В предпоследний день своего пребывания в Нахтигале – а по совместительству то был день закрытия Фестиваля – Первая вместе с Септимой проводили время после завтрака во дворе, просматривая и раскладывая в одним им известном порядке собранные бумаги. Её Высочество сидела в тени, а её смертоносная спутница то и дело выходила на свет, чтобы полюбоваться, как в бусинах её новенького браслета играли лучи солнца.
– А, Ваше Высочество, – приветствовала проходившего мимо Киллиана принцесса. – Мы почти закончили; осталось только, собственно, опросить художницу и забрать её в столицу.
– Получается, вы едете сегодня? – Киллиан присел в уютное плетёное кресло.
– Мы с госпожой Последний Вздох остаёмся посмотреть закрытие. Завтра утром уже отправимся. Наверное, больше в этот наш визит возможности поболтать с тобой не представится.
– Честно говоря, я не уверен, что не буду скучать.
Септима, заметив, что к ним присоединился третий, приблизилась к ним и заняла последнее свободное кресло. Пристальный взгляд её бесцветных глаз больше не повергал Киллиана в трепет – у него было достаточно времени, чтобы понять, что она так просто показывала своё внимание.
– Ваше Высочество, мне всё же неспокойно. Аполлин показалась мне честной, достойной госпожой. Мы много времени проработали вместе, и я более чем уверен, что она бы не стала намеренно мне вредить. Не станет ли с ней чего дурного?
– Не надо так переживать, Ваше Высочество, – спокойно ответила Первая. – Если она и правда ни в чём не виновата, то с ней ничего не случится. Мы опросим её здесь, в Нахтигале, и её слова заверит Седьмой брат. Для Квинтуса его суждение – весомый аргумент.
– Видят Звёзды – я так хочу, чтобы у неё всё было хорошо. А что будет с Десятым?
– А, этот, – голос принцессы стал мрачным. – Что я могу сказать, Ваше Высочество? Его вина очевидна – Седьмой брат показал мне письма, что ты ему отдал. Пусть ты и не все сохранил, но того, что есть, уже достаточно, чтобы без сомнения определить его почерк. Не очень понятно, конечно, как так получилось, что на нём столичные марки и почтовые печати вместо марморских, но подпись на конверте сделана другой рукой – а это указывает на сообщника. Если кто и получит настоящее наказание, то только этот, второй.
Губы Киллиана непроизвольно скривились как от горькой пилюли. В душе его поднималась обида: что же должно было случиться, чтобы Его Величество, наконец, открыл глаза?
– В случае чего Ваше Высочество может обратиться ко мне, – неожиданно подала голос Септима; она по-прежнему сидела в своём кресле, скромно сложив ладошки на коленях. – Если всё сделать правильно, то не думаю, что меня заподозрят.
Ненадолго повисла неловкая тишина; Киллиан поймал нечитаемый взгляд Первой. Та лишь пожала плечами.
– Это была шутка, – монотонно добавила Септима.
– Никто не обиделся бы, скажи ты это серьёзно, Ваше Превосходительство, – проворчала принцесса.
– Мне нельзя всерьёз желать людям смерти, Ваше Высочество. По крайней мере, до решения суда.
– Да, ты права, – вздохнула наследница. – Дождёмся суда и попытаемся убедить Его Величество в том, что он опасен. И всё же… мне понравилась эта шутка. К месту и к настроению. Пробуй ещё.
Самоцвет с серьёзным лицом кивнула.
– Ну что ж, тогда с нетерпением ждём сегодняшнего вечера, Ваше Высочество, – Первая поднялась; Септима последовала её примеру. – Мы с почтенной госпожой Последний Вздох пойдём наряжаться к такому случаю. И не переживай ни о чём, когда будешь на льду – Септиме всё равно, во что одеваться, а я и к платью ножны пристегну.
– Надеюсь, что уже одного вашего присутствия хватит, чтобы всё прошло гладко, – невесело улыбнулся Киллиан прежде, чем они распрощались.
Он сам отправился собираться лишь после обеда, до которого благополучно проспал у себя. К тому моменту, как вечером подали колесницу до Большой Арены, главная звезда предстоящего закрытия была свежа и полна сил.
