Небо становилось тёмным и светлым. Слуги приносили еду и уносили посуду и остатки. Киллиан в первую ночь пытался себя утешить тем, что дома ещё лежала в сундуке старая пара коньков, что можно было вернуться и, пользуясь благодарностями Его Величества, заказать новую, у самого-самого именитого мастера. Можно было даже потребовать, чтобы королевство не просто восстановило каток в Килти, а превратило его в настоящий дворец.
Со временем и это наваждение ушло: даже если он пробудет в Эдельланде всего год, что крайне маловероятно, то тело его забудет всё, за что его так любили в Эрии. При этом совершенно не было никакой гарантии, что он вернётся. Не было никакой гарантии, что Килти ещё существовал.
Спустя целую вечность завтрак с ним снова разделила Делма. К бледности и тёмным кругам под глазами прибавилась мелкая дрожь в руках, которые она теперь старательно прятала.
– Ты точно уверен? – спрашивала она. – Сегодня ещё не поздно изменить решение. Ты можешь вернуться со мной в королевство, и будь что будет.
– Мы всё уже решили, – качал головой он. – Приготовления сделаны. В конце концов, я один, а в Эрии людей много. Не такая уж высокая цена.
– Да, в Эрии людей много, – согласилась Делма. – Но ты-то у себя такой один.
Они прощались без слёз и без долгих речей. Пообещали друг другу быть осторожными, а после пришёл Эдер – звон украшений, новый парфюм, краска на лице.
Киллиан либо начал сходить с ума, либо правда стал различать тошнотворно-роскошные залы дворца; по дороге он насчитал не менее пяти знакомых мест. Пришли они в небольшую комнатку, где суетились вокруг пышного одеяния портные, внося в него последние штрихи. Эдер отвёл Киллиана в крошечную купальню, где помыл ему голову с таким лицом, точно съел разом целый лимон и запил пузырьком горького лекарства, но очень хотел не показать, как ему противно.
– Вот и зачем ты такой рыжий? – сокрушался он. – Ты представляешь, как ты будешь смотреться в чёрном? Будто на голове пожар.
– Прости, что в Эрии так нормально быть рыжим, – без энтузиазма ответил Киллиан.
– Хорошо хоть волосы у тебя вьются, – продолжал наложник. – Проще будет изобразить из них что-нибудь более-менее приличное.
– Прости, что в Эрии принято стричься.
– Прекращай, – закатил глаза Эдер, – я знаю, что тебе всё надоело, но потерпи меня ещё немного, хорошо? Отдам тебя Седьмому, а там уже сам разбирайся.
Киллиан на это только тяжело вздохнул.
– Сколько драмы, – сам себе пробормотал императорский наложник. – Кто угодно мечтает выйти за принца, и один он недоволен.
Закончив с мытьём, Эдер отвёл его назад, в комнату, где портные всё ещё колдовали над нарядом, и усадил на высокий стул перед зеркалом.
– Посмотрим, что я тут смогу сделать, – сказал он, ставя яркую лампу перед своей жертвой.
В попытках замазать злополучные веснушки, он вылил на несчастное лицо Киллиана невообразимое количество краски, которая была слишком бледной для него; пришлось долго размазывать её же по шее и по ушам, обходя стороной едва начавший подживать прокол. Ушибленные несколько дней назад места подверглись особенно тщательному закрашиванию, но Эдер всё кривил губы и морщил нос. Дальше он достал множество цветных баночек и самых разных кистей и, кажется, задался целью нарисовать совсем новое лицо. Судя по его шипению и отборной ругани, выходило плохо.
– Это невыносимо, совершенно неприемлемо! У тебя тут кость кончается ниже, чем с этой стороны, как это так? Твоё лицо будто склеили из двух половинок, в которых совершенно никакого сходства нет!
Потом он пытался что-то нарисовать на глазах; трижды стирал, недовольно бормоча. Трижды переделывал. В конце концов просто взял самую пушистую кисть и закрасил веки полностью, не пытаясь вывести никаких линий; заодно, не прекращая браниться, покрыл тёмной краской ресницы, отчего Киллиану стало казаться, будто на глазах его выросли паучьи лапы, что так и норовили забраться в зрачки.
С губами у Эдера тоже ничего не вышло так, как он планировал, но, видимо, устав, наложник решил, что просто заполнит их цветом и не станет пытаться сделать симметричными – всё равно когда Киллиан говорил или когда на лице его отражались эмоции, две стороны двигались по-разному.
Этап причёски после этого испытания вышел на удивление быстрым и несложным; Эдер даже не особенно жаловался, просто старательно вычесал, иногда больно подёргивая непослушные локоны, уложил так, как ему понравилось и закрепил какой-то прозрачной, специфически пахнущей субстанцией.
– Ладно, это хотя бы пристойно, – заявил он, подводя Киллиана к зеркалу и передавая в руки портных.
Из отражения смотрел незнакомец: пустые накрашенные глаза, бледная кожа, такая чужая без веснушек, вульгарные блестящие губы, неестественные неподвижные волны волос – мёртвая маска, ничего общего не имевшая с тем, что скрывалось под ней. Этого странного человека одевали в чёрное: нижний слой из прямой длинной рубахи и узких штанов, поверх – сложные объёмные конструкции со множеством шнуровок, тесёмок, пуговиц и крючков. Высокие сапоги на толстой неустотйчивой подошве, несколько поясов, огромные рукава, колкий воротник, прилегающий к шее – и украшения, украшения, украшения, сплошной искрящийся светлый металл на запястьях, на груди, на поясе, на обуви, на спине, и всё это звенело и бряцало, а весило столько, что уже к концу сборов ничего не хотелось сильнее, чем присесть отдохнуть.
– Другое дело, – довольно прокомментировал Эдер, обходя по кругу человека в чёрном. – Не идеал, конечно, но уже есть на что смотреть! Только я тебя умоляю – в первую ночь, наверное, не смывай это всё, чтоб муж сразу не увидел… ну… ты понимаешь.
