Смерть – ровесница жизни. Она стелилась туманом в закоулках Вселенной, рассыпалась звёздной пылью, поглощала облаками остовы ещё нерождённых галактик, проникая в каждую щель, в каждый зазор между частицами, обосновываясь там, замирая и засыпая, ожидая своего времени. Она таилась миллионы лет, возможностью, потенциалом, прежде чем что-то в мире научилось умирать: сначала звёзды, затем – органическая жизнь, делающая свои первые шаги в колонизации миров, которые вскоре будут принадлежать ей по праву.

– Ты хочешь умереть? – вопрос, звучавший из темноты – то ли из-за спины, то ли из глубин собственного сознания – отрезвил, и оружие в руках внезапно обрело массу и форму. Холодный ствол револьвера лежал теперь в ладонях весомо и как никогда материально. Хотелось тряхнуть головой и сбросить наваждение, длившееся слишком долго.

Рудольф сжал пальцы на дуле и всеми силами удержался от того, чтобы обернуться – туда, откуда чувствовался чужой взгляд и дыхание на шее. Он нахмурился и почти усмехнулся на этот нелепый вопрос, продолжавший снова и снова отдаваться в мозгу.

Впервые за долгое время хотелось ответить «нет».

Он всегда знал, что Смерть где-то рядом. Часто – за его плечом, незримо, но вполне ощутимо. Не произносит ни слова, только наблюдает, не пытаясь ни направить, ни подстегнуть. Реже – в его кабинете, прямо на зелёном бархатном кресле по ту сторону массивного рабочего стола, постоянно держащегося в идеальном порядке, но по вечерам, во время работы над рукописями, покрывающимся бумагами, книгами и письмами, ждущими ответа, так что едва находилось место чернильнице. В такие моменты, когда солнце давно было скрыто за горизонтом, а за работой держали не столько дела, сколько нежелание возвращаться в покои, его ночными собеседниками становились гости из иного мира.

Поначалу Рудольфу казалось, что он их просто придумал. Эти глаза, что смотрят на него выжидающе из темноты неосвещённой части комнаты, клубящиеся бесформенные тени, тянущиеся невидимыми, но ощутимыми спинным мозгом щупальцами, но не смеющими проникнуть в дрожащий вместе с пламенем свечей световой круг, чтобы утянуть за собой в преисподнюю. Это казалось видением, наваждением, просто галлюцинацией, в конце концов.

Он давно подумал бы, что сошёл с ума, если бы его не удостаивал своим присутствием хозяин этих созданий. С галлюцинацией не повести беседу – это принцу было известно не по наслышке. Хотя, сказать по правде, и его гость тоже не был особенно разговорчив: иногда казалось, что лицо его просто не способно двигаться, и что обескровленные мышцы закостенели, как у трупа, не в состоянии преобразовать вечно отстранённое выражение во что-то, более свойственное обычным посетителям высочайших аудиенций. И всё же, это впечатление было обманчиво.

– Снова засиживаетесь допоздна, – неожиданный звук заставил Рудольфа, склонившегося над листом бумаги, вздрогнуть, и чернила опасно задрожали вслед на кончике пера, чуть не замарав рукопись. В голосе, вопреки всем впечатлениям о его владельце, слышалась – едва уловимая, но всё же – улыбка.

Перо опустилось в чернильницу с глухим цоканьем. Игнорируя правила вежливости и не поднимая головы, Рудольф взял увесистое пресс-папье и прокатал по недописанной странице.

– Надо же, тебе даже удалось застать меня врасплох, – просушенная страница легла в чёрную кожаную папку. – Можешь радоваться.

– Радоваться? – ответ прозвучал эхом, почти потонувшим в глухом хлопке папки о стол.

– Или что, за миллионы лет уже ничего не радует? – впервые за разговор Рудольф взглянул на своего собеседника и поднял брови, едва ли ожидая серьёзного ответа.

Смерть поправил полы пальто.

– Вы переоцениваете мой возраст, Ваше высочество.

– Вот как? – обычно поддерживать такие ночные разговоры не хотелось – они отвлекали от дел и требовали гораздо больше усилий, чем любая светская беседа, – но эта фраза расшевелила интерес не только простого человека, допущенного к краешку полотна вселенских тайн, но и натуралиста, которого природа смерти не могла не занимать как часть природы жизни.

