«Ощущение, что переживаемое в настоящее время состояние уже имело место в прошлом, а также – то, что нечто уже было, встречалось, не является новым, неизвестным.»

Вот что Гугл выдал в описание слова «дежавю».

Но Вадим знал, что такое дежавю. И тот факт, что он на уровне подсознания смог предугадать, что – находясь у черта на куличках – прямо по пути будет нефиговая яма, и ему даже удалось обойти ее, было… Не совсем дежавю. Он остановил машину на обочине, вышел из нее, почти рванул, под самый дождь, но вряд ли то были холод и влага, что вызвали у него непрекращаемую дрожь во всем теле. С широко раскрытыми от недоверия напополам с растерянностью глазами он впился в яму в паре метров от машины, подошел быстрым шагом, словно ожидая, что она исчезнет, но ничего не произошло. Капли продолжали агрессивно падать, заполняя ее, и мимо проехавшая чужая тачка чудом заставил Вадика отвести взгляд.

Он не мог видеть ее.

Он буквально не мог – неравномерная дорога, размытая и вязкая, целиком в выбоинах – в ней было не разглядеть эту дыру глубиной в полметра, куда он мог знатно так провалиться, и, будь он проклят, если он однажды уже нет. Только была небольшая поправочка. Вадим никогда до этого не посещал Бурятию. Он точно знал, что это его первый приезд. Он был уверен, что вчера – тогда, когда по календарю было вчера – Баатар Дагбаев, его прямой босс, глава клана Дагбаевых, на которого он работал последние лет восемь, приказал ему отправиться в село близко к окраине Республики и вытащить оттуда за шкирку его внука. И не просто вытащить, а привести в клан и превратить в человека. Вадим знал, босс ценил его как сотрудника, иначе не держал бы по правую руку, и так же он знал, что босс человек далеко не глупый и не стал бы отправлять его, вадимовы, таланты и время псу под хвост. Вот что Вадик в нем уважал и почему беспрекословно слушался: Баатар Дагбаев был бизнесменом и ужасно мудрым начальником, точно знающим как пользоваться людьми, чтобы выжать из них максимальную пользу.

А потому предпочитал держать состояние ментального и физического здоровья своих сотрудников на высшем уровне.

Вадик был застрахован полностью от пяток до кончиков волос. Он стоял на медосмотре у одного из лучших врачей Гонконга. Он был полностью здоров, силен и его ментальное состояние находилось близким к дзену, если уже не постигшим дзен.

Он был в порядке.

Верно?

Дракон тяжело задышал, опустившись на корточки перед ямой. А после резко встал и вернулся в машину, сам не зная, что собирается делать. В голове стояла абсолютная несусветица, роем пчел жужжали внутри мысли, не давая собраться и не собираясь собираться сами. Зажженный двигатель встретил его рыком, тачка пустила дым и сорвалась с места.

Вечер был красив, и серые, густые облака, заполнившие небо, то тут то там озарялись вспышками молний, на которые он вздрагивал, сам не зная от чего. Гром следовал за молниями – и вот тут у Дракона вопросов не было.

– «До конца маршрута сто пятьдесят километров», – выдохнул он через плотно сжатые зубы, держа руль так, что тот грозился сломаться в этой хватке.

Его глаза были зафиксированы на дороге, но через несколько минут механический голос женщины из Джи Пи Эс озвучил «до конца маршрута осталось сто пятьдесят километров» и вырвавшийся у Вадика смех был ни веселым и ни даже близко не приятным слуху.

Он сходил с ума.

Он искренне считал, что сходил с ума.

Вот так, с пустого места.

Несколько часов назад он был всем, кем мечтал: успешным наемником, сильным духом и телом человеком, с точным будущим, которому не могло ничего помешать, с четкими планами и ясными представлениями о жизни.

А сейчас он не мог успокоиться от ощущения абсолютной потери контроля, в первую очередь над собой же. К черту других людей, к черту этих психопатов, которых он видал немало на своей работе, к черту всех ненормальных, которые ему встречались – класть он на них хотел. Но его собственный мозг? Вот так вот резко?

Он знал, что будет через четыре часа – он доедет до деревни, где живет внук его босса, через два года – Баатара Дагбаева тихо убьют в его же кабинете, через десять лет – его самого тихо убьют. И он встретит молодую женщину в полной темноте, которая будет рассказывать ему, что он сможет прожить жизнь заново и у него есть одна попытка, чтобы не дать Алтану Дагбаеву пойти по неверному пути.

