Впервые за долгие годы, как учёбы в стенах риверанского военного училища и Императорской военной академии, так и живя в фамильном особняке Барасов, Като проснулся не от утреннего горна, протяжно воющего в ещё ночной прохладе, и не от стука в дверь горничной, а от запаха выпечки. Насыщенного, манящего, настырно щекочущего рецепторы, заставляя то и дело сглатывать слюну в предвкушении свежего хлеба. Ему невозможно было сопротивляться, он не давал шансов спрятаться, накрыв лицо одеялом или уткнувшись в подушку. Казалось бы, аромат проникал в любую маленькую щель, лишь бы добраться до полусонного обер-лейтенанта, пропитывая собой всё: стены, пол, сам полумрак, окутавший мансарду, едва тронутую предрассветными лучами, льющимися сквозь маленькое окошко. И в липкой дрёме, в которую Като кутался последние пару часов, впервые проснувшись от тревожного кошмара, он услышал хруст свежеиспечённого хлеба, представив сильные руки, разрывающие исходящую паром плоть румяной булки, обнажая нежные светлые внутренности. Он не был поэтом и далёк от цитирования выдающихся авторов, как современников, так и ушедшей эпохи, но одно Като знал точно: именно так терзали пленных солдат шайдеры.
Их пальцы проникали в чужое тело, как раскалённый нож — в масло. Вонзались, распарывая кожу, мышцы, разрывали органы, сжимали их до боли, от которой сходили с ума, пытали тех, кому не посчастливилось остаться в живых и оказаться в элдерском плену. И если на службе Старшей империи стояла 12-я добровольческая пехотная дивизия, прозванная за свою неукротимую жестокость «Волчьей дюжиной», устраивая карательные операции на захваченных территориях, то Севера спустила собственных псов.
Упивающиеся смертью, Дети Разложения, Танцующие с демонами — какие имена бы они не носили, за шайдерами всегда тянулась кровавая дорога смерти, усеянная распотрошёнными телами имперских солдат. И чем дольше длилась симфония боли, которой эти отродья упивались, тем могущественнее они становились, приманивая на запах льющейся крови сильнейших духов. Като видел их в бою, но никто не знал и о том, что однажды он столкнулся с ними лицом к лицу, возглавляя взвод из девяти молодых кавалеристов, наспех обученных, но уже показывающих мужество. Девять отличных соратников; имена каждого высечены в памяти и на обороте фотографии — выжженном солнцем кусочке прошлого, где они живые и уставшие, улыбаются в камеру, недоумевают почему их, а не дивизию ван Вирса, о которой ходит столько баек среди командования. Они не знают, сколько их лейтенант заплатил за одну лишь фотографию и за то, чтобы придержать фотографа и публициста Харберта Кока из столичной «Северной звезды» — газеты, что, по слухам, читает сам император Юрген III, и, если бы узнали, обязательно бы вытрясли выпивку всему взводу из лейтенантского кармана по приезду в Тероншир.
В который они так и не прибыли.
Оригинал фотографии Като получил спустя три месяца, через восемь — встретился с Королевским тигром, получил повышение, орден, назначение в взвод Святого копья, но от этого не стало легче, не хотелось добывать победы ради империи и сидящего на троне старика, а хотелось упиваться местью за погибших товарищей, за свои кошмары, мучавшие обер-лейтенанта всякий раз, когда настой Мортема заканчивался, а новый невозможно было достать, за ту зависимость к лепесткам сомени, к которой он пристрастился, пытаясь забыться, и с которой отчаянно сражался после. Като делал много плохих вещей на войне, но он никогда не терял человеческого лица, не наслаждался жестокостью к другим, даже к элдерам, но весь кодекс чести и гуманизм исчезали, стоило ему увидеть аспидную кожу и сардий хищных глаз. Его тянуло убивать, втаптывать в грязь шайдерское племя, истреблять его везде, где только оно есть, но на руках обер-лейтенанта лишь кровь единственного шайдера — молоденького шамана, отбившегося от своих, испуганного и заблудившегося в густых лесах близ Паркианских гор. Он вышел к реке в тот момент, когда там поили водой своих лошадей кавалеристы 1-го императорского полка, человек пятнадцать, отошедших от основных сил. Его поймали не сразу, пришлось погонять по лесу, подобно охотничьим псам, а взамен он прикончил двоих и лишился последних сил. Его выволокли обратно к берегу и тут же сломали руки и каждый палец — не из гуманности, просто не хотели убить раньше времени. Терзали ножом, неглубоко всаживая кончик лезвия и распарывая тёмную кожу, выпуская кровь, которая оказалась такой же, как и у опьянённых превосходством кавалеристов. Ему отрезали по частям фаланги, вновь били, полностью раздели и топили в реке. Они наслаждались мучениями мальчишки, которому могло только-только исполниться шестнадцать, и среди них был тогда ещё лейтенант. Его рука оставляла кровавые полосы и пронизывала ладони, и тяжёлые кулаки дробили челюсть, скулы, сломали острый нос.