Перед началом церемонии Киллиан успел немного перекусить – чай с каким-то печеньем, которое так нахваливали Эдер и портные, показались чем-то безвкусным. Ему было тяжело дышать, неудобно двигаться, из-за рукавов он почти не видел, что происходило по сторонам; лицо ужасно чесалось ещё до того, как объявили, что пора начинать, но Эдер каждый раз бил своим блокнотиком по рукам, стоило попытаться хотя бы дотронуться до зудевшей кожи.
Перед Киллианом отворили тяжёлую дверь, отделанную золотыми вензелями.
– Удачи! – прошептал Эдер. – И поздравляю!
В зале бракосочетаний собралась, казалось, вся столица: даже выступавший перед огромной публикой более половины своей жизни Киллиан почувствовал себя не на месте, ощутив жадные взгляды многих сотен, если не тысяч глаз.
Под гремящую музыку он спускался по изогнутой лестнице белого мрамора; по точно такой же с противоположной стороны навстречу ему плавно двигалась фигура в чёрном: высокая, чрезмерно пышная, сияющая бесчисленными бриллиантами и светлым металлом, с тяжёлой восьмиконечной звездой на том уровне, где у людей обычно находилось сердце. Киллиан немедленно отвёл взгляд и незаметно вытер потные ладони о многочисленные складки тяжёлого, неудобного наряда. Обувь уже начинала натирать, а не шатался он на такой подошве по той лишь причине, что всю свою сознательную жизнь стоял на двух лезвиях.
Киллиан решил смотреть только вниз, туда, где на широкой мраморной подставке лежала огромных размеров книга, раскрытая на середине; на пожелтевших страницах покоилась чёрная лента. Идти не навстречу человеку, а к этой книге оказалось намного проще; коленки всё предательски дрожали, но теперь ещё и от благоговения перед первой из копий Писания, того самого, что много веков назад ниспослали сами Звёзды. Киллиан медленно, степенно приближался к этому сокровищу, повторяя про себя молитву, но чутьё его обмануть было невозможно: сердце колотилось, виски ломило, перед глазами плыло.
Вдох на четыре счёта – преодолеть последние ступени под финальные ноты.
Задержать дыхание, считая до семи – остановиться у алтаря, желательно не поднимая взгляда.
Считать до восьми, выдыхая – не вздрогнуть от грянувшего «Услышьте!».
Речь Императора, наверное, была невероятно важной. Не менее важные слова, должно быть, сказал король. Киллиан их не слышал за звуком собственного дыхания. Только увидел, как на дальнюю от него страницу легла ладонь в чёрной тонкой перчатке – и лишь тогда понял, что нужно положить левую руку на книгу. Писание было тёплым и гладким, точно живая кожа. Музыка заиграла снова – совсем тихо и ненавязчиво.
– Сегодня я стою здесь, чтобы связать себя клятвой, – громко и отчётливо произнёс человек, стоявший напротив; Киллиан поднял голову лишь для того, чтобы вздрогнуть, наткнувшись взглядом на безликую серебристую вуаль. – Перед Звёздами, перед судом и перед людьми я обращаюсь к тому, с кем желаю разделить свой дальнейший путь.
По спине Киллиана побежал мороз; он не мог видеть глаз Седьмого, но отчего-то был уверен, что тот смотрел прямо на него.
– В минуту твоей слабости я клянусь быть рядом, чтобы сразиться в твоих битвах за тебя, – говорил Седьмой.
Вдох на четыре счёта. Рука на странице мелко дрожала.
– В миг опасности я клянусь встать перед тобой, чтобы принять предназначенный тебе удар.
Задержать дыхание, считать до семи. Зря отказался от маски – можно было бы зажмуриться.
– В мирные беззаботные дни я клянусь слушать и слышать тебя, почитать твои убеждения как свои, уважать твой выбор как свой, делать твои желания моим законом.
Медленно выдыхать, считая до восьми. Если сосредоточиться на боли в плече, потревоженном тяжестью украшений – поучится ли не потерять сознание?
– Да станут свидетелями Звёзды, и суд, и люди: в этот день я клянусь быть тебе достойным мужем отныне и до тех пор, пока Звёзды не разведут наши пути.
Воцарилась тишина, если не считать оркестра. Мысли в голове Киллиана спутались цветастым клубком. Объявили его имя. Горло сжималось, отказываясь создавать звуки, подобные человеческой речи. Вдох получился совсем не на четыре счёта.
– Сегодня я стою здесь, чтобы связать себя клятвой, – начал он часть, видимо, общую для всех эдельландских клятв. – Перед Звёздами, перед судом и перед людьми я…
Он осёкся. Как запиналось лезвие о бугорок на льду, так оборвалась и его речь; в голове внезапно стало пусто.
– … обращаюсь к тому, с кем желаю разделить свой дальнейший путь, – раздался из-под вуали едва слышный за тихой, ненавязчивой музыкой шёпот.
– … я обращаюсь к тому, с кем желаю разделить свой дальнейший путь, – повторил Киллиан; голос дрожал. – В хорошие времена и в плохие я клянусь быть рядом и поддерживать тебя на пути к просвещению и благоденствию.
Человек напротив, кажется, едва заметно кивнул.
– В твой самый чёрный день я клянусь быть рядом, чтобы разделить с тобой этот груз, – голос Киллиана немного окреп. – Если на твои плечи падёт тяжесть целого мира, я клянусь встать с тобой плечом к плечу.
Он нервно сглотнул. Оставалась только завершающая часть.
– Да станут свидетелями Звёзды, и суд, и люди… – вновь подсказал Седьмой.
– Да станут свидетелями Звёзды, и суд, и люди: в этот день я клянусь быть тебе достойным мужем отныне и до тех пор, пока Звёзды не разведут наши пути, – на одном дыхании закончил Киллиан.
