Сириус шепчет тихо:

– С днем рожденья, Реджи.

Несколько мгновений с той стороны раздается тишина, а затем – едва слышный ответ.

– Нарисуешь мне что-нибудь?

– Если расскажешь сплетни с праздника.

– Идёт.

Сириус устраивается на полу, улегшись на живот, и принимается набрасывать силуэт какого-то животного. Это не будет обычной лошадью. Он рисует копыта, крылья и большую орлиную голову. Выходит очень странно, но Регулусу всегда нравились выдуманные существа. Увлечение рисованием, конечно же, родителям приходится не по душе. Он – наследник, и должен интересоваться маркетингом, статистическим анализом и прочей подобной чушью. Отдать его в художественную школу мать отказалась, что, конечно же, только усилило интерес Сириуса.

Голос Регулуса раздается из-за двери тихим шепотом. Время от времени он прерывается, прислушиваясь, должно быть, к звукам дома, но всегда продолжает там, где закончил. Честно говоря, Сириусу глубоко плевать, чем там сегодня занимались его любимые родственники, но послушать брата он хочет.

– Белла пришла в таком облегающем платье, что даже мне было неловко на неё смотреть. Жаль, ты не видел лицо maman в этот момент. Клянусь, она бы выгнала её, если бы не тётя.

– Пар из ушей шел?

– Почти.

Они фыркают одновременно, пытаясь вести себя как можно тише, и, заканчивая рисунок, Сириус легкими штрихами добавляет два человеческих силуэта. Просовывает листок обратно и ждёт. В голос Регулуса проскальзывают давно похороненные нотки любопытства, когда он спрашивает:

– Кто это?

– Гиппогриф.

– Как в «Неистовом Роланде»?

Сириус закатывает глаза, облокотившись спиной о закрытую дверь, и испытывает невероятно сильное желание обнять брата сейчас, прижать к себе и взъерошить волосы, чтобы услышать его недовольное сопение. Он соскучился по черным кудряшкам. С ними Регулус хотя бы внешне напоминал ангелочка.

– Я постоянно забываю, какой ты нерд.

– Заткнись, – бухтит Регулус в ответ, совершенно точно нахмурившись, – я просто читаю, что задают.

– Так вот, – продолжает Сириус, принимаясь постукивать карандашом по полу, – это не тот гиппогриф. Этот волшебный. Очень гордый и быстрый. И на нём можно кататься, если он позволит.

– Я уверен, что в поэме было то же самое.

– Ты невыносим.

– Спасибо.

Брат звучит самодовольно, и в этом коротком ответе, наконец, проскальзывает частичка настоящего Реджи – саркастичного и вредного, делающего порой специально так, как говорили не делать. Сириус обожает этого внутреннего Регулуса. Жаль только, что выходит наружу он редко.

Несколько мгновений протекают с опустившейся на них тишиной. Сириус зевает, готовый уже пойти спать, когда Регулус спрашивает осторожно:

– А кто эти люди?

Сириус улыбается, прокручивая карандаш в руке. Он ждал этого вопроса.

– Мы.

– Мы улетим на этом гиппогрифе, Сириус?

Голос Регулуса сдавленный и ломкий, вопрос срывается на последнем слове, и Сириус замирает, чувствуя, как начинает болеть где-то внутри, у самого сердца.

– Ты бы полетел со мной?

Проходит мгновение, затем ещё одно. Сердце громыхает внутри как сумасшедшее, но сразу успокаивается, когда с той стороны звучит уверенное:

– Да.

Улыбка Сириуса такая широкая, что начинает болеть лицо. Этот разговор вселяет в него надежду. Эта ночь становится одной из тех, что навсегда отпечатываются в памяти, потому что на утро всё возвращается на свои места.

Возвращается тотальный контроль. Повсюду.

В их комнатах, в их телефонах, в их знакомствах со школьными приятелями. Порой Сириусу кажется, что он чувствует пронзительный взгляд матери даже в своих мыслях, настолько сильно она въелась под кожу. Его от этого воротит. Ему хочется сбежать. Послать всё это сраное великолепие дома Блэков в адово пекло и, наконец, заняться тем, чем хочется. Он мог бы. О, Сириус бы точно выкрутился и без семизначных цифр на счету и высокопарных приемов с фальшивыми любезностями. Он смог бы вытащить их с Регом во что-то другое. Во что-то настоящее.

