Истории не врали: Снежная была промозглой, сырой и серой в это время года. Такой мрачно-дождливой, какой Мондштадт, даже с его обилием осадков, никогда не был. Барбатос хранил и оберегал земли вокруг города свободы, эту же страну и ее жителей давно бросили на произвол судьбы и на растерзание колючим мелким льдинкам, бившим в лицо, забиравшимся под простой походный плащ с глубоким капюшоном, хлюпавших месивом под подошвами тяжелых сапог.

  Но его все это мало волновало, в конце концов, он был не случайно забредший в эти края путник и не сумасшедший турист. У него была цель. За ним следом тащился длинный кровавый след, впереди — ответы на вопросы, которыми он задавался последние три года.

  Поправив легкий мешок со всем необходимым за плечами, он спустился с горы, подходя все ближе к городу.

  Еще достаточно свежие и не до конца затянувшиеся раны на спине и бедрах, неприятно тянуло, когда он напрягал мышцы, но за три года скитаний и регулярных зачисток, он уже привык к этому ощущению.

  Наконец, вдали показались башни и купол огромного, величественного дворца, располагавшегося немного на возвышении. Как в детских сказках о прекрасных принцах и принцессах. Только жила в этом дворце далеко не юная девица, вздыхающая о вечной любви, и не лихой молодец, мечтающий о приключениях и подвигах. В стенах этой темницы жила Царица, кровавая архонт этих владений. И одиннадцать ее Предвестников. И именно этот дворец был его основной целью. Где, если не там хранились все секреты Фатуи, все результаты их нечеловеческих экспериментов, и все ответы на терзавшие его душу вопросы.

  Натянув капюшон поглубже и убедившись, что ниоткуда не выпадает алая прядь, он провел пальцами по краям маски и уверенным шагом направился к главным воротам. По его данным в город пропускали легко, половина жителей носила маски — это было разрешено, являлся ли ты членом Фатуи или нет, и спрашивать документы здесь было дурным тоном.

  Стража у ворот проводила его скучающим взглядом и вернулась к своим делам. Наконец-то, момент истины. Сейчас или никогда. Он доберется до сердца этой прогнившей и погрязшей в трясине гнилой политики организации или умрет здесь, так ничего и не достигнув. В целом, его устраивал любой вариант. В его вселенной было всего два цвета: месть или бессмысленность существования.

  Остановившись в самой худой забегаловке, которую он смог найти, он бросил свои пожитки на замызганные грязные простыни и решил пройтись по улицам, послушать, что говорят местные, оценить обстановку.

  Поганая, изводящая своей монотонностью и ощущениями липнувшей к коже одежды, морось преследовала его в этой стране повсюду. Вот так выглядела здесь осень. За три года скитаний он видел ее разной: сухой и песочной в Натлане, цветистой и влажной в Сумеру, чем-то похожей на Мондштадскую, полной разноцветных листьев и романтики, в Фонтейне, лиричной и теплой в Ли Юэ. Эта — была самой худшей из них.

  Он бесцельно брел по улицам, вслушиваясь в треп пожилых женщин, прогуливающихся по узким, мощеным дорожкам парков, в довольные возгласы лавочников, когда к ним подходили покупатели, в тихие шепотки каких-то подозрительных типов в подворотнях.

  Ничего интересного и ценного. Старушки ворковали о своих внучатах, лавочники силились втюхать как можно больше и подороже клиентам, воришки обсуждали, кто что ценного стащил у лавочников и старушек. Словно это был отдельный мир, существовавший по другую сторону реальности от величественного произведения архитектурного искусства, издалека таращившегося на него стеклянными глазами и скалившего зубы острыми пиками оград.

  Тихий, переливчатый смех привлек его внимание, и он резко замер, забыв, куда он шел, и где находился. Этот смех отпечатался на подкорке навечно, пылающим и обжигающим клеймом заставлял его корчиться в тоске и агонии одинокими вечерами, вопрошать пустые стены крошечных комнатушек в трактирах и воображаемого Барбатоса: «За что?». Почему он тогда его не остановил? Почему еще в ту ночь не бросил все и не убежал с ним? Может, все могло бы сложиться иначе. Отец бы не попытался его защитить, воспользовавшись проклятой стекляшкой; ему бы не пришлось узнать всю подноготную рыцарей за один вечер; он бы не бежал, как ужаленный, через весь Тейват в поисках чего-то абстрактного и никому, даже ему самому, ненужного. И рядом с ним был бы тот, кто мог даже в самые темные моменты обнять его, прошептать: «Я рядом, мой драгоценный», — с кем можно было бы разделить всю боль пополам.

