Оказавшемуся в FUG Бааму казалось, что он потерял почти все чувства, кроме боли, но мысли о его команде, мысли о господине Куне грели его душу в самые холодные из ночей.
Баам не привык жаловаться, ему не хотелось доставлять кому-то проблем, но Хва Рьюн просила говорить обо всём, что его волнует, ибо это может перерасти в большую проблему и стать ударом и по FUG, и по ней лично; Хва Рьюн, возможно, была даже подругой ему, и Баам не хотел отягощать еë лишним, поэтому в один из разговоров поделился своим небольшим волнением: несмотря на все его устойчивость к боли и регенерацию, на протяжении недели у него болит в груди, и интуиция подсказывает об опасности. Хва Рьюн тогда покачала головой и отправила его на медобследование. Рентгеновские снимки стали для неë почти кошмаром: еë личный Бог мог умереть от любви, не сделав и половины предначертанного и так ожидаемого ей и тысячами, если не миллионами и миллиардами жителей башни.
— Мой бог так.. Глуп.. — в голосе Хва Рьюн не было и капли злости, он даже, будто бы, был наполнен грустной нежностью, — в тебе слишком много человеческого. — Она сделала паузу, — кто же мог удостоиться такой чести?
Баам отвëл глаза, и Хва Рьюн продолжила строить догадки:
— Рахиль? Почему же тогда ханахаки только появилось?..
— Нет-нет, это всё не она.. Тот человек мне сейчас кажется даже более далëким, чем она, хоть мы и, кажется, стали друзьями.. — Баам нервно перебирает пальцы, кусает губы и прячет взгляд: как быстро он стал тревожным человеком.
— Ты же знаешь, FUG многое может тебе дать, хотя, это ведь кто-то из твоей команды, так что их ты не увидишь, но тебе могут предоставить.. Замену. Понимаешь?
— Что мне замена?.. — Баам звучал так разбито, что у Хва Рьюн что-то дёрнулось в груди – еë Бог, несомненно, создан для великой мести, но, кроме того, он создан для улыбок, радующих взор таких, как она, подчинëнных, совсем не для мучений и грусти, так неправильно. Она так хотела бы сама стать той заменой, что смогла бы утешить их слишком человечногоИмеется ввиду то, что Баам больше человек, а не Бог Бога.
Еë рука осторожно опустилась на его плечо в попытке показать, что он не одинок, и оказать поддержку:
— Ты уж прости, что совсем не могу тебе помочь, мой маленький бог, если будет совсем плохо – ты всегда можешь зайти ко мне в гости, поговорим, я поддержу, — она постаралась улыбнуться максимально убедительно, и эта Хва Рьюн с доброй улыбкой на лице отпечаталась в памяти Баама. Ей явно очень шло так улыбаться.
«Видеть бы это чаще», — пронеслось тогда в его голове.
— И я всегда могу быть тебе той самой заменой, — улыбка совсем потеряла искренность, а в глазах Хва Рьюн появился холод, — всë же, я тут чтобы служить тебе.
Для самого Баама эта болезнь тоже была пугающей, но он постарался успокоить Хва Рьюн тем, что у него отличная регенерация, а с болью он как-нибудь уживëтся.
Ему подобрали лекарства: обезболивающие, нашли даже вещество, что замедлит рост цветов, и дали доступ к антидепрессантам и подобным медикаментам, использующимся в психотерапии: всë же, ханахаки поражает человека не только физически, даже скорее наоборот, и Баам уже ощутил это – мерзкое чувство безнадёжности, безысходности и одиночества растекалось по его венам, словно сильнейший яд.
У них с Хва Рьюн вошли в привычку посиделки по вечерам с чашкой травяного успокаивающего нервы чая, если не было других забот. Они разговаривали ни о чëм, но сковывающее плечи чувство уходило на второй план, пряталось. Баам даже думал, что, быть может, ему было бы куда легче влюбиться в неë.
Это такая пугающая слабость людей – что они не могут управлять своими чувствами до такой степени, что это грозит им мучительной смертью.
Баам тренировался столько, сколько мог, уходя таким способом от всех мыслей и эмоций, от реальности. Ха Джин Сунг был великолепным учителем и даже, в отличие от других членов FUG, видел его как ребëнка. Да, поняв его потенциал, увидев скорость обучения, Джин Сунг тоже стал возлагать на него надежды, как на своего Бога и спасителя, но он волновался, боясь перегрузить Баама тренировками, и брал в учëт его осознанный возраст: сколько ему, если считать так? (Прим. авт. То есть, считать не сколько лет телу, а сколько Баам осознаëт себя Баамом) Лет семнадцать? Меньше? Баам был благодарен ему всем сердцем, но просил не волноваться столь сильно: он вытерпит, выдержит все трудности, чтобы стать сильнее и уметь защитить дорогих ему людей, чтобы спрятаться от мыслей и чувств, что поглощают его, стоит остаться в одиночестве и безделье, поэтому, «Пожалуйста, прошу вас, давайте продолжим тренировку, Мастер».
