Воспользоваться приглашением Валентина Мортему пришлось на следующее утро, когда перед особняком Барасов остановился четырёхместный конный экипаж, а молоденький констебль мялся в пустой гостинной под зорким взглядом дворецкого. Видят святые, комиссар был сродни Семи моровым поветриям, где каждый последующий день был страшнее предыдущего. Реши Мортем отослать несчастного полицейского прочь, в следующий раз его бы доставили в Департамент под конвоем, обязательно подкараулив на многолюдной улице или в Риверанском военном госпитале под взглядами пациентов и персонала. Как один раз выразился сам Мортем, испытав на себе все стадии ожидания брата, встреча с Валентином — неизбежность, её нельзя предотвратить или избежать, она наступала, рано или поздно, и не всегда с благостными последствиями для приглашённого. И поэтому, когда его разбудили вестью о внезапном госте, Мортем поддался судьбе.
Он понимал, по возвращению домой его ждёт очередной разговор с отцом, тот давно прислушивался к тихим шепоткам прислуги и своих секретарей на счёт столь странных и громких убийств невинных женщин. Кто же ещё мог сотворить такое и остаться не узнанным, как не хитрый и безжалостный человек, коим считали Мортема Бараса за его пренебрежение и откровенные насмешки над всяким, кто оказывался в его обществе. А уж с его-то интересом к мужчинам, так и вовсе не удивительно, что все жертвы — привлекательные дамы, пусть некоторые из них и не отличались приличным поведением.
Это была чушь.
Вот только в глазах Ричарда Альканы, констебля, то и дело ёрзавшего под тяжёлым взглядом старшего близнеца, читалось подозрение напополам со страхом. Его пухловатые щёки, покрытые жидкими рыжеватыми бачками, потеряли здоровый цвет с той минуты, как к нему в гостинную пришли двое — возможный убийца и обер-лейтенант. И сейчас, сцепив пальцы на козырьке снятого с головы кепи, Алькана то и дело отворачивался к зашторенному окну и дёргал левым плечом, пытаясь стряхнуть цепкий взгляд Мортема. Ему было некомфортно. Широкое пространство внезапно сузилось до такой степени, что он едва не касался собственными коленями чужих и стыдливо поджимал ноги. Напротив него, привалившись плечом к двери, сидел обер-лейтенант, досыпая остатки своего сна, из которого часом ранее его безжалостно вырвали. Его Ричард Алькана смог разглядеть куда лучше, чем брата, позволял пробивающийся сквозь ткань свет, падающий на чёрное сукно военного кителя с красным кантом и серебряными пуговицами. Строгий, лишённый украшений мундир заставлял не служившего в армии констебля напрячь память, пытаясь определить чин сидящего напротив него военного. Святая Хасна, что была милостлива к молитвам матери, просящей не забирать её единственное дитя на далёкий фронт, снизошла шёпотом милосердия в сердце нового императора, призвавшего к мирному договору и концу давней вражды с Северой. Оттого Ричард Алькана, только-только вступивший в своё совершеннолетие, так и не был призван на воинскую службу, но вступил в полицию с желанием очистить родные улицы от разгулявшейся преступности. И впервые за три месяца удостоился внимания комиссара для ответственного задания.
От мрачного, пронизывающего холодом взгляда старшего близнеца невозможно было укрыться, как констебль не старался. Поджимая губы и втягивая голову, он изредка косился в ответ, барабаня по кепи пальцами, выстукивая ломаную мелодию весёлой трактирной песни. Это раздражало Мортема. Тот предпочитал погружаться в собственные мысли в тишине, но из-за взволнованного, то и дело шевелящегося Альканы, не мог сосредоточиться ни на одной из них. Близнец искоса взглянул на мирно спящего брата, сложившего руки на груди и совершенно не воспринимающего мир, как внутри экипажа, так и за ним, поддел козырёк съехавшей набок фуражки и, бережно забрав, разместил на собственных коленях, стряхивая невидимые пылинки. Для офицера нет ничего дороже собственной фуражки, ведь так? Мортем поджал губы, с раздражением бросив взгляд на покоившийся на коленях Като палаш — пришлось уступить, когда тот вцепился в него, стоило близнецу попытаться отобрать. Его парадно-выходной мундир, при котором должно быть оружие, как обязательный атребут, ничем не отличался от простого и, как догадывался Мортем, вовсе не был таковым. Ещё в кадетскую пору Като любил щеголять перед взорами молоденьких, куцых умом девушек, чем раздражал близнеца, и теперь, став обер-лейтенантом, пройдя все ужасы войны, он не растерял своей жажды внимания. В этом они были совершенно разные.
Мир за широким окном экипажа был зашторен плотной тканью, едва пропуская рассветные лучи. Во тьме Мортему думалось легче и последние минуты до прибытия в Департамент он тратил на анализ преступлений, перебирая в голове уже имеющиеся зацепки. Но вместе с этим к ним подмешивался задорный мотивчик, раз за разом выходивший из-под нервных пальцев констебля. За поджатыми губами близнеца зародились слова, но угасающий шаг лошадей, запряжённых в экипаж, подсказал о их прибытии к месту назначения, и через два удара сердца он почувствовал лёгкий толчок. Цокот подкованных копыт смешивался с храпом лошадей и звоном упряжи, рождая гармоничную музыку пока ещё сонных улиц. Молодой сопровождающий засуетился, схватил под мышку кепи и, распахнув дверь, соскочил на мостовую, цокнув подкованными пятками. Сонно зевая, за Альканой спустился Като, держа одной рукой палаш, а второй придерживаясь за тонкую стенку кареты. Он сделал два шага вперёд, высекая искры из-под начищенных до глянцевого блеска кавалерийских сапог, и обернулся с явным желанием помочь, на какое-то мгновение забывшись. Его рука так и зависла в воздухе, протянутая в сторону вопросительно вздёрнувшего бровь Мортема, а после исчезла. Като равнодушно пожал плечами и последовал за торопящимся констеблем.
В предрассветных сумерках Риверан выглядел особенно безмятежно, постепенно просыпаясь и стряхивая с себя ночную мглу. Первые розоватые лучи пробивающегося сквозь смог рабочих кварталов солнца касались строгих кирпичных фасадов домов и административных зданий, сконцентрированных в Центральном районе, Херцкрайсе, окрашивая в мягкие золотистые тона. Пахло свежей выпечкой и навозом — два основных аромата центральных улиц Риверана, к которым иногда примешивались сладковатые запахи цветов, обильные духи дам и лёгкая вонь перегара некоторых возниц. Мортем брезгливо поморщился, окидывая возвышающееся перед ним кирпичное пятиэтажное здание, обращённое к площади строгим, лишённым лепнины и вычурных геометрических форм фасадом. Под широкой аркой, сбившись в кучку, курили конные патрульные с уставшими и осунувшимися от ночного дежурства лицами, они вяло обсуждали последние новости и слухи, цедя сквозь зубы дым и бросая косые взгляды в сторону прибывшего экипажа. Один из них затянулся сильнее, докуривая одним вдохом сигарету, отбросил окурок и, выдыхая дым, лёгкой рысцой побежал к поднимавшемуся по ступеням Мортему, вскидывая руку и привлекая внимание:
— Господин Барас! Сэр!
