– И всё же, где взять столько коньков?
Вопрос был закономерным и весьма животрепещущим: до Фестиваля Благородных Искусств оставалось чуть больше полутора Малых месяцев, и танцоров надо было нанимать вот уже сейчас. Киллиан погрузился в работу с головой: новости из Эрии приходили хорошие, и сосредоточиться ему было на удивление легко. Вместе с Софосом они подготовили примерный план выступлений на открытие и закрытие, и даже первые наброски музыки были уже готовы, но дальнейшая работа упиралась в одно: нужны были другие танцоры, которые большой группой выполняли бы простые, но очень слаженные, чётко отрепетированные действия на льду, составляя общую картину. А танцорам нужны были коньки.
– Честно говоря, этот слуга уже отправил нескольких своих купцов в более-менее безопасные порты Эрии, – лениво ответил Юйшэ; он, оставив Киллиану выбор между двух кресел, разложил своё длинное тело по обоим диванам в небольшой комнатке с камином и мозаичным потолком, изображавшим сцены из поэмы о речной деве. – Думаю, они сегодня или завтра уже должны прибыть туда.
– Объясни, пожалуйста, – нахмурился Киллиан, совершенно бездумно повторяя фразу жестами. – Ты хочешь закупить коньков там?
– Не только. Я подумываю привезти сюда мастеров, которые принесут своё ремесло в Эдельланд. Конечно, можно было бы просто попросить их написать инструкции для сапожников и кузнецов, но сам понимаешь, Ваше Высочество – это всего лишь полумера.
– А полумеры в вопросах искусства нахтигальцев не устраивают. Но ты правда думаешь, что мы всё успеем? Путь, всё же, неблизкий. Кому-то из танцоров могут не подойти привезённые коньки, и тогда потребуется пошить новые.
– Ты прав, Ваше Высочество. Но поверь мне, этот покорный слуга всё посчитал, – успокаивающе проговорил Юйшэ. – Намечаются не только большие танцы, но и уроки, а это значит, что коньков будет нужно очень много и разных размеров, так что мои купцы везут в Эрию лекарства и провизию; там они предложат их в обмен на коньки. Сам понимаешь, сейчас эрийцам не до танцев, да и мастеров у вас хватает – после войны они будут обеспечены работой.
– Кстати, Юйшэ, а откуда взялись мои коньки? – подозрительно поинтересовался Киллиан. – Рабочие, что обслуживают каток, почти все те же, что ездили с нами в столицу. Их, я полагаю, ты перехватил до того, как они покинули Империю. Но мастеров по конькам с нами не было.
– Всё законно, Ваше Высочество! – змей поднял руки и сделал честные-честные глаза, насколько это было возможно с по определению хищными узкими зрачками. – Никто не подкопается.
– И всё-таки.
– Как только Его Высочество принял решение жениться, он тут же вернулся в Нахтигаль, и мы вместе занялись подготовкой Белой Арены, – стал объяснять Юйшэ. – Со зданием никаких проблем не возникло, но мы хотели подарить ещё и новые коньки, и вот за ними пришлось снаряжать неприметное торговое судно с нашим человеком на борту. Мы дали ему точные мерки ног Вашего Высочества, и его задачей было найти мастера и хотя бы заказать коньки; но ему удалось в итоге перевезти мастера с его семьёй сюда, подальше от войны. Теперь они делают здесь коньки для будущей продажи, но их пока маловато. Зато мы знаем, что не более чем через две недели у Вашего Высочества будут коньки и для танцоров, и для уроков для всех желающих!
– А документы? – всё не успокаивался Киллиан.
– Этот слуга живёт при дворе Его Высочества Седьмого Принца, – как само собой разумеющееся протянул змей. – Конечно же у них есть все документы.
– И всё-таки поразительно, – Киллиан считал в уме дни. – Сколько тебе дней понадобилось? Двенадцать?
– Семнадцать, Ваше Высочество, – Юйшэ звучал донельзя польщённо. – Не переживай, мы всё успеем. А пока – стоит ли мне уже объявлять просмотр? Скажем, недели через полторы?
– Да, пожалуй уже пора. Юйшэ… а сколько же стоило организовать для меня каток и коньки?
Змей только отмахнулся.
– Его Высочество и не такое себе позволить может, да только Ваше Высочество зачем-то отказывается. Вот сейчас художника нанимать для отрисовки афиш и листовок – Ваше Высочество опять будет спорить с ценником. А мы с Его Высочеством хотим самого-самого известного художника для нашего Фестиваля.
– Для Фестиваля как раз не буду спорить. Если уж это самый важный праздник для Нахтигаля, то вы с Его Высочеством правы, нужно делать всё на совесть.
– Прекрасно, – Юйшэ хлопнул в ладоши. – Я уже знаю кого мы пригласим. Ваше Высочество, ты будешь в восторге.
На этом змей поспешно откланялся, оставив Киллиана наедине с двумя освободившимися диванами. Все свои дела он в этот день закончил, Седьмой всё ещё был на аудиенции, а предаваться размышлениям в одиночестве или снова работать не хотелось, потому Киллиан отправился навестить Хайнрике – та, конечно, наверняка готовила ужин, но всё же он надеялся, что не очень ей помешает.
