Регулус не любит людей. С самого своего детства он уясняет, что люди – это источники холода, нотаций, презрительных взглядов и фальшивых улыбок. Единственное исключение – теплые руки брата, поглаживающие его по волосам после наказаний. Знакомый с рождения голос, рассказывающий интересные истории. Звонкий смех, дерзкий взгляд, пылающее жизнью присутствие, стоит ему только войти в комнату.

Все свое детство Регулус смотрит на Сириуса как на единственного родного человека в этом огромном доме. Уже потом, повзрослев, он поймет, что брат пытался тащить на себе всё то, что должны были делать родители. Заботу, поддержку, защиту. Многовато для мальчика на полтора года старше. Возможно, будь Регулус совсем один, не ощущай этой опоры, он бы пытался противостоять родителям сам. Возможно, угас бы окончательно, впитав в себя их взгляды и решения безукоризненно, не задавая вопросов и ни в чем не сомневаясь. Никто не знает, что могло бы произойти, каким бы он вырос, не будь Сириуса.

Но брат всегда рядом, поэтому пятилетний Регулус с удовольствием прячется вместе с ним под одеялом, чтобы послушать страшную историю. Бежит к нему, когда больно бьется локтем об угол или, запнувшись, падает с последней ступеньки старомодной витой лестницы их дома. Прячет слезы обиды на плече после очередного выговора матери и неуклюже пытается помочь после наказаний. Он воспринимает брата самым лучшим человеком на земле своим по-детски простым сознанием, но совсем скоро Сириус начинает раздражать до сжатых кулаков и белых мушек под закрытыми веками.

Взрослея, Регулус начинает понимать, что именно делает брат – целенаправленно выводит родителей из себя по одному ему ведомым причинам. Громкий голос, нахальная улыбка и выходки, за которыми всегда следует то, от чего внутренности Регулуса выворачивает от неспособности хоть как-то помочь. Чем старше они становятся, тем сильнее, масштабнее и изощреннее Сириус треплет матери нервы. По одному только выражению чужого лица Регулус может сказать, что этот придурок опять задумал какую-то пакость.

Неряшливый вид с выпущенной рубашкой и расстегнутыми пуговицами, разрисованные в спальне стены, украденная бутылка вина из подвала. Запах сигарет, отданный за старую кожаную куртку дорогой костюм, пошитый на заказ, и вечные пререкания. Однажды Сириус возвращается домой с непонятно где и как проколотой правой мочкой и сережкой в форме черепа в ней. Порванное ухо от той силы, с которой эта серьга была вырвана, заживало несколько месяцев. Если знать, что там была рана, и хорошенько присмотреться, можно увидеть тонкий шрам. Регулус никогда не присматривается, зная, что вместе с видом тонкой неровной полоски на бледной коже к нему придут и воспоминания того вечера.

Сириус словно поставил целью всей жизни выводить родителей из себя, методично, раз за разом, прекрасно понимая, что за этим последует, и Регулусу порой хочется стукнуть его по голове, чтобы он перестал. Чтобы просто стал нормальным, обычным, чтобы не нарывался и не провоцировал их на все большую жестокость. Бога ради, да не обязательно и впрямь слушать их и делать все, как говорят. Можно просто притворяться. Но Сириус притворяться не будет.

Вальбурга приказывает младшему сыну присутствовать при каждом наказании старшего лет с шести. Однажды, не выдержав, Регулус убегает в свою комнату. Сириусу достается больше положенного, пока он не возвращается обратно. В тот день Регулус плачет перед матерью в первый и последний раз, позволяя слезам стекать по щекам без единого всхлипа. Maman не любит громких и раздражающих звуков, это он уяснил давно.

Потом, когда разъяренные крики стихли, а их отпустили по комнатам, Сириус пытается его успокоить. Улыбается своей обычной широкой улыбкой, тянется чуть трясущимися руками обнять. Регулус уклоняется и открывает аптечку. Сердце колотится в груди как сумасшедшее, но он уже неплохо поднаторел в том, чтобы скрывать подобное.

– Реджи, не дуйся.

В ответ раздается молчание. Регулусу одиннадцать, но он уже знает, что делать. Уходит на кухню, чтобы достать пакет со льдом из морозильника и завернуть в полотенце. Возившийся на кухне Кричер провожает его взглядом, но ничего не говорит. У них негласный молчаливый нейтралитет, но Регулус все равно в курсе, что Кричер докладывает матери каждый их шаг. Если их не прервут через пару секунд, то это Вальбурга позволяет одному сыну позаботиться о втором. Когда он возвращается, Сириус сидит на краю ванной и следит за ним серыми глазами. Голос его тихий, улыбка трещит по швам от недавно пережитой боли.

