Впервые за целую жизнь он беспомощен, словно слепой котёнок, которого с радостью бы подобрал Альфонс Элрик.
Шуршащие звуки подкрадываются, подползают со всех сторон. Рой Мустанг привык оценивать каждый из них, как ответ на допросе, выискивать подвох и опасность. Сейчас всё тихо. Слышны приглушённые шаги в коридоре, редкие смешки охраны, приставленной к палате. Тихое дыхание лейтенанта Хоукай.
Мустанг прислушивается к нему с трепетной, тоскливой жадностью. Так, как не прислушивался к биению собственного сердца, когда очнулся в абсолютной тьме. За ним — будущее страны. Он должен отдохнуть, поспать, расслабиться хоть на единое мгновение, чтобы быстрее на ноги встать и сделать то, что должен был уже давно. Но сейчас простыни холодят разгоряченную кожу, и каждый звук заставляет напрячься мышцы, и лейтенант Хоукай, кажется, наконец заснула…
Идиот.
Наивный идиот.
Ему хочется располосовать проклятые скользкие простыни и распотрошить часы, тикающие на стене. Ему хочется взвыть. Но может ли будущий фюрер себе это позволить? Может ли себе это позволить человек, оказавшийся во мраке?
— Полковник? Вы не спите?..
Он всего лишь скрипнул ногтями по скользкой ткани. Она проснулась — собранная, звенящая искренностью и серьёзностью, как натянутый лук.
Мягкое, мимолётное гудение — босые ноги коснулись начищенного пола.
— Вам что-нибудь нужно? Позвать врача?
— Ничего, — выдыхает он, как приказ «отставить». — Не хотел будить вас, лейтенант.
Мустанг переворачивает подушку прохладной стороной. Лейтенант Хоукай молчит. Его верная подчиненная. Она напоминает ему рыцарей, которые побеждали драконов и умирали за своего короля. Сентиментальное сравнение, но история алхимии в корнях своих всегда вела к мифам и сказкам. Он начитался их, когда писал парочку идиотских научных работ.
Тикают часы. Лейтенант молчит. За окном ударяет крылом ночная птица — и Мустанг с Хоукай вздрагивают, словно готовясь к бою.
Он беспомощно ведёт незрячими глазами, шевелит ладонью… Чует, слышит слабую вибрацию воздуха: лейтенант Хоукай опускает руку, которой закрывала его от окна и от какого-нибудь особенно опасного голубя… Выверенная за годы, отчаянная попытка защитить и уберечь.
Его разбирает смех, и Мустанг душит его в подушке, выплёвывает, как сгусток крови, остановиться желает — да и оказывается не в силах.
— Полковник?..
Он представляет её распахнутые глаза и поклясться может, что слышит шорох светлых ресниц.
— Доложите, кто это был.
— Голубь, сэр, — её голос вздрагивает.
— А я уж думал — дракон, — у Мустанга плечи дрожат от смеха.
Он не слышит ни ответного смешка, ни сорвавшегося вздоха, ни язвительных слов. Он на мгновение перестаёт слышать всё: оттого, что плевать ему и на военных в коридоре, и на проклятые часы. Мустанг прислушивается к движениям лейтенанта Хоукай.
Она умеет его удивлять. Он не слышит ни звука, пока прохладные женские пальцы не касаются мокрого лба, отводя пряди от лица. И зачем? Они же не мешают ему видеть. Он не видит ничего. Пусть дальше щекочутся. Хотя… щекочущие касания лейтенанта Хоукай куда приятнее.
— Вам плохо, полковник?
Её голос никогда не был столь ласков. Мустанг не отвечает, лишь ловит чужую ладонь — и на мгновение та напрягается, будто готовясь обратиться ударом. И через мгновение обращается лаской.
Хоукай переплетает их пальцы. Кажется, будто её ладонь плавится в руке Мустанга нежным осколком льда.
— Вы весь горите.
Очередной смешок срывается с губ.
— Так и должно быть, разве нет?
Он не слышит, не видит, но может представить, как она поджимает губы. Как в мгновение каменеет строгий изгиб рта. Как трепещут ресницы, когда Хоукай жмурится, словно отсекая путь назад.
— Я не позволю вам навредить самому себе, полковник, — качает головой она (Мустанг слышит шуршание её волос).
Это обещание.
Это клятва.
Это присяга.
Это то, что чёртов Рой Мустанг никак и ничем не мог заслужить в своей паршивой жизни.
Она говорит с ним, как с больным, но звать врача не торопится. Даже если у них найдется обломок философского камня, он не уймёт пламя в груди.
— Вы в детстве любили сказки, лейтенант?
Будто у них было детство.
— Вам нужно отдохнуть, полковник.
Будто не слышит.
— Вы хоть кого-то любили?..