– А, Ваше Высочество! – с порога поприветствовала она, переливая огромным черпаком бульон в свою легендарную гигантскую кастрюлю. – Заходи-заходи, ужин ваш в печи, а я тут потихоньку варю на завтрашний обед кое-что особенное – как отстоится, так видят Звёзды – никто не устоит.
– И тебе доброго вечера, – весело отозвался Киллиан, усаживаясь на своё любимое место. – Как ты тут, рассказывай.
– Представляешь, Ваше Высочество, мне кто-то опять передал подарок, – поделилась повариха, пока отправляла в бульон овощи.
– Правда? Расскажешь?
– Шкатулка – роскошнейшая, точно говорю, ручной работы резьба. Большая, тяжёлая, прямо чувствуется, что из хорошего дерева, Ваше Высочество. И самое главное – до отказа заполненная тёплыми варежками и носками.
Киллиан едва не подавился воздухом; желание немедленно придушить глупого Гильермо поднялось внутри горячей волной, да такой сильной, что даже пальцы задрожали.
– Все разные, и качество замечательное, – продолжала тем временем Хайнрике, помешивая в кастрюле огромным половником. – Знал бы ты, Ваше Высочество, как у меня зимой мёрзнут ноги! Да за такие носки, видят Звёзды, я б дарителю руки расцеловала.
Киллиан тряхнул головой – верно, ослышался.
– Получается, тот, кто сделал этот подарок, хорошо тебя знает? – неуверенно предположил он.
– Может быть, – туманно отозвалась кухарка. – Булочку будешь, Ваше Высочество? Свежая, да с изюмом, да я ещё и наливочки господину моему налью.
– Был бы премного благодарен.
– А ещё там была записка, – Хайнрике расстелила перед ним салфетку, на которую положила обещанную булочку, а рядом поставила изящную гранёную рюмочку на ножке. – Размашистым таким почерком. Цитировать не буду, но весьма мило, должна сказать.
– Вот как? – удивление было почти настоящим.
– Да, мой господин, вот так, – повариха тихонько засмеялась, наполняя рюмочку золотистым напитком, источавшим изумительный аромат яблока и пряностей. – И знаешь, Ваше Высочество, я тут подумала – уж не Гильермо ли это?
– Гильермо? – переспросил Киллиан с самым невинным видом.
– Больно уж почерк похож, Ваше Высочество.
– Тогда вполне возможно, – уклончиво ответил Киллиан, отламывая кусочек ещё тёплой выпечки. – Слушай, почтенная, а если и правда Гильермо?
– Он, конечно, иногда глупенький, но очень милый, Ваше Высочество, – тепло проговорила Хайнрике, возвращаясь к своей исполинской кастрюле.
Киллиан в пару глотков выпил наливку, и после неё нежная сладкая булочка показалась ещё прекраснее.
– Не знаю, моя почтенная Хайнрике, – убедительно проговорил он. – Если тебя саму всё устраивает, то кто я, чтобы высказывать своё мнение?
– Какое скромное у нас Высочество, – вновь засмеялась повариха. – Вот с той же скромностью сейчас не выпрашивай у меня, мой господин, ещё угощений – всё равно не дам, даже титул не поможет. Нечего перед ужином аппетит перебивать.
– Даже не собирался.
За ужином компанию Киллиану составил только Юйшэ; тот выглядел немного уставшим, но говорил достаточно бодро.
– Его Высочество просто измучился на этой аудиенции, – пожаловался он. – Обсуждали в числе прочего и вопросы войны; благородные господа устроили настоящий балаган и так ничего и не выяснили. Завтра всё по новой.
– Он, надеюсь, хотя бы поест? – озабоченно спросил Киллиан.
– Да, просто сегодня он решил поужинать в одиночестве, – пожал плечами змей и с удовольствием откусил приличной кусок от жареной куриной ноги. – Его можно понять – я бы тоже хотел побыть один, если б мне пришлось весь день слушать этих болванов и пытаться их как-то вразумить.
– Можно ли мне узнать, что конкретно они так обсуждали?
Юйшэ непередаваемо закатил глаза.
– Опять считали деньги, Ваше Высочество. Видишь ли, все, кто действительно хотел помочь – они молча помогли. Кто сомневается – ещё думают. А эти… им лишь бы нажиться; даже делегация с юга приехала ради такого дела. И Его Высочество пытался им объяснить, что выгоды в такой ситуации – это приятный бонус при большом везении.
Киллиан тяжело вздохнул; нет, он не был настолько наивен, чтобы не понимать, что на чужом горе всегда кто-то попытается заработать. Однако сейчас от этого понимания ему легче не становилось.
– Не вешай нос, Ваше Высочество, – Юйшэ точно прочитал его мысли. – Тех, кто просто взял и помог, раза в два больше, я тебе даже список показать могу. Ешь спокойно и занимайся своим делом; а всяких дураков оставь этому слуге. Если они сами в ближайшие дни не поймут, что не правы, уж не сомневайся – я объясню.
– Спасибо тебе, Юйшэ, – тихо поблагодарил Киллиан: он это сказал словами и показал жестами. – От всей души.
Змей улыбнулся, на пару мгновений даже отложив вилку, чтобы показать «всё хорошо, Ваше Высочество» и ещё что-то; в ответ на вопросительный взгляд он только ободряюще улыбнулся.
