Ему не удалось сдержать обещание, данное брату, и это впервые заставило Мортема рассердиться на самого себя из-за, казалось бы, такого пустяка. Он и раньше пренебрегал вечерним обществом отца и Элуфа, предпочитая ужинать в маленьком ресторане, затесавшемся между региональной научной библиотекой и новым зданием исторического факультета, в интимной полутьме обеденного зала. Это позволяло оттягивать встречу с генерал-губернатором, избегая его весьма резких замечаний и крайне личных вопросов, на которые требовался хоть какой-то подготовленный ответ. Сейчас ответов у Мортема не было: ни на убийства, вновь всколыхнувшие Риверан, ни на своё увлечение культурой проклятого народа нелюдей, за которое когда-то пострадала его с Като мать. Ещё немного и отцу будет проще отдать своего непокорного сына на растерзание инквизиторским шавкам, нежели и дальше пытаться скрывать его грехи. И тогда Мортем окажется в ловушке.
Он развернул покоящиеся на коленях ладони к себе и устало разглядывал вычерченные игрой света и тени глубокие линии на светлой коже. Совершенной, не тронутой шрамами и рубцами, безупречной, как холст начинающего художника, не решающегося нанести первый мазок. Сеточка маленьких морщинок формировала простые геометрические линии и изломы, в которых меларские гадалки так легко видели будущее. Однажды его подтолкнуло вспыхнувшее любопытство, и он поддался на уговоры разменять пару «львов» на предсказание. Чужие пальцы нежно оглаживали линии, перебирали их — приятное, но в тоже время неловкое чувство, — они были тонкими, худыми и покрытыми пятнами грязи или чернил на бронзовой коже меларской бродяжки. Она изучала ладонь Мортема с такой же тщательностью, как нередко профессор Кур разглядывал маленькие черепки, привезённые с очередных археологических раскопок студентами. Хмурила широкие мазки бровей, щурила глубокого зелёного цвета глаза и деловито хмыкала, пытаясь выглядеть солиднее, чем была в свои пятнадцать или шестнадцать лет. А затем рассказала про его любовниц — почему-то неуверенно, будто сомневалась — и единственную, что заняла его сердце. Его линия Жизни была глубокой и чёткой — он выносливый и энергичный любовник, а её насыщенный красный цвет подчёркивал агрессивность и страсть. С этим Мортем не спорил, но его скорее интересовали иные предсказания, которыми туманили головы юным романтичным барышням и суеверным мужчинам, но меларка продолжала говорить лишь о любви, наигранно изображая удивление, раскрывая тёмный рот в идеальной форме круга. Они оба знали, что она говорила чушь, а он подыгрывал ей. Две монеты не заставили карман Мортема опустеть, но наполнили его мысли подтверждением простой истины — никакая магия не предсказывает судьбу. Всё, что должно случиться, — случится, каждая жизнь предопределена и не способна нарушить мировой порядок.
И это раздражало Мортема сильнее всего.
Он не был согласен следовать по заготовленному неведомой силой пути в слепом поклонении фатуму, его стремления простирались далеко за пределы нынешних возможностей, а любовно взращенные Учителем амбиции заставляли искать всё новые и новые испытания в попытке доказать не только себе, но и другим на что способен такой человек, как Мортем. Его увлечения медициной, историей, философией — не просто развлечение для образа куртуазного маньериста, способного вести дебаты с подобными ему невеждами, но оружие.
Но, к сожалению, в стране, где поклоняются грубой силе, облачённой в военный мундир, кратчайший путь к вершинам скорее откроется его брату, нежели ему. Увы, эпоха художников, творцов и учёных погибла вместе с большей частью элдерской империи, ставшей теперь расплывшимся пятном на карте близ юго-западных границ Старшей Империи. Теперь приходилось наслаждаться военными маршами, хвалебными одами и пошлыми песенками простых работяг. Местная богема, возглавляемая Стагом, — кучка сидящих на «Синей Пыли» — андаде — безработных юнцов, убивающих свою жизнь в грёзах и алкоголе. Сколько раз Мортем вырывал из лап смерти тщедушные, жалкие жизни никчёмных безвольных существ с затуманенными глазами безумцев, а сколько раз изучал их внутренности, раскладывая перед собой изъетые наркотиком органы. Разве такая судьба могла быть выбором богов или святых — кто там управляет в представлении Церкви жизнями смертных — а не собственным стремлением к разрушению? Люди так хрупки и так легко подвержены страстям, что дай им волю, выведи за рамки законов и правил, как они устремятся к хаосу, уничтожая всё вокруг себя.
