От холода легкие свело до судороги. Маленький птенец закутался в собственные крылья, прижимаясь спиной к промерзшей деревянной ограде, боясь сделать хоть один вдох.

      Вопли и визги доносились до него то громче, то тише. Далеко, будто за пределами деревни, и так близко, что тело немело от ужаса. Он не моргал, даже перестал дрожать, отчасти напоминая хладный труп, а в его глазах отражался увиденный кошмар. Белый снег, густо застилавший деревню тэнгу, был насквозь пропитан алой кровью воронов, а их перья всюду торчали из сугробов. С веток свисали срезанные крылья, птичьи лапы обратившихся тэнгу вздрагивали в предсмертных конвульсиях.

      Колючий снег слепил глаза. Малыш зажмурился, зажав руками уши в беспомощной попытке хоть немного отгородиться от ужасающего шума. Его наставники и друзья колдовали из последних сил, призывая самые мощные ветра, но они будто бы не касались самурая, пришедшего на гору ради одной цели: истребить ёкаев.

      Багровый самурай. Убийца, охочий до крови существ. Буквально купавшийся в ней каждый раз, когда достигал свою цель. И в этот раз ею стала деревня мирных тэнгу, заботившихся о смертных, живших у подножия их горы.

      Голоса стихли. Малыш не сразу понял это, еще пару мгновений неподвижно стояв за забором. Медленно он опустил руки и открыл глаза, боязливо вжавшись в заледеневшие от снегопада крылья.

      Перед ним лежало исполосованное глубокими ранами тело его отца. Лицо мужчины было искажено от боли и отчаяния, словно он все еще пытался спасти сына, приказать ему скрыться, но тот его не слышал и не мог ничего сделать, лишь опустошенно, с неверием таращась на то, что осталось от его родителя. Ноги мальчика подкосились. Он свалился в мокрый, красный снег, ощутив на губах металлический привкус крови. Тошнота свернула в тугой узел желудок, но мальчик сдержался, сумев подползти к телу отца.

      Осипшим, едва слышимым голосом он умолял его очнуться, вцепился своими худенькими пальчиками в его плечо, судорожно толкая тяжелое, неподвижное тело, пока позади не раздались шаги.

      Снег хрустел под подошвой тяжелых сапог самурая, а с его катаны стекали густые капли вязкой, подмерзшей крови. Молча он приблизился к маленькому тэнгу, готовый нанести последний удар.

      Вороненок обернулся, встретившись с взглядом с безмолвной темнотой под шлемом. Сквозь прорези для глаз не было не видно ничего, словно под броней была пустота.

      Самурай замахнулся, ничуть не сомневаясь в своем поступке, а последний живой тэнгу не мог сдвинуться, парализованный от леденящего жилы ужаса.

      Тэнгу очнулся с громким, хриплым вдохом, будто вынырнул из ледяной воды, и резко, по инерции дернувшись в сторону, сдавленно взвыл от острой боли чуть выше плеча. Зажмурившись, ёкай замер, прислушиваясь к глухим звукам вокруг него. Он будто бы не очнулся от кошмара, сжавшись всем телом до ломоты в костях. Его конечности пробила дрожь, а горло сдавило, перекрыв кислород.

      Несколько секунд, минут? Может, гораздо больше. Тэнгу лежал так, согнувшись в углу, не понимая, где находится и не в силах открыть глаза.

      В памяти все еще стоял образ багрового охотника. Он замахнулся, так и не сделав смертельный удар. Смотрел на маленького вороненка черными, как смоль глазами, в которых не мелькала ни капля сочувствия к ребенку, просто потому, что тот был ёкаем, а значит — монстром.

      Как в бреду, после сна, пару минут мужчина еще шептал: «умоляю», кашляя от скребущей сухости в горле.

      Еще никогда за это столетие охотник не покушался на тэнгу, как и все люди зная, что они не вредят смертным, а наоборот помогают. Истории про кражи детей — всего лишь страшилки на ночь, выдуманные родителями для своих непослушных чад, ни один взрослый не посчитал бы великого ворона опасным.