Юйшэ в этот раз не появился ни на Арене, ни где-нибудь поблизости. Киллиану предоставили другую комнату и к дверям поставили стражу и теперь, находясь там, разминаясь и одеваясь, он думал только о змее, который в последнее время вёл себя как-то странно, а теперь и вовсе пропал. Ему бы ещё раз прогнать в голове план мероприятия, но неприятное беспокойство сбивало весь настрой.
В прошлый раз Юйшэ его красил. Киллиан нашёл в комнате все те же краски, но, едва попытавшись повторить то, что в прошлый раз делал змей, осознал: сам он так точно не сможет. Получилось в итоге неплохо: Киллиан только натёр по памяти переливчатым порошком те места, куда его наносил Юйшэ, и тем ограничился. Он знал, что лёд унесёт все тревоги, и пока будет звучать музыка, он будет самым счастливым человеком на свете. Только до этого нужно было ещё дожить.
Киллиан обулся и вышел; один из прошедших сотню проверок стражников молчаливо двинулся за ним, а второй остался у комнаты. Прямо в коридоре, из которого шли выходы уже на саму Арену, им встретился Седьмой – также в сопровождении стражи.
– Готов, Маленькое Высочество?
– Нет, но справлюсь, – честно признался Киллиан.
– Переживаешь?
– Не только за себя. За Юйшэ больше. Где он, Ваше Высочество?
– Ах, Юйшэ, – в голосе Седьмого не было ни единой нотки беспокойства. – Он себя не очень хорошо чувствует, но в это время года это нормальное состояние. Объяснять долго, но уверяю тебя: через несколько дней он будет в полном порядке. Впрочем, он и сейчас сумел инкогнито добраться до своего балкона, чтобы посмотреть на тебя, Маленькое Высочество, чего я за ним в подобных ситуациях никогда не наблюдал.
От следующего вдоха у Киллиана голова закружилась – настолько сильным было облегчение. Он немного помолчал, приводя мысли в порядок, а после кивнул – скорее сам себе.
– Хорошо. А теперь пустите меня на лёд.
– Знаешь же, Маленькое Высочество, что я не смогу тебе отказать, – повеселевшим тоном ответил на это Седьмой и удалился в сторону нужного ему выхода, звеня украшениями и таща за собой по полу длинный, расшитый серебристыми узорами веток с соловьями шлейф роскошных одежд.
Танцоры, как и в прошлый раз, ждали своего учителя в маленькой комнатке у самого края катка. Они живо между собой переговаривались и шутили: за всё это время они превратились в тёплую, сплочённую компанию.
– Ваше Высочество! – заметили они вошедшего Киллиана.
– Вот и наш Ледяной Принц!
– Это лучший Фестиваль из всех, что я видел – а я видел все!
– Вот-вот, закроем его так, чтоб сами Звёзды смотрели на нас с удовольствием!
– Непременно, – ответил Киллиан; на лице его сама собой расцвела тёплая благодарная улыбка. – Вы все отлично постарались. Во дворец приходят сотни писем о том, какие вы молодцы.
– Узрите! – донеслось снаружи.
– О, начинается! – танцоры заговорили тише, прислушиваясь.
– Нас приветствует Его Высочество Седьмой Принц! Освящённый Звёздами Господин и Покровитель Свободного и Торгового города Запада Нахтигаля!
Все в маленькой комнатке притихли в ожидании речи. Киллиан ослабил завязки на чехлах.
– Мои дражайшие нахтигальцы! Почтенные гости города! – обратился Седьмой. – Вот и подошёл к концу очередной Фестиваль Благородных Искусств. За эту неделю произошло много событий – радостных и грустных, воодушевляющих и тревожных, но все мы с благодарностью принимаем всю красоту и многогранность жизни, дарованной нам Звёздами. Сейчас, стоя перед всеми вами, я, признаться, не хочу быть многословным. Я лишь хочу снова поблагодарить Звёзды за то, что в этом году Фестиваль в моём бесценном Нахтигале мне помогает проводить мой возлюбленный супруг. Сегодня, в последний праздничный день, он приготовил всем нам ещё один подарок. Я уверен, что собравшиеся здесь ценители искусств будут рады его получить. Давайте же поприветствуем нашего несравненного мастера танца на льду!
Огромный зал Арены наполнился овациями. Людская эйфория, их предвкушение и радость передавались всем танцорам – Киллиану в том числе. Он решительно покинул комнатку и, сняв чехлы, вновь ступил на этот каток.