«Каким бы сильным не казалось человеческое тело, оно — хрупкий и податливый материал. Но что может быть ещё более жалким, как не ваш человеческий разум? Он стремится к пожиранию самого себя, ограниченный законами» — и Мортем буквально ощутил острый ноготь Учителя, впившийся в нежную кожу лба испуганного мальчишки. Он потёр подушечками пальцев занывшую точку, раздражённо хмурясь от надоедливого ощущения, и выглянул в окно.
Крутой склон с широкой, выложенной брусчаткой дорогой заканчивался, плавно переходя в открытую вымощенную площадку, упиравшуюся одним концов в высокие узорчатые ворота особняка генерал-губернатора. Молодые тёмные кипарисы молчаливыми стражами возвышались вдоль тротуаров, огибали пустое пространство и упирались с разных концов в высокие каменные стены, ограждавшие внешний двор от чужих глаз случайно забредших гостей Риверана. Холм Барасов, как его прозвали в народе, был самой высокой точкой в городе за исключением Паркианских гор, и здесь располагалась сторожевая башня первых поселенцев, пришедших с севера в поисках плодородных земель. Со временем башню снесли, построили форт, а уже на его останках предок нынешнего генерал-губернатора возвёл особняк. Именно здесь вид на ночной Риверан становился сказочным и столь притягательным, что вызывал трепет в сердцах не самых впечатлительных гостей. Маленькие светлые точки сливались в яркие линии, перемежавшиеся между собой, и вычерчивали городской узор, оббегая чёрные пятна заброшенных домов и фабрик; на чёрной глади реки отражались огни набережной и речного вокзала с причаленными судами, высился стеклянный купол, с чьей стороны доносился едва уловимый гул ночных поездов. И та небольшая часть Риверана, что стремилась к стене, упиралась в предгорье, робко наползала на него и увязала в лесных чащах, едва проглядываясь маленькими огоньками ферм и лесных питомников.
Город ширился, менялся, облагораживался. На его окраинах появлялись новые фабрики, всё чаще ходили поезда из центрального района, всё сильнее Риверан нуждался в перестройке улиц, в их расширении и перепланировке. Робкие попытки наладить воздушную линию с Аримаром закончились провалом и полным банкротством местного богача и филантропа Генриха Вэйланда, и сейчас забытые эллинги высились за городом едва различимые глазу среди заброшенного поля. Ржавые куски металла, постепенно разрушающиеся под давлением ветров, дождей и времени, напоминая о неудачах. Возведённая руками человека аллегория на неизбежный конец каждого. Весьма иронично.
Коротко заржала лошади, вырывая Мортема из размышлений, и маленькая кабина кэба, дрогнув, остановилась. В наспех зашторенное окошко бил мягкий жёлтый свет уличных фонарей, висящих над высокими стрельчатыми воротами особняка. Мортем медлил. Какая-то часть внутри него не желала сегодня быть среди давящих стен, где его ждал возможный разговор с отцом, после которого, как это обычно происходило, оба долгое время прибывали в дурном настроении. Последний скандал, учинённый Лорканом, закончился не только едким выговором, но и внезапной помолвкой, призванной хоть как-то урезонить близнеца. Что будет в этот не хотелось даже представлять. Но помимо генерал-губернатора был Ивер и его необузданная жажда внимания, которая с каждой встречей обретала всё большую форму помешательства. Тёмное безумство и одержимость, которыми чаще всего подвергались несчастные молоденькие монахини, не выдержавшие строгости веры в святых стенах монастырей.
И Като.
Мортем устало выдохнул и мягко толкнул дверь, тут же оказавшись отрезанным от улицы тёмным широкоплечим силуэтом. Его ладонь накрыла чужая, придержав лакированную дверцу и не позволяя ей полностью распахнуться, мешая близнецу покинуть кабину кэба.
— Двигайся.
И тут же Мортема торопливо толкнули вглубь, заставляя послушно сдвинуться к противоположной двери, мысль о которой скользнула где-то на грани, пока прищуренные в попытке разглядеть скрытое в тени лицо незнакомца глаза метались по силуэту. Кончики пальцев левой — свободной — руки уже покалывало от скопившейся магической энергии, готовой сорваться с первым импульсом тела, но Мортем, слишком удивлённый, растерянно сжал их.
— Вайсштрауф, двенадцатый дом, — голос, привыкший отдавать приказы, звучал в вечерней тишине громко и в тоже время непривычно. — И поспешите.