– Слушай, я не знал, что она заставит тебя вернуться, ладно?

Регулус прикладывает завернутый в ткань лед к нужному месту и брат понятливо придерживает его ладонью. Затем – специальная мазь. Он копается в глубоком нутре аптечки в её поисках, спрятав покрасневшие глаза за упавшими на лоб отросшими кудрями. Скоро мама снова поведет его стричься. Сириусу с гладкими ровными волосами повезло больше. Молчание опускается на них возрастающим напряжением. В ушах все еще раздаются отвратительные звуки ударов и рваное чужое дыхание. Собственная беспомощность разливается по телу тягучим свинцом. Он чувствует усталость, хотя это не ему сейчас нужно смазывать кожу от синяков и кормить обезболивающим. Регулуса вообще наказывают гораздо меньше. Регулус послушный. Безвольный. Слабый.

Брат пытается поймать его взгляд, чуть склонившись пониже. Регулус сжимает губы сильнее, чувствуя, как от этого сводит челюсть. Голос Сириуса расстроенный, когда он все же произносит:

– Поговори со мной.

– Какой в этом смысл, – огрызается Регулус, достав, наконец, тюбик, – ты что, теперь перестанешь вести себя как придурок?

– Ауч, Реджи, и где ты успел набраться таких слов?

Замерев с открытым тюбиком мази в руке, Регулус смотрит прямиком в знакомые светлые глаза. Внутри дрожит и скулит что-то маленькое, словно в груди поселился дикий лесной детеныш, не дождавшийся ночью возвращения матери в их безопасную норку. Ему хочется плакать. Хочется кричать. Хочется схватить Сириуса за плечи и сильно потрясти. Сделать хоть что-то, что поможет прекратить это. Будь Сириус хоть немного тише, чуточку спокойнее и покладистее, ничего из этого бы не происходило.

В свинцово потяжелевшем взгляде брата виден ответ – нет, ничего не поможет. А, значит, Регулусу раз за разом придется стоять и смотреть. Снова и снова. Разлепив побледневшие губы, он отвечает тихо:

– Не смешно.

Улыбка Сириуса тает, сменяясь усталым вздохом, но он хотя бы затыкается. Регулус помогает ему убрать аптечку на место и хвостиком следует за ним до комнаты, наблюдая с порога, как брат осторожно укладывается на кровать. Внутри все в стиле Сириуса – хаос разбросанных вещей и книг, прислоненная к полке круглая музыкальная пластинка, ярко-красный шарф, накинутый на дверь. Стоит Кричеру убраться, Сириус специально раскидывает все заново. Регулусу нравится эта комната. Она единственная в доме похожа на жилую.

Взглянув на него, Сириус вдруг вытягивает одну руку в приглашающем жесте, похлопывает по месту рядом с собой. Регулус хмуро продолжает стоять на месте, опустив руки по швам. Ему уже не пять, чтобы бежать по первому зову к брату в постель.

– Я расскажу тебе, что увидел в тех гаражах.

Чужой голос вкрадчивый, со спрятанной на глубине тихой улыбкой. Это глупо. Сириус получил наказание за то, что сбежал и где был, но внутри Регулуса всё равно поднимается любопытство. Он всматривается в темноту коридора, оглянувшись, и чувствует себя трусливым кроликом с бешено колотящимся внутри грудной клетки сердцем. Если их застукают, будет плохо, а Сириус явно не в том состоянии, чтобы стерпеть наказание сверху к уже полученным. Отлежаться в удобной кровати для него будет лучше, чем в темной холодной каморке, в которой их могут запирать на разное время в зависимости от проступка.

– Она не придет.

Тихий голос брата настигает, будто он способен прочитать мысли, и Регулус снова смотрит на него. Ободряющая улыбка, очередной подбадривающий жест. Сириус не испугался сбежать из дома, чтобы побывать в новом месте, зная, что из этого выйдет, а Регулус боится даже слушать об этом. Звучит совсем жалко и стыдно, но он все равно спрашивает в ответ:

– Откуда ты знаешь?

– Паучиха напиталась чужой энергией, – фыркает брат, – пошла переваривать.