Он ещё не выкатился в центр. Ещё не загорелся свет. Не началась музыка. Сердце ускорило ритм, а по спине пробежала капелька пота. В прошлый раз это кончилось плохо.
Вдох на четыре счёта.
«В каком это смысле – плохо?» – спросил он себя.
Задержать дыхание и считать до семи.
За неполную неделю на помощь Эрии люди пожертвовали в три раза больше, чем за всё прошлое время в сумме. Видят Звёзды – грешно было об этом забывать.
Выдох под счёт до восьми.
И тем не менее ноги казались как никогда слабыми, а в животе свернулся тугой холодный узел. От волнения кружилась голова и немного подташнивало. Киллиан уговаривал себя просто дышать.
Вдохнуть и выдохнуть. Дождаться вступления. Сделать хотя бы два первых шага – а потом уже ничего не будет иметь значения. Он следовал этому плану, кое-как докатившись до центра и привычным движением затормозив. Лёд под ногами был идеально ровный – его восстановили после прошлых танцев. Ни единой щербинки. Это значило, что он не попадёт случайно лезвием в борозду, оставленную коньком до него. Это означало, что рисков было меньше, чем могло бы быть.
Свет включился плавно, и музыка точно расцвела вместе с ним; Киллиан развернулся с окаменевшей спиной и поднял на уровень глаз напряжённую руку, глядя на собственные пальцы. Оттолкнулся и ощутил это ни с чем не сравнимое чувство мягкого скольжения. Сосредоточиться на нём всякий раз было легче лёгкого – и теперь тоже.
В этот раз он танцевал под изумительной чистоты голос нахтигальской оперной певицы. Вступление и припевы Киллиан взял из известной на его Родине песни на эрийском языке и сам же объяснял исполнительнице, как это правильно произносится. Возможно, акцент её был очень силён, но ему было важно, чтобы на Большой Арене прозвучало что-нибудь на его родном языке – особенно если это была песня, которую он часто слышал от матери.
Тоску по дому он не изображал. После пары движений она захлестнула с головой, наполнила лёгкие и выступила влагой на веках. Касаясь белоснежной глади ладонью, Киллиан видел бескрайний эрийский луг, усыпанный мелкими цветочками, что храбро распустились, когда по ночам земли ещё касалось морозное дыхание уходящей зимы. Входя в плавное вращение, он чувствовал на губах вкус мёда из единственного улья, что держала его семья. Разгоняясь для прыжка, он вспоминал, как впервые в жизни увидел существо из Леерума.
До Килти долетело лишь одно чудовище; оно не добралось даже до центра. Вместо этого оно, привлечённое блеском единственного в городе яркого купола, врезалось всем своим весом в здание катка, из которого Киллиан вышел буквально за пару минут до происшествия – у него посреди тренировки закончилась вода, и он решил добежать до ближайшего колодца. Даже не стал переобуваться – вечера ещё были морозные, и залитые для коньков дорожки не потаяли. Высокое, возведённое на совесть строение рухнуло в мгновение ока, погребя под обломками всех, кто в нём оставался.
Удар лезвия об лёд – и Киллиан, сделав эффектный разворот с широким взмахом прямой ногой, вновь коснулся белой глади, весь съёжился, пытаясь защититься от разлетевшихся в его воображении на куски стен. Он смотрел в зал, но не видел ни людей, ни рядов сидений. Он видел руины. Он слышал, как под ними кричал ещё живой человек.
Позже Седьмой ему скажет, что весь зал молча плакал на этом моменте.
Пора была переходить к следующей части – к той, где он оказался в чужой стране совсем один. Где он не испугался встретить судьбу лицом к лицу и сделать всё возможное для любимой Эрии. В этот раз он не переодевался по ходу истории – ничто не могло быть лучше белой эрийской рубашки. Движения его теперь были резче, решительнее, и вместе с тем отчаяннее – здесь пригодилась бесценная наука Гильермо, ведь только зная, как держать в руках оружие, можно показать танцем настоящий бой.