Какое-то время ничего не происходило; Киллиан уже начал беспокоиться, как вдруг обнаружил, что к ним медленным шагом направлялся ещё один человек в чёрном. Разглядеть его было сложно из-за надоедливого огромного рукава, но всё же Киллиан заметил, что этот некто был полностью закутан в одежду. Лицо его закрывала гладкая маска, а на голове он носил высокий убор. Единственным украшением была тонкая цепочка: она цеплялась, кажется, за головной убор по бокам от лица, лежала на стекле маски чуть ниже уровня глаз; в середине два конца соединялись небольшим колечком, с которого до самого пола свисал третий.
Священнослужитель – Созерцающий Звёзды собственной персоной – приблизился к ним и поднял ладонь. Музыка стихла.
– Властью, данною мне самими Звёздами и с дозволения Его Величества Императора Эдельландского я объявляю эти клятвы принятыми и действительными, – произнёс он; скрипучий голос выдавал в нём старика. – Скрепим же этот союз.
Три священнослужителя в одеждах попроще, но также полностью закрытые и в таких же масках с цепочками подошли к ним. Первый из них нёс на подносе два тяжёлых древних кубка; орнаменты на них никак не походили на то, что Киллиан видел вокруг себя уже много дней подряд: простые, исполненные грубовато, даже, пожалуй, примитивно, навевавшие мысли о чём-то древнем, суровом и холодном. Созерцающий Звёзды подал им по очереди эти кубки: глядя на Седьмого, Киллиан смутно вспомнил, как Эдер объяснял, что принимать их нужно обязательно левой рукой, держать, обхватив обеими ладонями, всё время обряда и в самом конце опустить правой, именно правой рукой. Второй из младших служителей подал бутылку вина. Почти стёртая надпись на ветхой жёлтой этикетке была выведена тем же старым шрифтом, что и Писание, на котором они только что клялись. Созерцающий Звёзды наполнил кубки ярко-алым вином, после чего взял с раскрытой священной книги чёрную ленту, которой связал их ножки. Подошёл третий из младших служителей: на бархатной подушечке он нёс два сверкающих бриллианта. Они вскоре оказались в вине.
– Перед Звёздами, судом и людьми – возрадуйтесь же, ибо ваша воля исполнена, а ваши клятвы действительны, – продекламировал Созерцающий Звёзды.
Седьмой медленно потянул свой кубок вверх, словно давая пару мгновений сориентироваться и повторить за ним; сосуд исчез под его вуалью. Киллиан сделал глоток из своего – вино оказалось насыщенным, сладким, и было во вкусе его нечто доселе ему незнакомое, пряное и тяжёлое, точно подчёркивающее важность момента. Лишь выпив уже больше половины, он вспомнил о бриллианте и только благодаря этому его не проглотил.
Вместе с Седьмым они медленно поставили кубки по сторонам от Писания – чёрная лента легла поперёк древних страниц.
– С сего момента в глазах Звёзд, суда и людей вы – мужья, – объявил священнослужитель, протягивая к ним руки.
Киллиан замешкался, наблюдая краем глаза за своим новоиспечённым супругом – тот запустил под вуаль правую руку, и Киллиан этот жест повторил; вино немедленно ударило в голову, и он ощущал, как горели щёки, и без того зудевшие под толстым слоем краски. Выплёвывать бриллиант следовало именно в правую ладонь, ею же нужно было отдать камень Созерцающему Звёзды.
– В руках моих лежит тому доказательство, – продолжал тот. – Да будут помнить эти камни ваши слова, сказанные здесь, до тех пор, пока сами Звёзды не освободят вас от них.
– Идём, – шепнул Седьмой, когда священнослужитель удалился от них на несколько шагов.
Принц обогнул Писание и любезно подставил локоть; гордость подсказывала Киллиану проигнорировать этот жест, но дрожащие, натёртые сапогами ноги и головокружение решили иначе. Под руку они церемонно спустились в зал, где для них были приготовлены кресла среди беловолосых и утончённо красивых детей Императора и, по всей видимости, их жён и мужей. Последние были одеты ничуть не хуже своих высокородных супругов, не уступали им в ухоженности, держались так же величественно, но всё же сильно отличались от них яркими цветами кожи, волос и глаз – точно живые люди на фоне изумительной работы кукол. Некоторые носили на головах тонкие обручи – попроще, чем у императорских детей, но из того же светлого искрящегося металла.
Пришла очередь принцессе Буан заключить свой брак. Их объявили. Грянул оркестр. На белых лестницах показались чёрные фигуры. Из зала зрелище это, пожалуй, выглядело весьма занимательным: по вычурному залу двигались люди, точно желавшие перещеголять всех на свете сложностью и пышностью фасонов одежд, в центре их встречала огромная священная книга, а чуть поодаль ожидал глава культа, в делах веры, пожалуй, самый важный человек на всём свете. Её Высочество нарядили с особенным размахом. Из маленькой и хрупкой девушки её превратили в целое облако чёрной ткани. Волосы её собрали в роскошную высокую причёску и увенчали большими заколками; любовь эдельландцев к драгоценностям не обошла и её – их было много, они сияли на свету и звенели при ходьбе. Она выглядела всё такой же упрямой и решительной, как и всегда; со стороны казалось, что ближайшее будущее вовсе её не пугало. Пожалуй, зайди в тот момент в зал кто-то неосведомлённый, он мог бы решить, что это эдельландского принца отдают в заложники ей.
На другую лестницу Киллиан старательно не смотрел, но когда жених и невеста добрались до Писания, не увидеть Десятого он не мог. Тот был одет заметно проще, чем Седьмой; двигался с нескрываемой ленцой, точно происходящее было не более чем детским праздником, не стоившим его внимания.
Музыка стихла, и Император произнёс очередную речь – полную пафоса и оскорбительных намёков, как и всегда. Было бы странно ждать от него чего-то другого. Киллиан внезапно ощутил тоску по комментариям Первого министра Королевства Эрийского: тот бы наверняка сказал что-нибудь едкое и промокнул круглый влажный лоб кружевным платочком. Потом выступал король; его подчёркнуто вежливая, ощутимо натянутая речь сводилась к тому, что он благословляет свою прекрасную дочь на великое свершение, которое уготовили для неё Звёзды.