Регулус тут же хмурится, шикая на него, и проходит внутрь, чтобы никто не услышал, реши Сириус сказать ещё какую-нибудь гадость. Закрывает тихо за собой дверь и ложится рядом, раздраженно отталкивая чужую ладонь, тут же протянувшуюся к кудряшкам.

Рассказ Сириуса полон подробностей. Кучки грязных мужиков-работяг, скрипучие крыши, хлопки старых моторов. Запахи самокруток, черные от велосипедной смазки пальцы, первый опробованный самогон, что ужасно жжет горло. Вымотанный Сириус засыпает на полуслове несколько минут спустя. Регулус осторожно накрывает его валяющимся на полу пледом и уходит.

В комнате младшего Блэка безукоризненный порядок.

Идеально заправленная кровать с темным покрывалом, ровные ряды книг, стоящий у окна пюпитр с закрытой нотной тетрадью. Виднеется среди листов заботливо вложенная белая закладка, и Регулус подходит ближе. Берёт тетрадь в руки, раскрывает, всматривается в ряды нот, что сам старательно выписывал несколько недель назад. Пальцы проходятся по черным знакам на белизне листа. Едва-едва чувствуются подушечками неровности чернил. Регулус прикрывает глаза, медленно выдохнув, и представляет нужные комбинации. Вспоминает вес инструмента в руках, его тяжесть и гладкое дерево, чувствуя, как это наполняет его спокойствием. Безмятежностью.

Спустя полторы недели, когда за ужином опять разгорается спор, Регулус опускает взгляд в тарелку и снова представляет эту картинку. Он один в тишине своей комнаты. В его руках пронзительно поет скрипка. Она его понимает, слушает. Она способна передать все, что Регулус пожелает. Только тишина и их со скрипкой дуэт. Никаких громких голосов. Никаких звуков разбитой посуды. Ничего.

С того дня он начинает делать так постоянно, и это действительно помогает. Сосредотачиваться на мысленном звучании инструмента в своей голове гораздо приятнее, чем на голосе матери. Порой Регулус не замечает, как начинает проваливаться в это даже в разговоре с Сириусом.

Он тренируется усерднее, больше. В пятнадцать осторожно просит записать его дополнительно на курсы фортепиано, через год – на виолончель. Родители не против – maman находит это увлечение достаточно подобающим для юноши из такой семьи. Порой, когда отец или мать заходят на пару минут в репетиционный зал, Регулус старается еще лучше, изо всех сил. Короткие одобряющие улыбки становятся для него той самой драгоценной влагой родительской любви для ростка, выросшего в пустыне. Быть может, ему просто нужно стараться еще больше, чтобы они полюбили его сильнее.

Регулус все ещё прилежно учится в обычной школе, но всегда с нетерпением ждет конца занятий, чтобы заняться музыкой. В ней столько эмоций, сколько он никогда не видел в своей жизни. Столько чувств. Радость, горе, тоска, печаль, любовь.

Ему приятно в одиночестве доводить до идеала те или иные партии. Прятаться ото всех в своем укромном уголке, где никто не станет кричать и заставлять делать то, чего делать не хочется. Родители обещают ему консерваторию и выступления на многолюдных приемах, на которые они так часто ходят. Ему прочат хорошую учебу и будущие успехи. Учителя и репетиторы одобрительно кивают, бормоча что-то о большем усердии, и Регулус впервые в жизни начинает чувствовать что-то, похожее на надежду.

Быть может, он сможет заниматься любимым делом. Стать кем-то, а не безликой тенью человека подле матери. Быть может, родители будут гордиться им. Они всегда ждали от сыновей достижений и послушания, и Регулус готов дать им это. Быть может, тогда они переключатся с Сириуса на него, и эти ужасные моменты наказаний и криков прекратятся. Спустя столько лет Регулус, наконец, поможет брату, защитит его, станет тем, кто принимает удар пристального внимания на себя.

Сириус живет мечтами об их побеге из дома. Регулус живет мечтой этот дом сохранить.

Все мечты рушатся в вечер, когда их обоих вызывают в гостиную для разговора. Повышенные тона, звуки ударов, громыхающий дождь за окном. Взбешенный взгляд отца пугает Регулуса так сильно, что тело действует само в стремлении оградить брата от боли. Он помнит, чем кончилась предыдущая подобная стычка полтора года назад. Трещиной в руке и ушибленными ребрами, и тогда отец был не настолько зол. Сейчас же все, чего Регулус хочет – это убрать Сириуса подальше из этого дома.

