В первый день отвратительнее всего. Мысли в его голове вяло текущие и замедленные, реакции немного заторможенные. Какой-то далекой частью сознания Ремус понимает, что дело, скорее всего, в банальном шоке от так круто перевернувшейся жизни с приступом впридачу, но разбираться в этом всерьёз в первые сутки после всего ему не хочется. Он только отмечает нахождение рядом Лили и Сириуса, помнит смутно их с Блэком разговор и собственную невозможность заснуть несмотря на аномально дикую усталость внутри. Организм отказывается погружаться хотя бы в дрему, поэтому большую часть времени Ремус просто лежит с закрытыми глазами. Ни слёзы, ни какие-либо другие нормальные эмоции просто не приходят.

На следующий день легче. Люпин выходит с утра помочь Лили с завтраком, застилает постель, в которой валялся вчера, и думает о возвращении на работу. Ему нужно подготовить защиту выпускной работы, забрать свои вещи и решить, как жить дальше. Думать о практических вещах, требующих решения, легче, чем погружаться в себя и ковыряться в чувствах. Ремус привычно выстраивает в голове список дел, напротив которых ему необходимо проставить галочки в вечном стремлении упорядочить в жизни хоть что-то. Контролировать хоть какую-то часть окружающей действительности.

Мысль о Лиаме, которую он с опаской пытается распробовать внутри себя, отдается внутри противоречивыми чувствами. С одной стороны, застарелой болью ощущается осознание, что все годы, проведенные рядом, все выстроенные мостики и куча воспоминаний потеряны. Они остались за спиной в квартире, из которой Люпин так спешно убегал. Они вытесняются другими воспоминаниями, неприятными и мрачными, с налетом тревоги и страха. Остаются ощущением чужой руки на шее и жестокими словами.

С другой же стороны поджидает тотальное облегчение от решения больше с Лиамом не пересекаться. Никогда. Это как вынуть занозу, что сидела в теле долгое время. Как шагнуть в поезд без обратного билета на ту же станцию. Чем дальше удаляешься от перрона, тем становится легче.

С каждым днем дышать получается все свободнее. Ремус переписывается с Джеймсом и Сириусом, полностью игнорируя растущее количество непрочитанных сообщений рядом с контактом Лиама, и смотрит, как постепенно тускнеют темные следы на собственной коже. Сейчас они уже желтоватые, почти сошедшие. Вот бы и воспоминания тускнели с такой же скоростью.

Так проходит несколько дней. Завтра возвращаться на работу. Он так и не смог поговорить о произошедшем с Лили, пусть та невзначай и предлагала ему начать этот разговор пару раз. Ремус просто не смог. Поэтому их дни в небольшой уютной квартире наполняются совместной готовкой и просмотром старых фильмов. Он благодарен, что никто из друзей не принимается напирать и выводить его на разговор о том вечере.

– Как ты понимаешь, что тебе нравится кто-то? – раздается вдруг сбоку тихим голосом, – в смысле, романтически.

Лили сидит рядом, обхватив руками большого плюшевого льва, которого Джеймс когда-то выиграл для нее на ярмарке. День постепенно движется к вечеру, между ними на разложенном диване стоит миска с чипсами и большая бутылка газировки. Отвратительное питание, но они продолжают хрустеть вкусной гадостью, время от времени передавая друг другу открытую бутылку.

Вопрос звучит настолько неожиданно, что в первые пару секунд Ремус молчит, пытаясь обдумать его. Переводит взгляд сначала на Лили в забавной домашней пижаме с лягушками, затем – на экран. Там как раз Элена с Алехандро танцуют посреди наряженной толпы. С детства знающий фильм Люпин знает, что поцелуй героев не за горами.

Он выдыхает, рассеянно пожимая плечами. Странно пытаться облечь в слова то, что, кажется, приходит как-то само и в описаниях не нуждается.