– Я схожу с ума-а-а, – пропел он в такт заигравшей песне, пока безуспешно пытался выстроить хоть какую-то логическую цепочку. В плейлисте была одна Леди Гага и, что же, сейчас только она и могла поддержать его отлетающую кукуху. Он даже не помнил как включил музыку, но это не имело никакого смысла.

Как и все вокруг.

Вадим Дракон, если кому-то и верил, то только себе. Но сейчас его глаза, его уши, его память – все говорило о вещах, в которых он, этот заядлый скептик, никогда в жизни не поверил бы. И теперь Вадим Дракон совершенно не знал, что ему стоит делать.

Потому что его глаза видели, его уши слышали, его существо помнило, а он не верил теперь даже себе.

Через четыре часа – и о, он держал чертов таймер, – он доехал до села и по дороге заметил до тошноты знакомую лесополосу на горизонте.

***

Через несколько домов должен был быть тот, который ему нужен.

Так говорил Джи Пи Эс и так Вадик помнил.

И так это выводило из себя, что легче было остановиться у чьего-то огорода, чтобы привести мысли в кучу, чем поехать дальше.

На небе все еще были тучи, с неба все еще шел дождь. Обычно его мерное постукивание или даже враждебный грохот усыпляли Вадика, подобно колыбельным. Звуки природы, которые он слушал в наушниках, чтобы сконцентрироваться по ночам, биты в песнях, метроном – повторяемые мелодии убаюкивали сознание, устаканивали, приводили в порядок разбросанные документы в его ментальной библиотеке. Но сейчас бардак в ней не могло успокоить ничего. Дракон приложился лбом к рулю, который все еще был в хватке крепче, чем стоило бы. Вдохнул в лёгкие как можно больше воздуха и с выдохом расслабился настолько, насколько мог.

Через несколько домов должен был быть тот, который ему нужен.

И Вадим представлял этот дом до страшного четко.

Один этаж. По два-три окна к стене. Весь дом из светлого дерева, но двери и рамы – синие. На окнах снаружи есть дверки, постоянно открытые, потому что их хозяйке нравился свет. Если двери закрывались, что случалось редко, значит хозяйка делала то, за что ее могли назвать ведьмой. Да. Один этаж. Синяя деревянная рама. Крыльцо. Хозяйка, которую за что-то могли прозвать ведьмой. За шаманизм.

Один этаж.

Синяя деревянная рама.

Вадим с силой ударился лбом об руль, чертыхаясь. Эта информация уже была ему показана, он знал, он держал ее в галерее телефона на всякий случай: фотография того сосунка Алтана и на фоне синяя деревянная рама, но! Тревожность от этого никуда не уходила. Он помнил, что где-то в бардачке валялась использованная пачка сигарет, на треть пустая. Пальцы до треска стиснули баранку, и это уже не выглядело безопасно. А через секунду он сдулся и заглянул в зеркало заднего вида. Рот открылся, словно пытаясь сказать что-то себе же в зеркале, но он отряхнулся от этой мысли – он еде не сошел с ума достаточно, чтобы подбадривать сам себя.

«Если ты не успокоишься сам, то тебя успокоят другие», – сказал ему в их первую встречу Баатар Дагбаев. Там, в Ливии, когда выкупал его у работорговцев после того, как Вадика официально сочли убитым и освежеванным по всем правилам. Он еще не был «Кукушкой», ни тем более «Драконом», он был обросшим бомжом со следом от ножа под ребрами, который плохо заживал. С кое-как отросшей светлой бородой, на которой засохла его собственная кровь, экстремальной худобой, он был богом забытым будущим трупом с набором ран на лодыжках, чтобы снизить шансы на бегство. И он был агрессивным.

Настолько, что его не могли успокоить никакие избиения. Более того, они подстегивали его, смешили его, будоражили – Вадик, мелкий, тощий, слабый Вадик, плевался ядом, чуть не захлебываясь им, и баловался тем, что посылал на украинском нахуй арабов, которые ни слова не понимали, но точно чувствовали, что ему маловато наказаний. Тот Вадик был таким. Безбашенным. Тот Вадик был злой собакой без инстинкта самосохранения, тот Вадик был умен, но нет, ни капли не мудр. Тот Вадик лез в драки и отвратительно шутил, грязно шутил, так, на что новый Вадик только молча скривил бы лицо. Он был молод, отчаян и давно попрощался с шансами прожить нормальную жизнь.

