Я с трудом открыл глаза, чтобы сразу после столкнуться с полумраком. Сознание еще качалось, танцевало и мутилось, прежде чем до меня дошло, что я лежу на чем-то мягком, в тепле. Рассеянный взгляд зацепился за синие волосы рядом: Кэйа умостил голову на моем плече, прижался ближе, а наши пальцы были переплетены.

Двигаться оказалось совсем не больно, скорее тяжело: тело сковывала ломота и разбитость, усталость. Я потянулся рукой к его голове, заводя пряди за ухо, и он проснулся. Подскочил, как дворовый котенок, которого только-только пустили в дом. Кэйа недоуменного быстро заморгал, пытаясь отойти от сна.

— Дилю-юк!

Казалось, он прижался ко мне еще сильнее, чем до этого. Я едва слышно рассмеялся, обнимая его.

— Нам… многое надо обсудить, — мой шепот резал тишину и сложившуюся идиллию, но мы оба точно знали: есть вещи, которые откладывать более нельзя.

Мы все еще могли умереть в любую секунду. Кэйа отстранился, заглянул в мои глаза, — не знаю, что он там увидел, потому что в нем я нашел тихую надежду, совсем крохотную. Может быть, она была и во мне.

Начинать казалось тяжело; вдох обжег мое горло, что в миг пересохло.

— Прости меня, Кэй. За все сказанное и сделанное против тебя. Я не знал, что чувствовал и просто был сбит с толку, я…

Кэйа рассмеялся, хоть по щекам и текли редкие слезы. Его пальцы коснулись моих губ, прерывая меня, — будто ему не нужны были тонны извинений; будто он уже давным-давно все понял. Кэйа приблизился к моему лицу и спросил, выдыхая каждое слово жарким шепотом:

— Ты любишь меня?..

Ответить «да» было недостаточно. Я наконец понял, что только ему одному готов подарить целую вселенную, пускай и такую уродливую, местами жестокую и алчную. Мне хотелось целовать его в темных переулках, быть еще ближе, чем раньше. Курить сигареты с его рук. Обнимать длинными ночами в кровати.

Определенно и точно мне хотелось любить его. И теперь я не сомневался в этом, чтобы ни говорил весь мир против. Я множество раз почти терял его, но больше не позволю этому произойти никогда.

Три слова. Нам их хватит на всю жизнь.

— Я люблю тебя.

Кэйа осторожно коснулся моих губ. Трепетно, почти незаметно. Его поцелуй был нежным. Для меня — важнее моего первого поцелуя.

Кэйа был важнее всего.

Мы целовались долго, пытались наверстать то, что было упущено по нашей обоюдной глупости. Он зарывался в мои волосы, тянул их и спутывал; я царапал его кожу, оставляя едкие алые полосы. В какой-то момент он отстранился и, хихикая, выдал:

— Плыть до Инадзумы долго, поэтому хрен ты от меня отделаешься теперь.

Плыть?

И правда: мерное покачивание было не моим головокружением, а волнами, омывающими корабль. Значит, нам повезло, и план, обговоренный с Розарией, сработал.

— Я и не против.

* * *

Я переплел пальцы, сжал его руку. Бледное на смуглом. От этого сносило крышу еще сильнее. Но едва ли больше, чем от тихих стонов Кэйи: с придыханием; рождающихся в его груди и умирающих в пространстве вокруг. Он был абсолютно беззащитен передо мной.

Длинные синие пряди разметались по постели; пальцы сжимали белые простыни. Кэйа кусал губы в наивной надежде скрыть собственные вздохи, — но их уже слышал весь корабль, каждый член экипажа и, конечно, Барбара с Розарией. Я знал, что стыд нахлынет, но это будет позже. Гораздо позже.

Сейчас был только Кэйа, только его обнаженное тело в моих руках, только поцелуи, сбитое дыхание и слезы. Вечность назад я забеспокоился, обвил ладонями его лицо и серьезно спросил, все ли в порядке, но он лишь качнул головой. Сказал, что лучше быть не может.

Кэйа плакал, улыбался, прижимался своими губами к моим и не переставал шептать, что любит меня. Попеременно с тем, чтобы я не останавливался.

Его грудь быстро поднималась и опускалась от судорожных вдохов и выдохов. Я был не лучше: сам еле дышал, глотал последние остатки теплого воздуха в каюте и давился тем, что голос на грани сознания говорил о безбожной неправильности моих действий. Когда подо мной лежал Кэйа, — это было едва ли достойно внимания.

Я мазал губами по шее, не в силах ни кусать, ни выцеловывать. Мерно двигался, выбивая стоны из Кэйи в такт своим действиям. Он сжимал мою руку как последнее, что могло спасти его в этой вселенной.

Все произошло так быстро: я не заметил, как невинные поцелуи привели нас к обоюдному возбуждению, но тогда уже идти на попятную было поздно.

Завтра не наступит, — я повторял эти три слова в собственной голове, но они начали казаться мне пустым шумом, перестали быть нужными.