Все трое замерли на гранитных ступенях, обернувшись на оклик, и Като, словно предчувствуя беду, спустился ниже, прикрывая плечом брата, цепко следя за патрульным.
— Всё хорошо, — пальцы старшего близнеца сжали рукав на предплечье обер-лейтенанта, но тот не пошевелился. — Мистер Дженноби? Приступы кашля вновь повторились?
— Нет, слава всем святым, Ирис идёт на поправку! Вы совершили настоящее чудо, сэр. Я и моя жена безгранично вам благодарны.
Мистер Дженноби оказался человеком средних лет с проклюнувшейся сединой на висках и в густых усах под орлиным носом. Теперь Като видел не только голубой двубортный мундир с накаратовым жилетом, но и сержантские значки-петлицы, до блеска начищенные, как и латунные пуговицы. Он остановился у подножья лестницы, поставив одну ногу на первую ступень, намереваясь подойти к Мортему ближе, но возвышающийся над ним военный смущал.
Вручив нахмуренному брату фуражку, старший близнец поравнялся с патрульным, одаривая мягкой полуулыбкой и заглядывая в серые, ничем не примечательные глаза, вокруг которых собрались первые морщинки. Его руки тут же оказались в плену мозолистых пальцев мужчины, сжимавшего их с остервенелой благодарностью, будто сейчас его благодетель мог раствориться в воздухе.
— Пришлось поднатужиться, но мы собрали с Коллет немного денег, — мистер Дженноби закопошился в кармане брюк и достал оттуда увесистый мешочек. — Вот, примите их, сэр, в благодарность за здоровье моего птенчика. Это немного, но, если позволите… И знайте, мистер Барас, ни я, ни Коллет не верим всем тем грязным слухам, что о вас говорят. Такой человек, спасающий жизни, не может творить столь ужасные бесчинства.
Като смотрел на брата и видел, как холодное отчуждение, с которым он взирал на окружающих людей, сменяется благодарностью одной лишь улыбкой. Фальшивой, догадался Като, не видя даже намёка на искренность в льдистых глазах родственника, но достаточной, чтобы смягчить сердце взволнованного полицейского.
— Оставьте, мистер Дженноби, и купите Ирис имбирных кексов в лавке мадам Бэрк.
— Но как же…
Поймав растерянный взгляд патрульного, Мортем мягко коснулся плеча и вкрадчиво произнёс, не отводя взгляда от встревоженного лица:
— Ваша благодарность — лучшая награда для моих стараний, мистер Дженноби. Если мне понадобится помощь, я так же буду благодарен и вам за ответную услугу. А сейчас позвольте оставить вас. Передайте миссис Дженноби и Ирис мои наилучшие пожелания. Идём, Като.
Мортем мазнул пальцами по ладони брата, оставив за спиной патрульного, чьё лицо, заметил Като, уже было бледным, как если бы он вдруг осознал какое преступление совершил. Его было по-человечески жаль.
На этом неожиданные сюрпризы не закончились и, стоило войти под своды Департамента, где кипела жизнь, щелчки печатных машинок и скрип гусиных перьев доносились отовсюду, вплетаясь в какофонию жалобно скрипящих половиц под тяжёлыми шагами констеблей, ударами печатей, рёва и окриков, заволоченных в сизый дым крепкого табака, их встретил Валентин. Он возвышался на лестнице, цепко глядя на стыдливо съёжившегося Алькану, и отмеряя секундной стрелкой время, на которое они задержались, разговаривая с конным патрульным. Белая полицейская форма с золотыми пуговицами сидела на его крепкой фигуре как влитая без лишних складочек, выделяя в угрюмой чёрной заводи констеблей. Предпочитая мундир костюмам, Валентин внушал своим людям пример, взращивая в них настоящих полицейских собак, державших город крепче медвежьей хватки.
— Куда ты, скары тебя поглоти, пропал, Алькана?! — недовольный рёв донёсся где-то сбоку, заставив молодого констебля вздрогнуть и вжать голову ещё сильнее. — Я остался без завтрака! Так теперь должен Доусону пять львов, будь они неладны! Ну-ка тащи сюда свою задницу! Живо! Обносок!
Вопросительно покосившись на краснеющего от стыда констебля, Като поймал полный отчаяния взгляд и хотел было спросить нужна ли помощь, как тот виновато улыбнулся и, придерживая съезжающий на глаза кепи, припустил в сторону огромного здоровяка, возвышающегося над остальными на полголовы. Тот был настоящим северянином: широкоплечим, мускулистым, со светлыми, небрежно зачёсанными волосами и серыми, как Свирепое море, радужками больших глаз. Он схватил Алькану и рассерженно встряхнул, словно тряпичную куклу, краснея и зверски скаля крепкие зубы, пока орал в лицо несчастного констебля.
— Терпеть не могу таких, — едва слышно произнёс Като, устремив волчий взгляд на гиганта. — На голове густо, в мозгах пусто.
Мортем хотел что-то сказать, но передумал. Его брат с детства проявлял особую нежность к слабым, вставая на защиту, как настоящий герой из добрых сказок, часто оказываясь зачинщиком драк. Такие самоотверженные красавцы трогали хрупкие женские сердца, находя в них отклик, а после завоёвывали без каких-либо преград. Храбрость, доброта и сила — качества солдата империи, воспеваемые в любовных романах, в песнях и в пьесах. Его брат обладал всеми тремя, сиял среди безликой серой массы и тратил потенциал на военные подвиги и женщин. Мортем был немного, но разочарован, а потому позволил себе не отвечать близнецу и последовать за Валентином. Тот, спрятав часы в нагрудный карман кителя, спустился с пролёта и жестом поманил за собой в левое крыло Департамента, где, занимая подвал и первый этаж, находился морг, хорошо знакомый Мортему.
— Наши неразлучники вновь воссоединились? — заметил комиссар у поравнявшегося с ним брата. Он слабо улыбался, но по собранным морщинкам вокруг глаз было ясно — видеть своих младших родственников он действительно рад.
— Чергоба здесь?
— Нет, только Шемов и Пашар.
— Замечательно, — саркастически заметил Мортем, дёрнув верхней губой, и влетел в секционную, толкая перед собой лёгкие створки двери.
— Постой, — Валентин поймал брата за локоть и жёстко остановил, дёрнув на себя. Он вглядывался в лицо Мортема несколько долгих мгновений и наконец продолжил. — Постарайся сохранить приличный вид этой бедняжке.
— Нужно обладать настоящим талантом, чтобы найти на ней хоть одно целое место после этого мясника.