      Тем не менее, каждый ёкай слышал про этого охотника и узнал бы его из тысячи воинов. Темно-красные, будто ржавые доспехи, черные, спутанные волосы под шлемом, полностью скрывавшим лицо. Кожаные перчатки, высокие сапоги и вечно алая, обагренная кровью катана. В холодную погоду он ходит в рваном, грязном от долгой дороги плаще, никогда не снимая капюшона. Редко его видели в черном кимоно и расписанном алым закатом хаори. Цвет крови словно вечно сопровождал его, преследуя шлейфом смерти везде, где он появлялся.

      Так странно было видеть столь реальный сон, будто произошедший наяву сотни лет назад. Как стертое из памяти воспоминание, все еще терзающее сердце призраками прошлого. Тэнгу болезненно усмехнулся, понемногу осознавая, где именно он находился: железные, почти черные решетки, деревянный пол, усыпанный его собственными перьями, тесная камера, которую освещал тонкий луч света, пробивавшийся сквозь щель под потолком, явно задуманной, как небольшое окошко. В углу тлел фонарь, а вход в темницу даже не закрывало сёдзи. Сюда спускалась лестница, наверняка скрипучая и древняя. По ней еще никто не спускался, почему-то тэнгу был уверен, что услышал бы чужие шаги.

      Было абсолютно по-абсурдному смешно от всего произошедшего. Вот он: прославленный вор среди ёкаев и смертных, а так легко попался лису, которого долгие месяцы мечтал обмануть. Он потерял бдительность, был не достаточно осторожен. Или же просто недооценил кицунэ, никак не подумав, что тот мог быть девятихвостым. Вероятность встретить древнего ёкая, еще и так близко к людям, была ничтожно мала! Он либо глупец, в чем ворон сомневался, либо мудрейший из ныне живущих. Ведь этому окия далеко не одна сотня лет, оно не просто существует, а процветает, лишь укрепляя свою порядочную репутацию среди людей.

      От этого проигрыша щемило в груди. Он не только попался лису, но и упустил свой шанс… мечту, к которой шел всю свою жизнь. Ему нужна была всего одна жемчужина!

      Но… разве от одного проигрыша может так бешено биться сердце? Будто бы тэнгу впервые в ловушке, будто не он прославился своей смекалкой и хитростью.

      Будто бы он вовсе и не «Синекрылый ворон», которого разыскивают даже среди людей.

      Попался лису и теперь жмется в угол, как жалкая крыса, не в силах бороться даже с собственными кошмарами.

      Почему ему так больно? Крыло жгло, как от раскаленного металла, а повязка была и вовсе словно насмешкой. Тэнгу не мог даже пошевелиться, не чувствовал своей магии. А если сон — вещий?

      «Я просто брежу», — тут же пресек собственные мысли ворон. — «Хотя бы раз в жизни каждый ёкай видит этот кошмар».

      В любом случае… что он сейчас мог? Магия не поддастся ему. Слабаку, безвольно валявшемуся в клетке. Смириться со своей участью было в сотню раз сложнее, чем двигаться с больным крылом, но был ли иной выход? Тэнгу еще дышит — вот главная его награда, а не жемчужина, о которой он грезил.

      Минуты а, быть может, и часы, проведенные за раздумьями, все никак не кончались. Шли друг за другом, под приглушенные звуки улицы, редкие выкрики горожан и шепотки учениц окия. Тэнгу слышал все: биение своего сердца, свое сбивчивое дыхание, скрипы половиц и удары каблуков об пол. Слышал, как где-то капала вода и завывал легкий осенний ветер вдалеке, будто бы насмехаясь над беспомощным вороном. И из головы вора все никак не уходил один-единственный образ Багрового самурая. Он отвлекал себя молчаливыми диалогами ни о чем, вспоминал самые яркие события из своей жизни, словом, делал все возможное, чтобы не сойти с ума от давящего и всепоглощающего чувства паники глубоко в груди.

      Может, это было предупреждение, а не сон? Наваждение собственной магии, предостережение. Что если лис заключит сделку с самураем?

      «Нет! Успокойся, этому не бывать», — вновь одернул себя тэнгу. — «По крайней мере… еще ни один ёкай не уходил живым после встречи с ним. Вряд ли девятихвостый лис станет исключением».