– Даже не знаю, Лилс, – Ремус сгибает ногу в колене, принимаясь постукивать по ней пальцами правой руки в такт раздающейся из телевизора мелодии, – это как-то постепенно приходит.

– Да, но как именно?

Голос её звучит странно неуверенно, но каким-то образом при этом настойчиво. Так, будто это важно для неё. Словно она хотела задать этот вопрос давно и не решалась. Но задает сейчас.

Это так странно. Обычно они говорят о чем угодно, кроме отношений. У Лили их не было после Джеймса, а о Лиаме говорить не хотелось никому из них. Конечно, с приходом в его жизнь Сириуса иногда беседы ненароком принимаются сворачивать на эту тропинку, но всегда остаются больше шутливыми, чем серьезными. Сейчас же в чужом тоне не слышится даже намека на веселье.

– У меня не совсем богатый опыт, – начинает Люпин неторопливо с капелькой осторожности, – но со всеми, кто мне нравился, я сначала был другом. Думаю, мне нужно узнать человека перед тем, как захотеть его.

Лили кивает, выглядя сосредоточенной. Она немного хмурится, принимаясь поглаживать большими пальцами льва по морде как живого. Отсветы экрана играют на её лице, очерчивая черты резкими линиями в полумраке. Через несколько мгновений Лили спрашивает неуверенно:

– А потом?..

– Потом мне хочется быть с ним рядом, – мягко улыбнувшись, продолжает Ремус, вспомнив Блэка и их первое объятие, – хочется слушать его голос, смотреть на него. Касаться, радовать как-то, даже если по мелочи.

– Целовать?..

– Конечно.

Он фыркает, почти пропустив мимо странную интонацию, которой эта короткая фраза была сказана, но слух цепляется за неё как репейник за шерстяное пальто. Незаметно, но прочно. Люди обычно о поцелуях не говорят таким обреченным тоном. Грустным, упавшим, тоскливым. Мысль о том, что Эванс просто захотелось поболтать о романтике, чтобы разбавить тишину, спотыкается на ровном месте и с грохотом падает плашмя, уступая место легкой тревоге.

Полностью отвернувшись от экрана, Ремус обращает все свое внимание на подругу. Хмурится, когда она не смотрит на него в ответ.

– В чем дело?

– Ни в чем, – быстро отвечает она, закидывая следом в рот пару чипсин явно в попытке закончить этим разговор, – забей.

– Нет, не забью, – упорно, но мягко, – Лили.

Эванс досадливо морщится и притискивает льва к себе теснее. Продолжает смотреть на экран, явно не следя за тем, что на нем происходит. Бормочет тихо:

– Мне просто не стоило говорить это, вот и все.

Негромкая фраза отдается внутри Ремуса легкой ненавязчивой болью. Он так не хочет этого.

Чтобы друзья боялись лишний раз сказать при нем что-то в тревоге задеть или обидеть. Чтобы обращались с ним как-то иначе, нежели раньше. Расставание не превратило его в развалину. Ремус не вынесет, если помимо одной серьезной перемены в его жизни появятся и другие.

Они с Лили раньше часто говорили по душам и прекращать эту традицию только потому, что Ремус разбросал на всех свои проблемы, ему не хочется. Он все еще может оставаться их поддержкой так же, как и они для него.

– Ты можешь говорить мне что угодно, – наконец, тихо отвечает Люпин, – я все еще твой друг.

Лили согласно кивает, опустив голову. Выдыхает длинно и беззвучно. Проводит ладонями по волосам. Проговаривает затем:

– Да, прости, просто…

Она совершает странный жест рукой, призванный, должно быть, объяснить, что происходит. Но, как бы хорошо Люпин не знал её, читать мысли он не умеет. Снова повисает тишина. Чувствуя, что надо лишь немного подтолкнуть, Ремус проговаривает спокойно:

– Просто что?..

