Снег сбился темно-серыми комьями, отполз ближе к стенам домов, словно в ужасе пытался вскарабкаться по кирпичам наверх, спастись от топчущих копыт и ног. Закрыв и без того тусклый вечерний свет, к витрине подъехал экипаж. Из него вышел мужчина, снял перчатку, помог своей даме спуститься на мостовую. Из похожей на облако муфты на миг показалась ручка, будто отлитая из розового воска. Мужчина проводил даму к дверям магазина и, поглядывая в небо, стал медленно натягивать перчатку обратно — палец за пальцем. Тусклую витрину, около которой стоял, он взглядом не удостоил.

С расчерченного темно-дымными полосами неба сыпался снег, оседал на узких полях цилиндра, на меховом воротнике, и мужчина то и дело смахивал его, но возвращаться в карету отчего-то не спешил. Закончив с перчаткой, потер покрасневший кончик носа, глянул на соседнюю яркую, раззолоченную светом витрину, за которой скрылась дама; вздохнул: в воздухе растаяла струйка пара. Затем внимание господина в цилиндре привлекла группа людей в заплатанных пестрых шалях, громко певшая рождественский гимн. Самый маленький хорист — не разобрать, мальчик или девочка — держал шапку, в которую прохожие то и дело бросали монетки. Высокий цилиндр двинулся в сторону поющих, то скрываясь за каретами и гружеными повозками, то вновь возвышаясь над толпой. 

Мигель наблюдал за этой сценой из-за пыльного стекла, прячась за густой зарослью морозных цветов, что выросли по краю витрины.

Мастер-кукольник вырезал Мигеля из роскошного дубового капа, подаренного учениками. Он собирался сделать рыцаря Крестового Похода, но получил срочный заказ с выставки на испанского идальго. С деньгами у мастера в то время было очень туго. Так Мигель лишился шанса на кольчугу и шлем, но обзавелся синим с серебром костюмом матадора и гитарой. Шпага с ножнами — из настоящего металла, а не олова! — осталась от рыцарского богатства. А конь… О, Рассвет, чудесный Рассвет с белой, как лунная радуга, шкурой и золотистыми глазами! Верный, разумный Рассвет с теплыми губами и смешливым ржанием. Они с Мигелем были единым целым все то короткое, но счастливое время вместе.

Матадор с конем вместо быка, разумеется, не снискал больших восторгов. Мастер расстроился, и, махнув рукой продал Мигеля и Рассвета по отдельности.

Новый владелец добавил плащ подлиннее, слегка заполировал места, где прилегало седло, перестроил шарниры бедер, чтобы кукла крепче стояла на ногах. Но он не был мастером, и результат работы не порадовал ни Мигеля, ни самого хозяина. Коллекционеры попорченного идальго не покупали, и родители, глядя на внушительную цену хрупкой игрушки, тоже не спешили развязывать кошельки. Мигель уже много лет скитался по игрушечным, а после и старьевщицким лавкам, и те становились все теснее, все грязнее. С шляпы оборвался позумент, синий плащ выцвел и вытерся, сапоги разлезались, шпага ржавела, ее приходилось чистить почти каждый день, но много ли сделаешь деревянными пальцами, что гнутся все неохотнее? Если так пойдет и дальше, Мигеля скоро пустят на растопку… 

Мигель отошел от стекла, тихонько спустился с полки по платью большой куклы, шепнул:

— Спасибо, Мэри! — и та ответила довольным мычанием.

Внизу встретили горячие объятия и мягкий плюшевый язык.

— Ну полно, уронишь, — засмеялся Мигель, шутливо отмахиваясь.

На сердце стало легче. Не дело предаваться оплакиванию своих несчастий — ведь по сравнению с некоторыми другими Мигелю страшно повезло! В этой новой лавке, узкой, словно зажатой меж кирпичных стен, он встретил Друга. 

Друг был мягким, добрым, длинноухим псом со слегка побитой молью шкурой. Солнце выжгло на теплом коричневом полосы: игрушку на целое лето забыли в ящике. Но в остальном Друг был цел и полон радости и задора.

