Есть те, кому суждено вести, есть те, кому — следовать. Это закон жизни, почти такой же несомненный, как правило равноценного обмена, и Рой Мустанг в нём ни капли не сомневается. Вся мечта его на этом построена. Только он не думал раньше, что этот закон работает по одной причине: он каждое мгновение жизни свою роль выбирает, оттачивает и речь, и ответственность, и ум до совершенства, словно клинок, убеждая себя — он с клинком в руках и родился.
Но как может вести тот, чей клинок сломан? Как может вести тот, кто слеп?..
Риза Хоукай снова рядом сидит. Его верная помощница — даже здесь, в больнице. Мустанг гонит прочь всех сиделок, медсестёр и врачей. На то две причины: он боится, что кто-то из них вонзит нож в грудь будущего фюрера, покушения никто не отменял; а вторая — есть множество других раненых, которым помочь стоит. Рой Мустанг ничем не лучше.
Он стискивает зубы, выслушивая доклады подчинённых. Он учится, спорит, перешагивает через свою слабость, решает вспыхивающие проблемы страны до самых поздних часов, потому что слепота — не уважительная причина, чтобы бежать и трусливо прятаться. Для Мустанга и вовсе уважительных причин не существует для того, чтобы опускать руки.
Но Риза Хоукай теперь видит больше, чем он. Или всегда видела?.. Оттого и произносит мягко:
— Отдохните. Уже темно.
— Риза, — качает он головой, и нервная ухмылка искажает сухие губы. — Моя задача — работать допоздна. Теперь ты не сможешь ворчать, что я испорчу зрение. У меня его просто нет.
Мустанг слышит её судорожный вдох — и жалеет о том, что родного лица видеть не может, хотя каждое его выражение за годы их совместной службы уже выучил наизусть. Человеку всегда и всего мало. Теперь Мустанг последними словами себя ругать готов за то, что не ценил ни один миг солнечного света.
— Да вы раньше и днём занимались чем угодно, лишь бы не важными документами, — чеканит Риза, и он вздрагивает. — И ради чего зрение берегли, спрашивается?
Язвит. Язвит, как всегда, когда он слишком близко подбирается к чему-то важному для неё. А то, что его почти-царственная-персона для неё важна, Рой Мустанг убеждается на личном опыте, всячески пытаясь вывести Ризу на откровенности. Или смущение. Пока что получается лишь наоборот — она каждую его тайну и слабость вскрывает, словно гнойник.
— Риза…
— Вы не разжалобите меня самоуничижительными шуточками, полковник.
— Ты разбиваешь мне сердце, — вздыхает он. Подумать только, она до сих пор зовёт его полковником!..
— С сердцем, по результатам последних врачебных обследований, — парирует Риза, — у вас всё в порядке.
И кто здесь безжалостный дракон, спрашивается?..
Да. Шутка, созданная воспалённым разумом в недавнем бреду, оказывается прилипчивой. Дракон и рыцарь — дурацкая метафора цепляется за них, как доставучий репейник, и отваливаться не желает. Мустанг ухмыляется.
— Я сказала что-то забавное?
— Ну… Я вспомнил, как мы впервые сидели в засаде на задании. Уже после Ишвара.
Риза замирает. Мустанг слышит лишь её лёгкое дыхание, а после — короткий обрывистый смешок:
— Мы прятались в овраге. Там рос репейник. Вам, видимо, стало скучно, и вы сочли гениальной идеей прицепить его к моей форме.
— А ты сказала, что девушкам обычно дарят другие цветы, — хмыкает он, откидываясь на опостылевшие больничные подушки. — Тогда ты впервые разбила мне сердце.
Мустанг может представить вспыхнувшую улыбку: Риза привычно подавить её пытается, спрятать, как очередной пистолет, который в руках врагов при неосторожности оказаться может. Но улыбка эта наружу рвётся, словно река, которую невозможно заковать плотинами и каналами. Словно непокорный солнечный луч, блещущий на рыцарском шлеме.
— Полковник, вы порой дитя малое, как братья Элрики…
— А потом ты нацепила репей на моё плечо. Мы в расчёте.
Она заходится тихим смехом, слегка дребезжащим в тот миг, когда её заживающие раны дёргает рваной болью. Так перекатываются пули в закрытой коробочке, когда её трясёт любопытный ребёнок.
— Как вы это помните, полковник?
— А как ты поняла, что я думаю именно про репей? Мысли читаешь?
— Это моя работа, — шепчет Риза, склоняясь и целуя его в лоб. Отпечаток нежданного поцелуя будто бы клеймом горит, хотя губы у неё всегда прохладные и сухие. — Читать мысли. Следовать за вами. Цеплять репей, чтобы вы не зазнались.
Мустанг сжимает её ладонь. Это то малое, что Риза ему позволяет. Это то малое, что он позволяет себе.
— Как можно следовать за тем, кто слеп?
— Если он знает, куда идёт, то с чистым сердцем.
Её ответ как всегда короток и простосердечен — как у верного рыцаря, который в своём господине ни на мгновение не сомневается. Даже если под шкурой господина спит чудище.
— Риза… Здесь мало знать, — Мустанг устало трёт лоб, отбрасывая волосы по старой привычке. Ненужной привычке. — Самое сложное — не сойти с пути.
Он ведь почти сошёл — в тот миг, когда готов был испепелить жалкого, слабого, извивающегося в его ногах Зависть. Когда готов был ворваться на трон взбешённым драконом, способным испепелить целое королевство. Когда будучи зрячим, уже оказался слеп. И не прозрел, если бы не направленный на него пистолет Ризы и её отчаянный, твёрдый взгляд.
Где бы он был без неё? Кем бы он был без неё?
— Но, полковник… Кто сказал, что вы идёте один?
Он молчит. Молчит долго, стискивая её запястье — но когда Ризе взаправду становится больно, она настойчиво его пальцы расцепляет, в сторону отводит… Но руку свою всё-таки не отпускает.
— Лейтенант Хоукай.
— Слушаю, полковник.
— Если повторится самое худшее…
Он мнётся. Мнётся, потому что самому себе не верит. И впервые в жизни созданное им пламя не может озарить дорогу во тьме.
— Мне не понравилось направлять на вас пистолет, — хмыкает Риза. — Может, обойдёмся репеем на форме?
— Думаешь, меня это остановит?
— Появитесь таким на глазах у корреспондентов, всего Аместриса… — многозначительно тянет Риза вкрадчивым голосом. — И Эдварда Элрика.
— Всё-всё, — стонет Мустанг, представляя гримасу Стального алхимика в самых ярких красках. И пусть, что увидеть её ему будет не дано. — Я понял. Обойдёмся репейником.
— Вот и славно, полковник, — ласково шепчет Риза Хоукай, мазнув губами по его щеке. Словно возвращая ему ночной поцелуй, о котором Мустанг успел позабыть. — Мы договорились.
От «если когда-нибудь я зарвусь, пристрели меня» до «если когда-нибудь я зарвусь, нацепи на меня репейник». Кажется, что-то в жизни Роя Мустанга пошло не так. Потому что такими вещами не шутят, но ему отчего-то хочется засмеяться.
И позволить Ризе Хоукай вести его во тьме.