– Я никогда не хотела. Ну, знаешь, целовать кого-то. Я знаю, что должна хотеть, – она улыбается рубленным движением губ без тени веселья, грустно и тускло, – на какое-то время даже убедила себя, что действительно хочу, но-... Нет. Ничего.

– С Джеймсом?...

Предполагая, Ремус просто тянется к ней осторожным прикосновением, на что Лили поднимает взгляд. Зеленые глаза немного поблескивают в движущемся свете картинок телевизора.

– Это так обидно, понимаешь?.. Он же как идеальный парень из ситкомов девяностых, – они слабо улыбаются друг другу в согласии, Поттер тот еще романтик, – я так долго пыталась, но… ничего. Совсем. Нечестно было обманывать его в этом, да?

– Думаю, да, – мягко отвечает Люпин, укладывая подбородок на свое колено, – мне жаль. Может, тебе нужен другой человек?

Лили издает скептический смешок, отрицательно качая головой. Тянется к приглашающе раскрытой чужой руке и принимается слабо тыкать в ладонь указательным пальцем, как играющийся ребенок.

– Не думаю, Рем, что когда-нибудь захочу кого-то, – она подавленно пожимает плечами, добавляет очень тихо, на грани слышимости, – чувствую себя бракованной.

У Ремуса внутри тут же поднимается возражение с силой, способной накрыть собой целые города и его сердце в придачу. Руки чешутся обнять, успокоить, сказать, что она – одна из самых чудесных людей в его жизни.

Что в ней нет никакого брака или поломки. Просто человек со всеми своими желаниями или их отсутствием. И в этом нет ничего плохого. Только жизнь.

– Эй, Лилс, это не так, слышишь? – придвинувшись ближе, предложить объятие, – ты не обязана хотеть кого-то.

– Но тогда я буду одна, – шепчет обреченно Эванс, уткнувшись лбом в чужое теплое плечо, и Ремус принимается осторожно поглаживать её по спине, – почему нельзя любить без…этого?

– Я уверен, что можно.

Она качает отрицательно головой, шмыгая носом, и это движение щекочет рыжими волосами шею Люпина. В груди немного тянет и ноет от невозможности помочь. Чем тут поможешь?

– Ты не понимаешь.

– Понимаю, – напористее, чуть тверже, чем до этого, обхватив её руками, – послушай, ладно? Например, если бы Сириус сказал мне, что против поцелуев и прочего, я бы принял это.

Лили вдруг тихо фыркает, шмыгнув носом. Выдыхает пару раз и немного отстраняется, чтобы взглянуть в его лицо. В чуть покрасневших её глазах мелькают слабые искорки довольного смеха, когда она уточняет медленно:

– Так ты все-таки влюблен в него.

Ремус пожимает нарочито беззаботно плечами. Бормочет чисто для вида:

– Я просто для примера сказал.

– Конечно, – кивнув со смешком, Лили отстраняется, чтобы облокотиться о подушку рядом, – верю.

С негромким выдохом она замолкает, продолжая смотреть куда-то в сторону, и Ремус зеркалит её позу, тоже садясь боком к телевизору. Фильм становится только фоном, он не уверен, что там вообще сейчас происходит с героями. Куда важнее другое.

– Петуния выходит замуж. В мае, – Лили проговаривает тихим голосом, смотря в сторону, – я узнала случайно.

Ремус хмурится в ответ на эту новость. Если до торжества чуть больше месяца, то все приглашения уже должны были быть разосланы.

– Она не позвала тебя? – когда Эванс просто пожимает плечами, отвечая на вопрос явно отрицательно, внутри Ремуса просыпается глухое и злое раздражение, – свинья.

Лили фыркает, не сдержавшись, и тут же, явно смутившись собственной реакции, прикрывает лицо ладонью. Спрятать то ли грустную улыбку, то ли повлажневшие глаза.

– Рем.

– Прости, – он морщится, не испытывая, впрочем, сожаления, – но тебе вряд ли бы понравилось там.