На самом пике напряжения музыка на мгновение оборвалась, чтобы позволить мастеру подражания птичьим голосам вывести соловьиную трель – Киллиан оглянулся на звук с почти настоящим удивлением. И именно в этот момент на лёд высыпала пёстрая толпа – танцоры, наряженные в одежды обыкновенных нахтигальских горожан, кто-то в маске своего дома, семьи или фамилии, кто-то в костюме какого-нибудь из ремесленников или деятелей искусства – они разыгрывали сцену приветствия и радушного приёма перепуганного, потерянного чужака. Они очень долго репетировали этот момент: нужно было создать иллюзию хаоса, но избежать столкновений; каждый участник действа точно знал, где и в какой момент ему следовало находиться. В этот раз Киллиан не стал ставить для себя отдельную сложную партию – он присоединился ко всем, когда танцоры принялись исполнять специально подобранный и приспособленный для льда простенький танец, без которого не обходилось ни одно уличное гуляние в Нахтигале. Рабочие приглушили свет, и группка стоявших ближе всех к краю быстро похватала спрятанные у самого льда маленькие фонарики, чтобы спустя пару мгновений публика увидела завихрения плывущих над катком огоньков, тёплых и праздничных. Неся в ладони свет, находясь в строю из людей с точно такими же фонариками, Киллиан ощущал себя, пожалуй, если не счастливым, то нашедшим себя: много дней тяжёлой работы бок о бок, постоянные правки и решения внезапно возникших проблем прямо на ходу, неудачи и новые попытки, и всё это – ради того, чтобы теперь всем вместе скользить по гладкому льду, демонстрируя всё изящество и всю грацию, на какие было только способно человеческое тело. Теперь, даже сквозь темноту, он видел своих учеников, видел зал, видел, что во всём, что с ним приключилось, был и плюс – этот самый момент, когда много сотен ценящих красоту людей открыли для себя всю прелесть танца на льду.
Заканчивать было жаль, но музыканты не могли играть вечно, певица не могла бесконечно петь, а разрумянившиеся, тяжело дышавшие танцоры не могли всю жизнь танцевать; пришла пора финального аккорда, и, пожалуй, только он был чистейшей выдумкой во всём этом искреннем рассказе.
Всё, что Седьмой знал о плане выступления на закрытии – это то, что ему следовало подойти к краю катка, чтобы они с Киллианом могли обменяться символическими поклонами. Даже для него было сюрпризом кольцо света, которым их окружили танцоры с фонариками – те, кто половчее, выскочили на пол прямо в коньках, не боясь повредить ради такого момента лезвия. Пожалуй, трепет, которого не могли скрыть даже все слои одежды, в поклоне Его Высочества был настоящим. Было ли притворство в поклоне Киллиана – он бы уже и сам не сказал точно. На этом музыка и закончилась, а свет вновь стал ярче; зал, как и в прошлый раз, сначала затих на несколько мгновений, а после грянули аплодисменты, отражаясь от высоких звёздчатых потолков Арены.
– Ты как всегда великолепен, – тихо проговорил Седьмой из-под маски.
Ответом ему была только искренняя благодарная улыбка – прими этот человек хоть единожды иное решение, всего этого могло бы не быть, но вот они стояли в кругу присоединившихся к овациям танцоров, лицом к лицу, разделённые лишь границей катка, и Киллиан точно знал: в Эдельланде он был не один. Ему было, к кому обратиться за помощью. Если не Седьмой – то его Юйшэ, что и теперь, когда дела его шли не слишком хорошо, наблюдал за ним откуда-то из завешенного балкона. Даже тревога, оставленная прошлым выступлением на Большой Арене пусть полностью и не ушла, но отступила, уступив своё место удовольствию от проделанной работы, радости от движения и новой, пока ещё не окрепшей уверенности в завтрашнем дне.
– Спасибо за всё это, – всё же смог выговорить Киллиан, прежде чем настала пора уходить с катка и позволить принцу произнести заключительную речь.
В этот раз он мирно и спокойно дошёл до собственной комнаты; проверить, не предал ли их часом стражник, пришёл лично Гильермо – весёлый и наряженный, но при оружии. Из взгляда его не пропала цепкая внимательность, даже когда генерал произносил слова поздравлений.
Оставшись один, Киллиан с удовольствием снял пропитавшийся потом костюм и погрузил налитое приятной усталостью тело в подготовленную для него горячую воду. Купание – точнее, ленивое сидение в бочке – он совместил с поглощением изумительного мяса в яблочном соусе и тушёных овощей. Подтащить к бочке столик было таким удачным решением, что какая-то часть его хотела там и остаться на много часов. К сожалению, еда кончилась, а вода остыла, и, наспех ополоснув голову, и потерев шею, Киллиан всё же выбрался, вытерся и оделся в сухое и свежее. От одежды пахло чистотой и цветочным мылом.