Но Вальбурга всегда знает, на что давить. В один солнечный весенний день перед выпускным из старшей школы она вызывает Сириуса в свой кабинет, где ставит перед фактом, перечисляя университеты и факультеты, куда уже направлены его документы.

– Ты даже не попыталась спросить, чего хочу я.

На её губах играет слабая снисходительная улыбка, в глазах – арктические льды равнодушия. Голос гладкий и холодный, как дорогой черный шелк её любимого платья. Фирменный похоронный стиль Блэков.

– Какой смысл? Твои желания никогда не совпадали с нашими планами.

– Может, мне насрать на ваши планы?

Всё, чего он добивается – это слегка дрогнувший уголок накрашенных губ в ответ на ругательства, которые она терпеть не может слышать от сыновей. Вальбурга спокойно пожимает плечами и Сириус кожей чувствует, что ничем хорошим для него этот разговор не закончится.

– Конечно, ты можешь отказаться, – вдруг проговаривает она ласковым тоном, и эта фраза оседает на языке кровавым отпечатком отравленной сладости, съешь хоть кусочек, и тебе конец, – правда, в таком случае придётся отозвать Регулуса из музыкальной школы, чтобы он продолжил наше дело. Лишить брата мечты о консерватории ради своих желаний – это в твоем стиле, mon cher. Дерзай.

Сириус видит в её острых глазах триумф ещё до того, как сам понимает, что проиграл. Отвратительное ощущение беспомощности разливается по всему телу, парализуя. Она как змея травит их своим ядом, лишая возможности действовать, думать, дышать.

Музыка – единственное, что родители позволили Регулусу любить. Он весь – в ней. Сириус не может стать причиной, из-за которой у брата отнимут единственное, что делает его счастливым. И мать это прекрасно знает.

Расчетливая хладнокровная тварь. Иногда Сириусу хочется прокричать ей прямо в лицо, спросить, зачем она их родила. Способна ли она любить? Чувствует ли хоть что-то?

Он уходит, не сказав ни слова. Нужно дождаться совершеннолетия Регулуса. Нужно просто набраться терпения и дождаться.

Сириус понимает, что ждать будет гораздо легче, когда знакомится с Джеймсом. Он, конечно, слышал о Поттерах раньше, но представлял их единственного сына как и всех остальных наследников богатых семей, встреченных им раньше. Избалованным высокомерным пижоном.

Джеймс приходит на благотворительный прием высокопоставленных членов города с длинной флягой коньяка в рукаве, и Сириус покорен с первого взгляда. Джеймс начинает с ним разговор с завуалированной фразой оскорбления отвратительно поведшего себя толстосума, и Сириус покорен с первого слова. Весь следующий вечер они проводят только в компании друг друга и этот приём становится лучшим в жизни Блэка. После обмена контактами Сириус узнает, куда Поттер поступает, и среди всех вариантов выбирает тот же университет, удивляя мать неожиданным интересом к этому вопросу.

Джеймс – это глоток свежего прохладного воздуха после удушающей пустыни. С ним можно смеяться, говорить, что думаешь, и находить в ответ понимание и отдачу. За короткое время они сплетаются так тесно, что сердце Сириуса поёт, не знавшее до этого такой свободы в общении. Он начинает задерживаться после пар, приходить позднее, пропадать в переписке и смешных коротких видео, что Поттер шлёт ему по ночам. Со стороны, должно быть, выглядит странно, потому что в один из дней раздраженный Регулус бросает ему, как только они остаются наедине:

– Ты что, влюбился в него?

От неожиданности Сириус может только моргнуть в ответ. Регулус, похудевший и бледный от постоянных репетиций для подготовительных курсов в консерваторию, выглядит как недовольный суповой набор. Плохо выпрямленные сегодня волосы забавно топорщатся сзади.

– Нет, Реджи, мы друзья, – дразнящая улыбка сама появляется на губах, когда Сириус встает, чтобы пересесть ближе к брату и обхватить его за плечи, – ты ревнуешь?