Като деловито подсел к опешившему близнецу, хлопнул дверцей и резко выдохнул, будто скинул невероятно тяжёлый груз с плеч. Он выглядел серьёзным в своём чёрном мундире с начищенными пуговицами, но уже лишившись неизменного палаша и любимой фуражки. Его волосы были наспех зачёсаны и неаккуратно уложены, будто он торопился и всё делал впопыхах, боясь не успеть. И теперь тонкие светлые пряди свисали вниз, непривычно скрывая глаза, делая из строгого обер-лейтенанта юнца, случайно надевшего не принадлежащий ему китель. Като тряхнул головой, жмурясь и коротким жестом убирая нервирующую его прядь за ухо, избегая смотреть на брата.
— Это похищение? — будничный тон Мортема заставил близнеца покоситься, удивлённо поднимая брови.
— Я бы предпочёл назвать спасением. До отца дошли не только слухи, но и беспокойство некоторых партнёров по поводу нераскрытых убийств. Он рвёт и мечет, даже успехи Элуфа не сгладили эту бурю, — плечи обер-лейтенанта расслабленно опустились. — Удивительно, как он раньше этого не знал. Из-за Валентина?
Одобрительно хмыкнув и отвернувшись к окну и приоткрыв его, Мортем провожал взглядом привычную ночную пастораль холма, постепенно наполняющегося кирпичными домами, тесно прижатыми друг к другу, как стены настоящего лабиринта. Риверан и был лабиринтом: запутанным, мрачным и таинственным, где в тупиках роились крысы вместе с головорезами, а на широких вымощенных улицах блистали вывески ресторанов, баров и художественных выставок. Зажжённые фонарщиками лампы источали яркий свет, освещая аккуратно подстриженные живые изгороди и кусты клематиса перед маленькими, огороженными узорчатыми заборчиком палисадниками. Яркие в дневном свете бутоны приобретали иной вид, более мягкий и чарующий, утопающий в золотой рыжине или в сумеречных тенях, теряя привычные цвета.
— Ты даже не спросишь куда мы едем?
— Считаешь, я настолько далёк от семьи, что не знаю адрес собственного брата?
Брошенный искоса взгляд поймал сжатые в обиде губы младшего близнеца и Мортем смягчился:
— Я…
— Благодарен мне? — голос обер-лейтенанта дрогнул, обнажая нотки обиды и злости, уже не пытаясь даже скрыть. Его взгляд был сосредоточенным и хмурым, будто в передней стенке кабины он нашёл нечто важное, лишь бы не смотреть на близнеца. Его сжатая в кулак рука мелко подрагивая выдавая, как и в детстве, желание вмазать пару крепких затрещин тому, кто так рассердил его, но сдерживался изо всех сил, причиняя боль самому себе. — Почему ты такой вечно недовольный, надменный… колючий? Будто разговариваешь не с человеком, а с грязью.
— К твоему сведению, братец, тебя за грязь я точно не считаю.
— А за кого?
— К чему этот выговор? Решил заменить отца, от которого сам же спас?
— Нет, просто… — близнец шумно втянул носом воздух и тут же процедил сквозь едва разомкнутые губы. — Я думал, что…
— …вернись через пять лет отсутствия, и мы вновь начнём мило общаться, как это было раньше? Нет, братец, это так не работает. Нельзя сказать доброе слово, улыбнуться и верить, что годы разлуки ничего не значат. Раны, оставленные твоими словами, навсегда остаются на душе чужого человека. И чем ближе и роднее он, тем они глубже.
Пожалуй, за все сегодняшние часы, проведённые вместе, Мортем смог разглядеть в дурашливом поведении своего младшего близнеца трещину, через которую проглядывался страх разрушить собственные мечты. Его маска дерзкого и острого на язык солдата, героя войны и ловеласа треснула от нескольких фраз, брошенных будничным тоном уставшего от объяснения учителя. Он действительно думал, что за столько лет между ними ничего не изменится, что Мортем всё тот же насмешливый мальчишка, увлечённый книгами о магии, естествознании и алхимии? Поэтому вёл себя так просто и обыденно, ища в брате подобное отношение? Теперь из глубины глаз, поддёрнутых ледяной коркой радужки на него смотрел испуганный юнец, только что осознавший насколько ужасную вещь он совершил. Мир, выстроенный вокруг Като, привыкшего к неизменчивой близости брата, рушился в тот же миг, когда смысл сказанного дошёл до него и крепко въелся в вышколенный мозг солдата.
— Я не задумывался над этим.
Хрипло выдавив из себя извинение, Като отпустил голову, без особого интереса разглядывая собственные руки с переплетёнными пальцами. Они отличались от Мортовских, были грубее, темнее из-за загара, не слишком ухоженные и с маленькими белёсыми росчерками и мозолями. И всё же притягивали взгляд старшего близнеца, который смотрел как медленно оглаживают друг друга большие пальцы, выдавая смущение и стыдливость Като. В одночасье он из гордеца и повесы стал тихим и растерянным мальчишкой, которого даже Мортем с трудом припоминал — слишком редко будущий обер-лейтенант испытывал подобные чувства.