Во дворец они с Седьмым возвращались вдвоём – Юйшэ уехал, как только кончилось представление.
– Ему сейчас сложно быть в неподготовленных комнатах, Маленькое Высочество, – объяснил Седьмой в неспешно катившейся вверх по склону повозке.
– Что же всё-таки с ним происходит, Ваше Высочество? – беспокойство перебарывало накатившую сонливость, заставляя держать глаза открытыми.
– Линька. Все змеи сбрасывают кожу, и наш Юйшэ тоже.
– И ему от этого так плохо? – сонный разум Киллиана слишком медленно осмыслял услышанное.
– Везде, где есть чешуя, у него отходит кожа, Маленькое Высочество. Представь, что как бы ты ни двинулся, тебе всё время тянет, и мешает, и висит. А когда воздух сухой, это всё ещё и твердеет и колется. На время линьки в покоях Юйшэ воздух держат очень тёплым и влажным, а в купальне всегда стоит плотный пар. На Арене такое устроить не получилось бы.
– Зря он тогда приезжал, – огорчился Киллиан.
– Он очень хотел посмотреть на твой танец. Музыку он почти не слышит и не понимает нюансов, но то, как ты двигаешься, ему очень по душе.
– Но во дворце есть каток! Я могу танцевать для него когда угодно.
– Скажи это ему, Маленькое Высочество. Сколько его знаю – Юйшэ всегда был упрямцем, даже в худшие свои дни.
Киллиан лишь недовольно вздохнул. Какая-то часть его неожиданно заинтересовалась тем, сколько же всё-таки они знакомы и – в интересе к этой теме он даже сам себе признаваться не хотел – какую часть этого времени они были любовниками. Вопросов он задавать не стал; остаток дороги прошёл в полудрёме, а по прибытии Киллиан даже ужина дожидаться не стал. Едва его голова коснулась подушки, он провалился в крепкий, освежающий сон человека, постаравшегося на совесть и заслужившего лучший на свете отдых.
Собственно, именно отдыху Киллиан весь следующий день и предавался – даже ежедневное занятие с Софосом заблаговременно отменил, чтобы в первый полноценный рабочий после праздников день всласть побездельничать. Завтракал он у себя, читая попутно восхищённые и благодарные письма и перебирая выписанные в пользу Эрии чеки, после чего вернулся в постель и снова уснул, уютно завернувшись в одеяло по самую макушку. К обеду Киллиан самым бессовестным образом вышел в гостиную в пижаме – считал, что заслужил это и что раз никого с ним не было, то и одеваться не стоило.
До самого ужина Киллиан читал сборник смешных рассказов о шарлатане и крестьянине, и делал это, конечно же, в постели, прихватив с собой полную миску орехов. В детстве он, если так делал, непременно прятал еду под одеялом, потому что если мать заглядывала зачем-то в его комнату, то обязательно бранила. Теперь же он гордо водрузил миску поверх, так, чтобы было удобно брать орехи, и даже не оставил рядом подвёрнутого угла или складки одеяла, чтобы быстро накрыть в случае чего.
А после ужина от Седьмого пришла небольшая записка.
Мой почтенный супруг,
Юйшэ совершенно теряет аппетит во время линьки, но, чтобы защитить свой человеческий желудок, он вынужден съедать хотя бы по миске жидкой каши раз в пару дней. Я обычно присутствую при этом в качестве поддержки. В этот раз он не против, чтобы пришёл и ты, если, конечно, захочешь.
Надеюсь, Звёзды подарили тебе прекрасный день,
7.
Только это послание и заставило Киллиана всё же одеться и выйти из своих комнат. С Седьмым он встретился у дверей в покои змея.
– Юйшэ не против, если мы сейчас составим ему компанию, Маленькое Высочество, – объявил Седьмой прямо с порога. – Только, пожалуйста, учти: это не весёлое застолье. Сегодня Юйшэ очень нужна поддержка.
– Конечно. Идём же.
Войдя в спальню змея, Седьмой первым делом трижды от души топнул по деревянному полу.
– Ваше Высочество, – слабо отозвался Юйшэ.
Киллиан пригляделся и не узнал его. Блёклая чешуя кое-где висела пузырями и шла морщинами. Плоское лицо осунулось, мёртвая кожа на скулах придавала ему крайне болезненный цвет. Но больше всего поражали глаза. Киллиан ощутил жар, точно ему за шиворот налили кипятка, и одновременно с этим по телу пробежал озноб. Он не видел ни яркого золота, ни хищных вертикальных зрачков – лишь мутную и безжизненную белизну.