— Это моя просьба, Морт. У неё нашлась сестра, которая каждый день оббивает порог кабинета с просьбой выдать тело. Что с ней будет, увидь она то, что осталось от её единственной близкой родственницы? Хочешь играть в детектива и найти убийцу — я помогу, но на условиях.
Под светлой кожей близнеца заиграли желваки. Голубую радужку глаз заволокло туманом гнева, но Мортем высвободился от брата и, медленно выдохнув, согласился.
— Пойдём, — в этот раз в цепкой хватке Валентина оказался стоявший позади Като. — Посмотришь на него не мешая.
Коротко хохотнув на вопросительный взгляд младшего близнеца, комиссар вошёл следом за Мортемом и завёл обер-лейтенанта в маленький кабинет, откуда через широкое окно открывался вид на операционные столы. Валентин поставил один стул перед окном и жестом пригласил Като занять его, пока сам расхаживал по небольшой комнате, заведя руки за спину. Здесь отдалённо пахло формалином и несвежим мясом, к этому примешивались благовония, густые и слишком сладкие для обер-лейтенанта, застревая в горле, что приходилось бороться с неприятным першением. Он сидел на неудобном стуле с короткой спинкой и внимательно следил за действиями близнеца. Тот уже облачился в халат, убрал длинные локоны под тканевую шапочку, так забавно смотревшуюся на нём, и спрятал лицо за маской. Его руки уже были затянуты в перчатки. Он выглядел столь непривычно, всегда утончённый и изысканный, в жилетах, рубашках, при галстуке и цилиндре, теперь же безликий дух смерти, прибывший забрать очередную несчастную душу.
— Разве это не запрещено? — неожиданный вопрос заставил Валентина остановиться.
Рука комиссара легла на плечо Като и тот почувствовал какая невероятная сила таилась в этих ладонях.
— Я выдал письменное разрешение Мортему присутствовать при вскрытии и даже участвовать в нём, если это не будет мешать ходу расследования. С одной стороны, потому что он мой брат и я не верю в его причастность к этим убийствам. С другой, он один из лучших экспертов, к тому же маг.
— Не думал предложить официальную должность?
— Предлагал, — Валентин сверкнул мальчишеской улыбкой. — Это был самый безжалостный отказ в моей жизни.
За окном разворачивалась целая драма: молоденький, всклокоченный патанатом кричал на Мортема, тыча указательным пальцем в лицо и перекрывая путь к комнате, где, как объяснил комиссар, хранятся тела. Через стекло и дверь долетали обрывки, что-то про опыт, уважение, родственные связи. Като заинтересованно подался вперёд, приглядываясь к покрытому разводами стеклу, пытаясь разглядеть заросшее щетиной лицо патанатома. Тот был чуть младше близнецов, чернявый, как многие идггильцы, невысокого роста и не шибко крепкий на вид, но продолжал держать оборону, не отступая и распаляясь на новые обвинения. Като дёрнулся, но ладонь Валентина удержала его на стуле, а сам комиссар покачал головой:
— Всё хорошо, это частая картина. Шемов — протеже Чергобы, а тот в сильной конфронтации с Мортом, оттуда и проблемы.
— Может, всё же вмешаться?
— Мортему не десять, он давно не нуждается в защите.
— Знаешь, — Като недовольно нахмурился, — когда нам надоедали шлюхи, карты и выпивка, ребята находили нескольких идиотов и за хороший куш начинали стравливать друг с другом. Мы звали это «Петушиные бои»: кучка безмозглых олухов лупила друг друга до полусмерти на забаву остальным, которые, как это часто водилось, эти деньги и делили между собой. Было весело ровно до того момента, как в это не ввязался какой-то молоденький ефрейтор, у которого даже шанса не было. Когда бой остановили, он походил на отбитый молотком кусок мяса: ни зубов, ни носа, один глаз и вовсе вытек. Я узнал об этом спустя шесть часов, случайно услышал разговор двоих очевидцев. И задался единственным вопросом: «Что бы произошло, будь я в тот момент там?». И сейчас ты предлагаешь мне просто наблюдать?
— А что ты сделаешь? Выскочишь туда, размахивая саблей, и прикажешь не спорить с братом?
Като замялся.
Тот, кого Валентин назвал Шемов, уже не кричал — молча сжимал кулаки, поникнув головой, будто борясь с собственными демонами и битву явно проигрывал. Мортем не смотрел на него, отвернувшись к чисто вымытому столу и раскладывая рядом инструменты: скальпели, иглы, линейку и что-то ещё, Като не смог разглядеть. Второй, нерешительно помявшись на месте, покусывая нижнюю губу, скрылся в хранилище тел.
— Расскажи мне о телах, — голос обер-лейтенанта звучал низко и сухо, как надломленная ветка, ему было не по себе в этом месте, будто вновь оказался в полевом госпитале, где на полу навалены в единую кучу погибшие солдаты.
— Первое нашли шесть с половиной месяцев назад, — за спиной Като зашуршали листы. — От него осталась только нижняя часть, по которой мы смогли определить более-менее точный возраст, что она была невинной, а потому не рожавшей. Бедняжку пришлось хоронить за счёт города на общественном кладбище. Второе убийство случилось пять месяцев назад. Молоденькая шлюха из Крысиного квартала, неизвестно какими путями оказавшаяся близ дома Морна Стага. Хотя… скорее известными. Стаг — представитель идггильской богемы. Неплохой художник-импрессионист, отвратительный поэт и любитель устроить шумные празднества, приглашая всю шваль Риверана к себе. Конечно, под подозрение попали все гости Стага, как и он сам. Но в ходе расследования выяснилось, что к этому моменту часть гостей была настолько пьяна, что вряд ли смогла выйти на улицу, а другая придавалась утехам. Ни свидетелей, ни родственников, ни друзей. Её… кхм, коллеги рассказали немного: необщительна, замкнута, копила на что-то или кому-то задолжала. Через двенадцать дней двое бездомных наткнулись на ещё одно тело. В этот раз им оказалась Шилли Штормвинд, дочь Штормвинда — владельца оружейной фабрики. От неё осталось больше, чем от остальных и это, пусть святая Хасна простит эти слова, лишь усложнило дело.
По тяжёлому вздоху, раздавшемуся за спиной, Като прикинул степень усталости старшего из братьев — Валентин никогда не жаловался на свой выбор профессии и карьеру. Он любил эту работу и стремился выполнять с присущей педантичностью, но бывали такие дни, когда тёмные мысли отравляют идеалы сомнениями. Сейчас Валентин боролся с чем-то похожим.
— Почему не вызвали тотенмейстеров?
— Я бы и рад, но все толковые тотены либо под строжайшим надзором, либо в могиле.
— А запросить из столичного управления?
— Иногда приходится чем-то жертвовать, — Валентин посмотрел на мутное отражение брата в окне. — Я потратил много сил, наведя порядок и сделав из нелепых клоунов силу, с которой стали считаться. Не скрою, пришлось поступиться некоторыми правилами, из-за которых мне могут выдвинуть вполне законные обвинения.
