В помощь Киллиан получил наложника Его Величества. Он вошёл в отведённую гостю спальню, звеня украшениями и источая аромат парфюма. Высокий, стройный и ухоженный, он производил впечатление человека, уже добившегося в жизни всего, чего только можно было желать. В собранных каштановых волосах сверкали крошечные золотые бабочки, и вышивка сияющей нитью на легчайших рукавах рубашки повторяла очертания их тонких крылышек.
– Доброго дня, господин мой, – приветствовал наложник. – Поздравляю! Тебе посчастливилось заполучить в почти личное пользование высокородную особу!
Едва приблизившись к Киллиану, он несколько изменился в лице. Оглядел чужака с ног до головы, но ничего не сказал.
– Меня зовут Эдер, – представился он. – Мне поручили привести тебя в приличный вид и рассказать всё, что ты обязательно должен знать.
– День свадьбы назначили? – хрипловато спросил Киллиан. – Меня рано увели с заседания.
– Подготовка займёт пять дней, включая сегодняшний, – Эдер двинулся по кругу, обходя Киллиана и неприкрыто его оценивая. – Думаю, хоть что-нибудь мы успеем.
Киллиан развернулся в его сторону.
– «Хоть что-нибудь»? – переспросил он.
– Обычно к свадьбе готовятся хотя бы месяц, – объяснил наложник. – Видишь ли, у нас в качестве украшения, символизирующего брак, традиционно выбирают серьгу; почти во всех семьях богаче среднего детям делают проколы в совсем раннем возрасте. Ухо-то мы тебе проколем, но зажить оно не успеет.
– А если я не хочу ничего прокалывать? – Киллиан возражал скорее из чистого упрямства.
Эдер едва сдержался от того, чтобы закатить глаза.
– Тебя берёт в законные мужья императорский сынок, а ты ещё и носом водишь, – без особых церемоний сказал он. – Имей совесть.
– Не по моей воле.
– Кокетничай теперь, – отмахнулся Эдер. – Так, сегодня мы снимем мерки, проколем ухо и посмотрим, что ещё успеем.
– Не буду я прокалывать ухо, – повторил Киллиан.
Наложник остановился прямо напротив него; лицо его выражало раздражение. Киллиан отметил, что он сам носил по несколько серёжек в каждом ухе, да ещё и кольцо в губе.
– Ну и зачем тогда соглашался? Тебя никто не заставлял, это был твой выбор. Раз уж пришёл в чужой дом – будь так добр, соблюдай наши обычаи.
– Что б ты ещё про выбор понимал, – тихо огрызнулся Киллиан.
Эдер возвёл глаза к потолку.
– Всё, прекращай, – уже спокойнее проговорил он. – Что ты как маленький? Ничего страшного в одном проколе нет. Да даже если разведётесь или овдовеешь – просто снимешь серьгу, и всё заживёт. Не устраивай на ровном месте трагедию.
Киллиан бы ответил, что трагедия – это всё его нынешнее положение, однако спор с Эдером казался ему затеей в высшей степени бессмысленной.
– Вот и славно, – видимо, он расценил молчание как согласие. – Пойдём, тебя уже ждут портные.
Оставалось только сжать зубы и следовать за императорским наложником по мраморно-золотому лабиринту внутренней части дворца. Если раньше Киллиану встречались министры, генералы и представители богатых столичных семей, то теперь он попал в другой мир, более домашний и камерный: здесь он видел красиво, подчас даже вызывающе разодетых мужчин и женщин, резвящихся детей. Один раз Киллиан заметил издалека беловолосую даму в чёрных одеждах и с закрытым лицом; та спешила по своим делам и быстро потерялась из поля зрения.
Эдер вёл его, казалось, через целый город, а комнаты всё не кончались. И вот, спустя без малого вечность, они вошли в огромный зал, с потолка которого свисала воистину впечатляющих размеров хрустальная люстра – Киллиан был готов поклясться, что поперечник её сравнился бы с шириной катка, на котором ему довелось танцевать накануне. Свет её преломлялся в прозрачных подвесках и зайчиками плясал по стенам и отполированному до зеркальной гладкости полу. В зале этом стояли рядами десятки столов со швейными машинками, а в центре, в самом светлом месте выступало украшенное громоздкой лепниной возвышение. Мерный гул кипящей работы отдавался от высоких сводов и создавал шум, который можно было даже счесть успокаивающим.
– К нам срочный заказ от самого Его Величества, – громко объявил Эдер, резво продвигаясь к возвышению. – Дахья! Диора! Мерки, быстро! Фроя, обувь тоже нужна!
Киллиан следовал за ним и не мог не отметить, с каким наслаждением наложник раздавал указания – разве что в ладоши не хлопал. Вокруг них засуетились люди – кланялись, представлялись, что-то говорили. Киллиана взяли под локти и почти внесли на возвышение. Две пары ловких женских рук – видимо, то были Дахья и Диора – стащили с него всю одежду кроме нижней рубахи, носков да белья, оставив в кругу яркого света в столь неприглядном виде. Эдер расхаживал вокруг него и пристально изучал. Губы его – во имя Звёзд, он их накрасил? – были неодобрительно поджаты, он то и дело качал головой и что-то записывал себе в блокнотике.
В течение нескольких долгих часов – Киллиан заметил на стене огромный циферблат, стрелки и цифры которого, конечно же, не могли не оказаться золотыми – его крутили как тряпичную куклу, трогали там, где он и сам-то себя трогать стеснялся, о чём-то переговаривались, но Киллиан таких слов не знал; замеряли каждую мелочь вплоть до длины каждого пальца и обхвата каждой фаланги. В какой-то момент Киллиан даже подумал, что по этим меркам сошьют его удивительно правдоподобное чучелко, а самого его убьют и скормят какому-нибудь скоту. Желание вымыться стало настолько сильным, что от него начинало подташнивать.
Эдер тем временем шептался с портными и портнихами, о чём-то их спрашивал, но все как один лишь пожимали плечами и качали головами. Наложник, кажется, терял терпение: с каждым новым не понравившимся ему ответом всё сильнее хлопал себя по бедру, всё отчётливее стучал носком сапога по полу, всё быстрее и беспорядчнее звякал множеством украшений.
– Закончили? Прекрасно! – так он сказал, когда Киллиан уже и не надеялся выбраться живым.