Впервые Като сбросил шкуру человека и обнажил то, кем был каждый солдат — зверем. И за алкающую чужие страдания сущность он расплатился омерзением к самому себе, кричащей в голове совестью и отвращением к собственному отражению. Из зеркала на него смотрел залитый чужой кровью убийца, мясник, зверь, щеря безумный оскал, желая ещё вкусить чужого мяса.
Но теперь он проснулся в мягкой кровати, укрытый одеялом, пропахшим лёгкой пылью и домашним уютом. Его брата не было рядом — Мортем всегда просыпался раньше и не ждал, когда близнец выскользнет из мягких объятий сна — а через приоткрытое окошко доносился шум риверанских улиц.
Его душила жара, хотелось скорее смыть с себя пот, ощутить прохладу воды и свежесть, которой так не хватало летними днями. Пара дней дома и он уже стал изнеженным сибаритом, нежели солдатом империи. От этой привычки нужно избавляться: он вернётся на службу, вновь вольётся в жизнь столицы, займётся карьерой, а там заключит выгодный для себя брак с дочкой какого-нибудь графа, герцога, мецената или святые ведают кого ещё; она должна быть дурнушкой, такие весьма романтичны, но лишены внимания большинства кавалеров, преданы своему супругу и стараются не замечать их увлечений кем-то на стороне, оберегая семейный очаг. Жизнь, о которой мечтает каждый солдат, стремящийся перерасти унтер-офицера, а не вернуться домой. Увы, но сейчас Като и сам был на родной земле лишь потому что родная кровь воззвала сильнее, чем решение держаться от отчего дома подальше. Потому что Мортем был единственным близким человеком, которому он доверял, как самому себе, даже не смотря на тот разлад, что приключился с ними перед отъездом Като в Аримар. Потому что он любил брата и хотел помочь, пусть получив за это очередную колкость, перемешанную с неблагодарностью, но всё же…
Обер-лейтенант уже стоял у спуска вниз, когда задержался на пару мгновений, рассматривая приоткрытое окно мансарды и аккуратно убранные спальные вещи, заботливо сложенные Мортемом и им самим. Они вновь были рядом, как в детстве, когда старший приходил ночью занять своё место под одеялом и рассказать очередную историю, которую вычитал в старых книгах. Это было своего рода ритуалом, их маленьким секретом, ещё сильнее роднившим и без того сплетённых судьбами близнецов, но всему приходил конец и даже их связь не пощадили ни время, ни скорое взросление. Давящее чувство ностальгии по ушедшему никогда не было лёгким и приятным воспоминанием, оно скорее рождало сожаление с горьким привкусом разочарования от собственной глупости: поведи себя иначе, а не попытайся разбить брату нос, перестань отталкивать из-за невысказанных обид, а не бросай одного посреди пустых улиц Крысиного Квартала, не отворачивайся от него, когда видишь боль в льдистых глазах — может, они бы не отдалились друг от друга насколько далеко?