— И ты обратился к Морту, так?
Комиссар кивнул.
— Всё началось со слухов, что наш с тобой брат был замечен в обществе Стага за пару дней до смерти неизвестной близ его дома. Затем всплыла связь с Эроном Штормвиндом, братом покойной Шилли и человеком весьма неоднозначной репутации. Скандала удалось избежать не без вмешательства со стороны отца. Но четвёртая жертва окончательно утвердила некоторых в виновности Мортема. Седьмого числа катуры была найдена Луиза Маривальди, наречённая Мортема.
— Что? — сердце кольнуло так, словно туда вогнали кривую хирургическую иглу. Като резко обернулся назад, услышав хруст собственных шейных позвонков. — Наречённая?
Валентин встретил его задумчивым взглядом человека, оценивающего потенциального преступника. Долгим, невозмутимым, копающимся в самой сущности эмоций, которые отразились на лице младшего близнеца, вцепившегося в низкую спинку стула. И, найдя ответы на незаданные вопросы, кивнул собственным мыслям.
— Это была одна из тех попыток отца скрыть постыдное увлечение его сына. Он заключил сделку с Маривальди, главой ювелирного дома, где была не столько забота о Мортеме, сколько выгода от этого союза. Но спустя три дня Луиза оказалась мертва. К счастью для Мортема, тот находился в Дюльгенге вместе с профессором Лингом и никуда не отлучался все шесть дней, как прибыл в шахтёрский посёлок. Это, конечно, породило множество слухов о наёмном убийце и даже демоне, призванном на крови других жертв, но все они быстро сошли на нет. Пятая — Арвин Грэйгилл. Держала маленькую мастерскую на углу Эмблкроун и Хелдер. Мать двоих чудесных сыновей.
— Только не говори, что сыновья от Мортема, — Като устало потёр переносицу под короткий смех брата.
— Нет, их отец погиб три года назад в стычке с элдерами, но Мортем занимался лечением одного из близнецов. Как я слышал, на безвозмездной основе.
— Всего их пять, а это, — обер-лейтенант указал большим пальцем на стекло, — шестая. И теперь, вы с Мортемом, как Виндривер и Уорд¹, ищите убийцу, но все пути заканчиваются тупиком. Я уловил суть?
— Более чем.
Като подался вперёд, приближаясь к стеклу и машинально стирая с него налипшие пылинки. От брата, склонившегося над телом молодой женщины, его отделяла толстая прозрачная стена и десять шагов. Он мог видеть злое лицо Шемова и задумчивое, даже скорее любопытное Пашара, что крутился подле Мортема, внимательно следя за его действиями. Близнец стоял спиной, скрывая большую часть картины и Като мог лишь догадываться, что тот творит с молодым женским телом.
— Его никогда не любили, — неожиданно проговорил свою мысль обер-лейтенант. — Считали зазнавшимся выскочкой, а он отвечал тем же. Непризнанный гений, как я любил его называть. Вечно сидел в своих скучных книгах…
Като не отрывал глаз от движений, скрытых спиной Мортема, от того как под халатом движутся острые лопатки, как мелькают кисти рук, когда близнец откладывал очередной инструмент и требовал новый. Ему ассистировал Пашар, с большой охотой слушая человека, который так по-хозяйски ворвался в царство смерти, принадлежащее иному господину. Скальпель, узкие серебряные ножницы, Мортем резким движением отбросил на стол инструмент, нагнулся ближе к телу, что-то нащупал, Като так же подался вперёд в любопытстве, как и два ассистента Чергобы. Что-то произошло, и вот Мортем делает пол оборота к кабинету и коротко подзывает прячущихся за стеклом мужчин. Валентин отреагировал первым, хлопнув замершего обер-лейтенанта по спине, и выскочил в секционную. Некогда белая перчатка близнеца была перепачкана чёрной слизью, медленно стекавшей вниз, омерзительной и в тоже время приковывавшей взгляд. Като передёрнул плечами, поднялся на ноги и неторопливо направился к столпившимся у тела женщины.
— …Этот старый идиот даже не стал ничего проверять, — в словах Мортема слышалось знакомое призрение. Он что-то показывал задумчивому Валентину, копаясь в недрах живота. — Сердце и лёгкие разложились слишком быстро для обычного процесса. И это…
Он зачерпнул небольшую горсть белых личинок и показал отпрянувшему в отвращении Пашару, скрывая за маской колкую улыбку.
— Сколько времени прошло с момента смерти?
— Чуть больше трёх суток, сэр, — Пашар с готовностью ответил на вопрос, чем привлёк всеобщее внимание. Он наморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить. — Её привезли второго числа, поздно вечером. Я задержался, доделывал отчёт для господина Чергобы. Насколько знаю, комиссара оповестили сразу же по приезду сюда.
— Даже с таким учётом, это слишком быстрый распад. Здесь, — Мортем очистил ладонь от личинок и указательным пальцем прочертил неровный ореол, в центре которого располагались вздувшиеся иссиня-зелёные участки кожи. — И здесь. Оно продолжается до сих пор, ваше хранилище ничуть не сдерживает это. Холод замедляет распространение ферментов, но не останавливает. И судя по тому, как ускоренно это происходит, от тела мало что может остаться за следующие пару дней.
— Вы несёте чушь! — Голос Шемова звучал высоко и надломлено. Он вновь сжимал и разжимал кулаки, хватался за волосы, закусывая губу и с пылкой ненавистью буравил стоящего напротив Мортема. — Самую настоящую чушь! Бред сумасшедшего! Господин Чергоба уже объяснил, что тело пролежало на жаре. Его нашли на пустыре и не удивительно, что насекомые ускорили этап разложения! Вы хоть соображаете, что говорите?!
Валентин с прищуром переводил взгляд с одного эксперта на другого, заняв выжидательную позицию и поглаживая указательным пальцем подбородок. Като же едва мог совладать с собственным гневом, слишком сильно хотелось схватить за шкирку этого кричащего Шемова и пару раз хорошенько встряхнуть. Он вызывал неприятные чувства, отталкивал от себя истерикой и слепой верой в некоего Чергобу, будто его правда была абсолютна. Обер-лейтенант даже сделал шаг к молодому патанату, но был остановлен покачавшим головой комиссаром. Так и пришлось сверлить волчьим взглядом тыкающего в Мортема пальцем ассистента.
— При чём здесь скорость разложения? Вы просто пытаетесь обдурить всю полицию и…
Разом побледневший Шемов резко закрыл рот и отпрянул, глядя на опасливо прищурившего глаза Мортема. Все ждали. Казалось, если прислушаться, можно было различить стук сердец у собравшихся здесь людей, спорящих над телом мёртвой женщины. Пашар, молоденький безусый блондинчик, поджал губы и втянул голову в плечи, скрывая лицо руками.
— И? — голос старшего близнеца звучал глухо и холодно. Так трескался лёд на замёрзших лужах под ногами. — Продолжайте, Шемов. Я слушаю.