– В каком это смысле? – руки, мучавшие теперь уголок невскрытого письма, сомкнулись в замок на столешнице.

Представление о смерти разнилось от культуры к культуре, со сменой цивилизаций приближаясь к истине настолько, насколько это было возможно – от поклонения всепожирающим божествам человечество шагнуло к пониманию деструктивной сути самой жизни и обнаружило семена смерти в плодах Эдемского сада. Наука открыла перед взором людей картины древности настолько глубокой, что библейские стихи растянулись с тысяч лет на миллионы и миллиарды, и в каждом мгновении тех далёких веков смерть уже подтачивала Вселенную изнутри.

Рудольф не сомневался, кто перед ним, пусть его давний знакомый ни разу и не позаботился о том, чтобы представиться. Одного взгляда хватало, чтобы увидеть в нём причину падения не царств и империй, но целых эпох, превращающихся в гниль и пепел.

Новейшие труды говорили, что ещё 500 тысяч лет назад на земле вёл свою охоту Homo neanderthalensis – можно было лишь гадать, сколько потребовалось жизни, чтобы от простейших форм, невидимых глазу, дойти до существа с руками и ногами, которое способно было заточить нож и нанести рисунок на стену пещеры.

А где жизнь, этот двуликий бог мироздания, там всегда, без всякого исключения, с изнанки скрывается хмурый лик Аида.

– Религия и наука согласны с тем, что жизнь и смерть шли рука об руку от начала времён. Разве это не так?

Собеседник прикрыл глаза, откинувшись на спинку кресла:

– Spinas et tribulos germinabit tibi, et comedes herbas terrae; in sudore vultus tui vesceris pane, donec revertaris ad humum, de qua sumptus es, quia pulvis es et in pulverem reverteris.**. Вы верите в это?

Голос Смерти звучал монотонно, словно бормотание чтеца на воскресной мессе, которое невозможно было слушать, не засыпая. Но последующий вопрос – вернее, абсурд ситуации – вырвал из глубины мыслей и заставил выдохнуть с сухой усмешкой: с кем бы ещё пообсуждать Святое Писание, как не с существом иного порядка?

– Не думаю, что в этом вопросе нам стоит опираться на Библию, – Рудольф пристально вглядывался в выступающие из темноты черты. – Или стоит?

Лицо Смерти прорезала слабая полуулыбка. Свечей на столе не хватало для освещения всего кабинета, и свет выхватывал лишь бледную кожу и тёмные тени в области глаз, что делало фигуру гостя похожей на призрака даже больше, чем распространяющийся от неё холод. В глубине мрака искрой мерцало массивное, будто стеклянное, кольцо на тонком пальце.

– Не знаю. Меня там не было.

Безразличие, с которым прозвучал ответ, было напускным – за годы в компании друг друга Рудольф научился улавливать настроение своего визави с достаточной точностью, чтобы сказать, когда в погасших глазах мелькала искра интереса. Было ясно – какую бы цель он ни преследовал, но к этому разговору подводил специально. Лишь для того, чтобы раствориться в темноте, прервав его на полуслове и оставив за собой шлейф неразгаданных тайн.

Тогда Рудольф подумал, что, возможно, просто недостаточно понимает образ мышления существа, для которого действуют иные законы природы. Но вскоре убедился, что, напротив, всем мыслящим сущностям свойственны единые приёмы, которые те используют, чтобы возбудить в других интерес, когда им того захочется.

До следующей встречи неоконченный разговор не хотел покидать голову принца, и он то и дело возвращался к мысли, на которую его так грубо и притом так удачно наводили: если Смерти – не явления, пожалуй, ведь это было бы вовсе невозможно, а личности, его давнего знакомого, навещавшего его по вечерам, – не было не только в начале времён, но и за вратами Эдемского сада… кем же тогда является он на самом деле?

– Зерно разложения было в творении всегда, и только ждало, когда прорасти, – подтвердил часть размышлений тот, кого странно теперь было называть Смертью, в их следующую встречу. – А что касается личности… Вы верите в Высшую Сущность, так пусть эта роль отводится Ей. Пока не нашлось того, на кого можно было бы переложить эту высокую роль.