Портные перепроверили сделанные записи – под них завели целую отдельную книжечку размером с ладонь.
– Что до фасонов…
– Их утвердит Его Высочество Седьмой Принц лично, – прервала его не то Дахья, не то Диора.
Накрашенные губы наложника скривились, точно он съел лимон.
– Превосходно, – ответил он и повернулся к Киллиану. – Ну что? Надумал прокалывать ухо?
Киллиан уже не чувствовал своего тела; за эти часы его больную руку столько раз тревожили, что она снова онемела. Единственное, о чём он теперь мечтал – это чтобы его оставили одного часов на десять, если не больше, желательно наедине с огромной бочкой горячей воды и добрым куском мыла.
– Мне уже всё равно, – честно сказал он.
– И ради чего ты так показательно противился? – усмехнулся Эдер. – Пойдём.
И они вновь двинулись куда-то сквозь калейдоскоп мраморных плит и колонн, золотых рам и вензелей, шёлковых подушек и бархатных обивок. Какая-то часть Киллиана искренне жалела людей, вынужденных жить в таком удушливом, переполненном нелепой роскошью месте, но её голос перебивало стойкое, всё нараставшее отвращение.
– Мы сегодня потеряем впустую часа два, а то и три, – посетовал Эдер по пути. – Никто ничего не знает о предпочтениях Седьмого. Подумать только – мы узнали, что он не против брака с мужчиной, не далее, чем сегодня утром!
– Как его предпочтения повлияют на свадьбу? – без особого интереса спросил Киллиан, за что получил возмущённый взгляд наложника.
– Давай будем честными, женитесь вы по расчёту, – принялся объяснять Эдер таким тоном, точно втолковывал ребёнку, почему нельзя есть грязь с городской мостовой. – Тебе от него нужно что-то получить – уж не знаю, богатства ты хочешь, могущества или ещё чего.
Киллиан набрал в лёгкие воздуха, чтобы возразить, но императорский наложник не дал ему вставить ни словечка.
– Если ты чего-то от него хочешь, то что-то нужно предложить взамен, – продолжал рассуждать он. – Свиты твоей я не вижу, сундуков с сокровищами вслед за тобой не внесли – так что все мы понимаем, как и чем ты его будешь благодарить.
Щёки Киллиана полыхнули огнём. Несмотря на безобразное утреннее происшествие, он до сих пор как-то и не думал о том, что именно будет происходить после свадьбы.
– Чего ты смущаешься? – со смешком спросил Эдер. – Всё правильно делаешь. В жизни главное – удачно раздвинуть ноги.
– Рад, что ты этим способом пользуешься с успехом, – огрызнулся Киллиан.
Наложник устало вздохнул.
– Кого ты пытаешься обмануть? И зачем? Кто тебя осуждает?
– Знаешь что, – Киллиан обогнал его и встал лицом к лицу; ростом Эдер был выше, и выглядело, это, должно быть, смешно, но в тот момент Киллиана это волновало менее всего, – моя страна сейчас горит. Из дыры в земле лезут сотнями такие чудовища, что тебе и в кошмарах не приснится. А ваш Император, – это слово прозвучало особенно зло, – у которого у одного во всём мире против них есть шансы, обиделся на какую-то фразу, которую мой король сказал, когда я ещё на свет не родился, и теперь, пока меня и Её Высочество Буан не подложат под ваших драгоценных принцев, наши воины будут сражаться и умирать за каждый клочок земли. Как ты думаешь, рад я здесь быть и выслушивать твои грязные намёки? Будь моя воля – век бы ваших принцев не видел.
Красивое лицо Эдера исказилось, а глаза его потемнели. Наверняка Киллиан наделал в своей пламенной тираде целую кучу глупых ошибок, за которые строгие учителя при маленьком храме хорошенько побили бы его линейками по пальцам, но ему было совершенно, абсолютно не до них. Ему на краткий миг показалось, что он вот-вот получит по лицу за свою вспышку, но императорский наложник, дыша глубоко и размеренно, постепенно возвращал себе самообладание.
– Тогда тем более прекрати капризничать и делай, что должен, – тихо отчеканил он, обошёл Киллиана и продолжил путь. – Почти пришли.
Следующие три зала они миновали в молчании. За ними обнаружилось длинное светлое помещение, на удивление простое по меркам этого дворца – подумаешь, всего-то один фонтан с небольшой скульптурой в центре да немного лепнины на стенах. За стойкой напротив входа сидел усталого вида юноша. Эдер подошёл к нему и быстро что-то спросил. Юноша ответил и кивнул куда-то в сторону целого ряда дверей. Наложник жестом показал Киллиану идти с ним и направился к одной из них.
За ней оказалась вполне обыкновенная больничная палата – если, конечно, палату для сказочного богача можно было назвать обыкновенной. Там же находился пухлый невысокий человек в длинном белом одеянии и маске на нижней половине лица.
– А, вот и вторая серьга, – вместо приветствия сказал он.
– Да, о нас предупреждали, – кивнул Эдер.
– Садись, мальчик, – человек махнул в сторону кушетки на золотых резных ногах. – Не переживай ты так, это не больно.
Киллиан с самым угрюмым видом, на который был способен, послушно уселся на предложенное место. Человек – врач? – порылся в шкафу и подошёл к нему со склянкой, куском ваты и чем-то, завёрнутым в чистую тряпицу.
– Ну-с, приступим? – спросил он.
Повисла пауза. Киллиан не сразу понял: его мнением впервые за весь день кто-то поинтересовался.
– Да, – нехотя произнёс он.
– Позвольте, – врач ногой подтянул поближе крошечный столик и сгрузил на него всё необходимое, после чего аккуратно отвёл вьющуюся шевелюру с левого виска и от уха. – Право, впервые вижу такой чудесный рыжий цвет!
– Спасибо… наверное, – нерешительно поблагодарил Киллиан.
– И надо же, молодой человек, какая у тебя, однако, гармоничная форма ушной раковины!
Киллиан не был уверен, что правильно понял странный комментарий, и потому не нашёлся, что на него ответить. Оставалось только молча позволить осматривать себя; внимание врача, однако, привлекло нечто, что в цели этого визита не входило. Изменившись в лице, он принялся ощупывать лоб своего пациента.
– Ох, где ж ты так?