— Человеческая психология весьма занимательная, но в тоже время сложная наука, в которую входят знания из других областей, и, как любой подобный ей механизм, она поддаётся только тем, кто способен понять, как он работает.
— Значит, ты ещё и мозгоправ? — уголок тонких губ дёрнулся в мрачной усмешке.
— Это тоже одно из увлечений. Ничего серьёзного.
Като неоднозначно пожал плечами, принимая ответ.
Его лицо перестала искажать злость, оно стало привычно-спокойным, расслабленным, изредка подрагивая уголками губ в лёгкой задумчивой улыбке. Он скользил невидящим взглядом по окутанным ночной тишиной домам и редким силуэтам задержавшихся на вечерней прогулке горожан, и подвыпившей толпе уставших рабочих, громко ругавшихся то ли друг с другом, то ли с констеблями. В такие моменты Мортем замечал, как подвижен рот его брата, как губы то растягиваются в улыбке, то сжимаются в тонкую линию, когда мысли близнеца становятся слишком мрачными. Настолько сильно погружаясь в себя, Като иногда не замечал ничего вокруг, а после удивлённо тряс головой, сбрасывая с себя наваждение собственных мыслей, и виновато улыбался раздражённому такой безответственностью брату. Но именно в эти мгновения младший был уязвимее всего и это пробуждало в Мортеме инстинкт защитника — оберегать спокойствие близкого ему человека. Никто не вызывал подобных чувств, как сидящий рядом обер-лейтенант, чьё обтянутое в чёрную ткань брюк колено слегка соприкасалось с его собственным.
Пальцы Мортема дрогнули, повинуясь вспыхнувшему желанию дотронуться до переплетения Катовских пальцев, разбить его и уже создать собственный узор, почувствовав тепло, даже жар, который источало тело близнеца. Он лишился этой возможности в тот день, когда пролил кровь, заключая договор с Наставником — никто не должен знать, чем занимается Мортем и куда сбегает, даже брат, кому он доверял, как самому себе. Особенно брат. Но его обучение давно закончилось, а Като здесь, на расстоянии полусогнутой руки — можно дотронуться, убедиться, что не мираж, а настоящая плоть и кости.
— Не слишком поздно для гостей?
Близнец покачал головой.
Протяжный, пробирающий до костей гул часовой башни на главной площади Риверана, застал их подъезжающих к двухэтажному дому, чьи плотно зашторенные окна едва пропускали свет. Кэб остановился. Като торопливо покинул кабину и теперь одёргивал полы мундира, приводя себя в порядок перед узорчатой калиткой, за которой располагался знакомый Мортему маленький сад. Он вышел следом, слегка поёжившись на ночную прохладу, и расплатился с кучером, расщедрившись на пару лишних «львов» — с извозчиками стоило дружить, как и с мелкими торгашами и беспризорниками. Цокот копыт и скрип дерева эхом преследовали удалившийся кэб, что вскоре растворился в тенях переулка. Братья переглянулись и Като с шутливым поклоном пригласил Мортема первым переступить порог чужого двора. Вновь его рот исказила озорная улыбка, косо растягивая уголки губ и обнажая крепкие здоровые зубы. Его глаза пылали под светом уличного фонаря, следя за тем, как старший близнец касается острой верхушки тонкой пики кованного заборчика и мягко толкает от себя, открывая путь к каменному крылечку дома. Тот возвышается над ними на три этажа, блестя мансардными окнами и нависая утончёнными эркерами, встречая высокими двустворчатыми резными дверями, уже приоткрытыми притаившейся хозяйкой.
Близнецов встретила Калеа, расправляя простое светлое платье, лишённое слоёв и драпировок, широких пузырчатых рукавов, а также кринолина. Она выглядела по-домашнему милой и простой, заплетя тёмные волосы в простую косу и заколов вокруг головы. Её полноватое лицо с ямочками на щеках лучилось тёплой радостью, а рука придерживала спрятавшегося за ней любопытного мальчонку, чьи зелёные глаза с интересом поглощали образы поздних гостей.
— Калеа, — Мортем протянул к женщине ладонь и её пальцы — сильные и в тоже время изящные — сжали в крепкой хватке. — Виктор.
Мальчонка с улыбкой вышел навстречу и тут же оказался тёмной макушкой под чужой ладонью, что мягко потрепала по непослушной копне.
— Разве тебе не пора спать?
— Конечно же пора, — Калеа коснулась плечика сына, глядя на него полными любви глазами. — Но он так упрашивал меня встретиться со своим дядей, что я не могла отказать. Ну, Виктор, теперь что ты должен сделать?