  Но нет. Он сам, своими руками все разрушил, упустил и теперь метался в безумстве и беспамятстве, не зная, что ему делать и как дальше жить. И нашел свое спасение в мести. Смешно. Три года назад он бы, наверное, рассудка лишился и проплакал всю ночь, если бы узнал, какая судьба ему уготована. А теперь… не осталось в нем больше слез, вообще, в нем больше ничего не осталось, кроме желания найти свое возмездие. О том, что с ним случится дальше, он не думал. Слишком мала была вероятность, что это дальше, когда-нибудь будет.

  Тихо, стараясь не привлекать внимание, он, как загипнотизированный, последовал за льющимся патокой мелодичным голосом. Завернул за угол и снова застыл скорбным изваянием.

  На одной из ступенек, ведущих ко входу в чьи-то апартаменты, сидел Кайя. Казалось, что лента времени сама отмотала себя на несколько лет назад, и вот, они снова были молоды и беззаботны. Такой же потрепанный темный плащ, только украшенный пушистым мехом, повязка на глазах, высокие, теплые сапоги, тонкие, но, скорее всего, теплые перчатки на руках. Ничем не примечательный бродяжка, каких на улицах этого города было больше, чем где-либо еще. Мурлыкал что-то себе под нос и тихо посмеивался.

  Дилюк сделал несколько шагов вперед и случайно привлек этим внимание воришки. Тот встрепенулся, замолчал и вопросительно поднял голову в направлении пришедшего.

  Конечно, он не может знать, кто стоит перед ним. Конечно, он не ожидает встретить Дилюка здесь. Конечно, он уже давно о нем совсем не думает — столько воды утекло. Может быть, даже не вспомнит. В конце концов, все, что их связывало, был секрет Павлиньего Пера, оставленный за сотни километров отсюда, и одна ночь, проведенная вместе.

  Поборов в себе желание броситься и обнять того, кто так никогда и не покинул его мысли, Дилюк медленно попятился, а когда отошел достаточно далеко, резко развернулся и бросился прочь.

  Он несся до самой забегаловки, не останавливаясь, забыв, чем он занимался, забыв, что ему нужна была информация, забыв о мести и о трагедии, случавшейся три года назад. Единственная мысль, заполнившая все его сознание, кричала, стонала, вопила ему вернуться, заговорить, броситься на колени перед ним, просить прощения, умолять дать второй шанс.

  Но так бы теперь уже ничего не вышло. Он был сломан, без возможности починки, он больше не был тем наивным идеалистом, не умел строить человеческие отношения, не был способен жить обычной жизнью. И не мог обречь Кайю на себя, даже если тот его примет. Это было бы жестоко по отношению к тому, кто однажды любил его так, как никто больше никогда не полюбит, к его личной маленькой сказке, случившейся несколько лет назад.

  Влетев в крошечную клетушку, которую здесь называли гостиничным номером, и рухнув на истрепанные, не первой свежести простыни, он закрыл лицо руками. Он даст себе несколько минут отчаяния и сухих, покрасневших глаз, а потом, стиснув зубы, забудет о Кайе и вспомнит, зачем он сюда приехал. И продолжит свою эскападу справедливости и возмездия.

***

  И снова он стоял, как вкопанный, не в состоянии произнести ни слова, перед привычно вскинувшимся на звук приближающихся шагов Кайей.

  Он был везде. В каждом отражении в витринах случайных лавочек, среди голых крон деревьев, в самых темных переулках. Смеялся, мурлыкал мелодии себе под нос, с кем-то тихо переговаривался.

  Куда бы Дилюк не шел, он постоянно видел вспышку кобальта и бронзы. Слева, справа, где-то на периферии, вот там, на крыше. Он сходил с ума. Он каждый раз шел за ним, как мотылек на огонь. И каждый раз останавливался, как только Кайя слышал его поступь. Смотрел, смотрел, смотрел, не решаясь приблизиться, не решаясь заговорить.

  Тот каждый раз неизменно разворачивался в его сторону, склонял голову набок и просто стоял. Ждал, что его потенциальный собеседник что-то скажет? Готовился мысленно защищаться? Понимал ли, что это один и тот же человек? Думал, что кто-то его преследует?

  И каждый раз Дилюк, будучи трусом, каких свет не видывал, насмотревшись, налюбовавшись, убегал. И хранил каждую встречу картинками — фотографиями на полке — в памяти, бережно смахивал с них пыль по вечерам, и засыпал с каждой из них в обнимку.

  Чтобы проснуться утром, снова выйти на улицы и увидеть вспышку любимых цветов.

  И сегодня он пришел, возможно, в последний раз. Он, наконец, разузнал, как попасть в Заполярный Дворец. Проверил все лазейки, достал нужное снаряжение и оружие. И был готов либо разрушить все там до основания, либо сгореть дотла.

  Наверное, по этому поводу нужно было что-то сказать. Проститься. Попросить прощения. Если повезет, украсть еще один поцелуй. И просто услышать это его «Мой драгоценный», сказанное тягучим, медовым, голосом.