Гость сидел, откинувшись на спинку дивана и положив ногу на ногу. Его бледные пальцы постукивали по подлокотнику – совсем по-человечески. «Стеклянное» кольцо при каждом движении отбрасывало радужные блики. «Интересно, – подумалось Рудольфу, когда его взгляд уловил это движение, описанное Дарвином в недавнем труде как признак нервозности, – относятся ли к нему человеческие мерки? Ведь если так…»

Если так, этот разговор имел большее значение, чем можно было подумать.

– Хочешь сказать, – ответил он наконец, всё не отрывая глаз от чужих пальцев на подлокотнике, – роль Смерти принадлежала Всевышнему? Звучит как богохульство.

– А разве не богохульство – отрицать, что кроме Него тогда никого не существовало? Ведь так учит ваше Писание, разве нет?

Это звучало до странного убедительно – настолько, что в ответах Смерти чувствовалась риторика. Прокручивая в голове разговор снова и снова, Рудольф не мог этого не заметить – одни допущения, разрешения считать так или иначе, если это слишком необходимо, но ни слова однозначного утверждения, за исключением…

– И кому же досталась эта миссия позже?

Смерть прикрыл глаза, пальцы на подлокотнике наконец замерли. Пусть на лице не выражалась улыбка, она отчётливо слышалась в словах:

– Тому, кто вызвался добровольцем.

– Ты хочешь умереть?

Не столько вопрос, сколько утверждение – вот только снова в дело вступала риторика. Умирать не хотелось. Ни тогда, когда прахом шли планы, ни после бессонных ночей за работой, ни закрывая глаза при первом ощущении мурашек, пробегающих по позвоночнику в хорошо протопленной комнате без сквозняков.

Хотелось продолжать жить и продолжать работать, если бы только в этом нашлась хоть крупица смысла. Он знал об этом, когда рассказывал о том, что поле для приложения трудов не ограничивается самыми очевидными – и потому близкими к исчерпанию – вариантами.

– С таким талантом Ваше правление было бы успешным и долгим – многим дольше, чем Вашего отца. Его вспоминали бы как Золотой век Вашего царства.

Смерть никогда ни на что не уговаривал. Иногда по его тягучим интонациям и вовсе казалось, что он, как и сам Рудольф, счастлив был бы избежать любого разговора, если бы это было возможно. Тем не менее, если уж он начинал говорить, то неохотно соскальзывающие с практически неподвижных губ фразы всегда вызывали больше вопросов, даже если изначально на вопрос были призваны ответить. Из Смерти невозможно было вытянуть слова – это выражение подходило лишь в том смысле, что говорил он исключительно то, что сам считал нужным, обставляя так, как будто ведёт диалог.

– «Бы»? – Рудольф не оборачивался, разогревая сургуч для очередной партии корреспонденции. – Меня ещё не лишили права наследования, чтобы об этом сожалеть.

– «Бы», потому что Вам ещё нужно дать на это согласие.

На конверт опустилась личная печать кронпринца, оставляя на красной смоле оттиск герба величайшей империи Европы.

«Не помню, чтобы мне задавали таких вопросов», – почти сорвалось с губ, прежде чем принц подавил этот порыв. Его собеседнику на самом деле никогда не требовались ответы.

– Вы хорошо знаете Писание, – продолжил он так, будто по спине сидящего перед ним на стуле человека понимал, что они говорят о разных вещах. – Что ответил ваш Бог тому, кто назвал его самозваным царём?

Рудольф, обернувшись, наклонил голову, исподлобья изучая выражение бледного лица. Он действительно хорошо был знаком с Писанием – одного рождения в его семье было достаточно, чтобы этого нельзя было избежать точно так же, как уроков истории и латыни. Он мог как угодно относиться к Церкви и церковникам, но от этого не хуже помнил христианские заветы. «Царство Моё не от мира сего», – эти слова любил повторять пастор на проповеди, когда на мессе присутствовала императорская семья, как будто помазанник Божий от этого ещё сильнее приближался к райским вратам.