– Ты не обидишься, если я тебя теперь оставлю, Ваше Высочество? – мягко спросил змей после того, как они расправились с десертом. – Его Высочеству нужно помочь вымыть волосы; он меня, наверное, уже ждёт.
– Иди, конечно. Хорошего вам обоим вечера.
Змей игриво дёрнул бровью и со словами – вернее, жестами – «тебе тоже» покинул столовую; с его уходом в ней стало слишком пусто и неуютно. Киллиан вернулся в свои покои. Он прекрасно понимал, чем будут заниматься Юйшэ и Седьмой, и его благодарность змею за то, что он избавлял его самого от этой обязанности была неизмерима. Киллиан быстро вымылся и сел за рукопись Софоса. Пусть было ещё довольно рано, а глаза уже слипались, перечитывать каждую строчку приходилось по несколько раз. Мысли постепенно стали безвольно расползаться в стороны, принимать странный оборот, какой наяву ни за что бы не приняли, и только усилием воли их удавалось вернуть к смыслу текста перед глазами.
Его Высочество Седьмой Принц был, как нетрудно было вспомнить, законным мужем Киллиана перед Звёздами, судом и людьми. Он ни разу не позволил себе лишнего прикосновения, нескромного предложения или похабного намёка – более того, прямым текстом заявил, что и не собирается. Киллиан, вне всяких сомнений, ощущал облегчение каждый раз, когда думал о том, что никого обслуживать в постели не придётся. Однако его весьма интересное положение волей-неволей навевало неуместные мысли.
Например, о том, что в целом-то Его Высочество был, вне всяких сомнений, красив; Киллиан половины лица его не видел ни единого раза, и тем не менее изумительной чистоты голубизна его глаз была способна завораживать, а длинные, точно покрытые инеем ресницы, вне всяких сомнений, приковали бы к себе чей угодно взгляд. Все движения Седьмого были плавными, величественными, элегантными; даже шутя и дурачась, он сохранял вид возвышенный и недосягаемый. Будь он женщиной, это можно было бы счесть за удачное исполнение мечты о красавице-жене и двух, а то и трёх румяных, веснушчатых детишках, шумных и весёлых.
Киллиан позволил потяжелевшим векам сомкнуться; перед его мысленным взором предстал Его Высочество Седьмой Принц – высокий, грациозный, безукоризненно вежливый, искренне верующий и следующий Писанию. Щедрый, справедливый, влюблённый в красоту, стремящийся к искусствам, всей душою обожающий своё детище – свой прекрасный Нахтигаль. Действительно достойный, хороший человек – пусть и, как казалось при долгом наблюдении, несколько брезгливый касательно всяких неприятных дел, которые вечно доставались Юйшэ.
Человек, совершенно не укладывавшийся в планы Киллиана на жизнь уже тем фактом своей бытности мужчиной. Здравый смысл говорил: это был политический брак. Они договорились: помощь в войне в обмен на ещё одно искусство для славного Нахтигаля.
А ещё Его Высочество не единожды откровенно заявлял: Киллиан ему нравился. Вот так просто, прямо и без каких-либо надежд и просьб. Как объективный факт, с которым оставалось лишь смириться и дальше жить, держа его на всякий случай в голове. Спокойный, уважительный, ценящий честность, умеющий принимать отказ и обращать внимание не только на себя, но и на окружающих – и чего в нём страшного? В конце концов против жены-то никаких возражений не было. В чём же проблема с мужем, раз он вполне неплох?
Киллиан вздрогнул, вырвавшись из сладких сетей полудрёмы, незаметно унёсшей его в край на грани яви и бессмысленных грёз. “В чём же проблема”, значит? Такое разве что во сне и может причудиться, Звёзды свидетели.
Рукопись всё ещё лежала перед ним на столе – открытая на третьей странице, да так и забытая. За окном шелестел дождь. Киллиан поднялся, потянулся и убрал в ящик стола нечто, в чём он подозревал черновик неизданного романа. Ему определённо пора была ложиться. Взгляд зацепился за нечто, чего он за своими размышлениями не заметил, заходя в кабинет: знакомый конверт со знакомой печатью. В этот раз пухлый, точно в него что-то вложили. Киллиан прекрасно знал, что это могло быть опасно. Великолепно понимал, что следовало как минимум выкинуть это безобразие, а как максимум – отнести Седьмому. Он вскрыл конверт. Из него выпала прядь длинных каштановых волос, с одного конца скреплённая чем-то засохшим, почти чёрным, источавшим тошнотворный запах боли и смерти. Даже рвотный позыв не остановил Киллиана от взгляда на записку.
Она тебе кое-что передала. Ответишь? Или хочешь поблагодарить лично?
Киллиан отшвырнул бумажку вместе с волосами и быстрым шагом вылетел из кабинета. В ту ночь ему опять не спалось. Стоило только лечь, как начинали чудиться шаги и шорохи; стоило погасить свет, как тени превращались в шипастых голубоглазых чудовищ. Он ходил кругами по своим покоям, но не мог взяться ни за работу, ни за чтение, ни даже повторить те движения танца, что можно было выполнить безо льда. Под утро Киллиан всё же взял себя в руки и смог убрать письмо в потайное отделение шкафа; страшный «подарочек» он завернул в скомканные бумаги и забросил в мусорку, надеясь, что никто из слуг не станет в ней копаться.