Киллиан от неожиданной боли зашипел; утро казалось таким далёким временем, что он почти забыл, как всего несколько часов назад его приложили лицом о раковину. Щёки вспыхнули от воспоминания, и Киллиан, резко отстранившись, потуже затянул самый нижний узел на рубашке.
– Давай-ка это мы полечим, мальчик? – человек в белом глядел строго, но всё же ждал ответа.
– Я в порядке, – произнёс Киллиан. – Это ерунда.
– Мальчик мой, если твою ерунду мы сейчас очистим и намажем мазью, то она станет ещё ерундовее, – настаивал врач.
Киллиан сделал глубокий вдох. Что ж, следовало быть благодарным, что в этот раз его хотя бы спросили.
– Хорошо, давайте лечить, – бесцветно проговорил он.
Человек засуетился – дошёл до одного шкафа, до другого, едва не сбил с ног Эдера, который на это закатил глаза и скривил губы, но ничего не сказал. Спустя всего несколько минут лоб Киллиана уже протёрли жидкостями из трёх разных склянок, а сверху щедро намазали прохладной мазью; она освежающе пахла хвоей и деревом, и по коже от неё бежал унимающий боль холодок.
– Осмелюсь спросить – а синяк этот у тебя оттуда же? – поинтересовался врач, едва ощутимо трогая челюсть. – Если не опухло, то и не страшно, не переживай. И почти не видно, если ты голову не поднимаешь. И всё-таки, тебе же чёрное пятно на лице не нужно, правильно?
– Правильно, – покорно согласился Киллиан.
– Какой приятный пациент! С врачом не спорит, лечиться не отказывается. Были б все такие…
Эдер где-то за пределами видимости цокнул языком.
– Да-да, я знаю, что вы за серьгой, – проворчал врач. – Подожди ещё минуту, не облезешь. Вот, хорошо. Ну что, колем?
Киллиан позволил снова взять себя за ухо. Если рассуждать в целом, то он никогда не был против украшений, но и не придавал им какого-то значения, и уж точно не стал бы по своей воле наносить себе раны ради того, чтобы что-то носить. В Эрии люди в зависимости от провинции надевали после свадьбы особые кольца или браслеты, или не носили никаких украшений, но меняли фасоны одежды. Эдельландский же обычай выглядел точно клеймо и жертвоприношение одновременно. Было в нём что-то варварское, никак не соответствовавшее всем этим роскошным дворцам, сложным правилам этикета и статусу страны, в которую самими Звёздами было ниспослано Писание.
– Ты хочешь в хрящик или в мочку? – поинтересовался врач.
– В чём разница? – спросил Киллиан; он не знал эдельландского слова «мочка», но подозревал о его значении и был твёрдо намерен выбрать то, что во всех отношениях было проще.
– Проколотый хрящ сейчас в моде, – вклинился Эдер.
– А колоть больнее, – возразил врач. – И заживает дольше.
– Да, но что, если в будущем он захочет носить в мочках серьги к одежде? – настаивал наложник. – Свадебная-то серьга будет уже не для хряща сделана.
– В серьге этой самое главное – камень, а его можно вытащить и вставить в новую.
– Хорошо, переделает серьгу. Что делать тогда с мочкой? На ней пустой прокол будет лучше виден.
– Ты же сам сказал – носить украшение к одежде.
– Колите так, чтобы легче зажило, – прервал их Киллиан. – И прошу, быстрее.
– Мочка, – торжествующе объявил врач.
Эдера Киллиан не видел, и всё же прекрасно представлял себе выражение его лица.
Ухо намазали жидкостью с резким запахом, а после проткнули иглой. Казалось, что боль от сквозного прокола живой плоти должна была быть близкой к нестерпимой, но не то день оказался слишком богат на целую палитру её оттенков, не то Киллиан слишком устал, чтобы страдать – процесс оказался гораздо менее неприятным, чем он думал. Киллиан ждал, что врач вынет иглу и станет пытаться попасть серьгой в кровоточащую рану, но тот лишь протянул всю длину инструмента и как-то хитро надавил на ухо, после чего распрямился, похлопал его по плечу и объявил:
– Всё, мальчик мой. Молодец.
Рука сама дёрнулась ощупать мочку, но Эдер бесцеремонно шлёпнул по ней своим блокнотиком.
– Пока не заживёт, трогать можно только чистыми руками и только чтобы промыть.
– Ты бы так про свои помнил, мальчик, – погрозил пальцем врач и всунул Киллиану в руку какую-то маленькую металлическую баночку. – Мажь этим и синяки, и ухо. И да, никакого мытья головы первые дня три.
– У него свадьба через четыре, – мрачно напомнил наложник.
– Тогда ты ему голову помой, чтоб в прокол не попало.
Прежде чем Эдер смог что-то возразить, их с Киллианом тактично выставили из кабинета под предлогом заполнения важных бумаг.
– Знаю я твои бумаги, – ядовито высказал закрытой двери наложник, но уже спустя мгновение поправил одежду, снова нацепил дружелюбное выражение лица и повёл своего подопечного через новую череду чрезмерно пышных комнат.
– Скоро ужин подавать будут. Давай-ка за едой я тебе объясню, как будет проходить церемония, – предложил он.
– Ты правда думаешь, что я сейчас в состоянии слушать? – монотонно проговорил Киллиан; в этот раз он даже не пытался упрямиться и капризничать, глаза его действительно слипались, побои и ухо болели, а вся кожа зудела от накопившихся всего за один день непрошенных прикосновений.
– Я думаю, что у тебя нет выбора, – ласково ответил Эдер. – Остаётся всего четыре дня. Надо привести тебя в порядок, сделать десяток примерок, подготовить к церемонии и не только. Вот ты сколько раз с мужчинами спал?
– Ни одного, – нехотя признался Киллиан.
– И почему я не удивлён? – с усмешкой закатил глаза Эдер. – С женщинами тоже нет?
– Пару раз.
– «Пару раз», – передразнил наложник. – Вот видишь? Ещё одна вещь о которой ты хотя бы на словах должен узнать. И когда нам) это всё, скажи мне, будь добр, успевать?
– Говоришь так, будто это тебя скоро за принца выдают.
– Знаешь, я был бы счастлив, – с ноткой обиды заявил Эдер. – Лучше быть полноправным мужем принца, чем наложником Императора.