Подняв брови, Рудольф вперил изучающий взгляд в расслабленно прикрытые глаза напротив. На периферии зрения он заметил колыхание тёмной массы, обычно ютящейся по углам, теперь же наползающей, медленно, но неотвратимо, будто липкие бесформенные существа всё меньше опасались показаться на свет.

В ушах зазвенело.

– Я не понимаю, о чём ты, – твёрдые слова разбились о неменяющееся выражение глаз. Оно не было скучающим и безразличным, как обычно, но выражало раздражающее нежелание объяснять что-то ещё.

– Я думал, Вы поймёте быстрее.

За все и без того короткие часы в постели Рудольф не сомкнул глаз, снова и снова повторяя в мыслях непонятные слова, которые, казалось, не подчинялись никакой логике. Золотое правление вечным царством, все разговоры о природе смерти и о её возрасте, бесконечные намёки, начавшиеся не так давно, как только Рудольфу надоело сидеть сложа руки и принимать то, что оставляет в наследство проржавевшая насквозь империя. Согласие, которое от него требовалось. Сначала он решил было, что речь о его согласии прекратить жизнь, которая не приносила ничего хорошего ни ему, ни его окружению, ни стране, за которую он нёс ответственность и которая всячески ему сопротивлялась. Он был рождён, чтобы стать правителем, его готовили к этому с самого детства и продолжали готовить теперь, и казалось, что его знакомый делает то же самое – готовит к чему-то, о чём не хочет или не может сказать прямо. Тяжёлая голова, полная мыслей, разболелась ещё до рассвета и именно тогда в ней электрической вспышкой пронеслась мысль, расставляющая всё по местам.

– Ты… хочешь умереть?

В саду становилось зябко, и Рудольф спрятал руки в карманы, прогуливаясь по потаённым тропинкам. Выкроить время на эту встречу оказалось непросто, хотя он даже не был уверен, что на его приглашение откликнутся.

Когда брошенная наудачу фраза сработала, и с очередным порывом пронизывающего ветра за спиной почувствовалось чужое присутствие, Рудольф открыл рот, чтобы повторить свой вопрос, но этого не потребовалось: его собеседник обладал прекрасным слухом.

– В этом мы с Вами похожи, не так ли, Ваше высочество?

Наступило молчание. В тишине рука Смерти легла на плечо принца, и он вздрогнул от неожиданности.

– Пошли, – с этим словом ладонь переместилась на кожу лица. В последний раз Смерть касался его очень давно, годы назад, и теперь его рука казалась мягче и теплее. Наверное, потому что сам он успел замёрзнуть на этом невыносимом ветру.

На мгновение оказавшись затянут в эти мысли, принц не сразу понял, что означало это «Пошли» – и что представления о прогулке у них двоих значительно различались.

Вместо серых дорожек увядающего сада перед его глазами открылось великолепное зрелище: взгляд скользил по ярко освещённым солнцем цветущим деревьям – яблони, груши, сливы, все они источали сладкий запах поздней весны, который сливался с ароматами жакаранды, ветки которой свисали над невысокими крышами всевозможных строений, пока их лепестки вместе с экзотическими цветками мандарина и лимона, которые Рудольфу случалось наблюдать в путешествиях. Устав от пестроты небесного сада, как принц сразу окрестил это место в своей голове, глаза устремились вверх, ожидая увидеть глубокое ярко-голубое небо и замирая от зрелища ещё более величественного: прямо над ним, поигрывая бликами на шестиугольных гранях, возвышался прозрачный купол, который, кажется, и был источником «солнечного» света. Он простирался так далеко, как только хватало взгляда, и, казалось, накрывал бы собой всю землю, если бы это место было Землёй. Прямо же за ним, за этим тёплым золотым сиянием, простиралась вся Вселенная – или, по крайней мере, то, какой она всегда представлялась человечеству. Бесчисленные огоньки звёзд, перекликаясь, танцуя друг с другом, объединялись в хороводы, закручивались причудливыми контрдансами, образуя звёздные облака, в которых драгоценными камнями мерцали самые яркие светила. Голубые, белые, жёлтые огни подмигивали каждому, кто способен был разглядеть их кокетство сквозь лучи местного «солнца», обнимающего своим светом каждую пылинку до самого горизонта. Стало жарко. Голова закружилась. Рудольф зажмурился и опустил подбородок, так что, когда он смог открыть глаза, первым, что он увидел, была высокая зелёная трава, обнимающая его сапоги.