– … глаза, – только и смог прошептать Киллиан.
– С его глазами всё в порядке, Ваше Высочество, – объяснил Седьмой; голос его при этом был такой низкий и бархатный, что, пожалуй, даже у камня вызвал бы мурашки. – Просто они тоже линяют; когда верхний слой отделяется, он становится непрозрачным, поэтому несколько дней Юйшэ ничего не видит.
– Значит, читать по губам он не может, – проговорил очевидное Киллиан, с трудом приходя в себя.
– Верно, Маленькое Высочество. Во время линьки с Юйшэ нужно разговаривать в полной тишине и очень низким голосом, – на этих словах принц трижды стукнул носком обуви по полу и осторожно прикоснулся к спине змея. – Либо можно позволить ему положить подбородок на твоё плечо.
– А это ещё зачем?
Седьмой аккуратно взял Юйшэ за руку и медленно, шаг за шагом вёл его к накрытому столу.
– Ты никогда не удивлялся тому, что он говорит так чётко и хорошо? Обычно глухие попросту не знают, как нужно правильно выговаривать слова, и оттого их речь невнятна. Но кости Юйшэ очень чувствительны к звукам; положив на твоё плечо свою челюсть, он сможет слышать, что и как ты говоришь – и неважно, шумно ли вокруг. Я не знаю, сработает ли это с совсем высокими голосами, но нас Юйшэ точно услышит.
– Вот как, – Киллиан удивлённо вздохнул и поднялся помочь.
Принц со змеем почти добрались до стола; он подвинул стул так, чтобы слепо шарящий в пространстве побелевшей когтистой рукой Юйшэ смог за него ухватиться и поставить так, как ему было нужно. Седьмой, усадив змея, вложил в его ладонь ложку и поднёс её к тарелке с жидкой кашей. Юйшэ попробовал языком воздух и аккуратно зачерпнул еду. Глотал он с видимым усилием, точно тело его отвергало пищу. Заговорить во время еды Киллиан так и не решился – побоялся отвлечь и подточить его решимость. Седьмой тоже не разговаривал; в воздухе висело мрачное настроение, какое нередко бывает у постели тяжело больного человека. Только после того, как змей, одолев свою миску каши, грузно откинулся на спинку, Киллиан осмелился задать вопрос.
– Есть кое-что, что давно не даёт мне покоя, – начал он самым низким голосом, на какой был способен. – Как Юйшэ попал в Нахтигаль?
– Это сложная история, мой господин, – грустно проговорил Седьмой. – Пусть Юйшэ сам решает, делиться ею или нет.
– Вы о том, откуда я такой взялся, да? – переспросил змей.
Его Высочество отстучал по столу какой-то длинный, ни на что не похожий ритм; Юйшэ, поймав его прижатой к дереву столешницы ладонью, кивнул.
– Я расскажу, – слабым голосом пообещал он. – Но только если Маленькое Высочество позволит мне положить голову себе на плечо; я хочу слышать его реакцию.
– Как стуком сказать «хорошо» или «я согласен»? – спросил Киллиан Седьмого.
Тот показал нужную комбинацию; Киллиан отстучал её сам, чем вызвал на лице змея бледное подобие улыбки.
– Отведите меня в спальню, – попросил он, протягивая руку.
Принц с готовностью взял его под локоть и помог подняться, ничего не задев. Киллиан задвинул все стулья как можно ближе к столу. Юйшэ с такой длиной его тела пришлось обогнуть стол по кругу, и только тогда они с Его Высочеством смогли вернуться в тёмную, тёплую спальню.
– Маленькое Высочество, зажжёшь лампу?
Киллиан сделал как просили, и они втроём забрались на гигантскую кровать – почти так же, как уже делали однажды. Принц положил покрытую высохшей, побелевшей чешуёй руку змея на плечо Киллиана, и Юйшэ удобно устроился на нём, немного повозившись и уложив пару своих колец на колени Седьмого.
– Детства и юности я не помню, – начал змей; Киллиан мог ощущать его дыхание у себя на шее, – а то, что помню – как будто в тумане. Меня принесли из Леерума в богатый дом на окраине Хайлигштерна, где я и прожил несколько первых на моей памяти лет. Из того, что было до, со мной остались только некоторые умения, которые помнят мои руки, несколько слов моего родного языка, да пара представлений моих сородичей о красивом и безобразном, приемлемом и неприемлемом.