  Он открыл рот. И снова его закрыл. Кайя ободряюще улыбнулся, склоняя голову набок.

  Сделал шаг вперед. Протянул руку. Кайя не шелохнулся, застыл, как будто, в ожидании.

  Развернулся и в очередной раз — возможно, последний — выбежал из переулка. Не смог. Не хватило сил даже теперь. Слишком сильно боялся, что больше не нужен. Что он заговорит, а его не хотят. Или не помнят. И боялся, что может оказаться нужен. Все еще. И выяснится — столько лет играл реквиемы тому, что на самом деле было целое, блестящее, как новенькое. Боялся, что тогда придется проститься, а потом умереть с осознанием — ведь можно было и не ходить. Но будет уже поздно.

  Мыслей было много, они были непоследовательные, нелогичные, переползали с места на место, как улитки, оставляя за собой след из слизи. Токсичные, разрушительные. Оправдания трусости, оправдания — почему не.

  И очень хотелось напиться и забыться. Самой отвратительной и дешевой гадостью, на вкус больше похожей на канализационные отходы. Чтобы мерзко было от самого себя, от того, в кого он превратился. Нельзя было, конечно — ему предстояла серьезная битва, битва насмерть. Но и в таком состоянии, в каком он был сейчас, она была заранее проиграна.

  Он добрался до ближайшего трактира и заказал самого дешевого пойла. Пил почти залпом под возмущенные возгласы плохо пахнущего бармена с подбитым глазом и отсутствием доброй половины зубов. А потом еще полночи опустошал содержимое своего желудка в какой-то темной, безлюдной аллее. И это чудо, что его никто не попытался обчистить или загнать нож под ребро.

  Проснулся он после полудня в своей постели и совершенно не мог вспомнить, как же он оказался в ней. С грацией медведя в балетной пачке оделся и под бухающую в висках головную боль спустился вниз.

  Хозяйка встретила его за стойкой с кувшином воды и обезболивающей настойкой.

— Что это? — хрипло спросил он: горло драло так, словно он тер его грубой щеткой весь вечер.

— О, Вы вчера в таком состоянии явились… совершенно один, конечно, — она на секунду запнулась, — и я подумала, что утром Вам понадобится это.

  Он, решив, что спорить с этим утверждением будет глупо, начал рыться в карманах в поисках моры, чтобы заплатить за воду и настойку.

— О, не стоит, — хозяйка отодвинула брошенные на стойку монеты, — Вы… эм, вчера уже все оплатили… перед тем, как поднялись к себе.

  У него было ощущение, что она что-то недоговаривала, но затуманенное болью и жаждой сознание отказывалось складывать кусочки мозаики в какую-то картинку. Поэтому он только вяло кивнул и, все равно оставив монеты, забрал кувшин и настойку и вернулся к себе в комнату.

  К тому моменту, как ему стало лучше, солнце уже начало клониться к закату. Он, конечно, собирался, идти с рассветом, но раз уж так вышло, значит, пойдет к ночи.

  Спустившись и поужинав, Дилюк собрал все необходимое в вещевой мешок и, как только окончательно стемнело, вымахнул в окно и направился к дворцу.

***

— Вот мы и встретились, Дилюк Рагнвиндр, — Предвестник стоял, легкомысленно опершись о дверной косяк, — Я давно за тобой наблюдаю, за тем, как ты убиваешь моих людей и разрушаешь мои штабы и укрытия.

— Давай-ка без этих вот пафосный речей, — рыкнул Дилюк.

  Его одежда была твердой от засохшей на ней крови, еще свежие капли падали с острия клеймора, вокруг были разбросаны безжизненные тела. Он знал, что кто-то из прихвостней Царицы объявится по его душу, он ждал этой встречи всем своим существом. Он мечтал увидеть, как покатится голова этого ублюдка по полу после того, как он в очередной раз взмахнет своим оружием. Он готов был перебить всех их сегодня, забыв обо всем на свете, кроме того чувства, что держало его на ногах последние три года — слепая ярость, отчаяние, лихорадка битвы и жажда мести.

— Как скажешь, щенок, — Предвестник расплылся в неприятной ухмылке и активировал свой Глаз Порчи.

  Дилюк бросился в бой первым. Его ничто не держало и не сдерживало. Никто там, за пределами дворца, его не ждал, никто не знал, где он. У него больше не было обязанностей, работы, принципов. Был только адреналин и этот момент.

  Предвестник с легкостью уходил от его ударов. Раз за разом. И смеялся. Это только раззадоривало, заставляло его собраться с силами и сосредоточиться. Из-за этого отребья погиб его отец.

  Последняя мысль открыла ему второе дыхание. Поняв, наконец, тактику противника, он вошел в ритм и вместо того, чтобы уворачиваться, тому теперь приходилось парировать.