Больше года спустя дня выявления заболевания после очередного медобследования Баам увидел наконец первые распустившиеся цветы в своих лëгких – до этого его органы опутывали лишь разнообразные стебли и листья, чей рост был сильно замедлен дорогими медикаментами. Баам не знал названия этих цветов – Хва Рьюн предположила, но Баам не запомнил, не придавая этому большого значения. Мелкие, сбившиеся рядом, будто в небольшой букет, они казались Бааму прекрасными. Правда, этот вид так поразил его, сковав тело безысходностью, страхом и смесью других отвратительных чувств, что его затрясло, и он разрыдался, едва отойдя в уборную. Ему не было физически больно, нет, он постоянно пичкался обезболами, да и привык уже, тем более с его-то регенерацией, и в сравнении с ежедневными ранящими тренировками это – ничто; но этот рентгеновский снимок почему-то вызывал абсолютно невыносимое чувство обречëнности.
Видимость хоть какого-то прогресса в тренировках немного перекрывала отрицательные чувства радостью – с каждым днём он на шаг ближе к бесконечно далёкой силе, что даст возможность защитить всë дорогое.
Спустя ещё пять мучительных лет рентгеновский снимок был похож на прекрасную картину в богатой галерее – разнообразные цветы обвили лёгкие, немного мешая дышать и вызывая свист при каждом выдохе, а несколько мелких цветов даже оказались на близлежащих органах.
Бааму провели операцию, аккуратно удалив большинство из них, и он наконец продолжил возвышение.
***
В башне иногда идут дожди или снег – они не настоящие, не те явления снаружи башни, о которых ходят легенды, а из шинсу, но Агеро как-то не волнуют детали: это красиво. Мало того, это грустно, почему-то, смотря на них, ему кажется, будто скрытое воспоминание рвëтся наружу, но всë никак не вырвется. Агеро стоит на крыльце дома, являвшегося их базой в настоящее время, смотрит на собирающиеся ручейки и лужи, затаив дыхание слушает ровный стук и шум дождя и тянет руку, не заботясь о сухости одежды; мысль появляется в опустевшей от абсолютного спокойствия голове: дождь такой быстрый и шумный, но нежный. На ум приходит образ того, чьей нежности Агеро хотел бы ощутить больше всего на свете, и он прикрывает глаза, стараясь опустошить свой разум окончательно, мечтая наконец отдохнуть.
Баама нет уже пять лет, когда мучающие мысли оставят его? Когда цветы внутри перестанут расти, приняв смерть их причины?
***
Не по своей воле оказавшись в новой команде, Баам постепенно привык к их компании; они не стали семьëй, как команда, собравшаяся шесть лет назад на втором этаже, он не позволял себе подпускать кого-то настолько же близко, но когда Хорьянг, который в этой команде и правда нашёл семью, ушëл, Баам не смог его так оставить.
Когда в Руку Арлен неожиданно ворвался господин Кун, Баам был на грани нервного срыва и слëз, паника едва давала стоять на ногах, но нет, так нельзя, показывать слабость – совершенный запрет, иначе его самый дорогой человек умрëт.
Когда Шаша сказала, что он пришёл убить господина Куна, страх подступил к горлу так, что он едва мог дышать, но собрался с силами и умолял его бежать.
Тот так невовремя напомнил о своих уме и проницательности, но Бааму не оставалось ничего, кроме как упорно стоять на своëм.
В FUG, видимо, устали от такой огромной слабости своего бога и решили просто поубивать тех, кто был ему ближе всех и мог быть этой самой живой слабостью, подумали, что если еë убить – Джу Виоле Грейс избавится от изъянов, от лишних чувств и уязвимых мест, зависимостей, держащих его жизнь у себя на поводу.
Глупые, какие глупые, ведь, если, пока господин Кун жив, у Баама есть малейший шанс дожить до исполнения возложенной на свои плечи миссии, то если он умрëт – болезнь не только не исчезнет, она лишь ярче разгорится и мучительно погубит Баама, держа оставшееся время в апатии и депрессии, он это знает, чувствует.