– Не неси чушь.

– Не переживай, малыш, – всё равно продолжает Сириус и тянется погладить его по голове, на что получает шлепок по ладони, – ты всегда будешь моим самым любимым братишкой.

– Я пожалел, что спросил.

Раздраженно фыркнув, Регулус удаляется в сторону репетиционного зала и Сириус пользуется моментом, чтобы улизнуть из дома в место, которое Джеймс обещает ему показать уже давно. Честно говоря, он без понятия, чего ожидать. Все его представления о приютах для животных заканчиваются на том, что это будет помещение с кошками и собаками. Наверное, круто. Сириус не имеет опыта близкого общения с животными – родители не в восторге от грязи, которая неизменно, по их мнению, сопровождает всех питомцев. Хотя это всего лишь отговорка. Они не способны полюбить сыновей, куда там тягаться милым щенкам и котятам.

Остановившись у входа в большое светлое здание на окраине города, Джеймс непривычно мнётся. Кусает губу, хмурится немного, и Сириус непонимающе приподнимает брови.

– Что?

– Я просто хочу предупредить, – медленно начинает Поттер, почесывая затылок, – мой друг работает здесь.

Сириус кивает, ожидая продолжения, которого не следует. В попытке подбодрить, отвечает:

– Это отлично.

– Нет. То есть, да. Но дело не в этом, – Джеймс шумно выдыхает и вываливает все разом немного взволнованным тоном, – в общем, у него шрамы. Много шрамов прямо на лице и было б здорово, если бы ты... Ну, знаешь. Не пялился.

На лице сама собой расплывается умиленная улыбка. Джеймс Поттер и его поводы переживать из-за людей. Очаровательно. В первые разы Сириус мог только подозрительно смотреть на подобные проявления заботы с его стороны, пока не понял, что Джеймс делает это искренне. Так непривычно после того рассадника лицемерия, в котором Блэк вырос.

Показательно подняв руку в жесте клятвы, Сириус кивает.

– Конечно, не буду.

Поначалу он относится к этой просьбе с неким скепсисом. В конце концов, Джеймс в каком-то плане немного более впечатлительный ввиду отсутствия банального насилия в семье. Но, когда вышедший из шумного помещения парень оборачивается к ним лицом и Сириус видит, что имелось в виду, ему хочется поблагодарить Джеймса за предупреждение. Потому что, если бы не раздавшееся эхом в голове голосом Поттера «ну, знаешь, не пялиться», то Блэк бы пялился.

Парень высокий, широкоплечий и достаточно стройный, что совершенно точно входит в типаж Сириуса. Но, начиная с самой шеи, вся его кожа – сплошное лоскутное одеяло. Длинные грубые рубцы пересекают левую щеку в трех местах, немного задевая нос. Рваная отметина у правого виска вызывает желание поблагодарить вселенную или случай за то, что глаз остался целым. Нижнюю губу, наверное, сшивали едва ли не заново, отчего она выглядит немного неровной. Единственное более-менее нетронутое место – лоб и часть правой щеки. Сириус действительно рад, что это, чем бы оно ни было, не задело глаза.

Потому что они волшебные. Едва заглянув в теплые янтарные радужки, Блэк перестает обращать внимание на шрамы. Сириусу, в целом, достаточно часто плевать на внешность людей, к которым у него появляется интерес. Он способен найти прелесть в каждом, потому что знает – внешняя идеальная красота может нести в себе ужасы пострашнее неудачных родинок на лице или шрамов. Насколько прекрасна внешне его мать, настолько же отвратительна внутри. Начищенный и вылизанный фасад огромного дома на площади Гриммо таит в себе тонны детских слёз, жестоких слов и ударов. Вся их семья, жизнь – маскарад.

Блэк легко улыбается, пожимая чужую руку, и не прекращает попыток поймать карий взгляд, глядя, как Ремус неловко пытается отказаться от предложения Джеймса подвезти до дома. О, Сириус бы сам с удовольствием отвез его домой. И зашел бы в гости.

– Ты пялился, – напряженно проговаривает вдруг Поттер значительное время спустя, пока они помогают Фрэнку кормить брошенных месячных щенков из специальных бутылочек, и Сириус поднимает на друга взгляд, – я же просил тебя.