— Что ты видел наверху? Что? Что?! — Друг носился кругами, то и дело завязываясь вокруг ног.

Плюшевый смерч вознесся на нижнюю полку, скрылся в тени букового потолка и зубами подтащил ближе игольные подушечки, устраивая кресло для Мигеля. Тот со вздохом влез следом и уселся в уютной полутьме, почесал псу большое мягкое ухо.

— Рождественская суета во всех городах одинакова, мой друг. Шумно, люди кутаются в плащи и меха. На другой стороне улицы поют песни.

— Это я слышу, — ухо приподнялось, дернулось в сторону витрины. — А собак… ты видел собак?!

— Нет, ни одной, — покачал головой Мигель. — Наверное, слишком холодно. Снова идет снег. Завтра пойдешь со мной и сам увидишь.

— Нет, — тихо сказал Друг, пряча морду Мигелю подмышку. — Я ведь говорил: никому нельзя приближаться к витрине без разрешения! Лучше ты… ты мне расскажи…

Мигель склонился и прошептал прямо в ухо:

— Отчего ты так боишься его? Он всего лишь самодовольный кусок глины, не более!

— Самодовольный кусок глины? — раздался мелодичный голос снаружи. — Как обидно!

Друг заскулил, постарался забиться вглубь полки, где жалобно тренькнула гитара. Мигель стиснул зубы и выполз наружу. Горделиво выпрямившись, взглянул в прекрасное белоснежно-фарфоровое лицо. Оно исказилось гримасой презрения. Ангел брезгливо дернул крылом, поворачиваясь к витрине:

— Мэри? — не унимался голос, — эти двое оскорбили тебя! И все это слышали! — Ангел повернулся, взметая вихрь золота с голубыми полосами. От витрины донеслись тяжелые всхлипывания. — А ведь Мэри помогла этому негодяю влезть на подоконник в обход правил! — Крылатый оглянулся и горестно заломил руки: — И это — вся благодарность! — По разбитому лицу Мэри катились большие слезы и капали на платье, скатывая комочки пыли. — Ты здесь всего второй день, а уже взялся обижать почтенных обитателей дома!

— Я говорил не о Мэри, — процедил Мигель.

— Ах! — Ангел склонил очаровательно кудрявую головку, — Но о ком же тогда? — глаза его угрожающе сощурились, из-за тронутых золотом губ выглянули крошечные клыки.

Снова послышался скулеж Друга, Тряпичный Змей угрожающе качнул хвостом, его пустые глаза-пуговицы уставились на Мигеля. Откуда-то донеслось предостерегающее многоголосое "Нет… нет…"

— Я говорил о тебе, — громко сказал Мигель, глядя в голубые фарфоровые глаза. — Да, я здесь всего два дня, но уже наслышан о той отвратительной деспотии, что ты тут насадил! 

— А ты считаешь себя очень смелым, да? — улыбнулся Ангел. — Терпеть не могу таких.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Мигель.

Ангел жестом подозвал Тряпичного Змея, и тот с шипением вознес свою треугольную голову над соперниками, вывалил драный язык из пасти. Мигель выхватил шпагу, отступая.

Крылатая бестия звонко рассмеялась:

— Легко же тебя напугать! Смотрите все — храбрец дрогнул! 

Раздался смех — сверху, снизу, с боковых полок; бренчали ковшики, шуршали мотки лент, визжали жестяные обезьянки. Мигель стоял, стискивая эфес.

— Отвези меня на место, — велел Ангел Змею, ступая его на пеструю спину, и, слегка повернув голову, бросил Мигелю: — А ты — самодовольный кусок дерева — берегись…

Глубокой ночью Мигель лежал, перебирая струны. Печальная мелодия струилась, но слова песни не приходили. Вдруг он услышал шепот. Холодный усик сквозняка пошарил по полу лавки, пробежался от одного конца в другой, принеся из темноты почти призрачный зов. Повинуясь этому едва слышному голосу, Мигель, избегая лунных пятен, отправился вглубь лавки, туда, где еще не бывал: во мрак позади кассового аппарата, который и в ночи позванивал медью, словно убаюкивая сам себя. В какой-то миг Мигель усомнился в том, что решение было верным: на шкафу, обок с жестяными банками из-под табака и конфет, белел золоченый фарфор.