Господин Кун будет в порядке – о нëм позаботится команда Танг-Суйок, но вот Баам летит в каменном големе, и его ноги дрожат, он не может сдержать слëз, пусть и подкрепляет их своей игрой на публику для убедительности смерти Куна. Ему так тошно, что хочется просто перестать быть в сознании, хоть и в то же время возможность того, что скоро всë станет чуточку лучше – после Битвы при Мастерской, поддерживает его психическое состояние.
Хва Рьюн сказала, что позаботится обо всëм, направит Куна на нужный путь и устроит им воссоединение. Еë Бог стал ей так дорог, что его чувства стали и еë чувствами тоже – она больше не позволит ему так страдать и сделает всë, что могло бы хоть чуточку улучшить его самочувствие.
***
(после Битвы при Мастерской)
Агеро смотрит на яркого, словно светящее несоизмеримо мелким людям солнце, Баама и давится скребущим по стенкам лëгких кашлем. Баам же часто смотрит украдкой на всегда холодного, хищного Агеро и сравнивает с тем, как тепло он относится к нему — нет, конечно, к их команде, к своим друзьям, но Бааму дорого знать, что он каким-то неведомым образом оказался среди них, — и теряет в лëгких весь воздух, задыхаясь.
У обоих плохое предчувствие, но оба молчат. Нет, они, конечно, спрашивали друг у друга о самочувствии, видя бледную кожу и синяки под глазами, иногда резкий уход подальше ото всех, но эта ложь даже не резала слух: «всë хорошо».
Оба не хотят быть обузой.
Баам после того случая на станции экспресса какое-то время сам был не свой и делал всë, выжимал последние силы, которых, кажется, уже давно и не осталось, лишь бы не тянуть всех вниз вместе с собой.
Агеро видит, как Баам развивает свои силы с невероятной скоростью и боится остаться далеко позади. Если он скажет, что не в порядке – станет обузой, что задерживает подъëм наверх, так нельзя. Контроль – вот, что держит его на плаву; Агеро кажется, что если он перестанет лгать и потеряет его, он умрëт, поэтому надо быть сильным и держать всë в своих руках, не показывая и намёка на слабость.
После случая на станции экспресса, Агеро иногда замечал, как Баам идёт умываться с покрасневшими от слëз глазами. Хотелось подойти, обнять и успокоить, но он почему-то боялся; быть может, он предполагал, что покажется слишком навязчивым и вызовет пугающее его в кошмарах отторжение. Баам был рад, что никто, по-видимому, не замечал его проявлений слабости, иначе его чувство вины поглотило бы его целиком.
Эта болезнь очень редкая, поражает тех, чья любовь чрезвычайно сильна, но, по мнению самих больных, невзаимна. Повезло ведь – стать редким экземпляром так много лет больного. Иногда Агеро хочется не чувствовать совсем ничего – так было бы куда проще, он мог бы быть Бааму куда лучшим помощником, не отвлекавшимся на эти бесполезные чувства; не нужно было бы тратить время на лишние, порядком надоевшие раздумья: «нормально ли это?», «как это будет выглядеть?», «не пересекаю ли я черту?».
Хва Рьюн душит свои чувства и советует просто признаться – «поверь мне, это легче». Баам много думал об этом: быть может, ему и правда могли бы ответить, но господин Кун казался настолько далëким, хоть и считал его своим другом, что все надежды гибли, ещё зарождаясь.
***
(многим позже)
Хва Рьюн подходит сзади к дивану, где сидит Баам, еë взгляд очень мутный, и можно сказать, что она едва мыслит, она наклоняется к Бааму очень близко — Агеро смотрит на это с холодом — и шепчет что-то на ухо, Баам тут же вскакивает.
— Госпожа Хва Рьюн перепила, я помогу ей дойти до комнаты, — он так и лучится желанием помочь без единой корыстной мысли.
«Ты как всегда наивен», — едва заметно ухмыляется Агеро. Его тëплая улыбка надолго осталась в памяти Шип Ли Су, случайно заметившим это странное выражение на лице живого холода.
Баам, подставив своë плечо как опору, дотаскивает едва держащуюся на ногах Хва Рьюн к еë комнате; усадив еë на кровать, он уже было собрался уходить, но она остановила его.
— Расстегнëшь мне молнию на платье? Сзади, — она встаëт, оперевшись на кровать, поворачивается и убирает со спины волосы; Баам засомневался, что это то, что можно делать по отношению к уважаемой им даме, но после подошëл ближе – она пьяна и нуждается в помощи, почему он вообще подумал об этом?