Когда пришла пора клятв и оркестр завёл свою тихую, мягкую мелодию, Десятый положил руку на священную книгу небрежно, едва не смяв бесценные страницы. Свою клятву он начинал уже знакомыми словами про Звёзды, суд и людей; произнося сами обещания он не смотрел на будущую жену.
– … клянусь держать данное тебе слово… – взгляд на лестницу за спиной принцессы. – … клянусь ни единого дня не обделять своим вниманием… – взгляд на Писание. – Сколько бы соблазнов ни предстало пред моим взором, клянусь не спускать глаз с тебя.
На последней фразе Десятый перехватил взгляд Киллиана; тому показалось, что принц улыбнулся. Сердце пустилось вскачь; кровь взревела в ушах. Киллиан быстро отвернулся, лихорадочно вспоминая, на сколько счётов нужно сделать выдох. Остаток церемонии длился для него целую вечность; оркестр играл словно где-то очень далеко. Кто-то ещё говорил. Когда Киллиан ощутил, как кто-то легонько постукивает пальцами по его локтю, он непроизвольно дёрнулся и не вскочил лишь потому, что огромные подошвы скользнули по мраморному полу.
– Мой господин? – тихо позвал Седьмой.
Киллиан глупо уставился туда, где по его разумению за вуалью должны были находиться глаза.
– Сейчас всех пригласят на пир, – почти шёпотом объяснил Его Высочество. – Нам нужно будет идти первыми.
Киллиан сжал губы и кивнул. Сказать бы он точно ничего не смог – голос опять подводил, а чужестранные слова никак не желали выстраиваться в настоящую фразу.
Спустя пару минут Император действительно вышел на видное место и, снова наговорив высокопарной пустой ерунды про счастливый день и великий союз, позвал всех желающих посетить свадебный пир. Кажется, о нём Эдер тоже упоминал; Киллиан ничего не запомнил. Он просто шагал рядом с Седьмым, даже не пытаясь различить дорогу и полностью полагаясь на его знание здешних бесчисленных залов. Сопровождали их только молчаливые слуги; гости пошли другим путём, ведь им следовало занять места и терпеливо ждать появление главных героев вечера.
– Мой господин, осталось только немного погулять на пиру, – тихо, едва ли не утешающе проговорил Его Высочество, ощутив, как Киллиан начал прихрамывать на особенно сильно натёртую ногу. – После нас отпустят.
Возможно он так пытался успокоить плохо скрывавшего нервозность Киллиана, вот только «после нас отпустят» для них двоих, похоже, означало вещи совершенно противоположные. Ненадолго они остановились в небольшой гостиной с незажжённым камином.
– Присядь, господин мой, – мягко произнёс Седьмой и отошёл к двери в дальнем конце комнаты, где стоял наблюдавший за происходящим снаружи слуга.
Его Высочество о чём-то быстро с ним заговорил; слуга поклонился и в спешке принялся копаться в шкафчике с позолоченными дверцами, а найдя, хотел что-то отдать принцу, но тот лишь кивком указал на Киллиана.
– Мой господин, смажь ноги, пока есть немного времени, – посоветовал Его Высочество.
Слуга с поклоном подал ему знакомую баночку с пахучей мазью, изукрашенные орнаментами ножницы и моток мягкого тканевого бинта. Дважды Киллиану повторять было не нужно: он немедленно попытался разуться, но обнаружил, что туго затянутый костюм не даёт ему ни наклониться, ни задрать ногу.
– Наблюдай, – бросил Седьмой слуге; тот с поклоном вернулся к двери. – Прости, мой господин, я совсем забыл. Позволишь помочь?
Киллиан закусил губу, не решаясь ответить. Боль в растёртых ногах была близка к невыносимой, но заставить мужчину, от которого теперь безо всякого преувеличения зависела его жизнь, мазать ему стопы лекарством – сама идея звучала хуже некуда.
– Времени мало, мой господин, решай, – поторопил Седьмой.
Пожалуй, в сущности не было разницы, изменит ли столь непристойное действо отношение Его Высочества в худшую сторону; Киллиан кристально ясно осознавал, что после пира его в любом случае ждали вещи, которых он не просто отчаянно не хотел, но до дрожи боялся. Эта-то мысль и привела к окончательному решению: он стиснул зубы и кивнул.
Седьмой быстро опустился перед ним на колени и, не снимая перчаток, поразительно ловко справился с десятком застёжек и расшнуровал сапоги. Освобождение от новой жёсткой пары обуви было так приятно, что пальцы на ногах непроизвольно поджались. Его Высочество отрезал кусок бинта, без лишних промедлений намотал его на палец, после чего окунул в мазь зачерпнув щедрую каплю. Лица Седьмого видно не было, но Киллиан был готов поклясться, что тот придирчиво разглядывал его ноги на предмет повреждений: мозоли вздулись на мизинцах, на пятках и даже на правой подошве. Освежающее прикосновение мази принесло такое облегчение, что Киллиан едва сдержал мучительный стон; с голосом он, хвала Звёздам, справился, но не прикрыть от удовольствия глаза всё же не смог.
– Ваше Высочество, почти все гости пришли, – предупредил слуга.
– Понял.
Седьмой отрезал несколько кусков бинта и умело обернул ими пострадавшие стопы. Из-за двери донёсся громкий, но невнятный голос.
– Объявляют Его Высочество Десятого Принца, – доложил их дозорный.
Седьмой быстро натянул на Киллиана сапоги и зашнуровал их с совершенно необыкновенным проворством для человека, которого наверняка одевала и раздевала целая свита.
– Они сели, Ваше Высочество.
Пауза; принц закончил с застёжками на одной ноге. Вновь раздался голос.
– Ваше Высочество…
– Готово, – шепнул принц. – Идём, мой господин.