Тот нервно сглотнул, покосился на комиссара и обречённо едва слышно проблеял:
— Я не подумал. Честное слово, не хотел. Прр… — его губы едва двигались и с невероятным трудом выдавили из недр горла звуки, похожие на скрип проржавевших петель. — Пр-рос-стите.
Молчание длилось минуту, до бесконечного долгую минуту, где слышалось сопение Шемова и тихое нашёптывание Пашара, сливающееся в надоедливое жужжание насекомого.
— Вы толковый врач, Шемов, — неожиданно заявил Мортем, стаскивая с кистей перчатки. — Умны, прозорливы, обременены знаниями, достаточными, чтобы получить признание. Но, как человек, вы — идиот. Можете оскорбиться, если посчитаете нужным. Но вот вам мой совет. Бесплатный, как коллега коллеге. Прекратите слушать этого старого недоумка. С Чергобой у вас одна дорога — рыться в останках и сводить всё к случайным превратностям судьбы.
Ему не ответили. Шемов только и мог, что кусать и без того красные губы и переваривать сказанные Мортемом слова. Было ли его жаль? Ничуть. Като видел подобное, когда молодые адъютанты, полностью верящие в своих начальников, сталкивались с истиной: не всегда возраст был равен опыту, как не всегда высшее звание означало умение. Вот тогда-то они и ломались, отрицали, отстаивали с оружием в руках и вызовами на дуэль свою правду, а после постепенно прозревали.
Мортем вновь стоял в своей безукоризненной белой рубашке и чёрных брюках, поправил чёрный жилет, столь хорошо облегавший его фигуру, и шейный платок глубокого сливового цвета. Повернулся к близнецу, поймав его немигающий взгляд, и вопросительно вздёрнул бровь, заставив Като вздрогнуть и стушеваться, как пойманного на воровстве мальчишку. Снова его старший брат приковывал взгляд, снова обер-лейтенант поймал себя на мыслях, явно не предназначающихся мужчинам, скорее уж женщинам, которых хотелось завоевать, как очередную элдерскую крепость. Это было странно, непривычно и пугало больше, чем история с убийствами, которую приписывали его брату.
— А что на счёт тела? — подал голос Пашар, мнущий в руках отданный Мортемом халат. — Вы же сказали пара дней и… всё?
Мортем перевёл взгляд на него и равнодушно пожал плечами:
— Я бы посоветовал отсечь какой-нибудь несчастной голову и отдать тело родственнице.
— Да что вы такое несёте?! — взвился Шемов, в приступе ярости ударив обеими ладонями о край стола, где всё ещё лежало обнажённое тело убитой. Тонкий запах разложения проникал в ноздри, заставляя Като поморщиться и отступить ещё на шаг назад. — Вы совсем не знаете слов «стыд» и «благочестие»!
— Хотите отдать бедняжке этот гноящийся мешок со слизью — пожалуйста, Церковь одобрит вашу честность. А возьмёт ли ваша совесть вину за сумасшествие невинной женщины, когда вы вернёте то, что от этого тела останется — ответьте на этот вопрос сами, Шемов.
На этом моменте, не дожидаясь ответа от молодого патанатома, Мортем покинул секционную, успев кивнуть стоявшему у входа обер-лейтенанту на дверь. Уже после того, как они вдвоём дышали свежим уличным воздухом, показавшимся Като сладким и наполненным жизнью, к ним присоединился Валентин, задержавшийся в морге на добрых десять минут. Отдавал ли он распоряжение или спрашивал о новых деталях — никто из близнецов не выяснил, они просто стояли несколько минут в молчании, давая друг другу время. Затем, коротко распрощавшись и пожав руки с вежливым приглашением на ужин в дом Валентина, комиссар проводил братьев к стоявшему кэбу.
В этот раз близнецам пришлось потесниться — двухколёсный экипаж, запряжённый единственной лошадью, оказался менее просторным, нежели предыдущий. Вновь пришлось завозиться в палашом под недовольный взгляд Мортема, не слишком одобрявшего столь сильное желание брата наряжаться в мундир ради поездки. В Риверане, что был огорожен двумя горными хребтами и стеной, перекрывающей единственный свободный путь между ними, война почти не ощущалась. Она была где угодно, но не в столице Идггильского региона, из-за чего местным было далеко понимание вечного ожидания новых диверсий и наступлений элдерских солдат. Уже ближе к юго-восточным границам Старшей империи, где горы сменялись густым лесом, появлялись первые признаки ожесточённых боёв: выжженная земля, устланная костями и обожжённым металлом, гигантские каменные глыбы, что швыряли штайнмейстеры, вырывая из недр почвы и ближних холмов, огромные ямы братских могил, куда скидывали искалеченные тела павших солдат, а иногда и живых, но обречённых на муки от магических ран. Война делала людей чёрствыми, прагматичными и скупыми на выказывание чувств, сохранить в себе что-то человеческое повезло немногим.
— Домой? — пытаясь развеять неловкое молчание, Като придумал самый простой и очевидный вопрос, искоса поглядывая на профиль брата.
— Нет.
— На место преступления? Будем лазить по сточным канавам, как два сыщика, в поисках улик?
Взгляд, которым пронзил обер-лейтенанта Мортем, был колким, но не менее говорящим, и читалось в нём просьба закрыть рот и больше не пытаться шутить. Как же Мортем поменялся за эти пять лет, ведь когда-то он даже выдавливал из себя улыбку на очередную несмешную шутку брата.
— Ты всё ещё злишься за то, что я не приезжал? — ответа не последовало. — Знаешь, всё как-то завертелось: учёба, распределение, потом война… Я как-то…
— Забывал отвечать на те письма, что я тебе присылал вместе с настоем? Не утруждайся, я понимаю.
— Да? — Като облегчённо выдохнул и поправил слегка съехавшую на глаза фуражку. — Я уже начал беспокоится.
— Мы оба знаем, что это не так. Беспокойство не твой конёк, Като, как и совесть, о которой ты пока не начал говорить.
— Не мой? Ха! — обер-лейтенант коротко усмехнулся, получилось резче, чем хотелось, злее и с обидой. — Пока ты резал свои трупы и ковырялся в их внутренностях, я сражался за страну! Тебе сказать скольких товарищей я пережил? А скольких похоронил? А что сделал ты, Морт? С твоим талантом ты мог принести пользу, спасти стольких солдат! Но вместо этого отсиживался в этом проклятом городишке в тепле и безопасности, даже не задумываясь о том, каково было мне!
— Расскажи.
Пылающий внутри обер-лейтенанта гнев вдруг отхлынул, притих в груди, оттеснённый простым словом, которое никак не ожидалось от такого равнодушного человека. Мортем повернул голову к близнецу, глядя в такие же голубые глаза, заставляя смущённо отвести взгляд.
— Я благодарил всех святых за то, что возвращался всякий раз с поля боя живым и даже невредимым. Будто сама Святая Хасна оберегала от хаоса, что творился на передовой. Ты не поверишь насколько набожным становится солдат, выбравшись из переделки живым. Поверишь в любую мистику, в любой бред, что несёт капеллан перед тем, как отправить нас на битву.