— Попрощаться и лечь спать, — нехотя отчеканил мальчишка, пытаясь казаться не таким сонным, каким был. — Мам, можно ещё немного…
— Я уложу его, — и к удивлению Като, его брат легко подхватил на руки ребёнка, что тут же обнял за шею, и унёс в глубь дома.
— А ты, должно быть, Като, — поймав удивлённый взгляд обер-лейтенанта, Калеа со смехом подхватила близнеца за локоть и повела в дом, где всё ещё пахло свежей выпечкой и фруктами. — Мортем не так многословен о своей родне, как и Валентин, но о ком можно услышать от этих двоих, так это о тебе. Им есть кем гордиться.
Обескураженный, ещё не успевший прийти в себя Като не поспевал за невысокой женщиной, что едва ли не с силой тянула за собой в просторную столовую, где во главе стола сидел старший из братьев Барас, листая утренний выпуск «Риверанских хроник». Простая накрахмаленная рубашка, зачёсанные на правый бок чёрные волосы и дымящаяся кружка чая у левой руки — всё это делало Валентина непривычно домашним главой семьи, а не строгим комиссаром риверанской полиции. Он перевёл взгляд со строчек на появившегося в компании Калеа Като и, тут же сложив газету и отодвинув на край стола, поднялся поприветствовать брата. Второй раз за день, промелькнуло в мыслях обер-лейтенанта, но как сильно меняется впечатление о человеке, когда видишь его с близкими. С настоящими близкими, пусть не по крови, но по духу, нашедшими друг друга в череде событий, как если бы были предначертаны с самого начала. «У каждого есть тот, кто уготован судьбой, но не каждый имеет счастье найти его» — слова старого священника, непривычная уху ересь, льющаяся из уст праведника, верующего в святых. Но почему-то Като верил капеллану, оправдывая свои многочисленные любовные интрижки поискам той единственной, с которой у него будет такой же просторный дом, сын, и, может, большая собака. Но увидев после стольких лет разлуки брата он вдруг ощутил, что его мечты не более, чем чужие, сворованные им для успокоения собственной души. Быть таким, как остальные, рассуждать о женщинах, о наследии и политике, раскуривая сигареты и болтая в стакане с кусочками льда тёплый ром.
Валентин выпустил из объятий жену, указал брату на стул рядом с собой по правую руку и сел, положив руки перед собой. а его пальце красовалось лишённое изысков золотое кольцо, такое же, как у Калеи, с той разницей, что было массивнее и шире. Вся поза комиссара говорила о готовности выслушать столь поздних гостей, но Като пока не торопился начинать разговор, наблюдая за хлопочущей на кухне женщиной, то и дело мелькавшей в кухонном проёме.
— Отец всё узнал, — голос Като стал тихим и осипшим. Он облизнул губы. — Не знаю, как…
— Зато я знаю, — и Валентин небрежно шлёпнул пальцами по свёрнутой газете, нахмурившись. — Виннэ Эллингтон написал статью, где упоминается имя Мортема, как основного подозреваемого. Со слов одного из представителей полиции, пожелавшим остаться неназванным.
— Но ты говорил, что не подозреваешь его.
— Я — нет, но слухи так или иначе есть, — Валентин поджал губы и шумно вздохнул. — Это лишь статья, имеющая под собой непроверенные данные и громкое имя. Я могу приказать найти Эллингтона, но тогда меня обвинят в защите возможного убийцы.
— Это значит, ты и дальше позволишь этой лжи распространяться?
— Законы, которым я следую, дают прессе свободу слова, какой она не была. Но обвинить этого журналиста в клевете так же легко: слухи — это не неопровержимые доказательства, а значит, выдавать их за действительность нельзя.
— Но тогда нам нужно найти потенциального убийцу, чтобы сыграть на этом, — Мортем появился тихо и внезапно, бросил взгляд на замершего Като, затем на Валентина, кивнув ему, и занял место рядом с близнецом. — Или приметы, указывающие на кого угодно, кроме меня.
— Именно так, — Валентин кивнул. — Виктор уже заснул?
— Не без своей любимой истории о храбром Айнурадане, — красивое лицо близнеца слегка скривилось. — Пришлось рассказать. Кстати, тебе я тоже её рассказывал перед сном.