      Как ни странно, но от этой мысли стало легче дышать. Тревога медленно утихала, превращаясь в уныние и тоску. Интересно, его заморят голодом? Выдадут людям? Для окия деньги за его голову явно не будут лишними, всегда найдется то, на что их можно потратить. Новые ткани для кимоно, косметика, заморские специи, изысканные чаи — наверняка все это заканчивалось в школе быстрее, чем сами девушки успевали это замечать.

      И вот время смилостивилось над тэнгу. Он окунулся в этот водоворот, смиренно дождавшись приближающихся шагов, перебивавших шепотки двух девушек. Вскоре ёкай даже смог разобрать слова, прислушавшись к диалогу.

      — …ты уверена?

      — Да, я же сказала, Дилюк-сама лично мне поручил отнести ему обед.

      — И почему он только его не убил… — последовал разочарованный вздох. — Весь день отбоя нет деревенщине.

      — Господин со всем справится, он же девятихвостый.

      — Либо за него справлюсь я, — девушка утробно зарычала, наверняка оскалившись. — Выщипала бы этой пташке все перья!

      — Тише! — шикнула ее собеседница, несшая обед для тэнгу. — Держи себя в руках, — холодно добавила она, после чего в коридоре повисла тишина, а затем раздался щелчок в замочной скважине.

      Скрип ступенек оповестил тэнгу о том, что девушки спускались к нему, так и не проронив в его присутствии ни слова. Это оказались две нэкоматы, очень похожие на ту, что ночью пришла на помощь лису. Обе раздраженно и даже агрессивно виляли хвостами, а их уши были прижаты к голове. Молодые и взбалмошные — видно невооруженным глазом, особенно, когда сам прожил не одну сотню лет. Одетые, как юные майко, они выглядели даже немного комично. Казалось, что эти котята вряд ли могут кому-то причинить вред.

      Та из девушек, что была повыше и чуть постарше на вид, держала в руках поднос с миской риса и кружкой воды. Нэкомата наклонилась, чтобы поставить обед перед решеткой, но на секунду задумалась и отступила на пару шагов назад, гадко усмехнувшись, смотря прямо в глаза тэнгу.

      Вторая поняла ее замысел и начала противно хихикать, обнажая маленькие клычки. Небрежно поставив на пол поднос, ее подруга выпрямилась и засмеялась вместе с ней, напоследок показав ворону язык, а вторая оскалилась, приглушенно зашипев.

      Тэнгу слышал их на лестнице и даже тогда, когда обе девушки ушли, закрыв дверь. Поддаваться на провокацию двух молодых нэкомат было бы низко для старого ворона, но сейчас ёкай был настолько обессилен, что их выходка окончательно вывела его из себя.

      Вор потянулся к решетке, борясь с острой болью в плече. Он цеплялся за деревянный пол, подтягивая ослабленное тело, пока не оказался прижат лицом к металлическим прутьям. Но как бы тэнгу ни старался, он физически не мог дотянуться до подноса: он был слишком далеко. От боли на глазах проступили слезы, каждое поврежденное перо горело огнем, как маленькая сломанная косточка, а ворон все противился, не переставая тянуться вперед. Казалось, еще чуть-чуть и он затронет кончиками пальцев край подноса, сможет его подцепить и притянуть к себе, но эта была лишь иллюзия.

      До онемения в руках он надрывался, борясь с собственной беспомощностью. До крови кусал губы, лишь бы заглушить боль. Но так и не смог коснуться своей цели, проиграв этому окия уже дважды.

      Вконец обессилев, ёкай упал на пол, поморщившись от очередной острой волны, прошедшей от раны по всему телу. Одно только осознание — нельзя показывать свою слабость — еще заставляло его жить и бороться. С последним усилием тэнгу дополз обратно до своего угла и, удобно оперевшись на стену, задремал, сам того не заметив.

***

      И вновь пробуждение не принесло ничего приятного тэнгу. Очнувшись после сна, как от едкого дурмана, ворон понял, что весь дрожал от холода, чуть не стуча зубами. В первые несколько секунд он даже не видел ничего вокруг, не на шутку испугавшись, что кто-то из майко все же добрался до него и отомстил. Но вскоре зрение стало возвращаться, затуманенное мутной пленкой. В горло словно насыпали острый песок, который нещадно скоблил глотку изнутри.