Като облизнул губы и отбросил со лба светлые волосы, отвернувшись от воспоминаний, нежели предметов, и спустился вниз, минуя второй этаж. Его встретили голоса и шум кухни; пышнотелая румянощёкая экономка порхала в зале, очищая книжные полки от успевшей скопиться за ночь пыли, напевая под нос задорный мотивчик. Её седые локоны выбились из-под безукоризненно-белого чепца, ещё сохранившие оттенок каштана, а по большому носу рассыпалась горсть веснушек. Она пританцовывала, счищая пыль и протирая кожаные переплёты и корешки, вазочки, статуэтки, пару кукол в пёстрых одеждах, притаившихся на дальних полках — Калеа отчего-то их невзлюбила. Но именно столовая скрывала оставшихся домочадцев: сидящего за раскрытой книгой Виктора, углубившегося в чтение о диком лесном волке, водя маленьким пальцем по строкам. Он нашёптывал себе прочитанное, иногда запинаясь и бросая взгляд на сидящего рядом Мортема. Тот уже был собран и теперь пил чай, успев позавтракать, то и дело отвлекаясь от беседы с хозяйкой на её сына. Что бы не судачили о близнеце, но отец из него вышел бы достойным, если бы только сам Мортем решился на столь серьёзный шаг и прекратил свою затянувшуюся шутку.
— Ванная в конце коридора, братец, — с короткой улыбкой Мортем качнул наполовину пустой чашкой в проём за спиной застывшего Като. — Направо.
— Будешь завтракать, — Калеа тут же поднялась, собирая пустые тарелки и звеня вилками и ножами. — И это не вопрос.
Обер-лейтенанту ничего не оставалось, как покорно уйти по коридору в самый конец и щёлкнуть замком правой двери, открывая для себя настоящую ванную комнату: с небольшой, но глубокой ванной на львиных ножках, прикрученный к стене душ, от которого шли медные трубы и уходили в выемку под пол. Канализация — одно из чудес, едва только появившееся в Риверане, как и в самой столице, и увидеть целую комнату, отведённую для омовения, было поистине удивительным делом. Скинув с себя одежду и забравшись в ванную, ощутив под ногами ещё тёплую медь, Като слегка поёжился, передёрнув плечами, и заскрипел вентилями, пуская струи воды по загудевшим трубам. Он не первый раз пользовался подобным, но все они, даже столичные, едва ли могли похвастать горячей водой, которую приходилось нагревать в отдельном котле, требующего отдельного обслуживания механика, способного разобраться в механизмах, трубах, клапанах и вентилях. Императорский дом, по слухам, содержал на службе трёх или четырёх механиков для поддержки парового котла, делая горячую воду доступной. До этого изобретения подобным занимались скельмы — Меченные, грязнокровные — маги, чей уровень был не выше второго, чтобы они не вздумали навредить императору или его семье. Их держали отдельно, круглосуточно охраняли, любой, кто осмелится даже посмотреть в сторону покоев или кабинета — бесследно исчезал. А затем какой-то чудак соединил две медные трубки, создал котёл, где нагревалась вода и вот больше не требовалось следить за каким-то отребьем.
Здесь же на горячую воду можно было не рассчитывать: её пришлось греть и набирать отдельно, о чём Като забыл, задохнувшись от хлынувших сверху холодных капель. Он невидяще мазнул по вентилю и перекрыл воду, отдышался, чертыхаясь на собственную глупость, но почувствовал необычайную бодрость. Он смыл с себя всю усталость прошлых дней, освежил зубы и дыхание пастой, явно не из аптеки — почему-то подозрения пали на Морта — обтёрся насухо и высушил насколько возможно мокрые волосы, но всё же явился назад к моменту, как Мортема провожали в коридоре. Он не стал дожидаться, сверяя время с часами на тонкой цепочке, после слегка нахмурился и убрал в нагрудный карман, бросив взгляд на замершего позади Калеа близнеца.
— Слишком долго, — с лёгкой издёвкой и укоризной, отчего улыбка перестала казаться дружелюбной. — Увидимся дома.
— Если ты мне понадобишься, где мне тебя искать?
Мортем поджал губы, проглатывая готовую сорваться колкость, но всё же ответил, помедлив, словно подбирая правильные слова:
— В больнице Пиран, на пересечении Ягхунта и Грайфенберг. Недалеко от старой ратуши. Я там пробуду до ужина. Не успеешь — ждёшь дома. Хорошего дня, Калеа, Виктор.