– Я пялился, – подтверждает Сириус кивнув, – но не по той причине, о которой ты думаешь.

Взгляд Джеймса из напряженного становится вопросительным, затем – недоверчивым. Погладив щенку животик, он осторожно укладывает его на одеяло и берет следующего.

– Я не позволю тебе трахнуть своего друга, Сириус.

– Я тоже твой друг!

– Он был первым!

Сириус возмущенно пихает его в колено, на что Джеймс показательно грозит ему пальцем. Блэк фыркает.

– Ладно. Шучу. У него все равно парень есть.

Поттер скептично фыркает, выражая своё недовольство, но, как бы Сириус не приставал к нему, больше ничего не говорит. Они докармливают щенков, помогают милому парню Фрэнку вычесать парочку котов, после чего всё же уходят.

Сириус в восторге. Особенно от щенков. Там был один полностью темный, который недовольно причмокивал и пищал, когда бутылочку приходилось убирать, чтобы дать смеси немного усвоиться. Сириус записал с ним видео, чтобы отправить Регулусу с подписью «ты». В ответ ожидаемо пришел поднятый средний палец. Его милый маленький братишка. Показал бы он хоть разок это маме и Сириус бы взлетел от счастья.

Приходы в приют каждый раз, когда Джеймс предлагает, становятся для Блэка настоящим отдыхом. От неинтересной учебы, давления родительского дома, тяжелых мыслей о своих мечтах, которым пока не суждено сбыться. Регулусу восемнадцать только через несколько месяцев. Нужно просто подождать.

Здесь, в приюте – только забота и поддержка о тех, кого уже предавали. Радостное виляние хвостом для незнакомца, громкое урчание кошачьего моторчика и интересные истории управляющей, которая при первом взгляде кажется излишне строгой, а затем – удивительно душевной женщиной. Минерва разъясняет им основы управления и тонкости организации, и впервые, наверное, с момента поступления, Сириусу интересно об этом слушать. Недостаточно, чтобы захотеть этим заниматься, но все же.

Молчаливый закрытый Ремус постепенно, раз за разом открывается. Начинает говорить чаще, отвечать живее. Перестает отворачиваться при каждой возможности и вскоре Сириус привыкает к шрамам настолько, что почти перестает их замечать. Ремус мило бормочет под нос выученные к экзаменам билеты и отпускает ироничные комментарии об их проделках на парах. Он спокойный и последовательный, что на фоне их с Джеймсом хаотичности ощущается как тихая гавань. Сириусу было бы интересно попробовать на вкус эту кожу и ощутить под ладонями широкие плечи, но лезть к занятому человеку всерьез он не собирается. Поэтому Блэк просто продолжает отпускать двусмысленные намеки и комментарии, наслаждаясь чужим смущением.

Ближе к зиме дом на Гриммо становится мрачнее, чем обычно. Серость с улицы будто бы заливается через окна внутрь, заполоняет каждый уголок холодом и безнадежностью. Сириус замечает краем глаза слоняющуюся по коридорам тонкую фигуру брата, слышит время от времени, как он играет в зале, пытается редкими свободными вечерами напоить его теплым чаем с обещанием, что скоро все кончится. Регулус отводит взгляд и хмурится. Сириус боится думать о том, что это значит.

В один из вечеров родители зовут их обоих для важного разговора. Ничего хорошего это не сулит. Регулус привычно садится справа от него, когда они приходят в большую комнату с раритетными диванчиками, креслами и большим пианино в углу. Обстановка из девятнадцатого века, так раздражающая Сириуса. Как выясняется, из позапрошлого века здесь не только мебель. Дослушав до конца речь матери, он некоторое время не может подобрать слов. Настолько не умещается сказанное в голове, что поначалу Сириус думает, что, наконец, его родители освоили такую вещь, как хорошее чувство юмора. Но на их лицах сохраняется предельная серьезность. Сириус взбешенно вскакивает со своего места.

– Вы что, сошли с ума? В каком веке вы живёте?

– Сядь на место, – цедит Вальбурга, тоже поднявшись со своего любимого кресла с вычурной высокой спинкой, – это взвешенное и адекватное решение.