      Неосознанно тэнгу протянул руку вперед, будто бы прощупывая воздух перед собой, но это не помогло никак сориентироваться в пространстве. Он лишь ощутил холодный поток ветра, прошедший сквозь пальцы, отчего задрожал еще сильнее. Не нужно было гадать: у него лихорадка, и стараниями нэкомат ему точно не станет лучше, разве что в окия не найдется кто-то сердобольный, кто сжалится над пташкой в клетке и позволит, наконец, поесть.

      И тут тэнгу ощутил чье-то присутствие рядом. Сильная, древняя аура исходила поодаль, из тени, и ёкай безошибочно смог узнать ее, даже не увидев носителя.

      Сам Девятихвостый лис. Явился к нему в темницу, чтобы насмехаться, подобно собственным ученицам? Или чтобы добить?

      Ворон вымученно усмехнулся, но не проронил ни слова, хотя на языке так и кололись остроты в адрес кицунэ. Он мог бы безостановочно издеваться над ним, выдумывая всевозможные изощренные оскорбления, и все-таки предпочел тишину. Давящую, вязкую и ледяную, не предвещавшую ничего хорошего для них обоих.

      Не выдержав, лис шагнул вперед, попав ровно под луч лунного света. Тэнгу сразу же увидел, каким напряженным было его лицо: нахмуренные брови, поджатые губы и узкие зрачки, напоминавшие миллиметровые иголки. Его хвост подрагивал, но не раскачивался, а на макушке не было ушей. Он будто бы старался держать себя в руках, но часть его сущности все же проявляла себя и рвалась наружу, как в прошлую ночь. Лис плавно нагнулся, одной рукой подняв с пола поднос и придвинув его ближе к решетке, так, чтобы пленник смог поесть, на что тэнгу остался неподвижно сидеть в углу, проигнорировав жест доброй воли от того, кто мог его в любой момент убить.

      Разве был смысл набивать живот перед смертью?

      На том свете еда уже не понадобится.

      Лис едва слышно вздохнул, явно устало выпрямившись. Он выглядел так, будто не спал несколько ночей подряд или истратил все свою магию, до последней капли. Тэнгу обвел его мутным взглядом, не сумев сдержать очередную ухмылку. Один только вид измученного девятихвостого радовал его больше всего в этой темнице. Ради этого он был готов побороться за жизнь еще немного. Слабость своего врага и правда внушала силу.

      — Я слышал шум днем, — медленно, растягивая каждое слово, начал ворон. — В окия что-то случилось?

      — И тебе еще хватает наглости спрашивать меня об этом?! — вмиг с кицунэ спали все маски хладнокровия. Он вспыхнул, как фейерверк, вцепившись когтистыми руками в решетку. — Твоими стараниями сейчас происходит все это! — ёкай обвел руками темницу, но явно имел в виду куда больше, чем заключение ночного вора и его раны.

      Лис замер, прикрыв глаза. Он сделал три глубоких вдоха и отошел назад, практически обратно в тень, сцепив руки за спиной в замок, так что порезал себя своими же когтями.

      — Сначала к нам приходили взволнованные старики, — пауза, словно кицунэ собирался с мыслями, и этот разговор был для него слишком тяжелым. — Они слышали шум ночью, боялись за девушек. Вдруг воры пробрались? Или дикий зверь? Такое не редко случалось в деревне, — глаза лиса сверкнули огнем, стоило ему встретиться с равнодушным взглядом тэнгу. — За ними приходили другие, кто был уверен, что слышал не животного, а ёкая. Слухи среди людей расползались у меня на глазах, и я никак не мог их остановить. Встречал на пороге каждого, кто приходил. Угощал сладостями, поил дорогим чаем, какого деревенщина в жизни не видела, но все без толку.

      Ёкай стал расхаживать по темнице, словно разговаривая сам с собой. Он смотрел себе под ноги, изредка поглядывая на ворона, и оттого становился все злее, с жаром говоря каждое слово, так что даже воздух раскалился.