Дверь с тяжелым ударом закрывается, отрезая шум грозы. Перед глазами Регулуса продолжает стоять картинка дезориентированного Сириуса, оставшегося на пороге с той стороны.

“Иди со мной”

Если бы он только мог. В груди смерзается клубок из шока, страха и осточертевшего онемения. Его начинает слабо потряхивать, холод проникает куда-то внутрь. Хочется распахнуть дверь, догнать, затащить брата обратно. Укутать во что-то теплое, помочь, успокоить. Но он не может. Только не в этом доме и не с этими людьми. Здесь нет тепла, только холод и острые углы. Регулус научился бродить среди них, уворачиваясь и прячась. Сириус же всегда со скоростью и грацией поезда врезался и шел напролом, получая в ответ боль.

Регулус ненавидит это. Ненавидит свою слабость, этот дом и самого себя. Почему они не могут быть нормальной семьей? Хоть в какой-то из существующих вселенных это могло бы случиться? Где-то далеко, в другом измерении или далекой галактике бескрайнего космоса у них были бы легкие ужины, подбадривающие улыбки, беззлобный смех и теплые объятия. Но не здесь. Никогда – здесь.

Тут все, чего он хочет – это долгожданного одиночества и пустоты. В пустоте нет боли, вины и страха. Там ему не нужно быстро и судорожно запихивать внутрь рвущиеся наружу слезы и отчаяние. В пустоте блаженное ничего. То, что нужно.

– Я не одобряю твоего вмешательства, Регулус, – раздается позади знакомый строгий голос, и Регулус инстинктивно вздрагивает, – но на этот раз я прощаю тебя. Это давно нужно было сделать.

Он заставляет себя обернуться к ней лицом. В тонких женственных чертах нет ни малейшего сожаления. Только отточенный годами холод и презрение. Регулус сглатывает, понимая, что нужно ответить. На каждое прощение от родителей положена благодарность, а он – благодарный и хороший сын. Сильно сжать ладони в кулаки, выдавить бесстрастным тоном:

– Благодарю, maman.

– Можешь идти, – взмах руки, словно она отпускает прочь слугу или сторожевого пса, – нам с твоим отцом многое нужно обсудить.

Регулус кивает и медленно направляется в сторону комнаты. Ноги едва слушаются, он ощущает тело неповоротливым и деревянным. Тихий коридор без зажженного света темный и мрачный. Продолжающаяся гроза шумит и бушует за стенами дома. Сириус прямо сейчас там без зонта, верхней одежды или хотя бы телефона. Беззвучно выдохнув, Регулус закрывает лицо ладонями, сдерживая сильное желание сжать пальцы, оставить красные полосы на щеках, потянуть больно волосы. Сделать хоть что-то, что заглушит ревущее внутри чувство вины и беспомощности. Он не может ничего сделать или изменить. Никогда не мог.

Есть ли у Сириуса место, куда он может пойти? Остается надеяться, что Поттер, с которым брат не расставался последние несколько месяцев, поможет ему. Что не прогонит и позволит хотя бы переночевать. А потом…Потом, может быть, они смогут связаться.

Проходя мимо закрытой двери знакомой комнаты, Регулус останавливается. Сглатывает, поворачивая ручку, и темное нутро помещения раскрывается перед ним. Он не зажигает света. Проходит по темной комнате, угадывая очертания разбросанного тут и там хлама. Можно ли будет собрать самые любимые вещи Сириуса и отдать их ему? Позволят ли родители? Что-то подсказывает Регулусу, что нет, но он может хотя бы попытаться, спросить.

Молния на мгновение освещает комнату с незакрытыми шторами. Регулус проходит к кровати. Присев у изголовья, дотягивается до нужного места и чувствует кончиками пальцев уголок блокнота. Потрепанный и старый, он хранит все рисунки, которые Сириус рисовал для него. Некоторые листы вырваны и прикреплены скрепками, другие немного мятые по краям. Годы их совместных посиделок в темноте ночи тайком от родителей.

Оглянувшись, Регулус прислушивается, и, не различив ничьих шагов, быстро суёт блокнот под домашнюю кофту. Прячет затем его в своей комнате, положив глубоко посреди других книг, и не спит всю ночь, проверяя телефон на наличие сообщений. Ничего не приходит. Регулус с сожалением удаляет приложение на случай, если мать вздумает с самого утра проверить его телефон.