  В какой-то момент предвестник пропустил удар и отлетел к стене. Чувство эйфории накрыло Дилюка с головой. Он близок, сейчас, еще один взмах, и еще одна преграда между ним и его местью исчезнет.

  Клеймор взлетел в воздух, он ринулся вперед и… бок пронзило оглушительной болью. Не справившись с инерцией, он выпустил меч из рук и покатился по полу, оставляя за собой брызги крови на стенах и предметах.

— Не так быстро, Рагнвиндр, — из проема вышел темный силуэт, — Не думал же ты, что он здесь один?

  С хлюпающим звуком Дилюк, скривившись от мгновения агонии, вырвал метательный нож из раны на боку, зажимая ее, и с усилием повернулся, наблюдая за вторым Предвестником, возникшим, как черт из табакерки, и с каким-то мазохистским удовольствием ожидая собственной смерти.

  Но не без боя. Он будет грызть зубами глотки до последнего вдоха.

  Взвыв от боли, он резким движением перекатился в сторону, вытаскивая из сапога маленькие сюрикены. Со свистящим звуком они разрезали воздух, и один из них рассек Предвестнику руку.

— Ты ответишь, мальчишка, — прошипел тот и, вооружившись тонким, длинным стилетом, направился к нему.

  Реальность начинала плыть от боли и от кровопотери. Еще один удар ему скорее всего уже не нанести. Он попытался потянуться ко второму сапогу, но рука слабела на глазах, и поднимать ее становилось все сложнее. Кажется, это конец. Вот так он и умрет здесь. Ожидаемо, и он ни о чем не жалеет.

  Вспышка и высокий тонкий звук в воздухе заставили его встрепенуться, он попытался осмотреться и, наверное, ему отказало зрение, но вокруг все было бело, что-то застилало пространство мутной дымкой.

— Вот дурак какой, — прошипел кто-то до боли знакомым голосом рядом и его подхватили на руки, осторожно стараясь не задеть рваную рану на боку. Он застонал и отключился.

***

  Он слышал какие-то голоса на периферии. Они плавали, искажались, усиливались, потом исчезали совсем. Неизменно возвращался только один. Он ругался, отчаянно стонал, вздыхал, становился ласковым, что-то шептал ему нежно, с любовью. Где-то на границе сознания, были осторожные прикосновения. Чужие руки гладили его, убирали челку со лба, скользили по щекам, прочесывали волосы.

  Хотелось уцепиться за них, уцепиться за реальность, вытащить себя из этой дремы. Потому что там, на той стороне, что-то было. Что-то важное, и он должен был что-то сказать. А еще что-то сделать. И этот голос. Он же ждал его, правда?

  И он снова уплывал в забытие.

  До тех пор, пока в один прекрасный момент, не нашел ту самую мысль, которая смогла вытащить его на поверхность. Одно простое слово, и он все еще не был уверен, что оно значило, но именно оно было важно, ради него нужно было вернуться. «Кайя».

— Кайя, — беззвучно прошептал он, медленно осознавая.

  Он лежал на чем-то мягком. Почти не чувствовал своего тела, но подушечками пальцев мог провести по ткани под ними.

  У него были глаза, и их нужно было снова научиться открывать.

— Кайя, — снова шепотом повторил он заветное слово, и попытался приоткрыть веки. Получилось. Или нет. Вокруг было темно.

— Дилюк, тихо-тихо, не шевелись, — над ним навис силуэт, светящийся глаз смотрел с волнением и заботой.

— Кайя, — уже в голос, хрипло и с надрывом еще раз повторил он.

— Да-да, это я, мой драгоценный. Лежи, я тут, я с тобой, — прохладная ладонь коснулась его скулы, — Тебе кажется, что боли нет, но ты сейчас на настолько сильных обезболивающих, и я, признаться, удивлен, что ты, вообще, помнишь меня. Ты знаешь, кто ты, и что с тобой произошло?

  Дилюк неуверенно кивнул.

— Хорошо. Не разговаривай сейчас. Рано еще. Тебе нужно больше времени, чтобы восстановиться, — светящийся глаз засветился игривым выражением, на лице расцвел силуэт белозубой улыбки, — Но я рад, что ты очнулся. Добро пожаловать на этот свет, мой драгоценный.

  Дилюк едва заметно растянул уголки губ в ответ. Если бы у него были силы, наверное, он бы сейчас заливался слезами. Почему? Кажется, он очень соскучился по этой улыбке.

  Он попытался поднять руку и дотронуться до нее, но быстро понял, что не в состоянии это сделать. Досадно как. Закрыл глаза и снова провалился в небытие.

***

— Как думаешь, Дилюк, ты сможешь сесть? Тебе бы не мешало что-нибудь съесть, наконец, — Кайя улыбался ему, его глаза снова были закрыты повязкой, в окна светило яркое солнце.