Однако времени на тревоги у него не было: стоило лишь начаться новому дню, как заботы немедленно затянули его в свой омут. Он много танцевал. Часто встречался с композитором и слушал записи, что он приносил. Они делали заметки и дорабатывали. Киллиан с особым усердием учил новые слова – Софос специально подбирал для него всё, что могло быть хоть как-то связано с Фестивалем. В конце каждого занятия они теперь устраивали проверку: Киллиан под диктовку писал слова на доске и на бумаге.
– Почтенный Софос, а Вы можете научить меня каким-нибудь жестам? – однажды спросил он. – Его Высочество и Юйшэ говорили, что это Вы придумали этот язык.
– Верно, его придумал я, – подтвердил тогда учёный с каким-то странным выражением лица. – Но большинство жестов создали уже они сами; боюсь, я не понимаю и половины того, что они говорят жестами. Признаться, я и не хочу понимать.
Киллиан хотел задать глупый вопрос, но, уже открыв рот, сам догадался, каков будет ответ.
– Что ж. Значит, продолжу учиться у них самих.
Кроме того, Софос сопровождал Киллиана и на ещё одном мероприятии: учёный согласился составить ему компанию во время отбора танцоров из числа местных. Юйшэ в танцах особенно не смыслил, а Его Высочество всё сражался который уж день подряд с неугомонными посетителями с юга; позже к ним присоединились ещё и представители нескольких восточных городов. Появление последних Юйшэ прокомментировал весьма ядовито:
– Ну конечно, с Десятым-то не забалуешь. Решили, что на моём Его Высочестве проще нажиться. Как же.
Киллиан, конечно, подозревал, что змей не просто подносил им напитки; искромётный скандал с женой и тремя любовницами одного из послов разразился у ворот Старого города как-то слишком вовремя, да и жена больно уж удачно решила навестить своего отлучившегося всего на несколько дней муженька. За ещё одним неприятным гостем весьма своевременно явились последние тринадцать лет ни о каких махинациях не подозревавшие представители Золотой Палаты – точнее, налогового её ответвления.
На фоне всех этих потрясающих событий назначенное Киллианом время просмотра совпало со всем, с чем только могло; ему оставалось лишь благодарить Звёзды за добросердечие почтенного Софоса, который не бросил его одного в столь волнительный день.
– Ваше Высочество, я действительно не уверен, что смогу чем-то помочь, – в сотый раз повторил он прямо перед тем, как слуги начали пускать кандидатов в выбранный для просмотра зал во внешней части дворца. – Я неплохо разбираюсь в значении па церемониальных танцев Эдельланда, но на этом мои познания заканчиваются.
– Почтенный Софос, – вздохнул Киллиан; он уже много раз отвечал ему одно и то же, и теперь добавить по-прежнему было нечего. – Вы хорошо знаете здешний народ, я разбираюсь в танцах. Вместе мы составляем прекрасное жюри для нашей цели.
– Я просто не хочу недоразумений, – виновато улыбнулся учёный.
– Именно для того, чтобы избежать недоразумений, Вы мне и нужны, – безапелляционно заявил Киллиан и, прежде чем Софос успел сказать что-то ещё, обратился к слуге у двери: – Пожалуйста, пригласите первого кандидата.
Подрагивавшие от напряжения ладони он сложил на столешнице перед собой и переплёл пальцы. Вся подготовка зала уместилась в простое перемещение одного стола и пары стульев да в установку к самой стене граммофона: зал именовался малым бальным, но, если верить Юйшэ, там проходили в основном небольшие застолья за просмотром театральных постановок. Именно для последних пустовала почти половина всего помещения, и именно там было решено смотреть танцоров.
Первый из них не заставил себя долго ждать; согласно инструкциям, переданным всем пришедшим слугами, он прежде всего вручил пластинку человеку, ответственному за граммофон, а после вышел лёгким шагом на середину предоставленного ему пространства и поклонился.
– Да хранят Звёзды Ваше Высочество, – поприветствовал он с колоритным акцентом.
Киллиан знал, что статус позволял ему молча предоставить все переговоры Софосу, но вот воспитание с этим самым статусом в этом вопросе расходилось.
– Доброго дня, – произнёс он, оставшись довольным своим недрогнувшим и достаточно дружелюбным голосом. – Расскажите нам, пожалуйста, о себе.
Это, конечно, было излишним: Софос несколько дней назад наведался в типографию и заказал печать простых опросников, в которые каждый претендент, ожидая просмотра, вносил своё имя, возраст, рост и вес, основной род занятий, а также кратко описывал свой подход к танцам. Сдавая листок с ответами слугам, танцоры получали номерки – и их опросники помечались соответствующим числом. Киллиан уже ознакомился со всем, что написал о себе первый кандидат, однако он считал важным и послушать его устный ответ.
– Палл Хельгюсон, Ваше Высочество. Родом из маленького посёлка Мёнхсдорф в земле Айсзеер Пфальц, – начал он; голос, лицо и поза его выражали дружелюбие, интерес, энтузиазм – что угодно, кроме того, чего Киллиан боялся.