На это Киллиан ничего не ответил. Желания дискутировать о том, как бы, по сути, повыгоднее продать своё тело, у него не было ни малейшего. С горечью он подумал, что ему оставалось только надеяться, что не продешевил.
Вечер окрасил утопленные в бессмысленной роскоши комнаты в мрачные цвета и принарядил их тенями и светом ламп и каминов. Проходя мимо занимавшихся своими делами обитателей дворца, Киллиан неожиданно подумал, что же будет, если ему за одной из этих изукрашенных золотом дверей внезапно встретится Десятый. Наверняка он ночевал где-то здесь, во внутренних комнатах.
Как и Седьмой. Киллиан попытался сопоставить всё, что знал о нём, но известно ему было ничтожно мало, да ещё и усталость от сумасшедшего дня размышлениям не помогала.
– Скажи, а можно ли увидеться с Седьмым Принцем? – спросил он Эдера, когда они вернулись в выделенные Киллиану покои, и им подали роскошный ужин из трёх блюд и десерта.
– Никакими регламентами это не запрещено, – Эдер лениво покачивал тяжёлый кубок, в котором плескалось красное вино, казавшееся чёрным в полумраке. – Я завтра поспрашиваю, но очень сомневаюсь, что у меня получится устроить вам свидание.
– Но почему? Разве он не хочет узнать, на ком вот-вот женится?
– Ему необязательно, – пожал плечами Эдер; уголки его губ опустились. – Сколько бы в Писании ни было прекрасных слов про почтение к супругу, пришедшему в твой дом, а всё же в наше время хозяин ситуации просто смотрит уже после свадьбы, кто ты такой, как себя ведёшь, и каков ты в постели, а потом, если не понравишься или когда надоешь – тебя ждёт участь коробки со старыми вещами, которую задвигают подальше в кладовую, лишь бы не видеть.
Повисла неприятная, гнетущая тишина. Киллиан заталкивал в себя кусок за куском изысканное блюдо, которое наверняка стоило целое состояние, и вкуса которого он совершенно не ощущал. Он знал, что нужно было поесть, но глотать каждый раз приходилось с усилием, что его наверняка хватило бы, чтобы сдвинуть гору.
– Ты говорил, что о Седьмом ничего не известно, – осторожно попытался возобновить беседу он.
– Отчего же, – как ни в чём не бывало откликнулся Эдер. – Все знают, что он управляет от имени Его Величества славным городом Нахтигалем, и что именно при Седьмом этот город получил свой второй расцвет.
– Что в нём такого славного?
– В Нахтигале? Столица наша – Хайлигштерн – славится богатством, прекрасным образованием и лучшими в стране возможностями заработать. Но даже Хайлигштерн, богатейший и крупнейший город Эдельланда не может сравниться с Нахтигалем, когда речь заходит о всевозможных искусствах.
– Это город художников?
– Не только. Его Высочество Седьмой Принц всячески поощряет и поддерживает скульптуру, театр, музыку, танцы, архитектуру, ораторское искусство. Говорят, там на улицах играют оркестры и выступают акробаты и жонглёры. В Нахтигаль тянутся все, кто хочет творить и жить в окружении прекрасного.
– Звучит обнадёживающе.
Эдер мрачно взглянул на собеседника.
– Не будь наивным, – посоветовал он. – Седьмой так тщательно охраняет всё происходящее во внутренней части его дворца, что мне иногда кажется, будто там спрятано нечто столь ужасное, что сами Звёзды такого зрелища бы не вынесли.
Киллиан отложил вилку. К горлу подступила тошнота.
– Сам Седьмой на людях тихий и скромный, – продолжал Эдер. – Неукоснительно следует всем заветам древнего Писания – у него в Нахтигале даже хранится одна из первых трёх копий, представляешь? С виду он святой, а все проблемы в его городе решаются сами собой.
– А на деле?
– А на деле Седьмой известен ещё и тем, что держит при себе странное создание – с головы по пояс человек, а дальше змея. Зовут его Юйшэ, и никто не знает, чем конкретно он занимается во дворце – сама-то змеюка никогда не скажет, говорят, если спросишь, то отвечает, будто он лишь презренный слуга у ног своего господина. Но слухи ходят, будто бы именно Юйшэ делает за пресвятого Седьмого всю грязную работу, причём очень тихо, потому Нахтигаль и кажется таким благополучным.
По спине Киллиана побежали мурашки; точно ли ему повезло, что женится на нём не Десятый?
– Правда это или нет, а со змеем будь осторожнее, – вздохнул Эдер, всё глядя в свой кубок. – Поговаривают, будто он тёмными ночами, когда Зеген в новолунии, пожирает врагов Седьмого – обязательно живьём и прямо с костями.
– Понятно, – кивнул Киллиан. По спине бежал мороз: уж змей-то совершенно точно был слишком. – Можно ещё вопрос?
– Спрашивай.
– Десятый. Что ты знаешь о нём?
Эдер с долгим «хм-м» уставился в стену и немного подумал, точно подбирая слова.
– А тебе-то он зачем? – поинтересовался он. – Десятый – не твоя забота.
– Я бы хотел знать, что ждёт Её Высочество Буан, – легко солгал Киллиан.
Наложник смерил его скептическим взглядом. Губы его чуть покривились; речь замедлилась, точно каждое слово ему стоило усилия.
– О Десятом я знаю больше. Но не всё могу рассказать. Его Величество не одобряет обсуждение некоторых тем.
– И всё же, – настоял Киллиан. – Расскажи то, что можешь.
– Он… своеобразный, – с небольшой заминкой произнёс Эдер. – Прямолинейный. Упорный. Вспыльчивый. Ты знаешь, каким городом он управляет?
– Мармор? – чужеземное название вспомнилось удивительно легко.
– Мармор, – подтвердил императорский наложник. – Мармор славится тремя вещами: добыча ценных металлов и камней, огромные лагеря, в которых обучают солдат для армии всей страны, а ещё – случайные разломы, из которых в наш мир лезет всякая пакость из Леерума.
Киллиан ожидал продолжения, но его не последовало.
– Если бы ты был на моём месте, но у тебя был выбор, – осторожно начал он, – кого бы ты выбрал?