– Там будет отвратительно, да, – кивает Эванс важно, – безвкусные рюши и круглый банкетный зал.

– Кремовый торт с лебедями.

– Ужасные канапе с мармеладом.

– Дешевое вино.

Плечи Лили, давившей из себя улыбку секунду назад, замирают. Она жмурится, закусив губу, легонько стукается головой об подушку с шумным выдохом.

– Обидно. Что она уже нашла человека, а я…просто я.

– Не равняйся на неё, Лилс, – тихо, пытаясь поймать взгляд, – вы не должны быть одинаковыми, верно?

– Но она моя старшая сестра. Я не могу не сравнивать нас.

Ремус молчит, не зная, что ответить. Только продолжает лежать рядом, тоже уткнувшись щекой в подушку.

Он знает, что не сможет понять этого. Уже никогда. Хотелось бы, но тут не ему решать.

Наверное, было бы приятно иметь брата или сестру. Быть может, тогда его детство проходило бы не так…одиноко. Но Ремус так и остался единственным ребенком своей матери, а дети отца явно не тянут на его родню. Особенно с учетом того, что видел он их два раза в жизни в окне машины, когда отец вёз отпрысков в бассейн.

Никогда не поздно начать исполнять обязанности родителя, да? Это Ремус – первый блин комом и все такое. С остальными дела явно обстоят получше.

Джеймс стал его первым другом после Лиама, но он тоже один у родителей, поэтому до знакомства с Лили Люпин особо не задумывался о том, каково это – иметь брата или сестру. Для него это оставалось чем-то далеким и странным. Как иметь домашнего питомца или получать объятия от папы по утрам. Из категории чужого, фантастического. Того, что ему никогда не достанется.

С момента знакомства с Лили Люпин видит, насколько крепко эта связь застревает в человеке. Как сковывает двух людей невидимыми нитями и тянет навстречу друг другу, не смотря на все ошибки, проблемы и ссоры. После всего, что происходит, Лили продолжает думать о сестре. Сириус все еще ищет возможности вернуть брата. Сильная, болезненная любовь.

Помолчав с пару минут, Ремус проговаривает тихо:

– Как я могу поддержать тебя?..

Лили переводит на него взгляд с легкой улыбкой. Они вдвоем прекрасно помнят, что именно она его научила этой фразе. Издав задумчивый звук, Эванс отвечает довольно:

– Пригласи на вашу с Сириусом свадьбу, – смотря, как друг принимается покрываться румянцем, добавляет, указывая на почти опустевшую миску между ними, – и сгоняй за мармеладками на кухню.

Кряхтя, он принимается подниматься с постели. Ворчит, подхватывая миску:

– Грешно эксплуатировать друзей, мисс.

Ответом ему служит тихий смешок.

– Эй, Рем, – окликает Лили уже когда Люпин почти вышел из комнаты, – знаешь, я никому еще не говорила об этом.

Обернувшийся Ремус улыбается, прекрасно замечая и её неуверенно опущенные плечи, и сжатые ладони на гриве плюшевого льва.

Это тяжело – говорить впервые вслух что-то настолько болезненное. Что-то застрявшее внутри, засевшее. Кажущееся таким личным, что никто не сможет понять. Уж кому, как не ему, об этом знать. Ремус рад быть человеком, которому доверяют подобное.

– Спасибо, что рассказала мне.

***

Шумно и облегченно выдохнув, Ремус опускает туго набитую сумку на пол в знакомой каморке. Вещей оказалось не так уж много. Еще старенький убитый ноутбук, бережно упакованный в чехол, и всё. Стереть себя из той квартиры получилось до позорного быстро.

Он не сказал никому, что уходит забрать вещи. Не хочется, чтобы теперь все ходили за ним и нянчились. К тому же, как Люпин и расчитывал, дома никого не оказалось – у Лиама в это время самый разгар смены. Осталось найти в следующие несколько дней место, куда можно переехать. Все же теснить Лили бесконечно будет бессовестным. Ремус только надеется, что сумеет попасть на какую-нибудь даже самую захудалую квартиру – ютиться в общежитии не хочется не из-за того, что он какой-то буржуй, а из-за почти стопроцентной реакции будущих соседей на него.