Киллиан поспешно поднялся, и от такого резкого движения голова его ещё сильнее закружилась от выпитого недавно вина; боль никуда не ушла, но сделалась бесконечно легче. Они с Его Высочеством почти подбежали к двери; слуга её распахнул, выпустив молодожёнов в зал до того громадный, что колонны на противоположном конце его были едва различимы; Его Высочество снял с пальца кусочек бинта, скатал его в шарик и незаметно спрятал где-то в складках одежды. Целый ряд пышных хрустальных люстр заливал светом бесконечные места для гостей, собравшуюся в ожидании трапезы толпу и широкое пустое пространство в середине. Седьмой подвёл Киллиана к одному из ближайших столов; места по соседству уже занимали его братья и сёстры со своими супругами.
– Узрите! – пронёсся по залу голос, едва они сели. – Высочайшим вниманием нас удостаивают Его Величество Король Эрийский! Его Величество Император Эдельландский!
Два монарха старательно изображали непринуждённость, которая была бы естественна для пира после формальной части праздника; они неспешно заняли троны в центре столов для высокороднейших из присутствовавших. Впрочем, Император вскоре поднялся; зал стих.
– Мои верные подданные! Мои дражайшие гости! – уже в который раз начал он с этих слов. – Добро пожаловать на пир в честь двух великих свадеб! Ежели кто желает поднести дары молодожёнам, подаривших нам этот блистательный союз – могут это сделать сейчас, когда Звёзды радуются вместе с нами!
– Просто вставай и медленно кивай всем, кто подойдёт поздравить, – шепнул Седьмой. – На поздравления отвечай «благодарю Вас», этого им хватит.
Церемония растянулась для Киллиана в мучительную бесконечность. Слуги начали потихоньку подавать праздничный ужин, а к их столу выстроилась целая очередь ярко разодетых и звенящих украшениями людей; лица большинства были закрыты масками или вуалями, а фигуры скрывались под водопадами дорогих тканей. Все они подходили, глубоко кланялись и поздравляли, зачастую витиевато, с пожеланиями и даже короткими притчами, а в конце каждый объявлял, что он дарит почтенной чете в столь знаменательный день; те дары, что были поменьше, слуги относили на отдельный стол ближе к стене; иные обещались доставить прямиком в Нахтигаль, за что Его Высочество неизменно благодарил каждого дарителя, не повторяясь в формулировках и не раздумывая над своими словами. Киллиану в основном доставались одни лишь общие фразы:
– Будьте счастливы, прекрасный господин!
– Да будут довольны Вами Звёзды, почтенный господин!
– Да осветят Звёзды Ваш совместный путь, мой господин!
– Да сбудутся все мечты Ваши, юный господин!
И на всё он кивал и отвечал:
– Благодарю Вас.
Лицо его страшно чесалось от краски, щёки каменели в фальшивой улыбке, шея ныла от кивков, голова кружилась от пришедшего опьянения. Под несколькими слоями тяжёлых чёрных одежд было жарко; только теперь Киллиан обратил внимание на то, как пропиталась потом нижняя рубаха. Поток людей всё не кончался: парфюмеры, стеклодувы, архитекторы, ростовщики, виноделы, сыровары, портные, ткачи, кожевники, кузнецы, краснодеревщики, композиторы – представители десятков богатых и влиятельных домов столицы явились засвидетельствовать своё почтение. Седьмой ненавязчиво оттягивал их внимание и говорил с ними по большей части сам, за что Киллиан испытывал к этому человеку искреннюю благодарность.
Его всё никак не оставляли две тревожные мысли; он не мог решить, какую же из них думать, так что они сталкивались и боролись в голове точно два злобных диких животных. Первая из этих мыслей принуждала то и дело посматривать украдкой туда, где поздравлениями осыпали Её Высочество Буан и Его Высочество Десятого Принца; несколько раз Киллиан сталкивался взглядами с Десятым, отчего его лёгкие непременно отказывались принимать следовавший за каждым таким мгновением вдох. Вторая из этих мыслей заставляла опасливо коситься в сторону Его Высочества Седьмого Принца. Тот, будучи с головы до ног покрытым множеством слоёв ткани и увешанным роскошными украшениями, вызывал неприятное, щекочущее ощущение где-то внутри. Киллиан уже и не знал, кого боялся больше: откровенного в своей звериной похоти и ярости Десятого или непостижимого и таинственного под своей вуалью Седьмого. Какая-то часть Киллиана разумно говорила, что больше смысла в таких размышлениях не было: его отдали старшему из двух принцев, и именно он теперь по праву считался его главной проблемой и угрозой.
Казалось, что конца не будет потоку поздравлений; Киллиан уже успел поверить в то, что он застрял навечно в этом кругу приветствий, пожеланий, кивков и благодарностей, и ему даже стало чудиться, будто под серебристой вуалью Седьмого не было ничего кроме самой Пустоты, но внезапно очередь кончилась; последней к ним подошла Делма.
– Ваше Высочество. Мой дорогой Киллиан, – печально начала она; дальше на принца Делма даже не глядела и говорила на родном языке. – Пусть Звёзды осветят твой путь и да облегчат они испытания, предначертанные тебе. Мы все будем за тебя молиться.
– Спасибо, мама, – ответил он также на эрийском. – Лёгкой тебе дороги. Скажи дома всем – я их люблю.
– Обязательно скажу, – глаза Делмы влажно блестели, но она стойко держалась.
– Моя почтенная госпожа, могу ли я сказать пару слов? – вмешался Седьмой.
– Прошу Вас, Ваше Высочество.
– Да будут Звёзды свидетелями моим словам: я позабочусь о том, чтобы мой почтенный супруг ни в чём не нуждался, – пообещал он. – В любое удобное Вам время, моя госпожа, Вы и Ваша почтенная семья могут посетить нас в славном городе Нахтигале: Вы всегда желанные гости в нашем дворце.
– Да сохранят Звёзды Ваши слова, Ваше Высочество, – Делма честно старалась выглядеть бесстрастной, но Киллиан остро ощущал её желание плюнуть в лицо этому человеку и отобрать у него своего единственного сына.