– Я? – Эдер призадумался. – Не знаю. Мне не очень нравится Мармор, но о Десятом я знаю хоть что-то. Да и змеи у него нет – одной проблемой меньше. Двенадцатая живёт в столице, и, думаю, я бы нашёл способ с ней поладить, вот только…
Киллиан одарил его вопросительным взглядом. Императорский наложник положил себе ещё немного салата. Потянулся было за мясом, но передумал и со вздохом вернул всё внимание своей тарелке.
– К сожалению, некоторые её желания я бы не смог исполнить, как бы мне этого ни хотелось.
Уставший разум переваривал услышанное непозволительно медленно; Киллиан уже открыл рот, чтобы уточнить, и только тогда до него дошло. Он кивнул, принимая такой ответ.
– Раз уж вернулись к теме свадьбы, то будь добр не засыпать сей же момент, – голос Эдера стал строгим. – Я всё ещё намерен рассказать тебе о свадебной церемонии прямо сейчас, и повторять не буду.
– После этого ты отпустишь меня? – Киллиан едва подавил зевок.
– Я уже приказал слугам набрать горячей воды, так что после этого тебя ждёт прекрасная ванна и чудесные шёлковые простыни, – пообещал наложник. – Доволен? Тогда слушай.
Киллиан откинулся на спинку кресла и кивнул, честно стараясь держать глаза открытыми.
– Седьмой, очевидно, старше Десятого, так что вас поженят первыми, – начал рассказ Эдер; трапезу он закончил и отодвинул от себя тарелку. – Вы войдёте из разных комнат, с двух разных сторон от алтаря. На него положат первую из копий Писания, и вы, положив на неё руки – левые, обязательно левые – произнесёте свои клятвы. Сначала Седьмой – согласно Писанию он, как принимающий супруга в своём доме, должен как бы пригласить тебя и пообещать, что у него тебе будет хорошо. А ну, не спать!
Голос у Эдера был приятный, мелодичный; под него было так хорошо дремать, но вот последний оклик вырвал Киллиана из сладкого полузабытья.
– Так вот. Клятвы. Я потом принесу твою – будь добр как следует заучить, я проверю. После клятв к вам спускается Созерцающий Звёзды, и принимает их…
– Кто, прости? – переспросил Киллиан.
– Созерцающий Звёзды, – повторил Эдер. – Ты не знаешь?
– Что-то было в Писании.
– Да, было. Теперь это государственная должность – глава культа Звёзд и по совместительству один из ближайших советников Его Величества.
– Вот как, – пробормотал Киллиан.
– Слушай дальше.
Эдер принялся подробно описывать всю последующую церемонию: что-то про кубки, про вино и про бриллианты, про серьги и про то, что после надо будет отгулять на свадебном пиру.
– А ну-ка проснись.
Острая боль точно молнией разорвала туман полусна. Киллиан подскочил на месте и обнаружил, что императорский наложник стоял рядом и тряс его за больное плечо.
– Совсем несерьёзно относишься к делу, – пожурил он. – Ладно, твоя взяла. Вон за той дверью купальня. Там всё уже готово, так что купайся, ложись, а уж завтра я за тебя возьмусь.
С самого утра Киллиан не мог дождаться возможности смыть с себя этот день, но в тот момент, когда он, отослав мальчишку-слугу, погрузился в горячую воду, планы содрать вместе с грязью кожу сами собой испарились. Теперь кроме полученных травм болело всё тело. Оставшись один, Киллиан позволил себе слабость – просто лежать в гладкой чаше из розового мрамора, глядя в расписной потолок, не держа лица, разрешая себе одними лишь губами пару сдавленных ругательств на родном языке. Ему бы расплакаться, жалея себя, но слёзы не шли, так что он, выбрав из десятка пузырьков один наугад в надежде, что это мыло, просто помылся, надел приготовленную ему ужасающую ночную рубашку с белым кружевом и отправился спать. Постель Киллиану казалась чересчур мягкой, одеяло – слишком толстым, и притом неправдоподобно лёгким, подушки – чрезмерно пухлыми и воздушными.
Он ожидал что немедленно уснёт и проснётся никак не раньше, чем лет через десять, но его до самого рассвета преследовали мучительные короткие пробуждения. Когда встало солнце, сил крутиться с боку на бок у Киллиана уже не осталось, а ещё дал о себе знать голод. Внутренних распорядков он не знал; не знал он, не будет ли его попытка выйти из комнаты и найти кого-нибудь из слуг расценена как побег или нарушение какого-нибудь важного обычая. Всё, что мог сделать один-единственный эриец, спрятанный в самом сердце лабиринтов эдельландского дворца – это ждать, когда к нему придут и принимать всё, что с ним сделают.
К моменту, когда подали завтрак, Киллиану казалось, что прошла целая вечность. Он успел изучить роспись на потолке в мельчайших деталях, посчитать складки тяжёлых штор – одиннадцать слева, десять справа, – выяснить, что круглый коврик с длинным ворсом в поперечнике равнялся семи с половиной длинам его стопы, отыскать в комнате семь подсвечников разной степени вычурности в общей сложности на тринадцать свечек и даже обнаружить забытые кем-то кружевные перчатки в самом дальнем углу самого нижнего ящика шкафа.
Надо было отдать должное Его Величеству или кому-либо ещё, кто отвечал за содержание заложников: стол накрыли на славу. Изящный фарфоровый сервиз даже без учёта золотых приборов стоил, наверняка, как небольшой домик в Килти, и в Киллиане боролись две противоположности: разумная и осторожная сторона, боявшаяся даже прикасаться к такому сокровищу, и нечто тёмное и бунтарское, желающее немедленно перебить все тарелки, раз уж это единственное решение, которое он тут может принять. Содержимое же посуды не уступало в цене: к свежему хлебу помимо масла полагалась нарезка овощей и фруктов, из которых Киллиан на вид опознал не более половины, ровные ломтики свежей рыбы, полная миска крупных орехов и даже крошечная вазочка с чёрной икрой. Количеством при этом еда превосходила потребность и даже способность одного человека, пусть и самого прожорливого. Киллиан ожидал, что к нему присоединится кто-нибудь, например, Эдер, или даже сам Его Высочество Седьмой Принц, но никто не пришёл. Слуги просто вернулись через час, вежливо спросили, закончил ли он и желает ли, чтобы что-то оставили, а после спокойно и без жалоб унесли всё, кроме орехов, которые Киллиан решил всё же доесть.