  Он приходил в себя уже несколько раз, но совсем ненадолго и плохо помнил, что в это время происходило. Кайя помогал ему выпить немного воды, и Дилюк снова отключался.

  Сложно было сказать, сколько прошло времени: каждый раз тяжелые портьеры были задернуты, и в комнате царил полумрак. Это был первый раз за все это время, когда он увидел солнце.

— Зачем ты открыл шторы? — хрипло спросил он, — Ты же ничего не видишь.

— Для тебя, — Кайя продолжал беззаботно улыбаться, — Мне подумалось, что ты будешь рад дневному свету.

— Мне без разницы, — сухо ответил он, — Я три года прожил в тенях, можешь задернуть их обратно.

  Дружелюбное выражение слетело с красивого лица, уголки губ поползли вниз.

— Как скажешь, — бесцветно ответил Кайя и, как-то резко и слишком быстро поднялся с места.

  Все вокруг снова погрузилось в полумрак, темная повязка была аккуратно сложена и оставлена на столе. Светящийся глаз смотрел на него настороженно и изучающе.

— Я принес суп, помочь тебе подняться? — нейтральным тоном сказал Кайя, все еще стоя у окна и не решаясь подойти ближе.

— Я сам, — отказался Дилюк и осторожно попробовал опереться на руки и сдвинуться.

  Через пару минут медленных движений ослабевшего тела он, наконец, удобно устроился, прислонившись к изголовью кровати. И хмуро взглянул на собеседника. Тот отвел взгляд, подхватил миску с супом со стола и поднес ее, передавая Дилюку в руки, стараясь всеми силами избежать случайного прикосновения.

  В комнате повисла напряженная тишина. Дилюк понимал, что это была его вина, ему не стоило так разговаривать с тем, кто полез ради него в змеиную нору и вытащил буквально из лап смерти. Но после стольких лет одиночества и поисков правды, сопровождающихся целой цепочкой бездыханных тел позади, он не знал — совсем забыл — как может быть иначе.

  Кайя сидел, опустив голову. Изредка бросал короткие взгляды на Дилюка и пару раз даже открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом замолкал и снова отворачивался.

— Спасибо, — наконец, тихо сказал Дилюк и, по-прежнему отказываясь смотреть в глаза своему спасителю, протянул пустую миску.

— Тебе нужна перевязка и обезболивающее. Потом я оставлю тебя в покое, обещаю, — Кайя поднялся и направился назад к столу, на котором были разложены бинты, какие-то баночки и шприцы. В углу стояла сумка с его вещами.

— Оставь все это на тумбочке, и можешь идти, я сам справлюсь.

  В переливающейся разными цветами радужке разлилась затаенная тоска и горькая обида. Кайя снова собрался что-то сказать, потом закусил губу и только вздохнул. Он молча подхватил все необходимое, небрежно бросил, куда ему сказали и развернулся, чтобы уйти.

— Позови, если что-то потребуется, я буду в другой комнате, — прошелестел он и быстрым шагом скрылся за дверью.

  Казалось, что чувство вины сейчас разорвет Дилюка изнутри. Что же он творит? Отталкивает единственного человека, которому оказалось не все равно. Даже спустя все эти годы; даже после того, как он практически выгнал Кайю из своего города; даже после того, как он только что разговаривал с ним таким отвратительным тоном. Он все равно говорит, что готов помочь, если Дилюку это потребуется.

— Кайя, — позвал он слабо, не зная, на что надеется больше: что тот отзовется, или что не услышит.

  Конечно, у человека, который большую часть своей жизни был слеп, оказался отменный слух. Иначе и быть не могло. Дверь снова отворилась, и тот возник на пороге, недоуменно хмурясь.

— Я не хотел, — Дилюк спрятал лицо в руках, понимая, что не знает, как правильно теперь сказать, что ему жаль.

— Что ты не хотел, мой милый? — звук мягких шагов приблизился, перина прогнулась под чужим весом, и прохладная рука легла ему на плечо.

— Не хотел так разговаривать с тобой, — почти беззвучно произнес Дилюк, понимая, что совсем разучился формулировать свои мысли.

— Все в порядке, — пальцы легко сжались, голос звучал успокаивающе, — Я все понимаю. Столько времени прошло. Ты не обязан до сих пор чувствовать что-то ко мне. Я просто увидел кольцо на твоем пальце и подумал…

  Он замолк на секунду, вздохнул, словно собираясь с мыслями.

— Неважно, что я подумал. Это все в прош…

— Кольцо, где оно? — Дилюк встрепенулся, когда понял, что золотого ободка, к которому он так привык — единственного напоминания о старой жизни, с которым так и не получилось расстаться — не было на пальце.