К великому облегчению последнего его эдельландский не создавал проблем даже в разговоре с человеком из совершенно другого региона: даже несмотря на то, что диалог вёлся далеко не так просто и панибратски, как во внутреннем дворце, его понимали, он понимал, и одной тревогой стало меньше. После короткой беседы Палл продемонстрировал свои навыки, и в это время Киллиан делал записи, ощущая себя важным старым мастером; для скорости писал он всё же на эрийском, с наслаждением выводя родные слова знакомым с детства почерком. Именно эти ощущения и определили всю дальнейшую работу, и люди с удовольствием помогали ему, подтверждая все заверения Софоса: как минимум некоторая часть народа Нахтигаля не относилась враждебно к чужаку, получившему в одночасье фактически статус хозяина их города наравне с Седьмым.
И на этом неоправдавшиеся опасения не закончились: к этому самому чужаку люди пришли, и не пара самых отчаянных, а многие десятки. Приходили люди всех возрастов и любой наружности, танцевали по одиночке, парами и целыми коллективами, исполняли всё – от классического придворного танца до самых необыкновенных местечковых, от сложнейших испытаний для человеческого тела и до простых движений, которые, будучи исполненными целой группой в совершеннейшей гармонии, складывались в поражающие воображение картины. Где-то на середине просмотра Киллиан положил себе отдельный листок, на котором коротко отмечал вспыхнувшие в его голове идеи, которые непременно следовало воплотить на льду. Какая-то часть его, упивавшаяся этой неожиданно приятной работой, припомнила слова Его Высочества, выразившего однажды надежду, что Нахтигаль станет Киллиану хорошим другом. Что уж говорить – теперь, глядя в эти горящие глаза и ощущая принятие простыми людьми своей персоны, он уже не мог не согласиться с Седьмым.
Во время перерыва после первых пятнадцати кандидатов, Киллиан быстро расписал подробнее свои замыслы и с удовольствием откинулся на спинку стула.
– Видите, Софос, Вы прекрасно вписываетесь, – проговорил он. – Задаёте удачные вопросы, должен сказать.
– Рад, если смог помочь, Ваше Высочество. У Вас уже есть какие-то мысли по поводу отсмотренного? Давайте я запишу.
– Точно берём номер четыре. Они так хорошо сработались между собой, что если встанут на лёд – это будет новый уровень прекрасного.
Ещё какое-то время Софос молчал, неловко поглядывая на Киллиана, точно не решаясь что-то спросить. Вот уже позвали следующих – интересную пару загорелых девушек, специально приехавших с Больших Островов, а учёный мучащего его вопроса так и не задал. Он не прекращал говорить с кандидатами и вести какие-то записи и в целом выглядел погружённым в работу, и только во время следующей паузы, когда им прямо в этот зал подали обед, Софос не выдержал.
– Ваше Высочество, – заговорил он уже под самый конец перерыва, когда унесли опустевшие тарелки, – Вы уже прочли ту рукопись, что я недавно Вам дал?
Киллиан столь неподходящему к ситуации вопросу отчего-то не совсем не удивился, точно темы этой от учёного было совершенно естественно ожидать в любой момент.
– Боюсь, я пока не готов её обсудить, – признался он. – Сами видите, какая суматоха и как все заняты. Обещаю, что с удовольствием вернусь к этой теме, когда времени станет чуть больше.
Только сказав это, Киллиан отметил, чему его научило частое общение с человеком, которому было категорически нельзя лгать: правда заключалась в том, что Седьмой всё это время был занят, и всё никак не удавалось улучить момент, чтобы показать ему эту самую рукопись, и только поэтому Киллиан её не хотел отдавать. Он её, конечно, уже прочёл. Пожалуй, таким достижением – не сказать правды, не сказав ни слова лжи, да ещё и провернуть это на неродном языке – можно было гордиться.
– Конечно, Ваше Высочество, – понимающе ответил на это учёный, старательно, но не особенно удачно скрывая огорчение. – Мы можем отложить это задание.
Впрочем, к концу просмотров никаких сил на печали у него наверняка не осталось: если судить по тому, что за третий и последний подход они вместо пятнадцати отсмотрели двадцать претендентов, в сумме выходило ровно пятьдесят – и ведь по факту людей было гораздо больше.
– Почтенный Софос, я предлагаю сделать окончательный выбор завтра, – выдохнул Киллиан, едва за последним танцором закрылась дверь; живот его издал жалобное урчание.
– Полностью Вас поддерживаю, Ваше Высочество, – по глазам учёного было видно: он вот-вот уснёт.
В итоге вместо занятия языком они на следующий день целых два часа потратили на обсуждение, местами перераставшее в спор. В итоге они с гордостью отдали Юйшэ список выбранных кандидатов – в сумме получилось около трёх десятков человек, что было несравнимо больше, чем Киллиан задумывал изначально, и теперь ему предстояло серьёзно пересмотреть всё, что он успел запланировать на Фестиваль. Мудрый Софос подсказал, что проще будет разбить их на небольшие группы и составить расписание.
Подготовка к празднику забирала всё больше сил и времени, но не уставала подкидывать всё новые и новые интересные задачки, в решение которых вдохновлённый Киллиан бросался с неизменным энтузиазмом. Ближе ко дню Фестиваля Юйшэ объявил, что договорился с художником – точнее, с художницей. Встречу он организовал очень ловко и быстро: Гильермо, услышав эту историю, только присвистнул, уважительно покивал и погладил бороду. Загадочная леди могла похвастаться плотным графиком и десятком срочных заказов от коллекционеров со всей страны, однако Юйшэ удалось её убедить в том, что родной Нахтигаль может предложить ей создать нечто такое, чего раньше никто не делал и не видел.