Като стиснул пальцы в замок, скрывая дрожь, появляющуюся всякий раз, как приходилось вспоминать ужасы войны. Перед затуманенным взором предстали лица его полковых друзей. Бледные, мёртвые, окровавленные. Они смотрели на него с завистью мертвеца, осуждали его, звали к себе, но он продолжал выживать всякий раз, когда сходился с врагом лицом к лицу, когда магическое пламя опаляло его лицо, а лёд заковывал тело. Что-то оберегало, спасало от смерти, наитием заставляло действовать против приказа, тем самым отводя беду. Он не был трусом, не сбегал и не прятался — наоборот, пытался всегда показывать пример, как офицер, порой единственный оставшийся в живых из всех.
Чужое прикосновение спугнуло нахлынувшие воспоминания и старая рана, ноющая под сердцем, постепенно стихла. Мортем всё ещё смотрел на него, по его спокойному лицу ничего нельзя было понять, но пальцы, лёгшие на его сомкнутые ладони, говорили о многом. Зачем слова, которые обесцениваются, когда один жест стоил множества фраз. И напряжённые плечи Като расправились, будто с них сбросили тяжёлый груз. Ладонь близнеца были всё такой же холодной, а кожа светлее его собственной, обласканной солнцем во время долгих походов. Нежные и ухоженные пальцы с чистыми пластинками ногтей, которыми завороженно любовался обер-лейтенант. Не во всякой даме была подобная эстетика, в его старшем брате она чувствовалась даже в движениях. Будь он сестрой, были бы терзающие Като чувства греховнее, чем есть сейчас? Он мотнул головой и тут же неуклюже придержал фуражку, разбив столь интимный для себя момент. Мортем убрал ладонь и отвернулся, найдя в проплывающем пейзаже улиц что-то интересное.
— У тебя была наречённая?
И почему этот вопрос так беспокоил? Рано или поздно отец всё равно бы попытался заключить союз, породнившись с кем-то из дворянских семей, раз не удалось это сделать с Валентином, женившемся без согласия главы, как и с Каликом, выбравшим путь священнослужителя и теперь находившийся под контролем Верховного понтифика, а не генерал-губернатора. Ивер и вовсе бастард, а Элуф — гордость и надежда отца — скорее всего будет куда более ценной монетой, нежели близнецы. Это очевидно, Мортему навяжут брак, хочет он того или нет.
— Целых пять дней.
— И каково ощущать себя с кем-то помолвленным?
— Ты настолько сильно скучаешь по своим любовным приключениям, что отчаянно ищешь их в моей жизни?
— Нет, просто не представляю тебя с кем-то.
— Почему же?
«Потому что ты плевать хотел на любого, кто рядом», — вертелось на языке, но Като прикусил его.
— Из тебя вышел бы ужасный супруг. Семья — это, как-никак, союз и в нём должно быть понимание и какая-никакая любовь.
— И как много любви и понимания ты увидел в нашей семье, братец? Впрочем, это уже не важно. Если бы не этот случай, я бы придушил её в первую же брачную ночь собственными руками. Настолько она была раздражающе глупа и болтлива.
— Для тебя все раздражающе глупы и болтливы. Ничего не изменилось за столько лет.
— Радуйся этому, ты до сих пор остаёшься в числе тех, чьё присутствие я могу терпеть дольше четверти часа. Мы приехали.
Они оказались перед зданием из терракотового кирпича с лепниной и каменными статуями мускулистых теламонов, возвышавшихся над гостями во весь огромный рост в три фута. От величественных мужчин, стоящих по обе стороны двустворчатой резной двери, до молодых гибких юнцов, притаившихся по краям портика — они будто показывали как быстро время меняет человеческое тело от беспечной молодости до опытной зрелости. Суровые лица каменных изваяний хранили спокойствие, а солнце ласкало обнажённые тела утренним светом, просачивающимся сквозь острые шпили храма и городского суда. Зрелище величественное и безусловно придающее помпезность старинному зданию в глазах простых обывателей Риверана, скорее угнетало и вводило в замешательство приехавшего из Аримара обер-лейтенанта, привыкшего к более строгой и утончённой красоте архитектуры. Он стоял на нижней ступени гранитной лестницы, задрав голову и блуждал взглядом по фасаду здания, то и дело цепляясь за стены, покрытые мишурным орнаментом и ставками с диковинными растениями, купающихся в выпирающих складках драпировок. Разнообразие ненужных безделушек, высокие, узкие окна, декоративная башня с квадратным куполом, широкие карнизы и кронштейны — всё это могло свести с ума любого столичного гостя, которому довелось бы остановиться у этого здания. Единственные, кто испытал бы комфорт от столь изысканного вида, слепые. Это преступление против красоты, сказал бы один из его невольных товарищей по столичному клубу, расплёскивая в негодовании бесценный солодовый напиток. И Като, мало что понимавший в архитектуре, согласился не раздумывая. Столь вопиющая и посредственна попытка приблизиться к роскоши аримарских храмов и дворцов, должна была быть запрещена на самом высшем уровне, чтобы не рождать столь диковинных чудовищ. Мраморная ткань, собранная в драпировку на чреслах каменных великанов, интриговала проходящим мимо девиц и отвращала мужчин. Уже за одно расположение этого каменного монстра в центре строгой архитектуры улицы нужно было высечь не только хозяина, но и архитектора, прогнав через весь город на потеху не лишённых вкуса риверанцев.
— Это женский клуб, я так полагаю? — попытался пошутить обер-лейтенант, но Мортем даже не улыбнулся, поднимаясь по ступеням к двери.
— Для нас двоих будет полезно, если ты воздержишься от демонстрации своего чувства юмора, — бросил через плечо старший близнец, кивнул на приветствие портье, торопливо распахивающего перед гостем дверь, и переступил через порог.
Внутри оказалось куда симпатичнее, чем снаружи: резная мебель из дорогих пород, камин, запах хорошего табака и добротного алкоголя. Глубокие резные кресла в бордовой обивке, диван и тахты, а вдоль стен массивные книжные шкафы, достигавшие потолка, чьи полки до отказа забиты разнообразными книгами и статуэтками. Над потрескивающим камином висел портрет, по всей видимости, основателя клуба, гордого скуластого мужчины пятидесяти лет с густыми усами и бакенбардами. На стенах висели охотничьи ружья и головы животных, явно принадлежащих господину с картины. Тихие приглушённые голоса раздавались со всех концов общего зала, где, расположившись в креслах, вели светскую беседу джентльмены, не нашедшие себе утренние занятия. Като исподтишка разглядывал притаившихся в углах с утренней газетой клубных завсегдатаев, энергично жестикулирующего старика, увлечённо рассказывающего байки о своей молодости сгрудившимся вокруг него юнцам. Их едва ли заметили, двое коротко кивнули, приветствуя Мортема, тот удостоил их ещё более незаметным ответом и прошёл к лестнице, ведущей на второй этаж. Като следовал за ним неотступно, след в след, терзая себя догадками, куда же они могут придти и к кому. Он даже не подозревал, что у его брата могло быть членство какого-либо клуба, но вот они шли по роскошному коридору мимо картин и выставленных на показ старых рыцарских доспехов, их шаги заглушали ковры, привезённые из Орсария, элдерской колонии. И обер-лейтенант всё больше убеждался в том, что его брат — одна большая тайна, чьи секреты он вынимал один за другим, ужасаясь и удивляясь одновременно.