      — Ближе к полудню появились те, кто, оказывается, лично видел тэнгу. Все разом стали спрашивать: не нужна ли нам помощь? Они были уверены, что злобный ёкай держит в заложниках бедных девушек и собирается возлечь с каждой из них. В мои убеждения не верил никто. Страх говорил за людей! В один момент к нашему порогу пришли охотники, слухи добрались и до них. Они знали, что синекрылый тэнгу был здесь, и знали, что на него напала лисица. Кого, как не ока-сан прославленного окия принять за нее? Они пришли с угрозами, что спалят наш дом дотла, но найдут ёкаев и прикончат их. И все потому, что сёгун разослал по поселениям приказ о награде за голову тэнгу-вора. Мне продолжать?

      Пленник не шелохнулся, но по нему было отчетливо видно, что теперь он начинал осознавать свое истинное положение. Шансы спастись были практически равны нулю, ведь теперь его голову хочет забрать не один лишь лис, а толпа разъяренных и алчных охотников.

      — Весь вечер я слышал оскорбления. Кто-то говорил, что я сожрал настоящую ока-сан, а кто-то уже верил, что я поедаю печени своих учениц. Смерть тэнгу также была моей заслугой. Я видел налитые кровью глаза смертных, будто в них вселились духи. Слышал слезы своих учениц и то, как оскорбления дошли и до них. Нам грозились оторвать наши лисьи хвосты и затолкать их в глотки. Эта вакханалия длилась дотемна, пока селяне не столпились передо мной, во главе с охотниками. Они поставили условие, что ровно через день, с нашим согласием или без, окия обыщут. И если мы укрываем ёкаев, или сами являемся ими, то будем убиты.

      Дилюк замолк, уставившись на пленника, ожидая, что услышит от того хоть что-то, кроме насмешливого тона и острот. Хвост его уже не сдерживался, мотаясь из стороны в сторону, а сам же лис тяжело дышал, почти полностью потеряв над собой контроль.

      — Околдуй смертных и дело с концом, — надменно выплюнул тэнгу, скрывая свой истинный страх.

      — Они приняли единогласное решение и его уже не изменить. Их упрямости можно только позавидовать, — также ядовито ответил лис, прищурив глаза.

      — И? Какая тебе разница, ты же девятихвостый.

      Но лис молчал. Он не пытался ничего объяснить пленнику, не продолжал диалог и даже не двигался, застыв, как восковое изваяние. Его выдавал только хвост и полуобнаженные клыки, выпиравшие под бледными губами.

      — Ты не можешь, верно? Или не умеешь? Ха! Прожил девять сотен лет, а научился только смазливым личиком сверкать!

      — Не могу, потому что вся моя магия сосредоточена на окия, — холодно отрезал кицунэ, и после этого повернулся в сторону двери, намереваясь окончить бессмысленный диалог.

      — А как же жемчужина? — встрепенулся тэнгу, чуть подавшись вперед. Сам того не понимая, он не хотел, чтобы лис уходил, будто не терял надежду с ним договориться, ведь сейчас девятихвостый был его единственным шансом на спасение от охотников за стенами окия.

      — Это не магический артефакт, как вы все думаете! — сорвался Дилюк. — Жемчужина — моя лисья бусина. Источник моей силы! Только с ее помощью существует это окия! Я позволил каждой девушке, что нашла здесь дом, использовать ее энергию, подпитываться от нее! Бусина поддерживает иллюзии в окия, скрывает нас, только благодаря ей совсем юные майко могут контролировать обращения, но если сюда ворвутся люди или кто-то украдет бусину, вся моя магия разрушится, — лис вновь подошел к железным прутьям. — И поверь, ее больше, чем у кого-либо в этом мире, но и у нее есть предел. А с твоей помощью это случится очень скоро. Гордись собой, вор, по твоей вине зверски убьют ни в чем не винных детей. Ну как, стоила ли моя жемчужина жизней всех этих девушек?

      — Тогда зачем было оставлять меня в живых? — глухо спросил в ответ ворон.

      Дилюк отпрянул, одарив пленника презрительным взглядом. Лис посильнее запахнул хаори, укутавшись в него так, будто бы его самого лихорадило, как тэнгу сейчас, а затем сухим, стальным тоном сказал:

      — Твоя смерть ничего бы не исправила. Охотники требуют головы ворона и лисицы. Без них окия все равно обыщут.