Седьмой, слушая это, печально вздохнул и сложил белые ладони на почти такого же цвета змеином теле..
– Кажется, хозяин того хайлигштернского дома меня купил – не знаю точно, но в целом это и не важно. Я не помню, было ли у меня какое-то имя. Я не знал эдельландского. Но знал, что меня завели в качестве диковинки – кажется, в том доме ещё держали тигра в клетке, и огромного слона, и говорящих птиц, и ещё каких-то животных. Меня всегда показывали гостям последним, потому что я был самой странной игрушкой в коллекции. Тем, кто хорошо платил, хозяин сдавал меня на ночь – спрос всегда был на высоте. Всем было любопытно побаловаться с такой необычной тварью.
Седьмой мрачно хмурился. Киллиан непроизвольно нашёл когтистую ладонь и сжал её в своей; в его памяти всплыла одна лишь сцена в до нелепого роскошном туалете, и тогда всё закончилось благополучно, но до сих пор ему иной раз снилось, будто он прижат лицом к холодному мрамору и не может сдвинуться. Он не мог посметь вообразить хотя бы десятую часть того, что пряталось за так просто произнесённым «сдавал меня на ночь» – смелости не хватало. Юйшэ же, кажется, позабавила эта реакция. Он усмехнулся – пусть и с горечью – и как ни в чём ни бывало продолжил рассказ.
– Кормили не слишком-то хорошо: вместо мяса я получал то, что не пошло в господскую еду. Видел бы ты меня в первый день в Нахтигале, когда мне подали целую свежую тушу и сказали, что всё моё! Если же я делал что-то не так, если гость оказывался наутро недоволен, или даже если я попадался на глаза хозяину, когда он был в дурном расположении духа – меня кидали в холодный подвал. Неделю без еды благодаря змеиному желудку я вполне мог выдержать, но вот воду мне давали со льдом. Я очень смутно помню такие моменты, потому что был почти без сознания, но точно могу сказать, что несколько раз ко мне приходили люди, заинтересованные моим телом, даже когда я был в таком состоянии. Я тогда почти одичал. Это было хуже любого голода и любых унижений: ощущать, как твои память, характер, мечты и чаяния – как сама твоя суть постепенно растворяется в холоде.
Киллиан услышал хруст и резко повернулся в поисках его источника – кулаки Седьмого были сжаты так, что подрагивали от напряжения.
– Однажды ко мне пришёл сам хозяин и сказал, что на ту ночь у меня был особый гость – великолепный принц, достигший мира Звёзд, освящённый ими и вернувшийся к нам с их благословением, – какие бы страшные вещи ни рассказывал Юйшэ, в его голосе на этом моменте истории зазвучали нотки искреннего восхищения. – Его тогда знакомили с важнейшими семьями столицы. От меня же требовалось показать лучшее, на что я был способен. Как же этого жалкого слугу поразил момент, когда этот самый принц, войдя в комнату, вежливо присел рядом и заговорил со мной!
Седьмой вновь сложил руки на покоившемся на его коленях хвосте змея и нежно гладил побелевшую чешую. Юйшэ тихонько рассмеялся; Киллиан всё ещё цеплялся за его ладонь.
– Мы говорили всю ночь. Я тогда уже немного выучил язык, но со мной никто не занимался, поэтому мне приходилось сложно. Но я помнил, что обязан был впечатлить особенного гостя. Как видишь, у меня получилось, – теперь змей звучал хоть и замученно, но донельзя довольно. – Наутро он заявил Его Величеству, что всё же хочет получить подарок по случаю возвращения из Леерума, и показал на этого скромного слугу. Стоит ли говорить, что меня выкупили быстрее, чем я понял, что происходило? Вот так, Маленькое Высочество, я и оказался в славном городе Нахтигале. Поначалу я думал, что тут всё будет так же, как прежде, но внезапно обнаружил, что еды, оказывается, может быть сколько угодно, и она вся может быть вкусной; Его Высочество велел специально для меня половину комнаты превратить в постель, и я каждый вечер с тех пор перед сном обнаруживаю под простынями грелки. Его Высочество дал мне имя и подрядил Софоса обучать меня языку и письму, а по вечерам сам вёл со мной беседы, учил правильно выговаривать сложные слова и всё водил по замку. Здесь раньше было очень грустно. Мы вместе выбирали картины и скульптуры, приглашали мастеров и художников; Его Высочество научил меня отличать красоту от дурновкусия, и вскоре я стал заниматься вопросами порядка, ремонта и украшения сам.