Она вздрагивает. Не так, словно к удару готовится. Так, словно её саму ударили. Мустанг обессиленно разжимает пальцы, и ладонь безвольно падает в невыносимый, душный жар простыней.
— Мне кажется, у вас температура, лучше…
— Отставить. Ерунда.
Если бы эта женщина чего-то пожелала — никакой приказ бы её не остановил. Но она до сих пор сидит рядом. Не отстраняется.
— Намекаете, я неискренне о вас беспокоюсь? — в её голосе скрежещет терпкая горечь. Кажется, последнюю фразу Мустанг произнёс вслух. — Вы любой уголёк превратите в смерть, полковник. Даже если рядом нет никого, кого нужно ранить.
— Простите, лейтенант.
Мокрые пряди липнут ко лбу. В животе словно раскалённые угли ворочают. Веки горят, будто их прижгли раскалёнными монетами, которые клали на глаза умершему в одном из древних обычаев. Это тоже бессмысленные, наивные сказки — и отчего сегодня всякий бред вспоминается, и отчего хочется глупости говорить? Наверное, врата истины плохо на людей влияют. Недаром мелкий с катушек слетел…
Горло стискивает железным ошейником. Мустангу чудится, будто под кожей у него сипит и задыхается раненый старый дракон. Который только и может, что дымом и злым ехидством плеваться. Обессилевшая, злобная тварь, которая подавилась кровью всех, кого Мустанг погубил, и неважно, своими или нет руками, Ишвар, Маэс… Что будет с ним, если вырвать крылья и глазные яблоки, что будет с государством, у которого во главе слепой король с выжженным сердцем? Что будет с государством, если его король обжигает углями руки даже любимой женщины? Воистину, огненная алхимия — это проклятие.
— Или, может, вы слишком устали, — шепчут ему. И на щёку что-то горячее капает. — Просто слишком устали, полковник.
— Бегите от меня, лейтенант.
Ногти вонзаются в ещё не зажившие ладони, совсем недавно пробитые насквозь.
И звучит невысказанное: бегите, мой верный рыцарь.
Она юркает в постель. Обвивает своего полковника холодными руками, словно защищая его от самого себя. Мустанг давит смешок — даже здесь, сейчас, в этих двусмысленных объятиях Риза Хоукай — его верный рыцарь.
— Не дождётесь, полковник.
И угли под её ладонями успокаиваются.
— Это нарушение приказа.
Она смеётся, тихонько, приглушённо, утыкаясь губами в его плечо; и её смех, больше похожий на тихий всхлип, отзывается в Мустанге взрывом болезненной нежности.
— Вам ли не знать, что рыцари не слушаются драконов.
— Даже драконов-фюреров? — хмурится Мустанг.
— Даже их, — она давится таким же простуженным, измождённым смешком, как и он. - Они слушают лишь своё сердце.
Голубь вновь бьёт крылом по стеклу. На улице гремит приглушённый хохот. Мустанг жмётся губами к ледяному нежному слитку, который оказывается женской щекой. По лбу проходит озноб. Угли внутри шипят и искрятся вновь, и Риза кажется для него невероятно красивой именно в тот миг, когда он увидеть её не может.
— Риза.
В коридоре слышны шаги.
— Полковник, — она отстраняется. — Ваша репутация должна быть безупречной. Я позабочусь об этом.
Она выскальзывает из его рук. Шаги проносятся мимо, тают в глубине коридора. Мустанг замирает с приоткрытым ртом, нахмурившись, и, забывшись тут же, ловит чужой смех.
— Вам нужно поспать, полковник. Обещаете, что попробуете отдохнуть?
— Подожди… — он садится на кровати, но его тут же мягко толкает ладонь лейтенанта Ризы Хоукай.
— Рыцари никуда не уходят. А драконы обычно терпеливы.
— Что за ерунда, — бормочет Мустанг.
Риза еле уловимо улыбается — он слышит:
— Очнулись наконец, — и добавляет невозмутимо. — Я принесу воды и жаропонижающее. Подождите немного…
Мустанг устраивается на простынях удобнее и решает притвориться, что заснул, исключительно из собственных принципов (или вредности). Он слышит лёгкую поступь спустя несколько долгих мгновений, слышит, как звякает стакан с водой, и чувствует, как женская рука вновь ласково отводит мокрые пряди с его лба.
— Добрых снов, полковник. Спите спокойно.
Уголок рта предательски дёргается сам по себе. Мустанг прислушивается к ночным звукам, и даже тиканье часов становится выносимей.
— Поговорим утром, лейтенант.
Но ему не отвечают. Шуршат шаги в коридоре. Смеётся охрана, приставленная к палате. Тихонько дышит, задремав на на соседней кровати, Риза Хоукай.
Мустанг улыбается.