В назначенный день она вошла в здание Белой Арены, принеся с собой яркие краски вступавшего в свои права лета, аромат цветочного парфюма и нотки очаровательного творческого хаоса. Невысокая, черноволосая, одетая в пёстрые широченные штаны и белую рубаху, подозрительно похожую на мужскую, чуть сгорбленная под тяжестью огромной сумки через плечо, она держала в руках резную трость, под ручкой которой были повязаны платок и ленточка с колокольчиком; ходила она медленно, но вполне уверенно и на эту трость опиралась лишь иногда, когда стояла на месте долго. Овальные, сильно вытянутые в ширину очки украшала цепочка, оканчивавшаяся подвеской в виде птичьего пёрышка, а в волосах эта потрясающая женщина носила целую конструкцию из цветных тканей и цветов.
– Да осветят Звёзды путь Вашего Высочества, – поприветствовала она с поклоном. – Я Аполлин, Ваша художница на этом Фестивале.
– Рад знакомству, почтенная Аполлин, – Киллиан подкатился к самому краю льда, чтобы засвидетельствовать своё почтение. – Весьма наслышан о Вас.
– А я наслышана о некоем новом искусстве, которое впервые появится в Нахтигале этим летом, – художница бросила любопытный взгляд на коньки и тут же взяла быка за рога: – Вижу, обыкновенный и даже просто хороший художник Вам не подойдёт, Ваше Высочество.
– А нам повезло привлечь внимание не самого обыкновенного художника? – Киллиан не мог не улыбнуться ей.
– О, Ваше Высочество, я не хороший художник, – усмехнулась эта невероятная женщина, – и даже не отличный. Я, видят Звёзды, лучший художник во всей стране. Слышали, сколько галерей хотят купить мои работы? Всё заслуженно. Сколько коллекционеров выстраиваются в очередь у моих дверей? Они знают, куда идти. В этом году афиши Фестиваля Благородных Искусств сами будут искусством, Ваше Высочество, и десяток музеев передерётся за право их выставлять после!
– В таком случае мне не терпится приступить к работе над ними.
Аполлин смерила его весёлым, но внимательным, цепким взглядом, точно ощупала от макушки и до пяток.
– У Вас такая интересная внешность, – констатировала она с лёгким почтительным поклоном, – наконец-то нескучное лицо.
– О, спасибо? Я думаю? В любом случае, Вам наверняка нужно увидеть, какое всё-таки искусство Вам предстоит изобразить.
– Если Вам несложно, Ваше Высочество, – и она вновь поклонилась.
Киллиан выбрал пластинку с нужной музыкой и поставил её; танцевать для кого-либо ему никогда не было сложно. Даже для одного зрителя он старался, как только мог, отдавал всё, что у него было. Для одной Аполлин он танцевал как для целого зала. Киллиан не позволял себя ни одного неуверенного шага, ни одного облегчённого поворота, ни одного замедленного вращения, ни одной неровной петли, ни одного недостаточно плавного взмаха рукой. Музыка. Лёд. Движение. Ему не нужно говорить, чтобы рассказать обо всё на свете: о тревоге и радости, о страхе и доверии, об усталости и жажде действия. Пожалуй, именно его честность, откровенность и красноречие сделали из него известного всей Эрии Киллиана из Килти, того, кто танцевал для всего народа и только потом – для королей.
Когда музыка стихла, Киллиану потребовалась целая минута, чтобы вновь стать собой – человеком из плоти и крови, а не безудержной сущностью, растворившейся в воздухе. Аполлин сидела прямо на полу у самого края катка и не сводила с него горящего взгляда; на её коленях покоился раскрытый альбом, а пальцы были вымазаны серым.
– Приступим сегодня же. Ваше Высочество, я сделаю такие афиши, что вся страна, нет, весь мир явится в Нахтигаль молить Вас о всего одном танце. Могу я попросить Вас позировать мне? Только Вы знаете, как правильно передать Ваш танец.
– Конечно, – Киллиан легко рассмеялся. – Только давайте перейдём в другое место; на Белой Арене всё-таки весьма прохладно.
Под «другим местом» Киллиан подразумевал зал для тренировок по фехтованию: свет там был хорош, да и Гильермо сам предложил пустить их. По пути Аполлин сначала, кажется, чувствовала себя немного неловко, но, освоившись, быстро включила цепкую хватку профессионала и принялась энергично крутить головой, разглядывая предметы искусства, украшавшие коридоры и комнаты.
– Надо же, так вот кому ушёл этот диптих! – воскликнула она, увидев очередную пару полотен. – Теперь понятно, почему покупатель пожелал остаться анонимным – на городском-то открытом аукционе Его Высочество не обделили бы вниманием.
– Это Ваша работа? – удивился Киллиан, вглядевшись в ближнюю к нему картину.
Изображена на ней была изумительной красоты девушка, румяная, наряженная в светло-голубое платье; она держала в руках длинную шпагу с тяжёлой рукоятью, закрывавшей изящными изгибами кисть. Соседнее полотно демонстрировало её же – на этот раз в доспехе и с букетом чудесных цветов.