Мортем остановился у двери, коротко постучал и тут же открыл, не дожидаясь ответа. Впрочем, мог ли им ответить тот, чей рот был заткнут платком, а руки связаны за спиной.
— Предположу, это ваш очередной эксперимент, а не блудливые игры с лакеями, профессор, — Мортем не был удивлён, даже наоборот, будто получил удовольствие от мычавшего грузного мужчины, скребущего каблуками начищенных туфель по лакированным доскам пола.
Он оказался подле профессора, резким движением вырвал изо рта изрядно намоченный слюной платок и отшвырнул прочь, глядя на седого страдальца сверху вниз.
— Я искренне, от всей души благодарю вас, мой дражайший ученик! Вы даже не поверите, насколько сильно я рад нашей столь неожиданной встрече в этих злосчастных стенах, где ни один порядочный, — я бы назвал это скорее непорядочным, — джентльмен не сподобился откликнуться на мои крики о помощи.
— Вы не пробовали стучать каблуками и издавать страшные звуки, как это делают приведения? — Като снял с головы фуражку и машинально пригладил волосы, разглядывая просторный кабинет.
— Приведения, молодой человек, это иррациональный элемент фольклора, присущий вере неотягощённого знаниями ума. Чушь и ересь для научного мира и мира в целом. Как можно считать живым существо не являющееся таковым физически? Только не говорите мне про душу — это есть не более, чем выдумка церковников, как и их попытки завлечь людей в некий лучший мир после смерти, которая, как я говорил и говорю по сей день, есть стадия окончательная и бесповоротная, а значит, никакой посмертной жизни быть не может.
— Теперь я вижу в кого ты, — Като закатил глаза и отвернулся.
— Возвращаясь к вашему вопросу, отвечу, что столь недостойный вид есть ни что иное, как поставленный мною эксперимент по попытке выбраться из пут. Видите ли, в очередной книжке, в этой бесконечно неправдоподобной, отвратительно нелепой и наполненной различными антинаучными фактами беллетристике про двух сыщиков, мистер Виндривер оказался пленён и смог выпутаться из верёвок, сломав большие пальцы на обеих руках. Я считаю, что это есть безграничная глупость и должна быть подвергнута порицанию и доказательствам своей лживости. А потому я попросил Юджина связать мне руки и заткнуть рот, чтобы оказаться в том же положении, что и Виндривер.
— Да, с большими пальцами это действительно глупость, — задумчиво ответил обер-лейтенант, склонившись над странной сферой. Она состояла из маленького центрального шарика, к которому присоединялись три серебристых кольца разной величины. В детстве Мортем читал ему о нечто подобном, сравнивал с системой планет, в которой находилась и та, на которой расположилась Старшая империя. Дотронувшись до крупного кольца, Като запустил механизм, заставив сферу ожить и мерными щелчками закружить серебристыми кольцами вокруг центральной «планеты».
— Воздержитесь от тактильных коммуникаций с не принадлежащими вам предметами, молодой человек, — кряхтя и отдуваясь, старый профессор не без помощи Мортема освободился от верёвок и теперь растирал посиневшие запястья.
Он был одутловатым, низким — доходил близнецам до груди — мужчиной, за лишним весом и сединой которого скрывалось меньше лет, чем можно было дать. Густая борода была уложена в форме клина, под широким, слегка приплюснутым носом топорщились потерявшие былую ухоженность усы. Профессор юркнул в кармашек на жилете, сверкнул золотыми часами на тонкой цепочке, где весело зазвенели маленькие костяные брелочки, и многозначительно хмыкнул.
— Мой нерасторопный ассистент, да смилуется над ним Святая Хасна, снова где-то запропастился, не иначе думая, что избавился от своего работодателя на целый день, и теперь предаётся утехам и возлиянию в какой-нибудь вульгарной, набитой грязными, похотливыми блудницами кабацкой. Ох уж эта молодёжь, Мортем, вы не поверите насколько тщательно нужно просеять весь тот материал, который ежегодно поступает ко мне на факультет, чтобы найти толкового ассистента, хоть немного напоминающего вас своим пылким стремлением к светочу знаний! И, смею вас заверить, Юджин — это не самая плохая кандидатура, но уже по нему можно увидеть насколько сильно упал уровень образования риверанцев за то время, что вы покинули стены нашей альма-матер, Мортем.
Протерев маленькие очки в тонкой оправе и водрузив на нос, профессор занял своё место за массивным столом с резными ножками и ожидающе сложил руки перед собой.
— Кстати, а кто этот любопытный молодой человек, Мортем? Он неуловимо напоминает вас, но я всё ещё не могу понять чем же.
— Брат, — коротко, будто пытаясь отрезать профессора от дальнейших расспросов, ответил близнец и добавил. — Родной.
— Родной… М-м-м, любопытно, весьма и весьма любопытно. Знаете ли, мне доводилось видеть вашего отца на приёме в честь открытия нового корпуса нашего, не побоюсь этого слова, прекраснейшего университета, и, надо сказать, был крайне удивлён тем, скольких выдающихся сыновей он вырастил. Поистине удивительный человек!
Мортем дёрнул щекой, но этого, как и зло сверкнувших глаз старый профессор не заметил, упиваясь своим голосом. Говорить он любил и, как понял Като, умел, но привыкший к коротким приказам и чётким формулировкам, терялся в потоке слов, льющихся изо рта мужчины. Казалось бы, скажи ему слово, он найдёт десять, а то двадцать фраз в ответ, затронув темы, не касавшиеся первоначального разговора. Это напоминало утлое судёнышко посреди бушующего моря, бесцельно мотающееся из стороны в сторону под порывами взбешённого ветра. Като покривился.
— Вы что-нибудь узнали из того, о чём я просил? — Мортем облокотился на край стола с противоположной к профессору стороны, возвышаясь над ним грозной тенью.
— Да-да, мой дорогой ученик, это было крайне трудно, но в тоже время весьма интригующе. Вы просто не поверите в какие авантюры мне пришлось влезть и с какими ушлыми людьми пообщаться, но оно, без сомнения, того стоило!