— Конечно.
Он расстëгивает молнию, и Хва Рьюн сразу же снимает платье, совсем не стесняясь остаться в одном белье.
— Мне стоит найти вам пижаму? — Баам не смотрит на неë, вежливо отвернувшись.
— Нет.. — Хва Рьюн подходит ближе и облокачивается на чужое плечо, — Виоле, — она усмехается его попыткам не видеть еë тела, — мой глупый бог.. Ты ведь не смотришь на меня как на девушку, лишь как на помощника, верно? — Нотка обречëнности остаëтся Баамом незамеченной.
Он аккуратно отцепляет еë руки от своего плеча и ведëт к кровати:
— Госпожа Хва Рьюн, вы очень пьяны.. — Он укладывает еë и заботливо укрывает одеялом, — вы моя очень дорогая подруга, не вы – я бы, вероятно, был бы давно мëртв,— привыкшие к темноте комнаты глаза замечают улыбку на его лице.
«Что ж.. Чего я ожидала, глупая.. Знаю ведь, кем он 'болен'».
— Спокойной ночи, госпожа Хва Рьюн, — Баам отдаляется к двери комнаты.
— Спокойной..
Баам возвращается на своë место, и многие из тех, кто видел их с Хва Рьюн уходящими, удивлены таким скорым возвращением, ведь, что можно ожидать от пьяной, в глазах многих влюблëнной девушки и того, кто вряд ли скажет «нет», но в то же время это радует тех, кто точно так же пьян и влюблëн.
***
Утро начинается с головной боли – и не только из-за того, что он вчера перепил. Едва проснувшийся Агеро многозначительно смотрит сначала на время, потом в окно – на едва восходящее солнце, а после, наконец, на нарушителя спокойствия:
— Хва Рьюн, если ты хотела обсудить со мной что-то о дальнейшем восхождении, то я сейчас совсем не в состоянии думать, давай я зайду к тебе позже?
— Нет, это важный разговор. О Виоле. Пользуйся тем, что я в настроении идти навстречу и помогать.
Еë взгляд исподлобья заставил Агеро испугаться – эта красная ведьма, конечно, никогда не заслуживала доверия и настораживала, но сейчас почему-то казалось, будто она видит его насквозь и не рада тому, что видит.
Спустя ещё пару мгновений их гляделок сверху-вниз друг на друга Агеро наконец отошёл чуть назад, пропуская гостью в комнату.
— Ладно, проходи. И что ты имела ввиду?.. — Агеро запер дверь и сел за стол напротив Хва Рьюн вслед за ней.
— То и имела. Думаешь, нечитаемый, что-ли? Я знаю, что ты к нему чувствуешь, — Агеро на это поджимает губы, желая понять, сколько она знает, а Хва Рьюн продолжает, — не ты один, конечно..
Агеро хмыкает, и Хва Рьюн несильно бьëт его по лежащей на столе руке:
— Заткнись! — она успокаивается так же быстро, как и разозлилась, — но чем-то ты от меня отличаешься.
Агеро вопросительно вскидывает брови.
— Виоле.. любит те–
— Не смешно, — он не даëт даже закончить предложение и перебивает стальным голосом.
— Мне тоже. Ты должен понимать, что я чувствую, мне тоже нелегко, но я хочу, чтобы мой Бог был счастлив, пусть даже я – нет.
Агеро едва еë дослушивает и закашливается, кашляет долго, и на стол падают окровавленные лепестки и бутоны, когда-то бывшие нежно-голубыми. Хва Рьюн, замерев сначала в ступоре, смеëтся едва не истерически.
— Блять, да вы шутите, — она, кинув что-то похожее на «сейчас», выходит из комнаты и почти сразу возвращается с тёмными листами, которые протягивает Агеро, — смотри. Лëгкие Виоле. — Тот в шоке рассматривает снимки, достойные висеть в галереях, цветы так гармонично и словно уместно смотрятся среди органов, так красиво они разрослись в лëгких, но в то же время это так страшно – как это могло произойти с Баамом?
— И..
Вопрос так предсказуем, что едва стоило ему собраться спросить, не в силах принять очевидную после недавних слов правду, его перебили:
— Из-за тебя.
Агеро так хуëво, что он готов провалиться сквозь землю, не будь Хва Рьюн прямо перед ним – он бы заплакал.
— Красиво, правда? Ну, не грусти так – Виоле ни в коем случае не держит на тебя зла за это. Да и ты сам же болеешь. Хотя я понимаю твои чувства. Когда ты узнал о том, что болен? — Хва Рьюн стала звучать так, будто ведёт беседу о погоде, и Агеро начал теряться, не ощущая происходящее реальным.