Эдер явился ближе к полудню, принеся с собой звон украшений и аромат парфюма – не того же, что и вчера.
– Доброе утро, господин, – быстро поприветствовал он и уселся в кресло, не дожидаясь приглашения. – Можешь себе представить? Никто. Ничего. Не знает. Про Седьмого. Видят Звёзды – я ходил к самой Двенадцатой, а уж ей-то во всей столице равных нет, когда дело касается сплетен. И даже она ничего полезного не сказала.
– И тебе доброе утро, – поздоровался Киллиан.
– Сегодня у нас тяжёлый день, господин, – объявил Эдер. – Мы не имеем ни малейшего понятия о том, какие у твоего будущего мужа предпочтения, поэтому нам остаётся только попытаться хоть немного приблизить тебя к общим стандартам внешности, по которым принимают в гарем.
– Или ты можешь просто перестать беспокоиться и оставить меня как есть, – предложил Киллиан.
– Исключено! – возмутился Эдер; зелёные глаза его – во имя Звёзд, подкрашенные красным! – округлились. – Если тебе всё равно, как твой брак сложится, и какие выгоды ты из него извлечёшь, то хотя бы не подставляй меня! Если вдруг Седьмому не понравится то, что я из тебя сделаю, то мне конец. Не знаю, за какие такие заслуги, но Его Величество его особенно ценит, и поверь мне, если Седьмой пожалуется, что я не сделал свою работу, то ничего хорошего меня не ждёт.
– Ты можешь сказать, что я сопротивлялся. Я подтвержу.
– К тому моменту ты будешь существенно выше меня по статусу, – мрачно проговорил наложник. – Но твоего слова будет недостаточно против слова императорского сынка. Так что в таком случае из нас двоих накажут меня.
– Тогда могу я узнать, что меня ждёт? – без энтузиазма поинтересовался Киллиан.
Эдер смерил его хмурым взглядом.
– Честно говоря, я для тебя много сделать не смогу. Тебя даже не допустили бы до общего отбора в гарем, если бы ты захотел участвовать. Да что уж там – в простые слуги ты вряд ли бы пробился.
Киллиан оскорблённо поджал губы.
– Твои глаза разной формы, их невозможно подвести чёткими линиями, – начал перечислять императорский наложник. – Лицо совершенно несимметричное, в Нахтигале это, может, и получится выдать за «искусство природы», но по меркам столичного гарема это сразу стоп. Веснушки даже самые бледные сами по себе – уже повод для отказа, а ты ими обсыпан с головы до пят, да ещё и такими яркими, что я ничем их не замажу. Ещё и волосы короткие – такие были в моде лет двадцать назад, а сейчас все отращивают.
Эдер грустно вздохнул.
– Ну хоть глаза у тебя светлые, на том спасибо, – он драматично откинулся на спинку и приложил руку к лицу. – И твой рост! Обычно выбирают чуть-чуть ниже высокородной особы, которой предназначается избранник. Я, конечно, не знаю, какой рост у Седьмого, но как минимум на голову он точно выше, и это уже ни в какие ворота.
– Если всё так плохо, то, возможно, стоит просто оставить меня в покое? – предложил Киллиан; разум говорил, что ему должно быть всё равно, что о нём думает этот человек и тем более каким его хотели бы видеть эдельландцы, и всё же он ощущал, как поднимается внутри обида.
– Нет уж, – в голосе Эдера звучала пафосная решимость, – я приложу все силы, чтобы ты выглядел как порядочный человек.
Подали обед; императорский наложник не взял ни кусочка мяса, или хлеба, или десерта, лишь изредка бросал на них голодные взгляды. Киллиан сначала подумал из уважения к нему тоже не притрагиваться к еде, в которой Эдер себе отказал, однако после минутного раздумья решил, что раз уж тот не щадил его чувств, то и бережного отношения к своим не заслуживал, а потому отведал и нежнейшей говядины, и свежей выпечки, и даже немного сладкого пирога.
После еды Эдер потащил Киллиана в купальню, где, засучив рукава, велел догола раздеться.
– Давай-давай, чего я там не видел, – торопил он. – Да уж, ноги у тебя слишком рельефные, а всё что выше – вполне обычное. Беда с пропорциями.
– Что ты вообще собираешься делать? – недовольно спросил Киллиан, уже оставшийся в одном белье.
– Снимай всё, – потребовал Эдер, копаясь в разноцветных склянках. – Волосы на теле вышли из моды лет десять назад, и возвращаться не планируют. Так что будем удалять раз и навсегда.
– Прямо все? – по спине пробежал холодок, а щёки загорелись.
– Все, – безжалостно ответил императорский наложник. – Уж чего-чего, а волос у тебя между ног Его Высочество точно не потерпит – как и любой приличный аристократ.
– Варварство, – в сердцах воскликнул Киллиан. – Я Его Высочеству нажалуюсь, что ты меня мучил!
– Ты мне потом спасибо скажешь. Снимай уже, что ты как маленький, в самом деле?
Количество унижения, пережитого Киллианом за два дня, достигло красной черты, когда Эдер, отобрав у него всю одежду, несколько часов мазал его всевозможными пахучими составами от подбородка и до стоп. Кожа очень быстро начала гореть и чесаться, но хуже этого было ощущение чужих бесцеремонных рук, касающихся самых сокровенных частей тела.
– И что ты надулся? – ворчал наложник. – Я тут для тебя стараюсь, обслуживаю так, как самому Императору полагалось бы, а ты? Стоишь и обижаешься.
– Конечно, это же не ты решил за меня, что со мной делать, и теперь лапаешь везде, где вздумается, – огрызнулся Киллиан; помогать он обидчику совершенно не собирался, так что тому приходилось кружиться вокруг него и прилагать некоторые усилия, чтобы заставить принять нужную ему позу.
– А как ты с мужем спать собрался, раз такой нежный? – ядовито поинтересовался Эдер. – Или ты надеешься, что тебе просто так дадут войска и продовольствие? Нет, дорогой мой, уж за внешность можешь не ждать никаких преференций, это я тебе точно говорю.
– Рад, что ты достаточно красив, чтоб получить всё, чего хочешь, – зло ответил Киллиан.