— На столе с твоими вещами. Не переживай, я не заберу его, — как-то виновато и неловко улыбнулся Кайя и попытался встать.

— Нет-нет, подожди, — Дилюк в панике уцепился за его рукав, он так и не смог ничего сказать, но ему очень нужно было найти слова, — Кайя, ты не прав, я не просто так ношу кольцо, я думал о тебе, я все еще…

— Дилюк, — тихо, но твердо остановил его собеседник, — Не нервничай, пожалуйста и не дергайся так резко. Не хотелось бы, чтобы у тебя разошлись швы и снова началось кровотечение.

  Тот мгновенно замер, тяжело дыша и понял, что и, вправду, переоценил свои возможности.

— Мы с тобой обязательно все это обсудим, — тон медового голоса снова смягчился, обретая тягучие, такие любимые, нотки, — И я выслушаю все, что ты хочешь мне сказать. Но только когда тебе станет лучше, договорились?

  Дилюк нахмурился. Ему хотелось высказаться прямо сейчас, тянуть смысла не было. И ему не настолько плохо, чтобы он не мог говорить.

— Ох, ну вот, смотри, какая незадача, — покачал головой Кайя, — будешь и дальше так себя вести, проваляешься тут до самой весны.

  Бинты на боку порозовели, медленно пропитываясь кровью. Достаточно медленно, чтобы можно было предположить, что швы не разошлись, но все это требовало срочной обработки и перевязки, значит беседы, и правда, придется отложить.

  Кайя жестом показал ему перевернуться, и тот послушно выполнил, понимая, что, если надо, он, конечно, и сам сможет все сделать, но с чужой помощью процесс пройдет легче и быстрее.

  Ловкие пальцы шустро справились со старыми повязками, бережно наложили мазь и новые бинты. Потом Кайя потянулся к шприцам и ампулам, набрал содержимое одной из них и прежде, чем Дилюк успел возразить, уколол его в сгиб локтя.

— А теперь отдыхай, — улыбнулся он, поднимаясь и убирая все назад на стол.

  Он уже собрался выходить, но какая-то мысль остановила его. Обернувшись на Дилюка с чем-то глубоким и тоскливым во взгляде, он нерешительно поднял уголки губ и, наконец, придя к внутреннему согласию, в два шага сократил расстояние до постели, порывисто наклонился и прижался губами к фиолетовой венке на виске.

— Я скучал, Дилюк, — прошептал он, и мгновенно вылетел из комнаты, оставив ошарашенного собеседника с открытым ртом смотреть ему вслед.

***

— Может, расскажешь мне, наконец, зачем ты туда в одиночку потащился? — Кайя стоял возле стола и приводил медицинские принадлежности в порядок.

— Хм? — тот оторвался от книги, которую читал последние пару дней, — Я все три года на такие вылазки самостоятельно ходил.

— Во-первых, — Кайя отложил бинты в сторону, — не на такие. Ты решил навести свои порядки в Заполярном Дворце, и вряд ли его можно сравнить с тем, что ты зачищал раньше. Во-вторых, ты каждый день ко мне подходил, почему не предложил пойти с тобой?

— Ой, — Дилюк понял, что щеки вспыхнули, — Ты… узнал меня?

  Кайя выразительно глянул на него.

— У тебя… уникальная походка. Ты сам по себе тонкий и легкий, а ходишь такой тяжелой, медвежьей поступью, я даже не знаю, с кем бы я мог тебя спутать.

— Ой, — повторил Дилюк, — Я думал, что ты не поймешь, кто это.

— Поэтому преследовал меня? — усмехнулся тот.

— Я не преследовал, — еще больше вспыхнул Дилюк, — Я… просто не решался заговорить. И, вообще, ты что, пошел бы со мной?

— Пошел бы, — немедля согласился Кайя, — Только мы бы с тобой подготовились, как следует, все разузнали о противниках и скорее всего, не попали бы в такую ситуацию.

— И зачем бы ты это сделал?

— Ну, мы все тут тоже не в восторге от того, что Фатуи творят, — пожал плечами Кайя.

— Мы? — озадаченно переспросил Дилюк.

— Мы. Я, как бы тебе это сказать, состою в одной организации. Неофициальной, конечно. Которая оперирует информацией. У нее есть ответвления по всему Тейвату. И мы наблюдали за тобой все это время, — его тон звучал нейтрально, почти официально, но было видно, что ему, вообще-то есть, что добавить к этому от себя, но он сдерживался, — И мы поддерживаем твои цели и… методы. И готовы тебе помочь.

— Это не твои слова, — сощурился Дилюк.

— Конечно, это не мои слова, — неожиданно рявкнул Кайя, заставив своего собеседника вздрогнуть, — Я, Бездна побери, боялся каждых следующих новостей о тебе, как огня. А вдруг, в этот раз, ты не смог выбраться, а вдруг тебя поймали. А вдруг, а вдруг, а вдруг… Ты что же творил-то все это время, преждевременной встречи со смертью искал?