И он был предан Баатару Дагбаеву, выкупившему его, словно оголодавшийся пес – первому попавшемуся мужику, кинувшему ему косточку.

Позже он узнал, что случилось это, потому что один из внутренних информаторов его тогда еще не начальника, а просто очередного богатого старого хрена, рассказал тому про прежние заслуги Вадима в ЧВК и порекомендовал его среди всех прочих еще и из-за особого положения. Во время войны не щадили никого. Вадим был в ужасном состоянии. А потому продавался за полцены.

Худшего оскорбления, казалось, не могло и быть.

Но не, как вышло, могло – люди Баатара всунули ему под нос контакт на десять лет, и Вадик выбрал унижение вместо смерти.

Он стал преданным псом. Не по своей воле, но стал.

И он должен был выполнять свою роль на отлично, ведь контракт есть контракт, а, если на свете и было что-то, что он уважал, то это условия договора.

Его дыхание, ранее такое шумное и яростное, наконец пришло в норму. Его светлые ресницы, которые были плохо видны, но отдавали пшеничным в темноте, перестали дрожать, а руки наконец отпустили баранку. Со стороны он, наверное, выглядел так глупо: глухо подпевал песням с плейлиста, пока Стефани Джоанн Анджелина шелестела о том, что все в его руках, мямлил что-то под нос. Но это было последнее, что Дракона интересовало.

Дракон должен был понять, что происходит.

Потому что мысли – воспоминания? бред? галлюцинации? – в его голове принадлежали ему, ему и только ему. Его разум был его главным оружием, а его сознание – неприкосновенным дворцом, с каждой из сторон света огражденным высокими стенами и десятками пушек. Он был все еще молод, чуть за тридцать – разве возраст? Он был полон сил и энергии, и самое главное энтузиазма. И у него была задача. Четко поставленная, в строгие сроки втиснутая задача, на выполнение которой босс не поскупился дать ему достаточно времени для планировки всего. И Вадим собирался закончить эту задачу во что бы то ни стало, неважно какие мысли сидели в его глупой голове. Ясно было одно: его работа стояла на первом месте. А значит никакие сомнения, ни ложные воспоминания, ни очередной бред, почему-то появившийся в его голове, не смог бы отвлечь Дракона от выполнения его работы.

Он тряхнул головой, словно сбрасывая весь немалый груз, накопившийся за эти часы с момента прилета в Улан-Удэ. Те тяжелым комом скатились на заднее сидение, теперь маяча где-то на периферии, подобно слону в посудной лавке. Вечер сменился на ночь и в небе неустанно сверкали молнии. Они рвали облака и рычали время от времени, пугая местных собачек. В «воспоминаниях» Вадим остановился прямо у порога домика, но перетаскивать сейчас машину с обочины у чьего-то огорода до дома, который он где-то в глубине сознания видеть никак не хотел, отчего-то казалось задачей невыполнимой, и он решил, что пройтись, а заодно и провериться снова, было лучшей идеей.

Внезапно заболел живот. Должно быть потому что он забыл поесть. В «воспоминаниях» он дважды перекусывал. А сейчас он едва тратил время на выпить воды из-за сушки в горле.

Дракон вышел из машины, во второй раз попадая под дождь, только на этот раз дождь был ливнем, и он промок быстрее, чем успел подумать про то, что промок.

Через пару домов его встретил нужный.

Свет из окна домика освещал темно-синюю раму с аккуратными дверцами снаружи.

Вадик сглотнул.

И подумал, что игнорировать слона у него выходит гораздо лучше, чем убеждать себя в том, что все в порядке.

Ведь если на свете было что-то, во что он верил, то это он сам. Ведь если на свете было что-то, чем он искренне наслаждался, то это на отлично выполненная работа. В конце-концов, он был профи.

В конце-концов, он знал свое дело.

А его дело не терпело провала.

***

– Хотел бы я с тобой здесь остаться, бабуль… – юноша вздохнул, растирая шею нервно, взглядом уперся в потолок.