– Да, Ваше Высочество, – гордо кивнула художница, неловко переступая с ноги на ногу. – Первая из красавиц – ведь даже доспех не умаляет её красоты. Первая из воинов – ведь даже платье не умаляет её мастерства.
– Две грани одной целостной личности.
– Верно! – обрадовалась Аполлин. – Сами Звёзды послали в Нахтигаль таких сведущих господ!
По пути им встретилось ещё несколько полотен её кисти; каждый раз художница ненадолго останавливалась, осматривала картины и одобрительно комментировала свет, выбор окружения и даже влажность воздуха.
– Настолько безупречно хранят холсты, что мне даже не по себе, – проворчала она скорее сама себе. – Ай, видят Звёзды, не бывает таких идеальных людей!
Передав гостью дворца одетому в парадное – и, главное, приличное – по такому случаю генералу, Киллиан ненадолго отлучился: примерная версия его костюма для выступлений была уже готова, и позировать, очевидно, следовало именно в ней. Ему показалось, что он потратил на переодевания совсем немного времени, однако, вернувшись, он обнаружил Гильермо что-то живо доказывающим Аполлин, уже успевшей где-то раздобыть стул и распаковать часть своих принадлежностей.
– Почтенная госпожа, я совершенно уверен, что такой опытной и искусной художнице под силу столь скромная задачка, – убеждал генерал. – Если дело в оплате – будьте спокойны, генеральское жалованье в Нахтигале приличное, я не обижу.
– Почтненный генерал, – судя по тону, Аполлин повторяла это уже не в первый раз, – я пишу портреты людей только с натуры; глаза мои, конечно, привыкли моментально различать главное в лицах, а память прекрасно сохраняет увиденное, но тем не менее: я не могу гарантировать сходства, если моя модель не будет находиться прямо передо мной хотя бы на всём этапе наброска.
– И тем не менее, – продолжал уговоры Гильермо, – госпожа моя, я оплачу даже неудачную попытку.
– Ну уж нет. Я отвечаю за свою работу. Всё же Аполлин фамилии Моро – лучшая из художников Эдельланда.
– Лучшая из художников, конечно же, сможет справиться с такой работой хорошо.
– Почтенный генерал, – строго возразила Аполлин, совершенно не поддаваясь на эту лесть, – «хорошо» – это не мой уровень. Мой уровень – это «восхитительно».
– Могу ли я поинтересоваться, в чём разница? – любезно спросил Гильермо, явно ища, как бы ещё подобраться к ней.
– Художник не перепутал стаканы и выпил чай, а не смытую с кистей краску? Это хорошо. А я пишу портреты с интересной идеей, идеальной композицией и безупречным сходством – и это восхитительно.
– И тем более восхитительна работа, написанная в таких сложных условиях.
– Это всё замечательно, но Его Высочество уже половину своей жизни стоят у двери и ждут нас, – резко сменила тему Аполлин. – Вот-вот седеть начнут, господин генерал.
– О, прошу прощения, – по тону его было явственно слышно: это не капитуляция, это временное тактическое отступление. – Ваше Высочество, прошу.
Киллиан едва успел выйти на середину и открыть рот для вопроса, как их прервал стук в дверь.
– Простите, я не сильно опоздал? – к ним заглянул раскрасневшийся и тяжело дышащий Софос. – Его Высочество Седьмой Принц поручил мне сегодня же написать текст для афиш и листовок, чтобы почтенная Аполлин могла рисовать, зная, сколько места нужно оставить под слова.
– Вы как раз вовремя, – лучезарно улыбнулась художница, устраивая на коленях огромный альбом с деревянной задней обложкой. – Мы только что собрались приступать.
– Прекрасно, – учёный скользнул в зал. – Простите, почтенный генерал, а где можно взять стул?
– Отдышись, поэт, – покровительственно произнёс Гильермо. – Сам принесу.
Пока генерал отлучался, Софос времени не терял.
– Почтенная госпожа, вот даты наших мероприятий и примерный список самых важных личностей, которые будут выступать вместе с Его Высочеством, – объяснил он, протягивая несколько листов бумаги.
– Благодарю, почтенный Софос, – ответила Аполлин.
– Простите, что прерываю, – неловко встрял Киллиан, – но… Вы знакомы?
– Конечно, Ваше Высочество, – серьёзно кивнул учёный. – Мы же регулярно сотрудничаем во время праздников.
– Ваш придворный словесник – просто умничка, Ваше Высочество, – похвалила художница. – Пока что ни разу не опоздал с подачей мне текста. Ещё и если вносит изменения – обязательно проверяет, чтобы не сильно изменился объём!
– Это мелочи, почтенная госпожа, – неловко пожал плечами Софос.
– Со скромником спорить можно вечно, – отмахнулась Аполлин. – Приступим же. Ваше Высочество, позвольте сесть напротив Вас. Давайте попробуем отрисовать несколько поз, чтобы у меня потом был выбор.
– Конечно. С какой начнём?
– Мне понравилось, как в середине Вашего танца Вы так выразительно сложили руки… как бы объяснить?
Киллиан примерно понял, чего от него хотели: он изогнулся всем телом, вытянув над головой руки так, что они продолжали изящную дугу. Вот только задержаться в таком положении оказалось крайне непросто.