Обращённая к нему полуулыбка Мортема заставила Като почувствовать жар, опаливший нутро. Он сгустком зародился где-то внизу, растёкся под кожей жидким огнём, заставляя кровь прилить к ушам и лицу, отчего обер-лейтенант смущённо уставился на стол, избегая брата. На мгновение перед его глазами вспыхнул образ близнеца, державшего мальчишку на руках, и некое чувство восхищения и ревности пронзили сердце отравленной иглой. Мортем, может, и мог быть холодным супругом, но вот отцом он бы вышел замечательным. Вот кто бы оставил после себя настоящее наследие, воспитал бы идеального члена общества с собственными идеалами, а не со слепым повиновением Старшей империи. И будто получая от боли, вспыхнувшей в груди, удовольствие, обер-лейтенант мысленно добавил образ жены — женщины, без сомнения, достойной его брата: умной, воспитанной, красивой.
Вот только его брат, насмехаясь или действительно веря в свою исключительность, предпочитал совсем иную форму любви — извращённую, ложную, искалеченную. И от этого сделалось ещё противнее.
И притягательнее.
Последнюю мысль Като буквально с силой прогнал из собственных рассуждений, испугавшись её тлетворного влияния. Он не должен так думать о брате, а уже допускал столько раз за эти дни, будто одурманенный настойкой из оркиса, что так любят молодые наивные дурочки в приворотных обрядах. Мортем волновал его не только, как единственный полнокровный родственник и близкий человек, но и как… Като вздрогнул и прикусил внутреннюю часть щеки, стиснул до боли, заставляя себя прекратить размышлять над столь идиотскими мыслями. Его брат верно всё выдумал, чтобы в очередной раз посмеяться над наигранной праведностью отца, посмотреть, как далеко генерал-губернатор готов зайти, пряча всю грязь и разложение собственной семьи перед ликами церковников.
Может, это относится и к убийствам? Может, близнец перешёл ту черту, что отделяла его от полного чудовища: беспощадного, бесчеловечного, лишённого чувств? Холодный расчёт, талант к медицине, его навыки, а главное — магия. Он один из тех редких магов, чей потенциал выходил за имперскую систему классификации и имел, по прикидкам самого обер-лейтенанта, статус «Призрачный».
…Об этом вы не прочитаете ни в одном мануале, ни в одном трактате, не узнаете от вашего командования, лишь потому, что это постыдная правда, с которой Старшая Империя не знает, что делать. Сейчас, всё, что я расскажу вам, будет опровергаться и подвергаться жесточайшей критике, если кто-то из вас решит обнародовать мои слова широкой публике. Я и сам буду отрицать свою причастность и, кто уже обратил внимание на мой чин, понимает, что это не пустые слова.
Вы все знаете о классификации магов, созданной Имперским Департаментом Магического Контроля, где единица — это слабая боевая величина, а пять — крайне высокий уровень опасности. Именно пятый уровень силы приписывается по умолчанию любому элдерскому, скарскому и аркахасскому магу. Пятый! Что это означает? Правильно! Маги, способные производить огромное количество энергии и редко имеющие хорошую концентрацию, и контроль. Подвержены сильным и непредсказуемым выплескам энергии, моментальному искажению и тяжёлым формам психических расстройств.
Но знаете ли вы, что существует ещё один уровень силы? Ноль! Призрак! Пустота! И молитесь всем святым, чтобы никогда, — слышите? — никогда не встретиться с ним ни в жизни, ни в бою. Нулевые — «призрачные» — маги — это те, чья сила пробудилась позже положенного времени. Спящие. Отличаются высоким, четвёртым или пятым, уровнем силы, хорошей концентрацией и контролем. Могут быть приняты за чистых граждан империи и проходить ежегодные тесты. Именно они крайне опасны. И не допусти Айнурадан тот день, когда они решат присоединиться к одному из этих «союзов борьбы»…
Яспер Вос был ветераном в звании оберст-лейтенанта, участвовал в трёх кампаниях и был известен, как Харимский страж, приняв командование и разбив пятитысячным отрядом превосходящее в три раза войско самого Киара Алдари — крон-принца Северы. Он был невысок, крепко сбит и славился прямодушием и строгостью. Като помнил и уродливую сморщенную кожу, собирающуюся в толстые складки, каждый раз, когда Вос не улыбался — скалился правой стороной лица. И его обезображенное магией тело, перебинтованное вечно жёлтыми от сочащегося гноя бинтами. Но оберст-лейтенанта нельзя сломать, как какую-то игрушку, его стойкости можно было лишь позавидовать. Настоящий герой, о чьих подвигах писали газеты и ставили целые театральные представления. Он воспитал не одно поколение смелых и решительных командиров, но шайдерская магия добила его. Яспера Воса посмертно произвели в чин оберста, похоронили на Ясвильском кладбище недалеко от императорского фамильного склепа, отдали последние почести. Но его знания до сих пор жили в тех, кого он обучал.
И именно его низкий и хриплый голос читал в мозгу Като лекцию об опасности таких скрытых магов. Призраков среди чистой крови. «Нулевые» — раковая опухоль для Старшей империи.