Императорский наложник с силой швырнул на пол одну из баночек – ту, из которой только что закончил намазывать свою жертву. Под громкий звон по полу во все стороны брызнули осколки стекла.
– Обмотайся полотенцем и жди пока подействует, – ледяным тоном процедил Эдер, после чего высунул голову в небольшую дверку для слуг. – Эй, ты, там! Зайди и прибери!
Киллиан быстро укутался и уселся на мраморную скамеечку в углу. В комнату забежал мальчик-слуга и поспешно подобрал стекло и разлившееся по полу средство. Тем временем всё тело Киллиана горело огнём; всего-то днём ранее он сам думал о том, как хотел бы содрать с себя кожу, которая чесалась и казалось осквернённой после прикосновений Десятого, и вот уже сейчас он горько сожалел о том желании. Жжение переросло в настоящую боль, но звать Эдера он не собирался. В голове промелькнула сумасшедшая мысль: если он превратится в один сплошной ожог, то будущий муж его не возжелает.
Эдер всё же вернулся. Губы его были сжаты столь сильно, что побелели. Говорил он односложно – скорее, приказывал. Загустевшее жгучее средство он не смывал, а стирал жёстким скребком, за которым оставались только полоски голой покрасневшей кожи. Затем последовала жидкость, слегка умерившая боль. Потом ещё одна, чуть погуще, с особенно резким запахом. После неё Киллиан снова сидел в полотенце, и в этот раз было не так больно, зато ужасно жарко. Повторений было множество, и каждое следующее отнюдь не становилось менее унизительным, чем предыдущее.
Закончили они внезапно – Эдер вытер руки и небрежно швырнул на пол полотенце, после чего, бросив короткое «Всё!», удалился, хлопнув дверью. Вернувшись в спальню, Киллиан обнаружил, что туда перенесли его вещи из гостевых покоев, а ещё – подали ужин. Он с удовольствием переоделся в свою пижаму – простую, мягкую, всё ещё хранившую едва уловимый аромат дома. За окном уже было темно.
Киллиан заставил себя проглотить немного еды, чтобы утром голод не был столь ощутим, а после намазал лечебной мазью всё, что полагалось и, не дожидаясь слуг, погасил все свечи и лёг. В этот раз он провалился в сон, едва его голова коснулась подушки, а когда открыл глаза – солнце уже встало.
Киллиан угрюмо слонялся по комнате, пока не накрыли завтрак; вслед за слугами вошла Делма. Даже несмотря на бледный вид и тёмные круги под глазами она находила в себе силы держать лицо, пока слуги их не покинули.
– Доброе утро, – поздоровалась она.
– Здравствуй, мама.
Та обняла его; за все прошедшие дни не было момента лучше, чем этот. Ладони Делмы были тёплые, они грели сквозь ткань рубахи, на несколько счастливых мгновений стирая удручающую реальность, унося назад на крошечное крыльцо обычного домика в Килти, в спокойное мирное детство.
– Мне разрешили остаться во дворце до дня свадьбы, – сообщила она, отстранившись. – Его Высочество Седьмой Принц распорядился позволять нам видеться, пока ты не занят подготовкой.
– Хорошо, – тихо ответил Киллиан. – Позавтракаешь со мной?
– Конечно, – Делма грустно улыбнулась. – Как ты тут?
– Всё в порядке, – солгал он. – Непривычно, но пока что со мной хорошо обращаются.
– Твоё ухо.
– Всё хорошо. Так нужно, не переживай.
Они сели за стол. В присутствии матери изысканные яства точно преобразились, стали аппетитными и привлекательными. Они пробовали сыры и фрукты, лакомились крошечными пирожными, а в конце отведали дорогого чаю, для которого подали специальные прозрачные кружки, чтобы можно было любоваться великолепным зеленоватым цветом настоя.
– Твои сёстры не успеют приехать на свадьбу, – грустно сообщила Делма, – а отца не выпустят из страны, пока там война.
– Жаль, – горько ответил Киллиан, – я бы хотел с ними попрощаться. Ты говорила, что Седьмой приказал давать нам видеться. Неужели ты его встречала?
– Нет, – покачала головой мать и сделала очередной глоток из своей чашки, – это мне сказали слуги. Сам принц отбыл в свой город. Видимо, решил, что там сможет подготовится лучше.
Повисла пауза, но прервать её не хотелось; это было то уютное, тёплое молчание, ценность которого не могли перевесить никакие слова. Момент испортил появившийся в дверях Эдер – снова наряженный и звенящий золотом, и опять распространяющий аромат очередного нового парфюма.
– Доброго дня, милостивая госпожа, – поклонился он Делме со сладкой улыбкой. – Мне искренне жаль мешать вам, но, боюсь, я вынужден это сделать.
Она смерила его неодобрительным взглядом – от замысловато уложенных каштановых волос и блестящей краски на украшенных кольцом губах и до обутых в лёгкие сапоги на невысоком остром каблучке ног.
– Что ж, – сдержанно ответила ему Делма, словно бы случайно забыв о приветствии, – раз так, то не смею мешать.
Она покинула спальню гордой походкой; ожидавший снаружи слуга показывал ей путь. Императорский наложник дождался, пока со стола убрали, а после выставил на него три больших пузырька, на которые были наклеены цифры.
– Вот этим будешь мазаться два раза в день, когда моешься. Везде, – резковато объяснил он; маска дружелюбия спала, стоило Делме выйти. – Первое просто наносишь и смываешь, второе держишь минут пять, а третье – не смываешь совсем. Понял?
– Понял, – коротко кивнул Киллиан, не глядя собеседнику в глаза.
За вчерашнюю грубость ему стыдно не было.
– Вот эту клятву будешь произносить на церемонии, – продолжал Эдер; на стол он положил конверт из плотной белой бумаги.
Киллиан притянул его к себе и распечатал; на вложенном листке он обнаружил текст, написанный изящным почерком – эдельландские высокие и богатые на закорючки и петли буквы были выведены отдельно друг от друга и с минимумом декоративных элементов; ниже под каждой строчкой шла подпись произношения этих слов, совершенно явно сделанная непривычной к эрийскому алфавиту рукой. Даже все эти старания писца задачи Киллиану не облегчали: его взгляд натренировался читать старый шрифт, которым было сделано Писание, хранившееся в его доме. Более того: он заметил, что знакомые ему слова были записаны в клятве иначе, чем он помнил из священного текста.