— Кайя, я…

— Я несколько раз вещи собирал и пытался за тобой вслед броситься. Меня каждый раз останавливали и напоминали, что у меня тоже есть во всем этом своя роль. Я думал, я поседею за эти три года.

  Он устало опустился на стул.

— Подожди, то есть, все это время. И в Мондштадте тоже?..

— Ага, Павлинье Перо — очень удачное прикрытие для отвода глаз. Я туда за информацией лазил, а не за дорогими побрякушками.

— Я согласен, — немного подумав, сказал Дилюк и для верности кивнул.

— На что ты согласен? — утомленно переспросил Кайя, слишком погрузившись в свои переживания.

— Ты сказал, что твоя организация готова мне помочь. Я согласен, — он на секунду помедлил, — Ну, только если ты захочешь работать со мной.

— Откуда такое рвение? — светящийся глаз уставился на него с подозрением.

— У меня было достаточно времени подумать, пока я приходил в себя. Я потратил слишком много сил на погоню за эфемерными глупостями. Бред незрелого мальчишки. И однажды упустил свой шанс, заставив тебя уйти из города ради несуществующей чести и идеалов. Я не хочу упустить еще один. Я останусь с тобой, Кайя.

— О, — тот удивленно замер, а потом смущенно и трепетно заулыбался, — После стольких лет?

— Всегда, — уверенно ответил тот.

  Кайя почему-то вздрогнул и посмотрел на Дилюка с испуганным обожанием.

— Я… думал, что ты захочешь вернуться в Мондштадт после всего случившегося.

— Поедешь со мной?

— У меня тут работы еще, наверное, на год осталось, — виновато вздохнул тот.

— Через год? — в глазах Дилюка горел огонь, он не собирался отступать. Не в этот раз.

— Поеду, — засмеялся Кайя, приближаясь к постели и садясь на край, — Ты ведь снова все уже решил за нас обоих, правда?

— Это плохо? — тот несмело протянул руки.

— О, нет, что ты, это… очень горячо, продолжай, — он осторожно притянул Дилюка в объятия, и тот, примерившись, чтобы не задеть свое заживающее ранение, одним рывком затащил Кайю под одеяло, прижав к себе, — Оу, ну не настолько буквально продолжай, нам пока что не стоит перенапрягать тебя, и дать возможность исцелиться.

— Бездна знает, сколько времени это займет, я устал ждать, — пробормотал Дилюк в сгиб чужой шеи и коснулся губами смуглой кожи, под которой можно было ощутить заходящийся пульс.

— Дилюк, достаточно, — засмеялся тот, выкручиваясь так, чтобы их лица были на одном уровне — Терпение — добродетель. Чем раньше все заживет, тем быстрее будет можно приступать к… более активным занятиям.

— Тогда поцелуй меня хотя бы, — разочарованно выдохнул Дилюк, — Я столько лет ждал, и я хочу свою награду сейчас.

  В светящемся глазу сияло благоговение, Кайя ласково отбросил мешающие пряди с бледного лица и осторожно коснулся сухими губами его скул, щек, вздернутого носа. Поцеловал под веками, по линии бровей, морщинки над переносицей, и, наконец, добрался до обветренных, постоянно искусанных до крови губ. Прижался к ним и замер.

— Ты изменился, Дилюк, — тихо прошептал он, отрываясь достаточно только для того, чтобы иметь возможность говорить, — Годы и твое путешествие закалили тебя, сделали жестче и горше. Но ты все так же прекрасен, как и в тот день, когда мы встретились впервые. Другой красотой, конечно. Из нежного одуванчика, который мог потрясти любой порыв ветра, ты превратился в восхитительную дикую ветряную астру. Теперь ты, может, и крутишься в сторону очередного шторма, но ему больше тебя не сломить.

— Меньше слов, больше дела, — как обычно, смущенный словами льстивого воришки, сказал он, закрывая глаза и стирая оставшиеся миллиметры между ними.

  Было очевидно, что Кайя всеми силами старался сдерживаться, не причинять своему партнеру неудобство и не заставлять его напрягаться. С одной стороны Дилюку нравилось, что тот так о нем заботится, а с другой, он отвык от подобных сантиментов, и это сбивало с толку. Хотелось, чтобы в полную мощь, со всей нерастраченной страстью, чтобы показать, как он скучал, как он хотел все это время, как он засыпал, мечтая, как это однажды произойдет снова.

— Ай-ай, мой драгоценный, ты заигрываешься, — озорно смеялся Кайя, убирая длинные тонкие ладони из-под своей рубашки, — Будь хорошим мальчиком сегодня, веди себя, как подобает воспитанному аристократу.