– До скорой встречи, Киллиан, – попрощалась она.
– До скорой встречи, мама.
Она ушла, держа спину прямо, не выдавая ни единым движением того, что было у неё на душе.
– Мы закончили с поздравлениями, – мягко произнёс Седьмой. – Присядь, господин мой. Сейчас Его Величество пригласит всех к ужину – давай поедим.
И верно: совсем скоро раздалось успевшее стать привычным «Услышьте!», после которого поднялся Император. В этот раз он был краток:
– Да будет пир!
И был пир. Заиграла музыка, загудели на сотни голосов беседы. Столы ломились от всевозможных яств; многие из них Киллиан видел впервые, и даже предположить не мог, из чего же они были приготовлены. Его Высочество всё предлагал ему:
– Мой господин, тебе нравится курятина? Смотри, здесь курица с яблоком и изюмом – просто чудо!
Или:
– Попробуешь этого жаркого, господин мой? Овощи и говядина, а соус на прекрасном белом вине! Такое делают только в Серрано и больше нигде.
Или:
– Надо же! Они доставили к нашему столу гигантскую голубую форель с другого конца страны! Мой господин, не отведаешь?
И Киллиан честно старался пробовать всё, что ему рекомендовал принц – тот самый, с которым чуть позже ему предстояло уединиться. Желудок крутило от голода, голова гудела от выпитого над Писанием вина, разум твердил что нужно было поесть, но как только Киллиан клал кусок любого из блюд в рот, как немедленно ему становилось дурно, и горло сжималось, не пропуская еду дальше. Седьмой предлагал баранину и свинину, овощи и фрукты, вина и соки; когда подали десерты он описывал, сколь хороши были пироги, торты и пирожные, что стояли перед ними. Ничто, однако, не радовало Киллиана; чем дальше шло время, тем меньше он мог думать о пище.
– О, мой дорогой брат и Её Высочество уже успели уйти, – в какой-то момент проговорил Седьмой. – Я и не заметил, как они удалились. Пожалуй, пойдём и мы?
Перед глазами у Киллиана помутнело, а в горле стало так сухо, точно он за много дней не выпил ни глотка воды. В носу защипало, но разрыдаться прямо на месте было никак нельзя.
– Да, Ваше Высочество, – деревянным голосом сказал он и поднялся.
– Попрощаемся с нашими почтенными правителями, и можем идти.
Они обогнули столы и оказались перед двумя монархами. Пусть те и сидели плечом к плечу как равные, а всё же чрезмерная, хвастливая пышность костюма Императора не оставляла королю ни единого шанса выглядеть рядом с ним соответствующе.
– Ваши Величества, – обратился к ним Седьмой с поклоном, который Киллиан бездумно повторил. – Дозволите ли Вы нам с почтенным супругом оставить сей великолепный праздник пораньше?
– Идите, дети мои, – кивнул Император; Киллиан впервые видел его так близко: холодные голубые глаза с маленькими зрачками, белоснежные волосы и грубая маска, сильно напоминавшая орнаментом хищную пасть.
– Да благословят вас Звёзды, – произнёс король.
После очередного поклона Седьмой увлёк Киллиана за собой к одной из боковых дверей; закрывшись за ними она отрезала их от музыки, вина и множества глаз. Когда Киллиана по дворцу водил Эдер, за ним приходилось буквально гнаться: так быстро ходил императорский наложник. Его Высочество же, хоть и определял направление, подстраивался под скорость прихрамывавшего на натёртых ногах спутника. Прежде чем выйти за следующую дверь, Седьмой что-то очень тихо и быстро сказал кому-то из слуг.
В эту ночь комнаты освещались ярко; отблески пламени тысяч и тысяч свечей играли на мраморе и золоте, точно отмечая вместе со всеми знаменательную дату, провожая молодожёнов в их покои вместе с тенями-слугами. Киллиан и его теперь-уже-муж шагали медленно и молча; Седьмой вёл в часть дворца, в которой Киллиану, кажется, раньше бывать не доводилось. Они поднялись по нескольким лестницам; не видя окон, судить было сложно, но этаж здесь был никак не ниже четвёртого. Все слуги, что встретились им на пути, стояли у стен, склонившись. Перебирая в памяти молитвы, Киллиан обнаружил, что не мог припомнить ни одной, кроме той, которую читали воины, шедшие в бой, могущий стать для них последним. Рассудив, что это лучше, чем ничего, он принялся мысленно повторять её.
В конце концов они подошли к высокой, изукрашенной золотыми птицами двери; перед ними их распахнули покорные молоденькие мальчишки. Странно было уже то, что единственным, что открывалось взгляду стоящего у порога, оказалась широкая ширма, через которую было решительно невозможно рассмотреть ничего; её Седьмой уверенно обогнул, ведя за собой притихшего супруга, и они очутились в освещённой лишь несколькими свечами комнате, более всего напоминавшей небольшую гостиную. К огромному удивлению стены здесь покрывала простая светло-серая ткань без орнамента, мебель стояла хоть и роскошная, но не вызывающе-яркая. Шторы были плотно задёрнуты; центр комнаты занимал накрытый стол.
– Добро пожаловать в мои скромные столичные покои, мой господин, – подал голос Седьмой. – Чувствуй себя как дома.
– Благодарю Вас, Ваше Высочество, – отозвался Киллиан едва слышно.
– Не нужно формальностей, мой господин, – ответил ему принц. – Звёзды поставили нас очень близко друг к другу; лучше бы нам быстро поладить.
Киллиан тяжело сглотнул.
– Господин мой, тебе нужна помощь с одеждой? – предложил Седьмой.
Сердце упало. Вот так? Сразу? Что ж, может, оно и к лучшему.
– Да, пожалуйста, – ответил Киллиан, прекрасно осознававший, что с эдельландским вычурным фасоном он сам точно не справится.
Его Высочество приблизился – от него исходил легчайший свежий аромат парфюма – и осторожно, без спешки принялся возиться с многочисленными застёжками и шнуровками.