На завтрак никто не выходит, чтобы присоединиться к нему, и Регулус в одиночестве выпивает чай, оставляя французские тосты нетронутыми. К моменту, когда водитель подъезжает, чтобы отвезти его на учебу, в доме все также тихо. Ни голоса матери из кабинета, ни шагов отца в коридоре. Регулус не знает, хороший это знак или плохой.

Весь следующий день проходит словно во сне. Регулус автоматически совершает привычный алгоритм действий: учеба, курсы, репетиции. На обеде он заторможенно гоняет еду по тарелке, не съев ни ложки. Перед началом подготовительных к консерватории курсов садится на самый дальний стул в коридоре, чувствуя, как к горлу поднимается волнами тошнота. Головная боль стучит в висках с самой ночи. Беспокойство будто съедает изнутри. За весь день он едва сказал хотя бы пару слов. Некому и незачем. Скорее бы просто оказаться подальше от всех.

– Привет, – раздается вдруг рядом мягкий приятный голос, – ты очень неважно выглядишь, дорогой. Все в порядке?

Регулус моргает, поднимая тяжелый взгляд от пола. Голубые глаза Пандоры смотрят обеспокоенно. Она присаживается осторожно на край соседнего стула, заправляя за уши пряди белых волос. От её ярко-розовой кофты рябит в глазах.

Пандора специализируется на флейте и ксилофоне. Не самые классические инструменты, но ей позволили учиться с условием, что дополнительно она укажет что-то более традиционное. Их встреча случилась за пределами здания несколько месяцев назад – Регулус заметил бродящую в саду при консерватории девушку и подумал, что, быть может, она заблудилась. Пандора тогда показала ему толстых зеленых гусениц, деловито поедающих большие листья кустарника, и поделилась предположениями, какие бабочки могут из них получиться. Блэк был, мягко говоря, впечатлен той непосредственностью,с которой она на следующий день назвала их друзьями по гусеницам.

– В порядке, – бормочет Регулус, потирая уставшие веки, – просто плохо спал.

– Очень жаль, – тянет Пандора и нежно касается его руки своей изящной маленькой ладонью, она спросила разрешение на прикосновения уже давно и Регулус, не привыкший, что его вообще о таком могут спросить, дал свое согласие и не пожалел об этом еще ни разу, – а мне снился очень запутанный сон про диких кошек. Хочешь, расскажу?

Слабая улыбка против воли появляется на бледных губах. Истории Пандоры всегда странные, но интересные, наполненные выдуманными мирами и существами. В этом она совсем немного напоминает Сириуса. До начала занятий еще есть время, он приехал слишком рано, решив не заезжать домой после школы. Регулус планировал продолжать вариться в собственных мыслях, но и отказываться от предложения получше не будет.

– Звучит интересно.

Пандора воодушевленно кивает и принимается рассказывать что-то о полосатых кошках с крыльями стрекоз и хвостами скорпионов. Регулус позволяет ей утянуть одну из своих ладоней, и она принимается играться с чужими пальцами, сгибая и разгибая их как игрушку-антистресс. Мягкие прикосновения приятные, отвлекающие. Сириус бы сейчас закатил скандал, увидев эту картину – руки брата Регулус часто отпихивает от себя, не давая притянуть ближе.

…или отпихивал. Непонятно, когда они теперь встретятся и встретятся ли вообще. От этой мысли горечь снова подступает к горлу, и Регулус мягко сжимает ладонь Пандоры в ответ, вслушиваясь в её щебечущий голос. В груди все еще тяжело и пусто, но от ощущения светлого, не отягчающего присутствия человека рядом становится немного легче. Он теряет нить истории позорно быстро, но Пандоре это неважно – она просто рассказывает, время от времени ловя его взгляд своим, и ближе к началу занятий тянет в сторону кабинета.

Музыка помогает отвлечься, но вечером неизбежно придется возвращаться домой. Пандора мимолетно касается губами его щеки на прощание, и, проводив её удаляющуюся фигуру взглядом, Регулус заходит в неприметный угол между зданиями и достает телефон. До приезда водителя есть немного времени проверить.

Приложение оповещает о новом сообщении от неизвестного пользователя. Сердце Регулуса делает кульбит, подскакивая внутри грудной клетки, пока он открывает его.

