Он остался у нее на всю зиму.
Просто остался — и Роуз пришла в себя только к февралю.
Остался, чтобы принадлежать ей — по ее правилам. Быть ее средством, инструментом, предметом. Куском глины в ее пальцах.
Роуз доставляла себе несказанное удовольствие тем, что развращала Кэла, делала его удобной, послушной игрушкой, используя так, как ей было угодно.
И он принял правила игры, растворился в ней, в ее спальне, в капризах и ночных кошмарах, от которых, бывало, и спасал — укачивая в объятиях, гладя по сбившимся волосам, отирая ледяной озноб со лба.
За прошедшие полгода в доме из коричневого камня на Атертон-стрит в Бостоне побывали несколько раз управляющий «Хокли и сыновья» и адвокат — по вопросам фабричной собственности.
Юджини, онемевшая, оторопевшая, оказавшаяся в центре скандала, едва справлялась с напором любопытствующих: от газетчиков до сердобольных родственников. Она еще не могла себе представить, как именно, но знала, что точно отомстит за себя. И что Кэл рано или поздно вернется. Поэтому она довольно резко оборвала речь отца, предложившего развод через адвоката. Точно так же, сузив глаза и сжав подрагивающие губы, она просила его, умоляла, чтобы отец не начинал как бракоразводный процесс, так и какие-нибудь имущественные тяжбы.
— Мы просто должны немного подождать, па, — и от звука тихого голоса дочери несгибаемый и бескомпромиссный старик Нил поежился.
Она была уверена, что Кэледон вернется. Юджини не слишком разбиралась в человеческой натуре, но за прожитые совместно годы успела немного узнать, чем живет и дышит ее дорогой супруг. И если было время, когда она терпеливо переносила существование его рыжеволосого прошлого, то теперь по-старому уже быть не могло.
Интуиция подсказывала Юджини, что огонь, принесенный в ее дом непрошенной гостьей, спалит и самого Кэла. И, к счастью, миссис Хокли умела ждать.
Этот огонь, зажженный в нечестивой курильнице, притягивал обоих, как сладость меда — беззащитных мотыльков, и так же неумолимо убивал их, калеча друг об друга.
Ни один не имел сил отказаться.
***
— Тш-ш… — протянула Роуз даже не шепотом — одним быстрым дыханием, удерживая Кэла на месте одной рукой. — Будь паинькой. Я не буду торопиться.
Она и в самом деле никуда не торопилась.
Сумрак спальни был наполнен теплым светом единственного светильника, тихим шорохом простыней, нечастыми приглушенными стонами и прерывистым дыханием.
Черный, покрытый слоем мягкой резины четырехдюймовый ствол — самый большой из заказанного Роуз «семейства», — вновь заскользил, и Кэл, сжав зубы, застонал. Роуз осторожно отпустила его, всего на секунду, чтобы добавить несколько капель масла.
Справившись, она вновь нырнула рукой под живот Кэла, но уже не обхватила его поперек, а спустилась к чуть опавшему члену, массируя его все еще теплой, покрытой маслом ладонью.
Он уже знал, что лучше всего — если спина выгнута. И он выгибался все сильнее, удерживая равновесие и подаваясь Роуз навстречу. Она старалась двигаться в одном с ним ритме, и вскоре Кэл начал подчиняться ей — пропуская дилдо все дальше, прогибаясь все сильнее. Роуз осторожно сдавила член у самого основания, чувствуя, что тот напрягается, пульсируя у нее в руке.
— Вот так. Хороший мальчик.
Ответом был свистящий стон сквозь зубы — но Роуз уже знала, что он привыкнет — как и до этого, с размерами поменьше.
Роуз заказала четыре или пять, у все того же проверенного умельца, что выполнял такие «заказы» еще для них с Уиллом. Невозмутимый Даг привез увесистую коробку из Хьюстона сам, не доверяя почтовым службам. Он отлично помнил, что револьвер Роуз служба курьерской доставки потеряла, несмотря на тройную оплату и жесткие указания.
Четыре или пять продолговатых, черных или, вернее, темно-серых дилдо в аккуратной деревянной коробке, размером от футлярчика для губной помады до приблизительно четырех дюймов. Кэл, разглядывая содержимое, вскинул бровь в этой его неподражаемой манере, и Роуз поддела его:
— Мне стоило заказать другого цвета?
— Нет, я просто… Они выглядят… так незамысловато.
— Ах, простите меня, мистер Всемогущий Хокли, мне стоило заказать с инкрустацией? Золотым тиснением?
Роуз увидела, как лицо Кэла сморщилось: он явно ни на минуту не забывал, для чего именно эти штуки предназначены, и мысль об инкрустации порядком ее повеселила.
— Для начала, — она обогнула секретер и подошла к застывшему на месте Кэледону, обнимая его сзади, слишком фривольно для дамы ее происхождения, воспитания и положения, — для начала, дорогой, мы освоим эти. А потом — как знать, быть может, придумаем еще что-нибудь…
Протяжный стон вновь вырвался из груди Кэла. Он сжал побелевшими пальцами подушку, на которую опирался грудью, вскинулся на ней, но тут же рухнул обратно. Роуз удовлетворенно вздохнула, чувствуя, как напряженный до каменного член Кэла тычется ей в руку, то попадая, то не попадая в охват пальцев. Черное резиновое дилдо ходило меж его ягодиц уже совершенно свободно, он принимал Роуз — всю, до конца, до предела, до искр из глаз.
Роуз не останавливалась, неумолимо проталкивая игрушку на всю длину — растягивая покрасневшее сборчатое кольцо, чувствуя, как ее собственное дыхание сбивается, щеки покрываются румянцем и внизу живота горячо пульсирует. Она прикрыла глаза, стараясь не сбиться, о, только бы не сбиться с ритма.