И бабушка что-то сказала, что он, к сожалению, не услышал. Но интуитивно как-то понял, и улыбка на лице получилась самая что ни на есть искренняя. Он уже и забыл, когда в последний улыбался. Когда улыбался искренне – тоже вопрос. Дни слились в месяцы, месяцы в годы, и с момента трагедии, как казалось воспаленному мозгу, прошло едва больше пары часов, но однозначно не меньше нескольких столетий. В его доме, который ему не принадлежал, висел лук на стене и рядом сушился красный перец. В его доме цветы в горшках были в каждой комнате, а на телевизоре гордо стоял набор динозавров, который он кропотливо собирал, когда был маленьким. В его доме было тепло и уютно, и бабушка ругала его, и хвалила, и в его доме он наконец был дома. И потому был сколько-то, но счастлив.

И, конечно, не хотел позволять ничьему присутствию испортить это счастье.

Но звонок в дверь прозвенел без его на то разрешения и ему пришлось с ворчанием пойти открывать, пока бабушка выглядывала в окошко, пытаясь разглядеть названного гостя, с тихим «кого ещё в ночи принесло…».

Никого не хотелось впускать в дом, чувствовал он. Никто не должен был мешать этой тихой благодатной ночи, островка спокойствия посреди непогоды.

– Добрый вечер, – сказал помешавший, натягивая улыбку, фальшивую улыбку, на лицо. Светлые короткие волосы, серые глаза, крепкое сложение. Вымок весь. Но напрягало другое.

– Добрый, – ответила вместо Алтана бабуля, положив ладонь внуку на плечо, – а вы кто?

Улыбка незнакомца на секунду дернулась, а губы скривились.

Словно он должен был что-то сказать, только не успел, проглотил слова и они попали не в то горло. Алтан напрягся, уперевшись рукой в дверную раму аккурат перед бабушкой и та, охнув, отошла на шаг назад, пальцами зацепившись за его халат. Ее голос зазвучал над ухом, Алтан не слышал.

– Вам что-то нужно? – спросил он, чудом контролируя тон.

Что-то в незнакомце ему не нравилось.

Что-то в незнакомце его пугало до дрожи вниз по позвоночнику, что-то напрягало до стискивания кулаков.

– Я-... – незнакомец начал. Глаза забегали, ладони сцепленные дернулись, Алтан увидел это даже не стараясь, и моментально пожалел, ведь его собственные чуть не сжались в кулаки.

Бабуля все переводила взгляд с Алтана на незнакомца, и он знал этот взгляд, и догадка подтвердилась точно она открыла рот:

– Алтан, ну что ты так сразу… Не видишь, человеку плохо? Такой ливень на дворе, – она внезапно оттянула его, а он почему-то послушался, и она обратилась уже к мужчине на пороге, зазывая в дом: – Вы проходите, проходите, мы поможем чем сможем! Проходите! Холодно же, вон до нитки промокли…

Даже потянула его за рукав, легкомысленно впуская внутрь, в тепло.

Алтан ее не понимал. Не чувствовала ли она той же тревоги, которую чувствовал он? Или чувствовала, но все равно стояла на своем, сознательно выбирая быть хорошим человеком? Бабушка не верила ни в бога, ни в рай и ни в ад, и Алтан мечтал вырасти, чтобы быть как она. Но что-то ему подсказывало, что, даже положи он свою жизнь на это, таким стать точно не выйдет. Он вздохнул и всё-таки послушался. И незнакомец уже сидел за их столом, неловко улыбаясь ей и отвечая на вопросы.

– Простите за неудобства и спасибо, что впустили… На улице такая холодрыга, хлещет уже который час.

Алтан, напряжённый и так, шумно выдохнул через нос, не решаясь прервать.

– Что вы, вы выглядели так потерянно, не могла же я, в самом деле… – она замялась, на секунду забыв где находится чай в ее собственном доме, но быстро вернулась в себя, ставя чайник на плиту, – не могла же я бросить человека в беде. Где ваша машина? Далеко отсюда? Сломалась?

– Нет, – тут же ответил тот, – то есть да! То есть не знаю. Не понял. Предпочел перестраховаться и пойти пешком, а то ещё взорвется со мной внутри, ха-ха… Хах…

Шутка была несмешной.

Это почувствовали все.

И даже тот человек.

– А имя есть? – раздражённо выпалил Алтан, сам не зная от чего растормошившись. Мужчина оглянулся на него через плечо, и приветливо улыбнулся:

– Вадим.

Его улыбка была дружелюбной, но в его глазах таилось что-то, что Алтан называть вслух не хотел, не мог, не собирался и боялся.

В его глазах было невольное, почти мучительное узнавание.

Но Алтан Дагбаев этого Вадима никогда в жизни не видел, не знал, что их связывало, и точно не имел желания начать узнавать.