- Мелки верни! – громко шепчет Гаврилов, просовывая голову в открытый дверной проём, - а, ты с девушкой, - тут же осекается, а потом неопределённо ведёт бровями, ловя на себе неподвижный костин взгляд.

Саша стоит у окна, проводя сцепленными в замок руками от шеи до затылка, вспушая локоны, находящиеся в вечном свободном полёте.

- Я твоя настурщица, получается? – насмешливо спрашивает Раковских, медленно оборачиваясь на Пушкина, задумчиво почёсывающего ухо кисточкой.

Рисовальщик снисходительно улыбается и тут же приобретает вид посерьёзнее, осознав, что фото оранжевой настурции, висящее чуть поодаль от занавески, дало волю каламбуру.

Рама прикреплена к стене чёрт-те-как и не сочетается с содержимым от слова «нифига» - барочная, тяжёлая на вид, с облупившейся позолотой. Как костина душа. Зато цветок на снимке – пример редкой гармонии, жажда жизни, заключённая в бутон. А оттенок – то ли неоновый апельсин, то ли индийская рыночная куркума, то ли кукурузные палочки «Читос».

- Верно. Буду на тебе практиковаться (хочется пошутить про «опылять», только шмеля в Косте никто не видит, максимум – палочника).

Ситуация двойственная, на самом деле. Алесины полномочия вроде бы всё, но вдруг она неожиданно вернётся и тогда Пушкину придётся объяснять на красивых длинных пальцах, что с ней не так как с музой. В челкастой голове художника музы обладают чем угодно, только не хаотичной энергией. А бедный Дима, которому не видать мелков как своих чуть оттопыренных ушей, с горя примется рисовать чаем. Гаврилов вообще автор этого челленджа – берёшь название книги и воспроизводишь задумку на бумаге. Так уже было с «Портретом художника в юности» Джойса (пришлось уговаривать одного препода достать из загашников фотокарточки советских времён), теперь на очереди Павич, назвавший свой труд «Пейзаж, нарисованный чаем». Кстати, дары индустриализации в виде стройных новостроек и заводских труб, дымящихся не хуже японских вулканов, будут очень гармонично смотреться в байховой сепии.

А с другой стороны – мелкий глядит преданной собакой, скулит тихо, когда приходится замирать в одной позе, зато благодарит за всё подряд, будь то интересный факт о Баксте или Тулузе-Лотреке, чашка крепкого чая с тростниковым сахаром или комплимент надбровным дугам.

Пушкин теперь представляет, как Саша будет вглядываться в них, стоя перед зеркалом, комично хмурясь и морща лоб.

Когда Малой уходит, Костя быстро-быстро перелистывает все свои карандашные зарисовки с ним. Получается динамично.

«Саша – мультик», - думает Пушкин.

Только ты не Норштейн.