– Почтенная Аполлин, Вы уверены, что такая сложная поза будет хорошо смотреться на листовке или афише? – уточнил он, вспомнив пару неудачных вариантов из прошлого.
– Я бы не посмела обмануть Ваше Высочество. Насчёт листовок пока сложно судить, но в афишах я мастер. Дайте мне краски и холст, и я заставлю весь город танцевать с Вами. Только меня не просите встать и станцевать.
Гильермо вернулся спустя довольно долгое время: Киллиан к тому моменту уже не чувствовал рук. Зато генерал был не один: компанию ему составляли два вполне ожидаемых тяжёлых стула с высокими прямыми спинками и совершенно нежданный Его Высочество. Седьмой был одет как для аудиенции: тяжёлые и пышные слои ткани, уложенные столь хитро, что решительно невозможно было разобрать, из каких же всё-таки деталей состоял его костюм; множество цепочек и подвесок на голове, на руках, на шее, на груди, на торсе, на широких полах одежд. И, конечно же, никуда не делась ни непроницаемая безликая маска, ни тяжёлый кулон, в котором Киллиан не мог разглядеть ключи, как ни старался.
– Да ниспошлют Звёзды Вам прекрасный день, Ваше Высочество, – Аполлин поднялась, неловко покачнувшись.
– Прошу, сиди, почтенная госпожа, – остановил её принц. – Я лишь зашёл поинтересоваться, как продвигается работа.
– Заканчиваю первый набросок, Ваше Высочество, – коротко сообщила художница. – Отлично подойдёт для большой афиши.
– Отрадно слышать, – ответил на это Седьмой. – Позволите поприсутствовать?
– Кто же откажет Вашему Высочеству?
– Я бы ни в коем случае не стал навязываться.
Аполлин вернулась к эскизам; Седьмой наблюдал за её работой, но тактично не комментировал.
– А знаете, Ваше Высочество, что мне только что устроил Ваш генерал? – весело спросила художница, не отрываясь от работы.
– Что же, почтенная госпожа? – не без интереса откликнулся принц.
– Пытался заказать портрет, но не с натуры!
Гильермо, сложив на груди мощные руки и задрав подбородок, оскорблённо отвернулся; Киллиан едва сдержал хохот, увидев, как генерал по-детски очаровательно выпятил нижнюю губу.
– Как же это – без натуры?
– А вот так, Ваше Высочество! Посмотреть на человека, а потом по памяти написать!
– Не знал, что почтенной госпоже это под силу, – ответил на это принц; Гильермо, уловив его намерение, не оттаял, но к разговору совершенно точно прислушался.
– Конечно же никому это не под силу! Ваше Высочество, – художница лишь под конец фразы совладала с собой и подкрепила слова решительным, очень громким штрихом.
– Неужели настоящий мастер спасует перед сложной задачей? – в голосе Седьмого зазвучали нотки разочарования.
– Я отвечаю за качество моих работ, Ваше Высочество, – важно проговорила Аполлин и для убедительности слегка поклонилась. – Я не могу взять заказ, не будучи уверенной, что добьюсь идеального сходства.
– Если не добьётесь – я готов выкупить картину, – деловито предложил Седьмой; Гильермо, услышав это, даже обернулся. – В таком случае у неё будет интересная история. Мне бы хотелось иметь в коллекции такой необычный холст.
Художница открыла было рот, но тут же закрыла. Осуждающе посмотреть на Его Высочество она, конечно же, не решилась, так что просто сверлила взглядом пол.
– Хорошо, Ваше Высочество, – сдалась она. – Посмотрю я на музу Вашего генерала.
Непередаваемо довольный Гильермо отвесил Седьмому глубокий благодарный поклон.
– Человек, которого нужно изобразить, находится во дворце, – воодушевлённо сказал он, поглаживая ус. – Мы могли бы навестить её сегодня на кухне.
– Надеюсь, в вашей кухне не слишком крутая лестница, – строго проговорила Аполлин. – Почтенный генерал.
Киллиана просили принять ещё несколько поз, но в целом остаток сеанса прошёл всё так же – за праздными весёлыми беседами, насколько это позволяло присутствие Седьмого.
– Ну всё, мне этого хватит, – Аполлин удовлетворённо закрыла альбом и утёрла лоб, а после тяжело поднялась дабы откланяться. – Ваше Высочество. Ваше Высочество.
– Хорошо. Значит, на этом заканчиваем.
– У меня готов текст, – подал голос Софос. – Не желаете ли сразу его примерить к наброскам?
– Предлагаю заняться этим за едой, – вклинился Гильермо.
– Вам просто нужен предлог, чтобы поскорее заманить меня на кухню, – ответила ему Аполлин. – Впрочем, почему бы и нет. Ваше Высочество, позволите ли Вы нам идти?
– Конечно, – кивнул Седьмой. – Ваше Высочество, составишь им компанию?
– О, пожалуй, я предпочту поужинать с тобой, – Киллиан припомнил, что Юйшэ на весь день отправился в город, пообещав вернуться поздно, так что принцу теоретически угрожала трапеза в одиночестве. – Только для начала переоденусь.
Собственно, на этом они и разошлись. Отправляясь на ужин, Киллиан вовсе не думал ни о каких делах – его планом был простой, давно заслуженный отдых.