— О, да… — прошептала она, сжимая тесно сведенные бедра и чувствуя, что и сама близка к счастливому завершению. Будто в ответ, спустя пару движений липкое семя горячими толчками излилось в сомкнутую ладонь Роуз.
— Прекрасно… — похвалила Роуз, извлекая дилдо и откладывая его прочь. У нее кружилась голова и все еще плавали радужные круги перед глазами. Она знала, что вряд ли устоит на ногах, если решит встать с кровати. Кэл едва дышал, приходя в себя, вытягиваясь во всю длину.
Он был ее. Принадлежал с потрохами. Всеми помыслами и до последнего вздоха.
Ее медленный яд, алые губы, серо-зеленые глаза и — кровная месть, неутоленное желание, тлевшее под кожей пятнадцать долгих лет, это ее «я лучше буду его шлюхой, чем твоей женой». Кэл так долго мечтал заполучить ее, что сам попался в свою же волчью яму — и знал, что не выберется. Роуз помнила — и призраки не давали ей забыть, — ужас ночи гибели «Титаника», прятки со смертью в затопленных коридорах обреченного корабля, красный накал ламп и пули, свистевшие мимо, — из оружия отчаявшегося, обезумевшего Кэла.
Теперь же оба утоляли страстное желание — взрывоопасную смесь ненависти и влечения, заглушая старую боль, порождая новую. Время нельзя повернуть вспять, прошлое невозможно исправить.
Они шли по порочному кругу, бередя давние раны, разыскивая брод меж сожженных мостов. Скрываясь в безудержном чувственном удовольствии, зная, что их мир рухнул в бездны Атлантики слишком давно, — и новая жизнь не принесла утешения.
Ненасытная жажда соединяла взгляды, губы, тела — и этот опиум дурманил им разум, обездвиживал. Кэл потерял голову — и рисковал потерять состояние, если бы не редкие визиты нарочных с документами.
Он занял кабинет Роуз, разместившись там с комфортом, которого так и не смог обрести в своем собственном доме в Питтсбурге. Роуз пожала плечами и согласилась — в конце концов в гостиной все еще стояли мольберты, а в портьеры намертво въелся запах краски и растворителя.
Рождество они провели вдвоем, запершись, отпустив всю прислугу, упиваясь тишиной, одиночеством и тусклым кругом света камина. Волосы Роуз, распущенные и свободно лежащие на плечах, бережно хранили каждый горячий отблеск — и Кэл боялся ослепнуть. Оглохнуть, потерять себя — в ней, в этой женщине. Платье-дельфос не скрывало ни одной черточки тела, и Кэл сгорал, уже зная, каковы на вкус ее губы и кожа.
Он исполнял все прихоти. Был молчалив, если она велела. Был груб, если она приказывала. Иногда Кэл ловил себя на мысли, что оказался в логове женщины-вампира, выпивающей из него жизнь — по капле. Но, бог свидетель, отказаться от нее было настолько выше его сил, что легче было расстаться с самой жизнью.
***
В феврале он уехал, ненадолго, повидаться со старшим сыном, заканчивавшим обучение в престижной школе Фоулера в Филадельфии. Возможно, рассчитывал обнаружить там и Юджини — ее молчание по какой-то причине беспокоило его, быть может, надеялся оправдаться или хотя бы предпринять попытку. Но Юджини уехала за день до прибытия Кэла, и Джордж был расстроен тем, что мама так быстро покинула его.
На будущий год его должны были перевести в подготовительный класс для поступления в Вест-Пойнт, как и полагалось наследнику баснословного состояния, положения и репутации. Кэл не очень представлял себе до этого, чем именно интересуется отпрыск, сосредотачиваясь в основном на успехах и наказывая за неудачи. В ответ на прямой вопрос, Джордж принес альбом, полный неплохих, талантливо выполненных набросков с натуры: в основном, автомобилей и аэропланов, собак, кошек, карикатур на учителей.
— М-м… Неплохо, — похвалил Кэл, когда наконец обрел дар речи. Кто бы мог подумать, что в его семействе появится художник… Слава богу, что малец не рисовал в этих модных стилях, которыми увлеклась Роуз в последнее время. Хорошие карандашные наброски. Обнаружив карикатуру на себя, Кэл рассмеялся.
— Ты показывал маме?
— Да, сэр. Только она считает, что это все, — Джордж кивнул на альбом в руке, — ерунда. И нужно лучше учить предметы вместо того, чтобы рисовать карикатуры на учителей.
— Ну что ж, она по-своему права. Но…
Внутри все переворачивалось и бунтовало, Кэл бы никогда не подумал, что скажет такое, но произнес:
— У тебя хорошо получается. Тебе не стоит забрасывать альбом.
По дороге обратно в Бостон Кэл невесело размышлял о превратностях и гримасах судьбы. О том, как причудливо и прихотливо свиваются в нити жизни людей: совсем чужих и самых близких. И какая пестрая ткань из этих нитей покорно ложится к ногам всесильных норн.
Он отлично понимал, что не желает возвращаться в Питтсбург или нарочно искать встречи с Юджини. Теперь его единственным пристанищем был маленький дом, сложенный из темного камня, очаровательный в своей поздней викторианской неоготике.
Сгорая от нетерпения, Кэл взбежал по ступеням высокого крыльца. Окна гостиной были темны и покрыты еще не сошедшей после ночных холодов изморозью.
Роуз встретила его немного отрезвевшей, чуть отстраненной. Но все такой же требовательной — и Кэл с радостью упал в ее объятия, подчиняясь, растворяясь, сгорая и развеиваясь пеплом на беспокойных ветрах залива Массачусетс.