Он щёлкнул ключом в ящике стола, открыл его и, немного повозившись, вынул старую деревянную шкатулку, часть которой хранила следы огня, сожравшего дивную роспись по бокам и на крышке. Перебирая пальцами воздух в предвкушении, выжидая театральную паузу, то и дело поглядывая на непроницаемое лицо Мортема, всё же открыл замочек и бережно обнажил спрятанную в шкатулке тайну. Подошедший из любопытства обер-лейтенант заглянул через плечо профессора и присвистнул:
— Это же…
— …фибула Даара Ульзарисса, князя северного княжества Осснелех, откуда, собственно, и зародилась наша с вами империя. Об этом не говорит ни один учебник истории, ни один доклад и церковные архивы, но по тем крупицам слухов и старых сказок, которые собирал ваш покорный слуга, профессор Линдр Кур, то есть я, если здесь присутствуют люди, не успевшие распознать великого учёного и историка, смог найти этот выдающийся артефакт древности! Наш светоч во мраке Тёмной Эпохи, о которой так мало известно, но про которую ходят множество легенд и преданий.
Внутри деревянной коробочки, оббитой синим бархатом, лежала волчья морда, щерившая клыки на любого, кто смотрел на неё. Сапфировые глаза ловили отблеск солнца, а начищенная поверхность украшения сияла серебром.
— Что-то ваш светоч слишком чистый для древности, — бесцеремонно, под негодующие звуки профессора Кура, Като вынул фибулу из шкатулки и с подозрением осмотрел со всех сторон, приглядываясь к ней. — Это хорошая, но всё же подделка, профессор.
— Позвольте! — возмутившись, мужчина грозно взмахнул указательным пальцев в потолок, надувая щёки и багровея. Его маленькие очки съехали на кончик носа и сверкали в солнечных лучах, ослепляя молчавшего Мортема. — Я, на минуточку, доктор исторических наук, заведующий кафедры археологии, лауреат премии имени Его Императорского Величества Керстана Второго, а вы… Вы! Какой-то ефрейтор!
— Обер-лейтенант, профессор.
— …Обер-ефрейтор! Говорите мне, что это подделка?! Мортем, где вы нашли этого жулика и проходимца и зачем привели его сюда?!
— Не буду скрывать, иногда нам попадались древние элдерские захоронения и крепости, забытые всеми святыми. И, конечно же, мы безжалостно их уничтожали, оставляя кое-что себе на память. Вы и сами понимаете, долго пылившаяся в недрах земли или склепа железка не будет блестеть, как новенькая брошь. Тем более, на ребре имеется отметка «Ловчих».
— Ловчих?
— Банда контрабандистов, фальшивомонетчиков и скупщиков, — Като посмотрел на брата и перекинул ему фибулу. — Выходцы из Вольного. Чаще всего находят восторженных дураков и продают задорого различные побрякушки древних князей, лордов и прочих аристократов.
— Где вы приобрели это, профессор?
— У молодого и очень вежливого юноши, что встретился мне на углу Герен и Паризо в Рокшвальце. Услышал мою историю, пока я вёл беседу с архивариусом городской библиотеки в попытках получить доступ к древним книгам и рукописям, и поведал весьма грустную историю о своей семье, что выходила из древнего княжеского рода, но разорилась из-за недальновидности и легкомыслия его троюродного деда. А эта удивительная вещь осталась в память о том, что он принадлежит к древнему, пусть и угасшему роду Ульзариссов.
Близнецы переглянулись и Като, не сдержавшись, рассмеялся, позволив себе хлопнуть растерянного профессора по плечу.
— Будь вы трижды доктором наук, но повелись на такую детскую уловку. Что не говори, а про ушлых людей вы оказались правы, профессор.
— Значит, «Ловчие», — тихо проговорил Мортем, поглаживая указательным пальцем подбородок, и утвердительно кивнул собственным мыслям. — Я возмещу ваши траты, профессор Кур, и заберу это.
— Что ж, если ваш брат говорит, что это подделка, мне ничего не остаётся, как смириться с собственной глупостью и принять тот факт, что интеллект никак не равен житейской мудрости и могут обмануть даже таких выдающихся гениев, как мы с вами, Мортем, — профессор удручающе поник головой, развернул шкатулку и пододвинул к старшему близнецу. — Но это значит, что мне предстоит стать ещё более внимательным и осторожным в своих поисках. А это, смею заверить, лучшая часть для авантюриста в его поисках. Помимо найденных сокровищ, конечно же.
— Благодарю, профессор Кур, и удачных поисков.
Мортем положил на бархат фибулу, закрыл крышку и щёлкнул маленьким замочком. Он распрощался с профессором, оживившимся и бормочущем под нос новый план предстоящего путешествия, и покинул кабинет в сопровождении брата, подозрительно косящегося на старика.
— Я думал, ты изучаешь медицину.
— Это не более, чем увлечение, — Мортем посмотрел на брата и коротко улыбнулся. — Такое же, как твои беспутные любовные завоевания.
— Ты нарочно пытаешься меня этим задеть?
— Показываю разницу в мировосприятии, — близнец равнодушно пожал плечами. — Или ты нашёл отдушину в поэзии, астрономии, философии вместо привычных пьянок, интрижек и стрельбы по бутылкам? Нет? В этом и есть наше с тобой отличие, братец.
— Или в том, что я предпочитаю женщин? — нахальная улыбка превосходства появилась на губах Като и тут же исчезла, когда Мортем резко остановился, обернулся к нему и прижал свободной рукой к стене с удивительной ловкостью и силой.
— Оно не в том, мужчину или женщину ты предпочитаешь в постели, дорогой брат, а на что тратишь свою жизнь.
Он был близко, можно было не только разглядеть молодое невозмутимое лицо, похожее на собственное, как зеркальное отражение, но и почувствовать исходящий аромат, тонкий и приятный. Като силился смотреть в глаза близнецу, но то и дело взгляд соскальзывал вниз на губы и приходилось силой заставлять себя поднимать его выше. И чем дольше они стояли друг против друга в каком-то полушаге, тем сильнее были порочные мысли обер-лейтенанта, впервые с ними столкнувшегося в отношении не просто человека, а родного брата. Ему было горько от одной мысли, что Мортем, его Мортем, с которым они были неразлучны вплоть до отъезда в Аримар, был с кем-то ещё, придавался такому же разврату, что и Като с очередной поклонницей. Он должен быть непорочным, возвышающимся над всеми надменным небожителем, до которого невозможно дотронуться, а перед ним человек, испытавший близость тел раньше, чем он сам. Като был зол, он ревновал и эта ревность сводила с ума.
— Ты презираешь меня? — вопрос был неожиданным, как удар ножа в спину. Мортем отстранился, но продолжал держать Като в силках своих зрачков.
Обер-лейтенант открыл рот, но ничего не смог сказать, чем подтвердил собственные мысли близнеца. Тот усмехнулся, грустно и в тоже время обыденно, будто понимал, какой ответ получит задавая такой вопрос.
— Морт…
— Возвращайся домой, Като, кажется, Элуф хотел потренироваться с тобой.
— А ты?
— Мне нужно… — он осёкся и отвернулся. — Встретимся за ужином, брат.