“Привет, Регулус! Это Джеймс Поттер, друг твоего брата. Вчера ночью я забрал Сириуса к себе и он пробудет у меня столько, сколько понадобится. Не переживай, я позабочусь о нём. Я думаю, Сириус приболел немного от дождя, но совсем скоро он будет в порядке. Дай знать, если тебе понадобится помощь, хорошо?”

Натянутая все эти часы резинка волнения и боли, наконец, расслабляется. Регулус выдыхает, уткнувшись лбом в экран телефона, и несколько секунд просто дышит, чувствуя легкое головокружение.

Все в порядке. Все нормально. О нем позаботились. С этим знанием возвращаться домой немного легче. Сидя на пассажирском месте сзади, Регулус лениво провожает взглядом проплывающий за окном промозглый город. Теперь, когда он знает, что с Сириусом все в порядке, размышлять о случившемся проще. Регулус медленно приходит к пониманию, что рано или поздно это бы неизбежно произошло. Сириус подводил себя к подобному уходу из дома очень давно. Регулус видел в глазах брата уверенность, что он пойдет вместе с ним. Что они уйдут вместе как главные герои сложной истории с хорошим концом. Представить Сириуса вдали от этого дома и правил легко – возможности обретенной свободы и пробивной характер помогут ему. Люди всегда покупались на его шарм и способность найти нужную тему для разговора с любым человеком.

Но кто Регулус без всего, что дают ему родители? Незаметный силуэт, лишенный музыки и души. Недостойный ни материнской любви, ни её же ненависти. Серый эпизодический персонаж, что появляется в книге только чтобы оттенить достоинства главного героя. Такого, как Сириус, волевого и смелого.

Дом выглядит таким же огромным и темным, возвышаясь монолитом посреди серости улицы. Лестница все так же скрипит на третьей ступеньке. Регулус проходит мимо комнаты Сириуса к своей, бросая в её сторону мимолетный взгляд, и резко останавливается. Протягивает ладонь, чтобы распахнуть дверь шире, и некоторое время просто смотрит, не в состоянии поверить.

Никаких рисунков на стене, красного шарфа и круглой пластинки. Никаких разбросанных тут и там альбомных листов с карандашами. На идеально заправленной кровати темное покрывало. Стул аккуратно подвинут ко столу. Стерильно чисто, аккуратно.

Резким шагом подойдя к шкафу, Регулус открывает его, чтобы увидеть абсолютно пустые полки. Ни старой кожаной куртки, ни футболок со срезанными рукавами, ни кучи резинок для волос. Ничего. Даже тех редких книг, на которых Сириус смог сконцентрировать свое внимание, нет. Будто брата тут и не было никогда.

С силой захлопнув створки шкафа, Регулус быстро вылетает из комнаты. Едва ли не скатывается по лестнице обратно, чудом не споткнувшись на ступенях, и, по привычке коротко постучав и не дождавшись разрешения войти, проходит в кабинет матери.

– Что случилось со спальней Сириуса?

Вальбурга, перебиравшая на столе документы, поднимает на сына взгляд, и Регулус тут же привычно сжимается, заставляя себя выровнять дыхание и выражение лица. Злоба, начавшая кипеть внутри от вида пустой обезличенной комнаты, чуть притухает внутри от осознания того, каким тоном он заговорил с матерью. Оглядев его темными пронзительными глазами, она отвечает ровно:

– Теперь это гостевая комната.

– Но, – Регулус запинается, не в силах поверить в то, с какой скоростью любое присутствие Сириуса в этом доме было стерто, – а как же все его вещи?

Она раздраженно откладывает документы, полностью сосредотачивая свое внимание на сыне. Элегантно уложенные волосы обрамляют красивое, будто и не задетое прошедшими годами лицо. Ни единой морщинки. Как у человека, что никогда не улыбается.

– Какое тебе дело до его вещей, Регулус? Их больше нет, как у тебя больше нет брата.

Эти слова бьют в уязвимое место мальчика, знавшего утешение и заботу только от тех рук, что ему сейчас велят забыть. Регулус хмурится, не в состоянии понять, как она может говорить подобное. Да, Сириус порой мог быть невыносимым, но не может же она всерьез вот так вышвырнуть его из своей жизни? Словно бесполезную ненужную вещь во время генеральной уборки, чтобы она не занимала больше места в кладовке.

– Ты не можешь ожидать, что я забуду о нём, мам, – тихо и растерянно, – он же твой сын…

– Подойди.