Сириус игнорирует её слова, только подходя ближе. Времена, когда она могла смотреть на сына сверху-вниз прошли, он вырос. Но давление самого её присутствия все равно накрывает темным покрывалом каждый раз, когда взгляд матери устремляется на него. Волна ярости поднимается внутри, грозясь вылиться словами, за которые потом придется расплачиваться.

– Адекватное? Вы буквально указываете мне, на ком и когда жениться.

– Мы обо всем договорились, Сириус, не закатывай истерик.

Голоса родителей застывшие и равнодушные. Они выглядят совершенно спокойными, будто сейчас не происходит ничего серьезного. Словно ждут, когда он выдохнется, чтобы все равно сделать по своему. Ну нет.

– Да мне плевать, о чем вы там договорились! Это ненормально, – он качает отрицательно головой, смотря то на молчаливого отца, то на мать, – я не стану.

– Станешь.

– Да пошла ты.

Он знает, что произойдет, еще до того, как Вальбурга замахивается. Громкий звук разрывает тишину, щеку опаляет горячей болью, и сразу же после следует второй удар. О, сегодня она особенно зла. Еще бы. Сириус тоже. Ухмыльнувшись в ответ, он перехватывает её снова поднятую ладонь за запястье, чтобы остановить, и видит, как, наконец, поднимается с кресла отец, сжимая в руке свою извечную трость. Сириус помнит, насколько тяжело она может ощущаться, какие следы оставлять. Глава семейства редко присоединяется к супруге в воспитании детей, но каждый такой раз кончается для Сириуса особенно неприятно. Создается впечатление, что эти люди создали семью только для безнаказанного удовлетворения низменных потребностей в унижении других.

– Это ничего не изменит, – цедит Сириус, глядя матери в глаза, – можете бить хоть до реанимации, я все равно не стану это делать.

– Отпусти мать, Сириус.

Он косо улыбается подошедшему отцу и буквально кожей чувствует, насколько напряжен Регулус, все еще застывший позади него. Матушка всегда заставляет его смотреть на эти разборки.

– А когда вы нас отпустите?

– Тебя? – спрашивает Вальбурга, скривив губы, – ты можешь проваливать хоть сейчас, неблагодарный ублюдок. Ты всегда был отвратительным ребенком и вырос позором для семьи.

Сириус смеётся, выпуская её запястье, и отступает на шаг, разводя руки в стороны. Его несёт совершенно неконтролируемо. Все слова, запертые глубоко внутри, стучатся в дверь сознания, готовую вот-вот сорваться с петель.

– Интересно, в кого это я пошёл? Уж не в мразотную ли мамашу?

Ярость, с которой отец начинает приближаться к нему, широко замахнувшись, пугает своей силой, и Сириус судорожно сглатывает, готовясь к самому серьезному, должно быть, наказанию в своей жизни, но тут совершенно неожиданно перед ним выскакивает Регулус с приподнятыми руками. Начинает оттеснять собой назад, в сторону выхода, и Орион слегка сбавляет скорость, все еще сверля старшего сына пугающим взглядом.

– Он уходит, все, пожалуйста, он уходит, не надо.

– Рег...

– Уходи, Сириус.

– И не смей возвращаться в этот дом! – кричит Вальбурга удаляющимся сыновьям, обращаясь к старшему, – ты больше не Блэк!

Сириус игнорирует её, сосредоточившись только на Регулусе. В серых глазах брата не пролившимися слезами застыла паника. Он продолжает судорожно толкать его к выходу и Сириус вцепляется в чужое запястье. Лицо Регулуса ужасно бледное. Его запястье ощущается таким маленьким и худым в пальцах Сириуса.

– Иди со мной.

Голос хрипит и ломается, на улице слышится шум дождя и грозы, который усиливается, когда брат распахивает тяжелую входную дверь. Сердце разбивается с очередным раскатом грома, когда Регулус отрицательно качает головой. Толкнув его в последний раз, брат шепчет «уходи», и закрывает дверь. Сириус, онемев, пялится на цифру двенадцать пару минут, едва чувствуя, как тяжелеет одежда под каплями дождя, после чего отворачивается. Спускается по ступенькам крыльца, смотрит растерянно по сторонам.