— Когда Баам «умер».. Месяца три спустя, наверное.
— Виоле чуть раньше заболел, хотя, может, ему просто раньше диагностировали.. Не важно. Когда ты признаешься? Или мне провести такую же беседу с ним? Вы как дети малые, честное слово, умираете, когда можете так просто спастись.
— Эм, я.. Представить себе не мог, что такое возможно, извини.. Я признаюсь! Только сейчас мне нужно успокоиться, — он встал, жестами рук приглашая к выходу, — ох, и, прости, что тебе вообще понадобилось это говорить из-за моей глупости, — мозг наконец начал работать, возвращая к жизни чувство такта.
— Не только ты глуп, мой Бог тоже, и я.. Не держу на вас зла. Пока ты не причинишь Виоле вреда, конечно. Иначе считай себя трупом.
Хва Рьюн, наконец, ушла, а Агеро медленным шагом прошëл до шкафа и заварил себе чай, действуя абсолютно на автомате.
Этой ведьме, несомненно, нельзя верить, но смысл того, что он будет молчать до последнего? Ему не так уж и много осталось, если он не вылечится. А если еë слова правда – что тогда? Он оставит Баама на верную смерть.
Ему нужно признаться, и он сделает это сегодня, на празднике. А пока ему нужно запить свои таблетки чаем, чтобы не откинуться случайно от нервов, и поспать.
***
Его разбудил стук в дверь, пока он подошëл, чтобы открыть, уже понял причину – за окном уже вечерело, кажется, Агеро снова вернулся к своему избеганию проблем через сон – может, в нëм есть немного генов семьи Фонсекал от матери?
За дверью был Баам, немного взволнованный и будто другой после слов Хва Рьюн. Он, конечно, всë тот же, но Агеро позволяет себе засмотреться дольше, прослушать всë, о чëм Баам тараторил и пригласить его внутрь, извиняясь за то, что не в форме и еле думает.
Баам волнуется – «Вы в порядке? Заболели?», но Агеро лишь отмахивается. Пока греется чайник, отлучается в ванную привести себя в порядок, чистит зубы и прикидывает, что сейчас нужно будет делать. Заваривает чай на двоих, сам же запивает обезболивающее для раскалывающейся головы водой. Баам терпеливо ждëт, пока Агеро, наконец, не просит его повторить всë то, что тот сказал на пороге, ещё раз извиняясь и ставя на стол две чашки.
— На самом деле я больше тогда сказал, но сейчас все пошли на фестиваль с фейерверками. Я беспокоился из-за того, что вы отсутствовали, и пришëл к вам. — Окинув взглядом его всего, Баам спросил, — вы заболели?
Агеро смеëтся, почему-то сейчас ему очень смешно.
— А сам-то? — уставший голос звучит совсем рядом, но Баам понимает не сразу, дëргается, кажется, испуганно, но пытается вывернуться из ситуации – «И откуда он узнал? Так заметно, что я болен?».
— О-о чëм вы, господин Кун? — кривая улыбка подводит, а испуг в глазах выдаëт с головой, и Агеро лишь делает долгий выдох и решается не оставлять мысль невысказанной:
— Сколько можно притворяться? Ты же умираешь, глупый, — Агеро говорит это с такой нежностью, будто сейчас признался в любви. Не давая Бааму вставить и слова, опять смеëтся – спокойно, не истерически, лишь, будто, уставше, и продолжает, — хотя что это я, конечно, сам же такой же глупый.
Руки тянутся через стол, перехватывают чужие, переплетая пальцы, Агеро касается очень нежно, подносит кисти Баама к лицу и целует их, вкладывая всего себя, всю свою любовь в эти поцелуи. Он готов встретить отказ, страх и ненависть, но даже если малейший шанс влюблëнности в него Баама существует – он отдаст всего себя, лишь бы показать ему свои чувства, свои верность и преданность, свои нежность и многолетнюю тоску, свою возродившуюся из мëртвых надежду.
Он встречает ступор и мелким тремором дрожащие руки, у задержавшего дыхание Баама в глазах смесь эмоций из удивления, надежды и страха, вышедшей на поверхность глубокой грусти и чего-то нечитаемого.
Агеро разворачивает чужие кисти, теперь целуя ладони, и в перерывах шепчет «дыши». Прикладывает ладонь Баама к своему лицу и ластится к ней, чувствуя давно забытое спокойствие от этих — особенного человека — касаний и накатывающие слëзы.