– Прости, что такой неудобный покрой, – извинился он, откладывая в сторону целую горсть цепочек и украшений. – Я старался проследить, чтобы тебе не досталось каркасов из китового уса или металла. Они не только тяжёлые, но и оставляют синяки.
– Ваше Высочество, Вы… то есть ты, – неуверенно начал Киллиан, – ты давал указания по поводу моей подготовки? Почему?
– Потому что эдельландская свадьба никогда не была событием скромным, – ответил принц, стягивая самый верхний слой ткани. – А уж императорским детям приходится блистать особенно ярко. Я приказал лишний раз не беспокоить тебя по мелочам и по поводу всего, что не было совершенно необходимо.
– Я за это очень благодарен, – Киллиан не решился озвучить «но».
Седьмой снял с него самую тяжёлую и массивную вещь с огромными надоедливыми рукавами и скрылся ненадолго за ширмой у входа. Киллиан нервно переступил с ноги на ногу, намеренно делая себе больно.
– Справишься дальше, мой господин? – спросил Его Высочество. – Остались лишь сапоги да воротник, там нет сложных застёжек.
– Да, конечно, – голос подвёл на этих словах; трясущиеся руки едва справились с непосильной задачей.
Седьмой принялся за свою одежду: ловко стащил огромный пышный верхний наряд, переливавшийся вышивкой и звеневшей украшениями, а потом переобулся в до того момента прятавшиеся под диванчиком мягкие тапочки и отправил свои вещи туда же, куда и прошлый комплект – за ширму. На Седьмом остались лишь длинное свободное одеяние, перчатки, обувь да вуаль.
– Я заметил, что мой господин не ел на пиру, – произнёс он, устраиваясь в одном из кресел подле стола. – Признаться, мне там тоже кусок в горло не лез. Почему бы нам не поужинать здесь, вдали от посторонних глаз?
Живот Киллиана решил за него: призывно заурчал.
В этот раз Киллиан и правда ел – долго, много, тщательно пережёвывая каждый кусочек, силой запихивая в себя лишнее даже после того, как насытился.
– Господин мой, подходит ли тебе эдельландская еда? – поинтересовался Седьмой во время трапезы.
– Она необычна, но на вкус хороша, – осторожно отвечал Киллиан.
– Иногда бывает, что привыкшее к определённой пище тело не принимает резко изменившийся рацион, – проговорил принц. – Пожалуйста, дай мне знать, если будешь чувствовать себя нехорошо от здешней еды. Мы наймём тебе повара.
Киллиан едва не рассмеялся: что могло быть в первую брачную ночь более неожиданно, чем обсуждение предпочтений в пище?
– Как Вашему Высочеству будет угодно, – покорно согласился он.
– Ты не обидишься, если я покину тебя ненадолго, господин мой? – спросил Седьмой. – Знаю, это очень грубо с моей стороны, но видят Звёзды – после такого дня желание поскорее вымыться сильнее меня и правил приличия.
– Как Вашему Высочеству будет угодно, – повторил Киллиан.
– Благодарю.
Едва Седьмой удалился, Киллиан немедленно отставил тарелку. От съеденного его мутило, но он был намерен съесть ещё, когда муж вернётся, лишь бы оттянуть худший момент последних дней. Тишина давила. Киллиан забрался на диванчик с ногами и снял бинты; мозоли на пятках и пальцах лопнули, оставив после себя влажные отошедшие кусочки кожи; на месте одной из них даже выступила кровь. На стопе же так и остались два круглых светлых пузыря, плотных и болезненных; Киллиан с каким-то необъяснимым, извращённым наслаждением нажимал на них поочерёдно, наблюдая, как они белели и выделялись на фоне здоровой розовой кожи вокруг.
Он пытался почитать книжку Эдера. В сущности, если порассуждать спокойно, ничего невыполнимого ему не предстояло: надо было только хорошо вымыться, а остальное предоставить мужу, перетерпеть от силы пятнадцать минут, включая все мелочи и нюансы, и заснуть, а наутро убедить себя, что просто приснился кошмар. Руки мелко тряслись. Вдох на четыре счёта, досчитать до семи, выдох на восемь. Лучше так, чем смотреть, как твой дом горит, а твоих близких рвут на куски чуждые миру сему чудовища. Киллиан постарался остановиться именно на последней мысли: да, чёрное горе от страданий Эрии, пожалуй, перевешивало страх близости с мужчиной и чувство запятнанности, отголоски которого Киллиан начал ощущать задолго до того, как Седьмой вернулся – всё ещё закутанный в ткань так, что не видно было даже его силуэта, но уже переодевшийся в нечто более простое и домашнее – по крайней мере без невообразимо сложной вышивки. Киллиан взглянул на оставшуюся на столе еду, и его едва не вывернуло. Нет, пожалуй, тянуть время таким способом больше не выйдет.
– Наверное, тоже умоюсь, – невнятно проговорил он, поднимаясь.
– Идём, провожу до купальни, – предложил Его Высочество.
Они вместе прошли через комнату, напоминавшую нечто среднее между кабинетом и библиотекой, потом минули спальню с поистине гигантской постелью – расстеленной и роскошно украшенной свежими, местами покрытыми позолотой цветами. Сбоку за простой шторкой пряталась маленькая дверца; именно к ней Седьмой и подвёл, но заходить, видимо, не собриался.
– Погоди, мой господин, – окликнул он, протягивая Киллиану что-то.
Тот осторожно принял вещицу – то была баночка с лечебной мазью.
– Благодарю, Ваше Высочество.
С этими словами Киллиан закрыл за собой дверь. Купальня Его Высочества оказалась огромной; в углублении в полу, заполненном горячей водой, можно было, пожалуй, плавать. Отдельного внимания заслуживал бассейн поменьше: в него непрерывно падала широкая струя из статуи в виде пухлого мальчонки с кувшином; отверстие в полу не давало чаше переполниться. Это место Киллиан и выбрал для омовения.