Внутри мерзло и пусто. Он не чувствует холода, бездумно вышагивая в неизвестном направлении, и только спустя какое-то время понимает, что с собой нет ничего. Ни телефона, ни кошелька, ни плана, куда ему направиться. Единственное имя, приходящее на ум – Джеймс. Там, где это имя, хорошо. Безопасно. Где он может быть? Где его найти?

Сириус не особо помнит, что делал в следующие пару часов. Отрывками в памяти осталось только ощущение пронизывающего холода и длинных серых улиц. Он не знает, как дошел до знакомой двери. Не помнит, как стучал в неё. Первое осознанное воспоминание – взволнованные янтарные глаза, пытающиеся поймать его взгляд, и теплые пальцы, согревающие запястье.

***

Сириус просыпается с ужасной головной болью. Тяжелая и горячая, она разливается по вискам, грохочет в ушах сильной пульсацией, похожей на глухие удары барабанов. Тело неприятно знобит, зрение размывается по краям и Сириус дезориентировано стонет, понимая, что не может узнать комнату, в которой находится. Тут же следом неподалеку раздается звенящий звук чего-то упавшего, будто чайную ложку бросили в раковину, а затем – приближающиеся шаги. Знакомое лицо появляется в поле зрения и Блэк немного успокаивается. Если Джеймс тут, то все нормально.

– Доброе утро, – осторожно проговаривает Поттер, присев на корточки у просторного дивана, – ты как?

– Не очень, – тихо хрипит Сириус простуженным горлом и снова пытается оглядеться, – это твой дом?

– Родители сняли квартиру поближе к универу. Помнишь, я обещал тебе показать?

Сейчас Блэк может мало что вспомнить, но он все равно кивает. Прикрывает глаза, тяжело сглатывая, и пытается восстановить в памяти прошедший вечер и ночь. Разговор с родителями, испуганный Регулус, путь сквозь дождь, тепло чужих рук и поездка в машине. Все так сумбурно.

Регулус. Он оставил Регулуса.

Эта мысль жалящим прикосновением врезается в сознание и Сириус жмурится, до боли сжав в кулаке собственное запястье. Они не позволят ему вернуться. Он сам не хочет возвращаться. Но и Регулуса никто оттуда не выпустит. Не когда помеха в виде старшего брата, сбивающего с верного пути, убрана. Они насядут на него с удвоенной силой.

– Сириус? – разбивает водоворот мыслей мягкий голос и ему приходится снова открыть глаза, – тебе что-нибудь нужно? Может, хочешь позвонить домой?

Сириус не может контролировать своё уставшее тело, когда с губ срывается короткий злой смех.

– Вряд ли там кто-то обрадуется моему звонку, – искренне взволнованный взгляд Джеймса следит за его лицом и Сириус чувствует, как неотвратимо терпит крушение та стена внутри него, что стояла целой долгие годы. Тихо выдохнув, он проговаривает ломко, – вряд ли у меня остался дом, Джеймс.

Он понимает, что плачет, только когда плечи неконтролируемо дергаются в странном спазме. Лицо начинает болеть от попыток не дать слезам пролиться, но тут Джеймс поднимается, чтобы сесть на край дивана, и притягивает его к себе, позволяя уткнуться лицом в плечо. Он теплый и живой, успокаивающе поглаживающий ладонью по спине, и Сириус просто ломается, крошится на маленькие кусочки, позволяя себе плакать, наверное, впервые в своей жизни. Он всегда был старшим братом, стеной, опорой, за которую можно спрятаться. Никто никогда не был опорой для него.

– Все хорошо, все нормально, – успокаивающе бормочет Джеймс, пока Сириус трясется в его руках, – ты будешь в порядке, я с тобой.

От напряжения и вырывающихся наружу эмоций голова начинает болеть только сильнее и Блэк выдыхается позорно быстро. Он просто продолжает цепляться за Джеймса, словно тот собирается куда-то уходить, наслаждаясь его теплым присутствием и прикосновениями. Так приятно быть не одному.

Только через несколько минут Сириус находит в себе силы отстраниться. Неловкость сковывает все тело и он пытается быстро вытереть влажные щеки, выровнять тяжелое дыхание.