— Не похоже, что он с нами, — голос Калеа донёсся до обер-лейтенанта, как далёкий отголосок мелодии, увлекая из вороха мыслей к оживлённой беседе за столом.
— Он просто устал. Сегодня был насыщенный день.
— Дело в нескончаемой энергии Элуфа, — Валентин коротко улыбнулся.
— Если твоему брату так одиноко, почему бы не позвать его к нам? Он мог бы составить компанию Вику…
— Потому что отец выращивает идеальное существо, дорогая Калеа. Сыновей у него и так достаточно.
Её тяжёлый, немигающий взгляд пронзил Мортема, будто ожидая, что он рассмеётся и скажет о неудачной шутке, но в глубине её зелёно-карих глаз виднелось понимание страшных слов. Она знала Лоркана Бараса и без сомнения гордилась тем, что вызывала столь же большое раздражение генерал-губернатора своим родством с его выдающимся сыном, как и живущий в особняке Мортем. Даже бастард, принятый в семью, но занимавший место среди прислуги, не вызывал столь страшной гримасы презрения, как эти двое. Увы, желание быть в глазах высших церковных сановников праведником, достойным образа святого, сковывало руки.
— Не омрачай и без того тяжёлый день, брат, — Валентин большим глотком опустошил кружку, с лёгким звоном поставил на блюдце и поднялся, прихватывая газету — Мы все устали за сегодня и хотим отдохнуть. Мансарда в вашем полном распоряжении. И, предвосхищая твой вопрос, Мортем, там стало гораздо уютнее.
Наблюдая за тем, как рослый близнец, обтянутый в военный мундир суетливо собирает кружки под смех хозяйки дома, Мортем лукаво сощурился:
— Из всех комнат в этом, без сомнения, просторном доме, ты решил поселить нас на одну недоеденную молью софу буквально под крышей?
— У нас свободна кухня…
— Во имя святой Хасны, только не кухня! — послышался с кухни театрально-возмущённый голос Калеи.
— …гостинная, мансарда и задний дворик с беседкой. Там даже есть маленькая печь, чтобы тебе не было так сыро, когда пойдёт дождь.
— Знаменитое гостеприимство Барасов: одной рукой предложить бокал, а второй всадить нож, — вспыхнувшая на губах насмешка тут же погасла под напором усталости, отразившейся глубокими тенями на молодом лице старшего близнеца. Он потёр переносицу, зажмуриваясь, и раздражённо проворчал. — Не знаю, как ты, братец, но я, пожалуй, выберу софу и крышу. Надеюсь, она не успела настолько сильно одряхлеть, чтобы развалиться подо мной.
— Я попрошу, Мортем, эта софа — фамильное достояние семьи Дюпье, моей семьи, и она пережила Большой Пожар сорок седьмого, а также смерть моей любимой бабушки.
— Фамильные проклятья и мёртвые родственники — прекрасный вкус, — улыбнувшись одними губами, Мортем сверкнул голубизной радужки и скрылся с глаз, оставив лишь звук поскрипывающих деревянных ступенек винтовой лестницы.
Когда же Като присоединился к брату, тот всё ещё бодрствовал, но уже приготавливаясь ко сну, и расстёгивал вычурную рубашку перед высоким зеркалом в массивной оправе. Его светлые волосы струились вдоль спины свободным водопадом и блестели лёгким золотом в свете газовой лампы. Небольшая, скупо украшенная мансарда выглядела на фоне незавершённой, слишком простой и уродливой для такого человека, как Мортем. Не спасали свисавшие с гардин драпировки тяжёлых штор, ни насыщенный тёмным бордо диван с маленькими подушечками с золотой вышивкой и чёрным кантом по краям. Купающийся в полутьме чердак скорее походил на пещеру, посреди которой находился изящный ночной хищник.
И Като, завороженно глядя на обнажённые плечи и постепенно открывающуюся кожу спины с глубоким желобом позвоночника под острыми лопатками, нервно сглотнул, стискивая верхнюю пуговицу ворота. Он хотел бы отвести взгляд, не придавать такому обыденному действию какой-то смысл, но не мог. Его безумно тянуло наблюдать за тем, как шёлк рубашки скользит по светлой спине вниз к узкой талии. Очерченные мышцы двигались под кожей, гипнотизировали и рождали в мозгу обер-лейтенанта картины, выходящие за праведные. И с трудом отвернувшись, Като вновь прикусил внутреннюю сторону щеки. Лёгкая боль прошила нервы, коротко вспыхнула и растаяла, оставляя после себя сосредоточенность на мыслях, далёких от полуобнажённого близнеца.