– После обеда у тебя примерка, – говорил дальше Эдер. – И ещё возьми-ка вот это. Времени у тебя мало, так что я бы на твоём месте учился с особенным усердием.
На стол он выложил нечто продолговатое, вызывающе-розовое и блестящее; рядом поместил небольшую книжечку. Киллиан едва не задохнулся от возмущения, когда пригляделся и обнаружил, что это была удивительно точная копия мужского полового органа, выполненная с величайшим искусством из мрамора: скульптор не забыл ни о венках, ни о складочках у головки.
– Уж извини, размеров твоего жениха не знаю, – ядовито прокомментировал наложник. – Так что наугад.
– Это уже слишком, – с нескрываемым отвращением выпалил Киллиан. – Убери немедленно!
– Если бы у тебя было хоть немного разума, ты бы попросил меня показать, что с ним делать, а не изображал из себя святую невинность, – Эдер смерил его тяжёлым взглядом. – Впрочем, иного я от тебя не ожидал.
– Я не притронусь к этому безобразию, – Киллиан гордо поднялся и отошёл к окну.
– Дело твоё. Потом не жалуйся, что Седьмой не стремится помочь твоему драгоценному королевству.
На этой ноте Эдер ушёл. Киллиан не обернулся, пока не услышал, как закрывается дверь. На столе так и остались три пузырька, конверт, похабное изваяние и книжка. Киллиан осторожно приблизился; лицо его брезгливо скривилось, когда он прочёл название: «Чувственные наслаждения. Карманный справочник любовника». За проведённые в этой комнате дни он никогда так сильно не жалел, что в ней нет камина.
Опус сей отправился в шкаф, к забытым перчаткам. Немного подумав, Киллиан стянул с прикроватной тумбы тяжёлую толстую салфетку из бархата и со всей осторожностью завернул в неё мраморный член, после чего спешно отправил его вслед за непристойным пособием. Он знал, что в какой-то мере вёл себя как ребёнок, закрывая глаза на очевидное будущее, которое для него наступит всего через два дня, но ничего с собой поделать не мог.
После обеда за Киллианом зашёл слуга и отвёл в зал портных, где его много часов крутили так и сяк на примерочном возвышении в полуготовых одеждах из чёрной ткани. Он насчитал не менее четырёх разных комплектов; каждую вещь прямо на нём подкалывали, что-то размечали мелком, прикладывали элементы поменьше, просили подвигаться, походить на месте, поднять руки, повернуть голову, подпрыгнуть. Его спросили, хочет ли он, чтобы на свадьбе его лицо было закрыто. Он ответил отрицательно. Эдер в тот день больше не появлялся.
Когда слуга вёл Киллиана назад в покои, солнце уже село, и на ещё хранившем последние лучи этого дня небе виднелась меньшая из двух лун – тёмная и холодная. Войдя в спальню, Киллиан заметил беспорядок на столе, за которым обычно ел. Сначала он даже не понял, что было по нему разбросано, но когда подошёл – не смог сдержать тихого шокированного вскрика.
Его прекрасные новые коньки были разорваны в клочья. Обрывки кожи лежали кружком. Выпотрошенная внутренняя ткань обрамляла его. Твёрдые подошвы превратились в едва узнаваемую крошку. Великолепные лезвия были согнуты в невообразимые дуги – Киллиан даже не знал, что с ними можно сотворить такое. Не уцелели даже шнурки. К горлу подкатила тошнота. Щёки обожгло влагой. В детстве он видел, как колесница какого-то чиновника сбила насмерть дворнягу. Теперь же он чувствовал примерно то же самое, что и тогда – но лишь с поправкой на то, что теперь он стоял над зверски растерзанными трупами двух ближайших друзей.
Словно в издевательство над ним в самом центре этого кощунственного натюрморта, на старательно расчищенном круглом пятачке покоился аккуратный белый конверт с изящными вензелями на углах и незнакомой печатью на сургучной кляксе. Киллиан трясущейся рукой, стараясь не задеть всего, что было вокруг, взял его – не с первого раза, пальцы не слушались. Выносить чудовищного зрелища он больше не мог, а потому, взяв свечу, отошёл к углу комнаты. Письмо было коротким; почерк – грубым.
«Они тебе больше не понадобятся. Добро пожаловать в семью. Увидимся на празднике Осенних Огней».
Опустившись на пол, Киллиан поднёс письмо к язычку пламени. Оно лизнуло его сначала нежно, точно пробуя, а потом жадно впилось в бумагу и пожрало её с яркой вспышкой за считанные мгновения. Киллиан задул свечу; остались лишь угасающие оранжевые крупинки на пепле у его ног. Колени уже начинали болеть, когда он услышал, как открывается дверь.
– Господин, позвольте подать ужин, – проговорил слуга.
– Я не голоден, – голос Киллиана звучал глухо и на удивление безразлично. – Просто уберите со стола и уходите.
– Как пожелаете, господин.
Позади началась бурная деятельность – шорохи, шаги, вздохи. Звякнул металл; от этого звука Киллиан дёрнулся точно от удара.
– Кто приходил, пока меня не было? – хрипло спросил он.
– Я никого не видел, господин, – ответили ему.
Конечно. Ты совершенно точно никого не видел.
На коленях Киллиан простоял никак не меньше, чем до полуночи. После его тело, онемевшее и ставшее неожиданно неуклюжим, само поднялось с пола, отправилось мыться – со всеми средствами Эдера – переоделось в пижаму и забралось в постель, где лежало, уставившись в потолок, до тех пор, пока не взошло солнце.
Потом тело без его на то воли поглотило какую-то еду. Снова вымылось и во что-то оделось. Боли от ушибов и от прокола оно не ощущало, хоть и знало, что она есть, и эти места обязательно нужно намазать лекарством.
Приходил Эдер. Были ещё примерки. Кажется, даже ненадолго заходила Делма. Киллиан ел, разговаривал, ходил, учил клятву, делал всё, что ему говорили – даже попытался почитать книжицу, которую ему оставил наложник, но в памяти не отложилось ровным счётом ничего. Больше он не сопротивлялся и не перечил. Слишком хорошо ему дали понять, что прошлая его жизнь была кончена.