– Я думал, жизни в твоём королевстве не место.

Он не сомневался, куда его привели, но ни за что не был готов поверить, что мрачное Царство Смерти – то самое, о котором говорили в каждой культуре каждой цивилизации, рисуя его в мрачнейших тонах, изображая ледяным и неприступным или, напротив, испепеляюще-жарким с пропахшим серой воздухом, – что оно окажется на деле равным соперником райским кущам.

– Здесь нет ничего живого.

Смерть всё ещё держал его за плечо, словно без этого якоря он тут же вернулся бы на родную землю, которая теперь, во всей своей промозглой серости, казалась гораздо более смертной, чем эти места.

В доказательство своих слов хозяин сада поймал на лету лепесток жакаранды и, дунув на него, тут же превратил его в лёгкое белое облачко, растворившееся на их глазах. Взгляд скользнул по руке, украшенной перстнем – который так очевидно теперь принадлежал этому миру.

– Это место будет выглядеть так, как Вы захотите.

– И ты хотел всего вот этого, – Рудольф прищурился с недоверием. Ему казалось, что глубокие тени его кабинета, в которых привычно таился Ангел Смерти со своими слугами, были именно тем местом, где тот чувствовал себя комфортнее всего. Здесь, под ярким солнцем и с изумрудной зеленью под ногами, он выглядел инородно, как гость, а не как хозяин.

– Когда-то, – коротко ответил Смерть.

«Очень давно», – читалось в его крепко сжатых губах.

Как и Рудольф мгновение назад, он вглядывался в прозрачный купол и в то, что было за его кажущимися такими хрупкими стенками. Водоворот неизвестных созвездий поражал воображение, даже видимый лишь отчасти из-за яркого света. Когда Смерть заговорил, его голос звучал твёрдо и уверенно:

– Если Вы согласитесь стать моим преемником, увидите, что здесь есть некая… привилегия. Вы должны были заметить, что законы физики, как и другие естественные закономерности, надо мной не властны. Время – в их числе.

В эту секунду Рудольф был готов поверить всему, что ему говорят.

– Ты что же, видишь будущее?

– Я существую в нём так же, как в настоящем, – не отвлекаясь от созерцания Вселенной, ответил Смерть. – Как и все души, не облечённые в тела. И могу Вас уверить – Ваша страна потеряна для будущего.

Такое развитие беседы ощущалось нежданным ударом, как и сильнее сжавшиеся пальцы на плече.

– Любое будущее можно изменить.

– Не любое и не всегда, – Смерть не спорил. Никогда не спорил, как никогда не уговаривал. Его голос продолжал оставаться ровным и сдержанным, как если бы он просто излагал аксиомы. – У времени есть закономерности, и одна из них – любая Империя превращается в пепел, если достаточно долго подождать.

– Кроме твоей, конечно же?

– Разумеется.

– Тогда почему и моя не может стать исключением?

Смерть перевёл взгляд уставших глаз на Рудольфа и шумно выдохнул.

– Я знал, что в тебе не ошибся. Но всё же, – вторая ладонь легла на другое плечо, разворачивая принца так, что теперь они были лицом к лицу, – приложение твоим стремлениям там тебе никогда не найти. И потом, это я тебе и предлагаю. Царство, которому воистину не будет конца.

Тени присматривались. Выползали из своих укромных уголков, потаённых щелей и зазоров, всё чаще просачиваясь в кабинеты и залы дворца. Они наблюдали, как тот, кто был предназначен им новым Владыкой, без конца встречается с людьми – такими же разными, как сама империя, – пьёт шампанское на приёмах и шнапс – в редакции и кабинетах. Пишет письма. Получает письма. Сжигает письма. Обедает с императором на Рождество, а потом сбегает в компанию, совсем ему не по рангу. И продолжает ночами беседовать в пустотой, которая охотно ему отвечает.

– Ты убиваешь людей. Неудивительно, что никто не хочет занять твоё место.

Последние звуки утонули в бокале с резко пахнущей жидкостью, а его собеседник только и ждал случая развеять эти сомнения:

– Убивают люди. Иногда убивает море, вулканы, болезни. Эти мельчайшие организмы, плодящиеся в ваших хрупких телах. Хищные птицы убивают тех, что помельче.