– С возвращением.

Тихий и знакомый голос раздается позади и Люпин оборачивается, не сумев сдержать слабой улыбки от вида стоящего в пороге Сириуса. Тот облокачивается плечом о проем двери, сложив руки на груди, и смотрит. Теплая мягкость серого взгляда ощущается как горячо любимое одеяло, в которое хочется укрыться с головой. Он соскучился.

От внимания Блэка явно не укрывается сумка, продолжающая стоять у ног Ремуса, но он не говорит ни слова об этом, просто подходя ближе. Удивительно, как этот человек умудряется балансировать на грани яркого вмешательства в личное пространство и тактичного молчания. Талант, не иначе.

“просто скажи, что тебе нужно сейчас” раздается в сознании отголоском-воспоминанием. Взволнованный взгляд, мягкое касание на лице, приятный поцелуй. Ремусу нужно было прийти в себя в одиночестве и Сириус дал ему это. И ни слова не сказал в упрек, как уже бы не преминул сделать Лиам. “можно поцеловать тебя перед уходом?”

На Сириусе сегодня черная футболка с эмблемой какой-то музыкальной группы, поверх – рубашка большего, чем нужно, размера. Какой-то браслет на правом запястье, все то же кольцо и неожиданно накрашенные черным ногти. Вроде бы он писал вчера, что новая подруга Марлин уговорила его на это.

У Сириуса самый приятный голос из всех, что Ремус когда-либо слышал, когда, улыбнувшись, он принимается болтать.

– Как ты? Знаешь, я тут от скуки без тебя уже потихоньку с ума начал схо-...

Как бы Люпину не нравилось слушать этот голос, желание поймать его своими губами оказывается сильнее. Пройдя навстречу, он берет лицо Сириуса в ладони и ловит окончание слова ртом.

Забавно ощущать растерянного Блэка так близко. Руки чувствуют, как тот замирает на пару мгновений. Чужие распущенные волосы мажут прикосновением по щеке, чувствуется губами вибрация удивленного звука прежде, чем Люпин ощущает на боках прикосновение, притягивающее его ближе к теплому телу.

Сириус отвечает на поцелуй чувственно и мягко. Подняв ладони, сначала гладит пальцами запястья Ремуса, после чего ведет ими по предплечьям до плеч, к шее, касается осторожно почти исчезнувших остатков темных пятен, добирается до щек, чтобы нежно провести по ним костяшками. Блэк словно не в состоянии замереть. Он касается чужого лица, затем волос, снова рук, спины. Неспешно поглаживает все, до чего может дотянуться, пока они, прерываясь для коротких вдохов, медленно исследуют губы друг друга.

И все же приходится отстраниться какое-то время спустя, но отходить далеко никто не хочет. Ладони Люпина остаются на чужих плечах, руки Сириуса – на его талии. Приласкавшись лбом к теплой щеке с полосками шрамов, Блэк спрашивает тихо:

– Ты уверен, что хочешь этого?

Ремус сглатывает, нахмурившись.

– В смысле?

– Ну, – Сириус нехарактерно неуверенно для себя мнется прежде, чем все же сказать, – ты едва расстался с х-…не очень хорошим парнем, Рем. Я об этом.

Проговаривая это, Блэк смотрит куда-то в сторону, и, не сумев сдержаться, Ремус улыбается слабо. Касается носом его виска, целует следом в то же место.

– Ты не чья-то замена, Сириус, – тихо выдохнуть, сжать объятие сильнее, – и да, я уверен. Нам не обязательно торопиться, правда?

– Конечно, – звучит тут же с готовностью, – я только хочу залезть на тебя и никогда больше не слезать, идет?