Стёртые ноги нещадно жгло от жара; всё тело ломило. Ощущения были сродни ознобу. Киллиан с силой провёл ладонью по лицу – на ней осталась краска. Он немедленно заозирался по сторонам и взгляд его наткнулся на овальное зеркало как раз у ног мраморного мальчика. Человек из отражения смотрел диким взглядом, а смазанные пятна, тянущиеся от лба к подбородку, придавали ему сходство с дикарём – особенно выделялись яркие потёки под губами. Киллиан подставил ладони под падающую воду и принялся лихорадочно отмываться. Вскоре из-под толстого слоя краски проступили родные веснушки и нездоровый румянец. В голове промелькнула шальная мысль – может, Седьмой сочтёт его уродом и отвернёт от себя. Наверное, так будет проще.
Купался Киллиан долго – точно в последний раз. Всю жизнь водные процедуры не казались ему чем-то помимо обязательной рутины, но теперь всё стало несколько иначе – к моменту, который он всеми правдами и неправдами старался отсрочить ещё хотя бы на лишнее мгновение, нужно было особым образом подготовиться. Киллиан обнаружил три пузырька Эдера и долго, методично втирал в кожу каждое из средств. После, вспоминая советы из похабной книжки, отыскал уборную и насколько смог точно повторил предложенные там инструкции. Утешаться оставалось лишь тем, что в этот раз непристойные вещи с его телом творил он сам, а не какой-то бесстыжий наложник.
В купальне Киллиан обнаружил аккуратно сложенную свежую одежду – довольно узкие по местным меркам штаны и длинную свободную рубашку. Как оказалось, размер подходил идеально, и ткань портные выбрали простую, мягкую, привычную обычному человеку. После этого Киллиан с особенным вниманием смазал пострадавшие ноги, почти исчезнувший синяк на подбородке, едва заметную ссадину на лбу и всё ещё побаливавшее ухо. Подойдя к двери, он простоял у неё, казалось, половину оставшейся ему жизни, дыша под счёт и пытаясь совладать с тошнотой и дрожью.
Он открыл дверь и шагнул, задержав дыхание.
Седьмой обнаружился сидящим на мягком стульчике у задёрнутого окна; он не расстался ни с единым предметом одежды. На крошечном столике стоял подсвечник с тремя свечками, освещавшими небольшую толстенькую книжицу в руках Его Высочества.
– А, ты закончил, мой господин, – произнёс он, отрываясь от чтения.
– Да, – неловко ответил Киллиан и прибавил: – Ваше Высочество.
– Тебе нужно что-нибудь?
– Нет, Ваше Высочество.
Принц поднялся, отложив книгу, и приблизился к Киллиану неспешным бесшумным шагом. Лицо его всё ещё было закрыто, и теперь, в полумраке и тишине глядеть на свободно струившуюся вуаль было страшнее, чем наблюдать при свете дня чудовище Пустоты, сносящее своим тяжёлым телом здание, в котором ещё оставались люди. Было что-то неестественное, неправильное в человекоподобном силуэте, закутанном в чёрное от макушки и до самого пола; точно и не было там никакого человека.
– Как ты себя чувствуешь, господин мой? – в живом, человеческом голосе звучали нотки озабоченности.
– Прекрасно, Ваше Высочество.
– Лжёшь, – казалось, Седьмой был расстроен. – Не нужно обманывать меня, мой господин. Никогда мне не лги.
Киллиан сглотнул.
– Я понимаю, что ты говоришь это из вежливости, – с лёгким укором продолжал принц, – но я хочу слышать правду, мой господин. Впрочем, я прекрасно вижу, что ты устал.
– Простите, Ваше Высочество.
– Ложись-ка спать, господин мой, – посоветовал Седьмой. – Завтра день длинный, тебе надо быть свежим.
– Но Ваше Высочество… – непонимающе начал Киллиан; осознав, однако, что он намеревался сказать, осёкся.
– Я отвечу на любые твои вопросы в любой другой день – Звёзды свидетели моим словам, – успокаивающе пообещал принц. – Нужно пережить завтра, а после у нас будет много, много времени. Я уделю тебе столько внимания, сколько ты, господин мой, пожелаешь.
Киллиан неуверенно кивнул; руки его подрагивали, и он вцепился ими в рукава, чтобы не выдать своей нервозности.
– Ваше Высочество, Вы… то есть ты? – поправился Киллиан; Седьмой кивнул. – Ты собираешься спать?
– Спасибо за беспокойство, мой господин, – ответил принц, – но я привык к таким насыщенным дням. Моих сил ещё вполне хватит, чтобы подготовить некоторые вещи для завтрашнего дня. Например, я считаю, стоит внести небольшие изменения в наши одежды: ты поранил сегодня ноги, а я переоценил свои силы касательно веса украшений. Я буду в порядке мой господин. Обещаю отдохнуть столько, сколько необходимо.
– Хорошо, – кивнул Киллиан. – Тогда… спокойной ночи?
– Да пошлют тебе Звёзды лучшие из снов, – попрощался Седьмой и вышел в кабинет.
Киллиан немного постоял на месте. Прошёлся по спальне. Затушил все свечи и, наконец, забрался в гигантскую постель, которой хватило бы на четверых, если не больше. Перины здесь к его удивлению не были столь пугающе-мягкими, как в гостевых покоях и как в комнате, где он несколько дней прожил перед свадьбой. Подушки оказались удобными и плотными, а одеяло – успокаивающе-тяжёлым.
Сокрушительное облегчение накрыло столь мощной волной, что Киллиан едва не задохнулся. По его вискам скатилось по горячей капельке. Он нашарил в темноте одну из подушек, обвил её руками и сжал так сильно, как утопающий сжимает удачно упавшее в бурную реку бревно. Тепло точно коварный яд разливалось по крупно дрожавшему телу, расслабляя его. Слова короткой вечерней молитвы сами пришли на ум; Киллиан не заметил, как уснул, одними губами произнося священные строки.