В ответ на это Рудольф сухо умехнулся:

– С детства не любил хищных птиц.

– И сами стали одной из них.

На это ответить было нечем. Как бы ни мечтал он о временах, когда изучить животное можно будет, не убивая его, и сохранить, не пуская на чучело, всё же приходилось жить в той реальности, которая его окружала, и идти на уступки ради более важных вещей. Он был хищной птицей, когда брал ружьё и уезжал с друзьями в экспедиции, чтобы изучать и описывать жизнь вокруг. И для этого звал в ассистенты смерть. Да, он был хищной птицей – далеко ли отсюда до падальщика?

– Я всего лишь помогаю закончить жизнь тем, кому пришло время. Если чья работа и состоит в том, чтобы безжалостно убивать – так это его.

Всё вокруг рушилось – естественно, кроме того, чему рухнуть бы не помешало. Всё чаще Рудольфу казалось, что каждое его действие, даже просто намерение, обречено на провал, как если бы он бился головой в кирпичную стену с намерением её разрушить. Своей головы он никогда не щадил, но стоило ли оно того, если стену давно обили сталью и обвесили цепями на амбарных замках?

– Изменять ход истории – привилегия иного порядка, – раздавался голос, стоило чему-то вновь пойти не по плану. – Сколько пользы Вы можете принести здесь?

Голос бил в самую цель. Вся жизнь Рудольфа измерялась лишь пользой – и он сам создал для себя эту неутешительную шкалу. Как только ему начинало казаться, что он сделал что-то полезное – неважно, в политике, в науке или общественной работе, – другая чаша весов устремлялась вниз, обнуляя все многомесячные усилия.

– За кого ты меня держишь?! – Рудольф резко развернулся к другу в ответ на возмутительное предложение. Слуги, приехавшие в охотничий домик вместе с принцем, были заняты распаковкой вещей, и только поэтому ещё не подняли шум у запертой двери. – Я не стану приносить никаких жертв ради..! Этого!

– Это не жертва. Это условие, – на крик принца Смерть отвечал ровно и твёрдо, так что, если бы по ту сторону массивной дубовой двери кто-то всё же находился, у него создалось бы ясное впечатление, что наследник спорит с пустотой. – Она передаёт Вам письма, в которых убеждает, что готова присоединиться к Вам в другой жизни. Пусть это и невозможно, но всё же на этом свете ей чего-то недостаёт, и это вопрос времени, когда она решит его покинуть – не по Вашему предложению, так по своему желанию.

– За это пострадал Авель?

– Нет. Но это было поводом для первого проклятия.

– Вот значит как? – кривая усмешка была похожа на гримасу сумасшедшего. – Уговариваешь меня и сам же называешь это проклятием?

– Ну, – на секунду Смерть задумался, будто припоминая что-то, – Сфин и Антоний против не были.

Всё это становилось абсудрнее с каждой секундой. Новость о том, что условием для передачи титула была кровь на руках, сначала ошеломила, а после – привела в ярость. Ему не приносила удовольствие даже охота, и, будучи рождён сразу в высоком чине и пройдя военную службу, он всё же не убил ни одного человека. Тем более, в чём была виновата девчонка, перечитавшая романтических трагедий?

– Эту девчонку ваш мир отторгает так же, как и Вас. Уж Вам-то должны быть близки её страдания.

Рудольф понял, что последние мысли, как, вероятно, и многое из всего того, что приходило ему сейчас в голову сплошным потоком, он высказал вслух как очередной упрёк. Но не верить самой Смерти в этом вопросе…

– Даже если бы я был не против, – прорычал он сквозь стиснутые зубы, медленно остывая от первого шока, – я не смогу просто так убить человека. Ты это знаешь.

Смерть медленно кивнул, не отводя глаз от искажённого лица принца.

– Вам и не придётся делать это самостоятельно. Сначала Вам поможет она, а потом – я.