Здесь и сейчас я терзал Кэйю на этой кровати, а он — меня. Потому что невозможно было быть таким красивым, таким желанным, таким Божеством…

Кэйа сильно задрожал, когда я провел ладонью по его члену. Стоило мне сжать его сильнее, скользнуть ладонью пару раз, и он распластался, обмяк. Стыдливо закрыл рукой глаза, будто это могло скрыть румянец на щеках.

Мне хватило пары толчков, чтобы добраться к нему на Седьмое небо.

— Я люблю тебя… — тихо прошептал он. Глубоко дыша. Спотыкаясь на каждом слоге. — Разрешишь называть себя любимым?

— Уж лучше мужем.

Кэйа рассмеялся, а затем уже серьезно произнес:

— Мы и правда можем обвенчаться. Попросим Розарию, — она не откажет.

— А кольца мы где достанем?

Он навис надо мной, поправил одну из кудряшек, лезшую в мои глаза. Улыбнулся. Чмокнул куда-то в уголок губ и прилег рядом, почти мурлыча от тепла.

— Мне плевать на кольца, на венчание, на все. Только оставайся рядом. Не сбегай от меня больше.

— Прости, — я поцеловал его в плечо, прикасался губами непозволительно долго. А затем пальцами, — к предплечьям, усеянным шрамами. — И за то, что заставил чувствовать такое. Я не хотел делать тебе больно. Никогда.

— Это прошлое. А сейчас мне уже легче.

В голосе сквозила грусть и тоска. Печаль. Кэйа снова переплел пальцы и, сомневаясь, сказал:

— Я хочу рассказать тебе, что произошло, пока я был в плену.

Я молчал, мог только ласково поглаживать его и млеть от такой близости. Становилось даже дурно от того, что Кэйа настолько близко, заполняет все пространство собой и своим холодом.

— Я слушаю.

Я лишь мягко подтолкнул его. А дальше — Кэйа превратился в тихие мучения, невыплаканные рыдания, крики.

— Тарталья издевался надо мной. Выколол мне глаз. Избивал. Сажал на поводок… — Последнее сорвалось с его губ совсем тихо. — Насиловал.

Во мне вспыхнула ярость наравне с желанием обнять его и защитить от всего мира.

— Знаешь, я много раз задумывался о том, почему все так сложилось. Заслуживаю ли я…

Я перебил его, сжал сильнее.

— Нет. Не заслуживаешь ничего из того, что с тобой сделали. Я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать. Не смей винить себя, слышишь?

— Я хочу сбежать от всего этого. Куда-нибудь на другой конец света. Забыть. Просто жить с тобой счастливой жизнью.

— Хочешь отказаться от Ордо Фавониус и бесследно исчезнуть?

— Только если ты со мной.

Рядом с Кэйей было хорошо. Мы оба наглотались страданий вдоволь. В повисшей тишине я думал, бесконечно много думал о войне, о Джинн и Ордене. О том, нужны ли мы Мондштадту. Было ли позволено нам отказаться от наших клятв защищать его до последнего, до самой смерти?

Или вновь бежать? Туда, где нас не найдут. Где наши имена забудутся, и мы станем свободными. На край света, туда, где я еще не был.

Меня мучили эти мысли каждую секунду, терзая даже во сне. Когда мы выбрались в столовую следующим утром, я метался в клетке выбора, пытался отвлечься на то, что происходило вокруг.

Розария и Барбара нашли общий язык. Это было необычно: видеть, как милашка Барбара облачилась в черное, пробовала вино и сигареты; Розария смягчалась и улыбалась больше. Я и не помнил ее такой счастливой.

Мы с Кэйей проводили все свободное время вместе, не отлипая друг от друга. Учились снова уживаться рядом. Успокаивали после ночных кошмаров, подпускали так близко, что можно было дотянуться до самого сердца.

Я представлял: каково это, называть его мужем? Как вести его под венец? Как давать клятвы в верности и целовать?

Теперь это все казалось ближе, чем что-то невозможное. К последнему дню плавания уж точно.

Я помню, как мы сидели на борту и смотрели на ласковое зимнее солнце. Ветер был теплее, но все еще морозил щеки.

Бэй Доу подошла к нам, — мы встали на сухие доски палубы. За ее спиной собралась вся команда. Их лица были нечитаемы: в груди заскребло. Кэйа разделил мое предчувствие, сжал ладонь крепко-крепко. Я почувствовал холод его изморози, скользившей по коже.

— Мне жаль, Дилюк, но это плаванье, — самое бóльшее, что я смогла вам дать.

Она стала холодной и жестокой вмиг.

— Фатуи очень настойчиво объявили о своей позиции. Вы нужны им, а нам не хотелось бы проблем, — Бэй Доу выдохнула воздух из своих легких; он разлетелся облачками пара, растворился в воздухе. — Прости, братец, но миром правят деньги.

Она направила пистоль против Кэйи.