Он пожал протянутую ладошку женщины, огладил пышную шевелюру мальчишки и скрылся за дверью, оставив брата наедине с теми, кого он видел впервые в своей жизни. Не сказать, что подобное было впервые: просыпаться в чужом доме с малознакомыми людьми случалось, пусть и редко — Като предпочитал завершать свидания в оплаченных номерах или в своей квартире, что снимал в тихом квартале с видом на чудесный парк из окна. Но сейчас вместо подруги, сестры или, не доведи до такого святая Хасна, матери, была молодая супруга его старшего брата. И сын. Племянник. Продолжение рода Барасов, свернувшее не туда и, о чём мог догадаться обер-лейтенант, не получившее признание деда. И сейчас Като завтракал варёными яйцами, кусками буженины и пожаренными на гриле овощами под тихий бубнёж Виктора. Его интересовало естествознание, он тянулся к изучению мира вокруг себя и был тихим и спокойным ребёнком со взглядом взрослого.
— Совсем, как Валентин, — заметил Като, искоса наблюдая за мальчиком, теперь гладившим нарисованную шерсть медведя. — Станет следующим комиссаром.
— Скорее напросится в ученики к Мортему. Ему нравятся естественные науки. Твой брат говорит, у него к ним предрасположенность.
— Валентин это слышал?
— И одобрил.
— Надо же, хоть кто-то из этой сумасшедшей семейки Барасов, решил подарить своему сыну детство.
Они смеялись и болтали обо всём: о моде в столице, о музыке, о театральных премьерах, что с большим запозданием добираются до Риверана, и на которых Като порой просто дремал, сдавшись в очередной попытке проникнуться к прекрасному. Он не был Мортемом, чтобы находить в длинных певучих монологах что-то удивительное, вслушиваться в философские измышления, расшифровывать метафоры и аллегории. И как иногда шутил: если Мортем — зерно, то он, Като, явно плевел. Его карьера — единственное выдающееся достижение, а за спиной Мортема широкие познания в истории, медицине, философии, алхимии. Пусть его открытиями пользуются лишь он сам и круг избранных, но они куда значимее, чем победа над вражеским генералом, которому оставили не только жизнь, но и свободу.
Когда темы иссякли, стрелки часов приближались к одиннадцати, заставляя Като отставить пустую чашку и поблагодарить за завтрак с приятной компанией. Он хотел закончить всё привычным ему комплементом, почти открыл рот, но поймал на себе внимательный взгляд Калеа, и присел обратно на стул, выгибая бровь в немом вопросе.
— Ты им так восхищаешься.
— А ты бы не восхищалась Валентином?
— О, поверь мне, я каждый день им восхищаюсь, но сейчас не про это, — её озорная улыбка сделалась хитрее и шире, проклюнулись маленькие ямочки на щеках. — Сколько бы мы не говорили, ты всё время вспоминаешь Морта. И в твоём голосе столько уважения и… нежности. Даже Валентин в его лучших романтических порывах не способен на подобное. Зависть берёт.
— Я могу говорить и о тебе, но тогда мой визит закончится с первым же поездом в столицу. И под конвоем.
— Из самых свирепых констеблей.
— Ух, — Като игриво поёжился и рассмеялся. — Мне уже страшно.
Она проводила его до двери и крепко обняла на прощание, тихо признавшись, что давно мечтала сделать это со страшим близнецом, но их с Мортемом противостояние остановилось на нейтральном рукопожатии. Для Калеа Дюпье близнецы были похожи, как отражение, но в тоже время видела разные взгляды на жизнь, характеры и цели. Природа и правда удивительна, заметила на прощание Калеа и закрыла дверь, как только Като вышел за калитку и протянул руку, ловя незанятый кэб. Теперь его путь лежал в «Риверанские хроники».