В голове стали всплывать имена, которые Рудольф слышал от своего друга за последние дни: те, кому довелось после смерти принять бремя правления Царством иного мира. В этом списке были цари, полководцы, древние мыслители, уверенно держащие в руках как перо, так и меч. Внезапно он понял, что не задал своему другу вопрос, который напрашивался всё это время:

– Значит ты тоже… – он не смог договорить, и Смерть вопросительно поднял брови:

– Что?

– Когда-то был… Кем-то?

Вопрос дался тяжело, и принц ожидал, что на лице его собеседника отразится палитра чувств, свойственных погружённому в воспоминания человеку. В конце концов, человеком он когда-то и являлся, так что всеобщие правила, пусть и в меньшей степени, должны были работать и для него.

Вопреки ожиданиям, на лице Смерти не дрогнул ни мускул. Он ответил коротко и без грамма сожалений в голосе:

– Слишком давно, чтобы об этом вспоминать.

Он не хотел умирать. И всё же – это казалось лучшим решением.

Блокнот был забит планами на три месяца вперёд – Рудольф не любил, когда о делах ему напоминали посторонние, да и не все пункты плотного расписания годились для глаз секретаря. Несмотря на треск камина, теплее не становилось – поднявшийся к вечеру ветер задувал сквозь оконные щели и не давал комнатам как следует прогреться. В ожидании второго экипажа, Рудольф перелистывал блокнот страница за страницей, скользя взглядом по именам, датам и карандашным припискам то там, то здесь. Приёмы разной степени официальности, встречи каких-то обществ, о которых он слышал второй или третий раз, благотворительные вечера, зарубежные визиты, номера комнат в публичных домах. Всё, от начала до конца лишённое смысла.

Накануне он получил последнее письмо от баронессы. Помимо жарких признаний, сошедших со страниц романтиков начала века, там читалась та же уверенность в том, что на этом свете счастья найти не может никто, даже тот, кому оно должно было бы даваться по праву рождения. Это письмо, вложенное в блокнот ещё вчера, теперь в задумчивости протиралось между пальцами.

На плечо принца легла тяжёлая ладонь.

– Она бы не пережила Вашей смерти, – чужие слова утонули в стуке колёс подъезжающего экипажа и лае собак. – А если бы вы предпочли жить, нашла бы другую причину пополнить собой статистику венских самоубийств. Вам должно быть известно, что люди, цепляющиеся за такую нелепую причину умереть, как любовь, просто устали ждать подходящего случая.

– Я не убью её, – голос звучал хрипло из-за долгого молчания. Отложив записную книжку, замёрзшими пальцами Рудольф открутил крышку фляги и сделал несколько глотков.

– Да, потому что она сама себя убьёт. Как это всегда бывает в нашей работе. – Смерть обошёл человека по кругу и присел на колено прямо перед ним. – Они губят себя сами, а мы становимся свидетелями и забираем жизни, от которых отказалось тело. Она взведёт курок, мы всего лишь нажмём на крючок.

С этими словами в руку принца оказался вложен тяжёлый револьвер, который до этого ждал своего часа в ящике стола. Рудольф раскрутил цилиндр – все камеры были заряжены. Смерть накрыл ладонью руку с револьвером, чуть склонился вперёд и коснулся застывших губ своими. Холодное дыхание смешалось с запахом цветущих яблонь и жакаранды. Сладко до тошноты.

В дверь постучали доложить о гостье.

Умирать не хотелось.

Хотелось жить там, где нужен, и там, где можешь принести пользу. Хотелось, чтобы народная любовь была не модой, а заслуженным следствием верных решений. И чтобы тщательно выстроенные башни не рушились от дуновения ветра и не тонули в разверзающихся под ногами болотах.

Открыв глаза, Рудольф увидел бездонное звёздное небо, накрывающее его так же, как разделяющий их мерцающий прозрачный купол. Вокруг не было ничего – пустота ждала, когда новый хозяин устроит здесь всё по своему вкусу. Никто больше не держал его за плечо – только тени, которым больше не было нужны таиться в тёмных углах, тянулись к нему, стелясь по земле. Под упавшим на них взглядом они застыли на несколько мгновений, и тогда Рудольф, всё ещё лёжа там, где в его прошлый визит росла высокая сочная трава, протянул к ним руку, здороваясь со своим новым народом. На его пальце блестел массивный перстень, будто созданный из осколька его нового неба.

Впереди было много работы.