— Завтра я навещу этого журналиста, — в тишине мансарды голос обер-лейтенанта зазвучал теплящимся свечным огоньком: сухим и дрожащим.
— И зачем же?
— Хочу узнать почему он обвиняет тебя.
— Мой дорогой Като, — от этих слов близнец вздрогнул и тут же схватился за шею, ощущая заскользившие по загривку мурашки. — Это бессмысленно. Каждый журналист, как бездомная собака, кидается на любую кость, которая может его насытить. И что, позволь спросить, ты сделаешь, если застанешь его? Потребуешь опровергнуть слухи, о которых и так знает едва ли не половина города? Или пригрозишь ему? И на следующий день мы получим разгромную статью о том, как герой войны защищает родственника-убийцу от правосудия. И теорию о том, что ты мой сообщник и все неизвестные жертвы в Аримаре твоих рук дело.
— В Аримаре кто-то убивает магов, а не женщин.
— Разве женщина и маг — это взаимоисключающее понятие? Может, у тебя более широкий круг жертв, чем у меня?
С каждым приближающимся к Като шагом голос Мортема становился тише и вкрадчивее, стал шёпотом в тот момент, как близнец поравнялся с младшим, стоя за спиной. Если бы не льющийся вместе со словами яд, заметить Мортема было бы невозможно, он не ощущался, был бесшумен, как паук, подкрадывающийся к жертве, застрявшей в расставленной паутине. Липкий страх пронизывал тонкими иглами спину, вынуждая обер-лейтенанта развернуться вполоборота, защищаясь, как если бы перед ним был элдерский ублюдок, желавший вонзить нож между рёбер. Их взгляды упёрлись друг в друга: насмешливый и острый, и уязвлённо-злой.
— С твоими разрушительными пристрастиями это весьма очевидный вывод: убивать Меченых из чистой ненависти и презрения.
— Прекрати, это скверная шутка затянулась.
— Тебе не нравится чувствовать себя чьим-то судьёй?
— Нет, не нравится, — и подбородок гордо дёрнулся вверх, когда полные раздражения и злости глаза холодно блеснули в жёлтом свете лампы. — И я не презираю ни Меченых, ни тебя.
— Все кого-то презирают: красавцы — уродов, здоровые — калек, богатеи — бедняков. Наш отец — сплошное презрение к собственному семени. А ты говоришь, что это чувство тебе не ведомо! Ты либо лжёшь самому себе, братец, либо считаешь себя святым. Но это не более, чем лицемерие, Като. Так кого ты презираешь?
Губы младшего близнеца дрогнули, скривились в неровную линию, едва сдерживая рвущуюся ругань, обжигающую язык, но всё же Като сдержался, впился ногтями в ладони, сжатые в кулаки, и грубо, показывая свою решимость, отпихнул от себя брата.
— Ты попросил моей помощи, Морт, — два пальца больно упёрлись в обнажённую грудь чуть ниже ключицы. — И я пытаюсь тебе помочь. Видят святые, я даже не задаюсь вопросом, что это и правда мог быть ты, потому что верю тебе! И вместо благодарности ты пытаешься обезличить мои попытки, смешивая с грязью и в эту же грязь втаптывая! Не можешь содействовать, Мортем, тогда хоть не мешайся.
Он ещё раз ткнул брата и яростно дёрнул борт мундира, отрывая от клокочущей злости пуговицу. Като смотрел недоверчиво, не мигая и не отводя от неё взгляда, его рот сжался в упрямую линию, как это бывало в моменты острой ярости, что сейчас бушевала внутри обер-лейтенанта. Он стоял неподвижно, его грудь тяжело вздымалась и опадала от глубокого дыхания, а в покрасневшей ладони, ещё хранящей маленькие лунки от ногтей, лежала серебряная пуговица с символом кавалерийского полка.
— Като, — голос Мортема, мягкий и в тоже время строгий, заставил близнеца вздрогнуть и поднять глаза на брата. — Завтра отдадим её Нино и она пришьёт. Ложись спать.
Пальцы Мортема бережно сгребли пуговицу, и та исчезла с ладони, вынуждая Като согласно кивнуть и, сохраняя молчание, раздеться и занять своё место на небольшом диване и закутаться в одеяло, отвернувшись от брата. Тот повернул маленький латунный вентиль и жёлтый газовый свет исчез, погрузив мансарду в непроницаемый мрак. Завтра им предстояло вернуться домой и предстать перед отцом с объяснением причины своего отсутствия. И от этой мысли под кожей Мортема заструилась магия, пульсирующая и гнетущая, рождаемая мыслью о нелепой судьбе: двое взрослых сыновей должны отчитываться перед генерал-губернатором как двое провинившихся мальчишек и принять наказание. Уж его-то отец без сомнения подготовил.