  Дилюк скривился.

— Не напоминай. Я отказался от всего этого три года назад, и ни о чем не жалею.

— Ну, думаю, ты поменяешь свое мнение, если станешь частью нашей сети. Информацию собирать удобнее всего, если есть ловкие руки, как у меня. Или власть, как у тебя. Думаю, мы станем отличной командой, — пользуясь сменой темы, Кайя устроил Дилюка у себя на груди и принялся пропускать длинные красные пряди сквозь пальцы. Тот расстроенно взглянул на партнера, и, поняв, что тот непреклонен, и сегодня ничего более интересного, чем простые прикосновения, ему не грозит, смирился и дал лучший доступ к своим волосам, томно вздыхая.

— Умница. Нам некуда торопиться, у нас с тобой все время мира впереди. А теперь спи, любовь моя, я останусь с тобой и больше никуда не денусь.

  Закрывая глаза и понимая, что даже такая простая возня его утомила, он решил, что Кайя прав — между ними больше ничего не стоит. И они оба, несмотря на время и расстояние, все еще хотели быть вместе. А значит, можно и подождать еще самую малость.

***

— Мастер Дилюк, я так рада Вас видеть! Добро пожаловать домой! — Аделинда встречала его на пороге поместья. Рядом с ней стоял Эльзер и еще пара горничных, из тех, что остались верны Рагнвиндрам, даже когда их глава отсутствовал четыре года.

— Я тоже рад тебя видеть, — он вышел из повозки и обнял свою наставницу, — Познакомься. Это Кайя Альберих, я писал тебе о нем.

— Мастер Кайя, — засияла та, сразу переходя на тот же тон, что использовала со своим воспитанником, — Это большая честь принимать Вас в нашем доме.

  Она медленно подошла к нему и, помявшись — боясь напугать слепого гостя — осторожно обхватила его руками. Тот незамедлительно улыбнулся и прижал ее к себе.

— Даже по письму было несложно догадаться, как мастер Дилюк счастлив, что Вы согласились приехать с ним. Спасибо, что заботились о нем все это время.

— Аделинда, дорогая, — похлопал ее по плечу Кайя, отстраняясь, — Это совершенно не стоит благодарности. Я всего лишь делал то, что велело мне сердце. А оно пело мне, что наш дорогой мастер Дилюк — самый прекрасный бриллиант в мире, и о нем надо заботиться, как о таковом.

— Ой, Вы и правда такой, как мастер Дилюк описывал, — с восторгом, закрыв рот руками, та перевела взгляд на мгновенно покрасневшего воспитанника.

— Кайя, — с мягким упреком сказал он, — Ну не при всех моих людях же.

— О, — тот лукаво усмехнулся, — Я думал, что ты не собирался скрывать наши отношения в Мондштадте. Мои извинения.

— Не собирался, — смущенно пробормотал он.

— Тогда скоро весь город услышит о том, как я тебя люблю, и какую драгоценность они упустили, глупцы, — Кайя ласково провел рукой ему по плечу.

  Аделинда, наконец, пришла в себя, и с широкой, довольной улыбкой, показав своему воспитаннику два больших пальца, сурово развернулась к застывшим с глупыми ошалевшими выражениями лиц молоденьким горничным и погнала их скорее подавать ужин господам и готовить им комнаты.

— Кхм, — вклинился Дилюк, понимая, что, кажется, даже уши уже стали пунцового оттенка, — Кайе не нужна отдельная спальня. Нам… хватит одной на двоих.

  Постаравшись выглядеть беспечно и уверенно, он, под совсем шокированные взгляды своих работников, выпрямился, подхватил своего спутника за талию и помог подняться по ступенькам.

— Ну что же, «Познакомиться с жителями поместья» можно вычеркнуть из списка. Что следующее? «Поцелуй на площади Барбатоса»? — игриво засмеялся Кайя, легко пихая Дилюка в бок.

— Ты сведешь меня с ума, — прошипел тот, ведя его на второй этаж.

— Ты говоришь это каждый день, целый год. Либо ты уже давно безумен, либо у тебя выработался иммунитет. В любом случае, просто смирись со своей участью и поцелуй меня у этой вашей статуи.

  Дилюк покачал головой, направляя Кайю к двери, ведущей в его спальню. Но мысленно сделал себе заметку, что скоро Луди Гарпастум, и вот там, в самом сердце фестиваля, будет, пожалуй, лучший момент, чтобы исполнить желание любимого. И пусть все видят. В конце концов, он, и он один решает, кем ему быть, и как поступать со своей жизнью. А все несогласные могут однажды случайно оказаться под прицелом некоего легендарного Павлиньего Пера. И на него больше не окажется капитана Дилюка, чтобы поймать и прогнать из города. Зато окажется неизвестный вигилант, который прикроет его из тени.