Здание, где расположилась редакция, было одним из достопримечательностей города: четырехэтажное, строгое, полностью из красного кирпича, что за десятилетия не растерял своей насыщенности, приковывая взгляд прогуливающихся по центральной аллее гостей южной столицы. Одной из особенностей, помимо мрачной истории, окутавшей некогда фамильный дом семьи Гросстиф, являлась красивая башня на угловой части здания, сконструированной из медных опор, и увенчанную острым шпилем. Мрачная городская легенда утверждала, что на нём, шпиле, лет сорок назад был символ святого Айнрейна, покровителя торговли и богатства, пока однажды Миккель Гросстиф не выгнал незаконно занявших пустующий корпус текстильной фабрики элдеров, невесть как оказавшихся в Риверане в поисках лучшей жизни, чем у них была в Фоссе, где идггильские полки давили вспыхивающие один за другим бунты. Их было пятнадцать или семнадцать голодных и несчастных нелюдей, ютившихся среди пыли и грязи в заброшенном здании и пытавшихся хоть как-то заработать на жизнь. Если легенда не врала, то все они даже обрезали свои нечеловеческие уши, лишь бы попытаться сойти за риверанцев в поисках пропитания. Но все они поклонялись Нарне — богу-волку, дикой природной стихии в пантеоне элдерского народа. И в ночь, когда к ним явился Гросстиф со своими людьми, когда пролилась элдерская кровь и чужие дубинки, ножи и цепи не щадили ни взрослых, ни детей, в шпиль ударила молния. Пожар вспыхнул так быстро, что оставшаяся в доме вторая супруга Миккеля, два его сына и новорожденная дочь не успели спастись — сгорели заживо вместе с прислугой. Единственный выживший Гросстиф повесился в злополучном корпусе собственной фабрики через три дня после похорон, здание отошло городу и было продано за сущие медяки.
Мрачная история, которую Като узнал от своих товарищей, а после пересказал Морту, что выслушал с особым интересом. И сейчас она вновь всплыла в памяти, как детская страшилка, под которой скрывалась простая, но трагичная череда случайностей. Сейчас же в этих стенах была редакция крупнейшей в Идггильском регионе газеты, у входа в которую стоял невысокий кудрявый мальчонка в рубашке и пиджаке, в выглаженных штанах на подтяжках, что едва доходили до щиколоток, и кричал заголовки свежего номера. Его звонкий голос выбивался из шума колёс и цокота копыт, карканья ворон, встрепенувшихся от стаи беспризорных собак, зарывшихся в мусорные кучи в маленьком переулке.
— Всего три «льва», леди и джентльмены! Свежий выпуск за три «льва»! И вы узнаете подробности о новой жертве «Риверанского доктора-мясника»! Покупайте свежий выпуск «Риверанских хроник»! Всего за три «льва»!
— Уже и имя дали этому убийце, — спустившийся с козел кучер мрачно сплюнул в сторону, учтиво открыв дверцу для обер-лейтенанта. Никак за лишние монеты так выслуживается, мелькнуло в мыслях Като, но всё же сунул в раскрытую, похожую на волосатую лапу медведя, ладонь чуть больше, чем должен был.
— Могли бы что-то и получше подобрать.
— Тоже скажите. Все знают, что это за «доктор» и почему не найдут, — он нагнулся ближе к обер-лейтенанту, обдав гнилисто-чесночной вонью, обнажая чёрные пеньки зубов, и доверительно зашептал. — Один из этих щенков генерал-губернатора. Про него давно слухи ходят. И один хуже другого.
Кучер прикусил нижнюю губу, выжидательно глядя в лицо Като, что, сдерживая дыхание, пытался не подать заинтересованного вида. Торгаши, шлюхи и извозчики разносят скверну толков словно крысы — чуму, наживаются на дешёвом знании объедков, вытряхивая лишние монеты из карманов любопытных господ и их дам.
— Думаете, что знаете больше, чем тот мальчишка с газетой?
Ему улыбнулись.
— Я как-то подвозил этого «доктора» из особняка Стага, известного на весь Риверан распутника, худописца и мужеложца, о котором судачит каждая шавка, и вот что вам скажу, сэр: он не раз появлялся там в обнимку с какими-то вельпе и всякий раз отсыпал по паре хеймов.
— В вас говорит зависть или богатая фантазия?