– Прости, – вырывается из него помимо воли и искренность этого извинения будто бы делает все чуточку легче, – я не хотел...мешать тебе.

– Ничему ты не помешал, – тут же отзывается Поттер и встает с дивана, – у тебя жар. Сейчас принесу лекарство, лежи тут.

Таблетки горчат на языке, но Джеймс сразу подсовывает ему теплый сладкий чай, и Сириус осторожно садится, чтобы взять кружку в слабые ладони. Все лицо странно болит. Он протягивает одну руку, чтобы коснуться щеки, но Поттер мягко останавливает его за запястье.

– Не трогай. Там синяки.

– Оу, – фыркает Сириус, вспоминая, – прощальный подарок от maman.

В глазах Джеймса появляется шок, который он безуспешно пытается скрыть, и Сириус проклинает свой длинный язык, не способный остановиться вовремя. Прекрасно, Блэк, давай, расскажи все о своей замечательной семье. Он молча продолжает пить чай, укутавшись в плед, и только сейчас замечает, что одет во что-то странное. В памяти всплывает тесная каморка и копающийся в шкафу Ремус.

– Я напугал Ремуса, да?

– Не думаю, – пожимает плечами Поттер, и, увидев скептичный взгляд Сириуса, продолжает, – честно, он в норме. Я ему написал, что ты в порядке. Ремуса трудно удивить.

Блэк фыркает в кружку, понемногу успокаиваясь. Тело постепенно наливается тяжестью, склоняет в сонливость. Он без понятия, что будет делать дальше. Впервые за несколько лет ему настолько отвратительно в собственном теле. Перед глазами всё ещё стоит искаженное в ярости лицо отца, его широкий замах, решительные движения. Как сильно он бы избил его в этот раз, если бы не Регулус, впервые вмешавшийся в процесс?

Регулус. Зачем он только влез теперь, когда Сириуса больше нет рядом, чтобы отвлечь чужую злость на себя? Почему не остался в стороне, как делал всегда? От тревоги в груди начинает расползаться тягучая боль.

– Мой брат, – вздыхает Сириус и поднимает горячие воспаленные глаза, ища взгляд Джеймса, – пожалуйста, напиши ему. Я...я дам тебе адрес. У него закрытый профиль, но он узнает тебя. Пожалуйста.

Лицо Джеймса искажается в странном выражении, но глаза его всё такие же теплые, когда он кивает, касаясь руки Блэка в успокаивающем жесте.

– Хорошо.

Сириус едва выуживает из головы один из аккаунтов, что они тайком от родителей создали, чтобы иметь возможность нормально общаться, заходя в них пару раз в неделю. Приходилось каждый раз загружать приложение по новой, а затем удалять. Остается надеяться, что Регулусу удастся зайти туда в ближайшее время.

– Итак, – вдруг решительно проговаривает Джеймс после того, как написал на нужный адрес и показал это Блэку, – для начала, тебе нужно прийти в себя. Будем думать обо всем, когда тебе станет легче, хорошо? Нужно поспать.

Он забирает из чужой слабеющей хватки опустевшую чашку и принимается поправлять плед, чтобы натянуть его повыше. Взъерошенные темные волосы, блеснувшие в свете лампы очки, растянутая домашняя кофта с забавным принтом какого-то животного. Едва различимые тени под темными глазами. Поттер выглядит так, будто не спал всю ночь. Чувствуя, как потряхивает неприятно в ознобе все тело, Сириус медленно сползает обратно на подушку и ловит Джеймса за руку, чтобы проговорить сипло:

– Спасибо, Джейми.

Поттер улыбается мягко, положив свободную ладонь Сириусу на лоб. Гладит затем по волосам успокаивающе, приятно.

– Ну, ты же половина души моей, помнишь?

– Да, я выйду за тебя, Поттер, и рожу тебе детей.

Джеймс тихо смеется, продолжая мягко касаться пальцами его головы, и от этого боль в ней как будто действительно уменьшается. Сириус позволяет себе прикрыть глаза, чтобы лучше прочувствовать это новое ощущение чужой неприкрытой и искренней заботы. Он не замечает, как плавно погружается в сон.