Киллиан обнаружил на собственном лице слабую улыбку; он встретился взглядами с Седьмым – его яркие голубые глаза были полны непередаваемого тепла.
– А самое важное – Его Высочество даже не пытался делать со мной каких-либо непотребств и никому не позволял дотрагиваться до меня без моего разрешения; он всегда повторял, что я должен научиться определять, хочу ли я, чтобы ко мне прикоснулся определённый человек в определённый момент, или же нет, – Юйшэ говорил со всесокрушающей нежностью; его пальцы слабо поглаживали костяшки Киллиана. – Должен признать, это я первый начал переходить все мыслимые границы. Я не понимал, что со мной тогда происходило, и почему мне так невыносимо хотелось быть рядом с этим человеком. После того, как я пережил свою первую линьку в Нахтигале – Маленькое Высочество, спроси Его Высочество, как он тогда перепугался, и как обо мне заботился, это правда забавно! – так вот, после этого я стал к нему совсем уже бессовестно липнуть. Посмотри, к чему это привело теперь, – Юйшэ тихо рассмеялся в шею Киллиану. – Я всё ещё считаюсь по всем документам его собственностью, и тем не менее сейчас я свободнее, чем когда-либо. Нехорошему Юйшэ даже дозволяется делать гадости всяким богатым особам, возомнившим о себе слишком много, и ведь никто с этим ничего поделать не может: как можно предъявлять претензии вещи Его Высочества? Никто в здравом уме не стал бы скандалить со скатертью или шторой, вот и на этого жалкого слугу управы нет.
Киллиан растроганно вздохнул и ненадолго запрокинул голову. История чудесного змея была подобна волшебной сказке со счастливым концом – и Киллиан был за него искренне рад, но в то же время болезненно остро ощутил, что он сам с этим дурацким политическим браком влез куда-то, где ему точно не было места. Юйшэ же словно почуял эту перемену в его настроении.
– Посуди сам, Маленькое Высочество, – продолжал он уже с ехидцей, – из игрушки какого-то толстосума Юйшэ стал персоной столь важной, что единолично выбрал мужа для Его Высочества Седьмого Принца – освящённого Звёздами и обласканного всяческим вниманием со стороны его венценосного родителя! Вот так посмотрел – и решил, что если ему на ком и жениться, то на вон том странном эрийце, что к ботинкам приделал по лезвию.
Седьмой не смог сдержать смешка.
– Так и было. Ваше Высочество, если тебе нравится в Нахтигале – благодари за это Юйшэ. Если же тебе это место не по душе – все претензии будут к нему же. Последнее слово в этом вопросе было всё же за ним.
– Юридически я – всё ещё вещь Вашего Высочества. Так что с точки зрения закона предъявлять претензии мне – это всё равно, что выдвигать обвинения против пары твоих сапог.
– Посмотри, мой почтенный супруг, – шутливо пожаловался принц, – что бывает, когда решаешь пригреть змею на груди! Она приходит в твой дом, ест твою еду, спит в твоей постели, кладёт свои кольца тебе на колени – и говорит вот такие вещи!
– И самое ужасное, Маленькое Высочество – то, что ему это нравится.
– Мне почти неловко признавать, что это правда.
После короткой паузы чуть оживившийся Юйшэ снова заговорил:
– Маленькое Высочество, а я внезапно понял, что у нашего принца, кажется, есть совершенно определённые предпочтения в выборе самого ближнего круга!
– И какие же? – удивился Киллиан.
– Смотри, у тебя волосы рыжие, а у меня – чешуя золотая. Мы оба не из Эдельланда. Мы оба сами по себе – уже искусство в чистом виде. А ещё он нас обоих спас от такой участи, что я, наверное, лучше замолчу, пока эта мысль не перестала быть смешной.
Киллиан не мог не рассмеяться; тяжёлое чувство, посетившее его ранее, разбилось вдребезги. Последнюю тень сомнения развеял Седьмой:
– Я бы, может, и хотел всё отрицать, но вы же знаете: я презираю ложь.