Но голос снова позвал из глубины большого ящика, наверху которого лежало свернутое солдатское одеяло.

— Кто здесь? — спросил Мигель чуть дыша, глядя на темный, прогрызенный крысами вход в углу.

Не получив ответа, он полез вовнутрь. И оказался в пыльно-шерстяной тьме.

— Я здесь, здесь, — едва слышно раздалось сбоку. Мигель нащупал гладкую поверхность стекла, пальцы зацепились за грань длинного скола. — Я девочка, Девочка с Воздушным Шаром.

— Я тебя не вижу.

— И не увидишь… в эдакой-то темноте… Меня нарисовали водяной краской и индийским чаем давным-давно в подарок мисс, что так же любила воздушные шары.

— О, — Мигель хотел было вскочить, но воняющие мышиным пометом клубки шерсти не позволяли толком пошевелиться. — Простите, что не приветствую вас, как подобает!

— Верю, это было бы чудесно, — вздохнула невидимая мисс, — Мне рассказали, какой чудный у тебя плащ и шляпа, и длинные ноги… Но этикет сейчас не важен. Я хочу лишь предостеречь тебя. Когда меня только привезли, я тоже не пожелала слушаться его, — она понизила голос. — И вот я здесь, с разбитым стеклом и сердцем… Друзья достали меня из ящика для мусора и спрятали тут, однако, — раздался вздох, — никогда мне не увидать солнышка, не украсить собой детскую комнату.

— У вас есть друзья, мисс? — взволнованно прошептал Мигель. — Но это означает, что мы не одни, мы можем собраться и дать Ангелу отпор!

— Тс-с-с! — испуганно зашипела Девочка. — Почти никого уже не осталось…

— Теперь я тоже ваш друг!

— Нас все же слишком мало. 

— Но отчего вы все так боитесь? Что может сделать вам маленькая фарфоровая безделушка?

— Он коварен, — грустно сказала мисс. — Коварнее всех, кого ты способен вообразить… В этом его сила — нам не дано понять… Ах, кто-то идет!

В шерстяной тиши прошуршал хвост сквозняка, затем все стихло.

— Но отчего так? Не все вещи на свете живы — это я усвоил. Но все живые, кого встречал, имели доброе зерно.

— Ангел — особый случай, мой благородный друг. Он в этой лавке дольше всех. Почти не осталось тех, кто знает его историю, он никому не рассказывал ее десятки лет. Он долгое время провел в келье монастыря. Его хозяин столько рыдал над ним в отчаяньи и злобе… ненависть по капле втекала вовнутрь и исказила волшебство. Он в совершенстве умеет рушить добрую дружбу, разобщать и ссорить. "Разделяй и властвуй", слыхал такое? А змей по первому приказу тащит неугодных, ломает, сбрасывает на пол… как было и со мной. 

— И Змей такой же злой?

— Он больше всех его боится… Не знаю, почему, чем пригрозил ему крылатый самодур. Теперь ты видишь — у нас нет ни надежды, ни оружия против этой эссенции злости и ума в одном флаконе.

— Так что же, просто терпеть?!

— Как все.

— Ну нет, — нахмурился Мигель. — Я не согласен. И не стану подчиняться тирану!

— Дурачок, — глухо скрипнуло разбитое стекло, — Ведь я тебя спасаю… Что ж, ты выбрал верную смерть. Прощай.

Мигель был так возмущен, что, забыв о правилах хорошего тона, ушел, ни слова не сказав на прощанье. 

Друг вопросительно поднял ухо, обнюхал Мигеля и чихнул от мышиного зловония. Пока тусклый зимний рассвет не проник в лавку, Мигель думал, что предпринять. 

— Друг, мы сейчас же идем к витрине!