Тихий смех вырывается из него сам по себе, легкий и приятный. Рядом с Сириусом за несколько месяцев он смеется чаще, чем за шесть лет знакомства с Лиамом. Глупо сравнивать, но… это оказывается приятным. Вот так улыбаться и смеяться, не боясь и не думая о том, что надо бы прикрыть рот и не звучать слишком громким и раздражающим. Потому что по взгляду Сириуса, поднявшего лицо, видно, что смех этот ему нравится.

В серых глазах зажигаются довольные огоньки, когда их обладатель касается губами чужого подбородка. Ремус отвечает коротко и мягко:

– Идёт, — опускает голову, чтобы поймать эти губы в еще одном поцелуе и почувствовать, как они изгибаются в улыбке, – что-то случилось?

– Все налаживается, – улыбнувшись шире, отвечает Сириус, – ты здесь, Реджи хочет поговорить со мной, а Питу понравились мои эскизы. Ощущение, что я сплю.

Заразившись чужой радостью, Ремус улыбается тоже. Ведет руками ниже, гладит по бокам, талии, бедрам. Поддавшись прилившему изнутри жару, проговаривает в ответ тише:

– Я могу доказать, что это не сон.

Дыхание Сириуса, явно тут же понявшего, что к чему, сбивается. Шумно выдохнув, Блэк сглатывает, кивает быстро и торопливо.

– Да, пожалуйста.

Склонившись, Ремус тихо фыркает и касается губами чужой шеи. Прихватывает слабо кожу, не оставляя даже следов, чувствует, как сильнее сжимаются на плечах пальцы Блэка. Не удержавшись, шепчет дразняще:

– Каким ты становишься вежливым, Сириус.

Удивительно, но тот в ответ не говорит ничего, только кладет ладонь на затылок Люпина, притягивая к себе для поцелуя. Ремус отвечает на жадные движения губ, проникая одной ладонью под чужую футболку, чтобы коснуться теплой мягкой кожи, и это, черт возьми, так приятно, что довольный выдох сам собой вырывается из него.

Он начинает вести прикосновение дальше, на горячую поясницу, чтобы нажать на неё и столкнуть их бедра. Ремус не слышит приближающихся шагов и других звуков до того, как совсем рядом не раздается знакомый голос:

– Вы чего застряли та-...а-ага, я понял!

Джеймс, резко развернувшись в противоположную сторону, продолжает стоять к ним спиной с ладонью на глазах, пока Сириус, не давший Ремусу инстинктивно отойти в сторону крепкой хваткой, разочарованно стонет. Надо бы поговорить с Блэком по поводу подобных звуков в не особо подходящие моменты.

– Боже, Джеймс! Ты мог хотя бы постучать?

– Я стучал!

– Хреново стучал!

– Так, ладно, – решает вмешаться Люпин, пока эти двое не начали свой типичный спектакль препираний, – мы сами не заперли дверь. Хорошо, что это хотя бы Джеймс.

– Рад за вас, кстати.

– Спасибо, Джейми. А теперь свали, будь добр.

Все еще стоя спиной, Джеймс пожимает плечами, довольно присвистывает, едва не нарываясь на бросок в свой затылок чем-нибудь тяжелым, после чего выходит, плотно прикрыв за собой дверь.

Проходит секунда, две, после чего они одновременно смешливо фыркают, отпуская возникшее внутри напряжение.

– Вот черт, – бормочет с улыбкой Сириус, немного отстраняясь, – обломал все удовольствие.

– Ничего, – отвечает Люпин, поправляя потревоженную своими же действиями черную футболку на чужом животе, – мы же решили не торопиться.

– Да-да, "поспешишь – людей насмешишь" и все такое, – с тяжелым вдохом бормочет Блэк, делая шаг назад, и Ремус с удовольствием отмечает, что с бледных щек все еще не сошел румянец, – я был бы не прочь кого-нибудь насмешить, кстати.