Ровный голос спокоен, но Регулус этим не обманывается. Напряжение тут же сковывает плечи, но он все равно делает шаг ближе, к самому краю стола. Вальбурга поднимается с кресла, чтобы подойти к сыну, и Регулус сжимает челюсть сильнее, готовясь к чему угодно. Отводит взгляд в сторону, прячет сжатые в кулаки ладони за спину, потому что руки – самое ценное, что сейчас в нем есть. Нужно их беречь.

Она поднимает обе ладони к его лицу, и Регулусу стоит огромных усилий не шарахнуться назад. Движение Вальбурги медленное, таким не выйдет сделать хоть какой-то, даже самый слабый удар, но он все равно ожидает боли. Руки матери обхватывают его лицо плавным жестом, приподнимают подбородок, явно желая, чтобы Регулус поднял взгляд. Не сжимают, не давят, просто касаются кожи, и это, наверное, первое за долгие годы прикосновение от нее, не несущее своей целью наказание. Темный взгляд Вальбурги прямой и тяжелый. Голос твердый и тихий.

– Ты наша надежда, Регулус. Теперь ты единственный наш сын. Не подведи нас. Ты всегда был хорошим послушным мальчиком, просто оставайся таким же.

Она говорит своим обычным тоном, прохладным и властным, но от того, что именно звучит, внутри Регулуса поднимается странное новое чувство. Оно колючими боками царапает ребра, разрастаясь и разрастаясь внутри.

Родители считают его своей надеждой. Мама назвала его хорошим.

Регулус смотрит на неё, не в силах отвести взгляд. Ощущает прикосновения рук, осознавая, что они могут быть мягкими и нежными, если Регулус будет стараться достаточно. Если не подведёт её. Следующий вопрос добивает контрольным:

– Ты же не хочешь меня расстроить?

Регулус отрицательно качает головой, даже не задумываясь над ответом.

– Нет. Конечно, нет.

– Хорошо, – Вальбурга опускает руки и снова проходит к креслу, устраиваясь в нем, – мы с отцом решили позволить тебе продолжить учебу в консерватории. Теперь твое нахождение там зависит только от тебя, Регулус. От твоих действий.

Строгий тон возвращается, и Регулус кивает, склонив голову. Он понимает, на что она намекает.

– Да, maman.

– Веди себя правильно. И не смей искать с ним встречи. Если он сам тебя найдет, не говори с ним.

То, как она даже не проговаривает имя сына, звучит жестоко, но Регулус кивает в ответ, и мать отпускает его жестом, снова возвращаясь к документам. Он возвращается в комнату медленным шагом, минуя распахнутую дверь спальни, где раньше жил брат. Теперь там все равно нет ничего от Сириуса.

С этого дня все надежды Регулуса – его же ответственность. Ему просто нужно продолжать учиться. Быть родительской опорой. Любить их, и когда-нибудь они полюбят его в ответ достаточно, чтобы показать это.

А Сириус… Быть может, Регулус ему не нужен так, как раньше. Или не был нужен никогда. Регулус всегда был для него младшим братом, которого нужно защищать и оберегать. Обузой, лишней тяжестью. Теперь, вне этого дома Сириус сможет раскрыться, полностью стать собой без балласта в виде Регулуса за спиной. Главное, чтобы у него все было хорошо. А Регулусу достаточно музыки. Должно быть достаточно.

В его комнате как всегда серо и тускло. Регулус рассеянно поправляет лежащие на столе тетради, снимает пиджак и ловит свое отражение в зеркале. Выпрямленные волосы пошли волнами от влаги, под глазами углубились синяки от бессонной ночи. Он устало выдыхает, отворачиваясь. Подходит к заставленному книжному шкафу и, бросив взгляд на закрытую дверь, достает забранный вчера блокнот. Страницы шуршат под пальцами.

Кентавры, совы в доспехах, разноцветные жирафы и забавные зверьки, похожие на утконосов. Большие деревья, мрачный готический замок, силуэты бредущих куда-то людей. Наткнувшись на рисунок гиппогрифа, Регулус долго смотрит на него. Вспоминает тот вечер.

– Мы улетим на этом гиппогрифе, Сириус?

– Ты бы полетел со мной?

– Да.

В груди болезненным комком собирается жгучая смесь эмоций. Проследив пальцем два силуэта на рисунке, Регулус шепчет тихо:

– Прости, Сириус. Похоже, ты полетишь один.