— Ни то и ни другое, — за курчавой неухоженной бородой, расползшейся на половину одутловатого лица, откуда торчал мясистый красный нос, скрывалась обидчивая, весьма мелочная и завистливая крыса, как бы назвал его Мортем, будь он рядом. — Во мне говорит законопослушный горожанин, который не хочет терять клиентов из-за какого-то убийцы.
Открывший было рот обер-лейтенант лишь пригладил китель, где отсутствовала пуговица, которую успел нащупать в кармане по дороге к дому Гросстифа. Как правильно заметил Валентин, он бы ничего не смог сделать для защиты Мортема от подобных отношений, кроме как ввязаться в очередную драку и с помощью кулаков выбить всю дурь вместе с зубами. Но стоил ли такого какой-то кучер, явно недалёкий умом и любящий собирать слухи и торговать ими, как яблоками на рынке? Завистливый, лживый пожиратель городской падали.
Оставив кучера, буравящего тяжёлым взглядом спину, без лишних монет, Като всё сильнее подавлял в себе волнение, приближаясь к заветной двери, минуя мальчонку, отмахнувшись от протянутой газеты. Ему хватило вчерашнего выпуска, чтобы понять насколько же далека журналистика от настоящего расследования и как легко ввергнуть ничего не знающих людей в пучину лжи. Теперь же ему нужно было найти зачинщика и вытрясти из него всё вместе с извинениями за статью, представлявшую собой не больше, чем сборник страшилок и слухов. И первой, к кому он подошёл, оказавшись просторном, переделанном под нужды редакции, холле, была молоденькая мисс, сидящая за столом, где царил творческий беспорядок, посреди которого лежала огромных объёмов книга с длинным списком фамилий и заметок рядом. Её скромное светлое платье с объёмными рукавами и цветочной вышивкой, достигало едва ли не до острого подбородка и закрывало запястья, а причёска — сложная конструкция из кос и кудрей — не поддавалась описанию, но подчёркивала тонкий овал лица, приманивая взгляд обер-лейтенанта. Постучав двумя пальцами по стойке, за которой скрывалась мисс, Като ещё раз коснулся не застёгнутого края мундирского борта, где отсутствовала пуговица. Несовершенство его формы выбивало из равновесия, будто дыра в доспехе рыцаря, через которую враг легко мог вонзить меч, и хотелось скорее избавиться от нервирующего ощущения появившейся слабости.
— Мисс, я хотел бы встретиться с мистером Эллингтоном.
— У вас интервью? — у неё большие синие глаза, в которых плескалось безграничное внимание и доверие к стоящему перед ней офицеру. Простушка и мечтательница. Это будет легко.
— Так точно, мисс, — самая очаровательная улыбка из тех, которыми обер-лейтенант обезоруживал молодых дам и редких мужчин, он смотрел на неё сверху вниз, опёршись локтем на перегородку, стоя вполоборота.
Щелчки печатных машинок, как потрескивающие искры магического огня, сливались с лёгким шелестом скользящих по стеклянным трубам пневмопочты капсул, что вынимали и убирали в гнёзда.
— Барнс! Ответ из министерства!
— Результаты скачек! Скорее в печать!
— Кто занимается Блумквистом? Пришла телеграмма!
Жаркие споры и шутки сыпались со всех сторон, горький табачный дым въелся в стены и мебель, застилая сизой пеленой просторный холл, где трое мужчин бурно обсуждали последние ставки. Одному из них явно не везло: он тревожно поглядывал на кольцо на безымянном пальце, притрагиваясь и виновато поджимая губы. Видимо, потратил деньги без ведома жены и теперь думал, как оправдаться за проигрыш. И такие люди когда-то отправлялись на передовую писать о героях империи, о её победах и — лишь в исключительном случае — поражениях. Энтузиастов, жаждавших славы за счёт войны, легко узнать по потухшим глазам.
— Бетти! — резкий окрик заставил дёрнуть плечом и сжать пальцы в поисках рукояти пистолета, что остался дома в ящике стола. — У мистера Эллингтона не назначено никаких встреч.
— Вы его секретарь? — Като обернулся на источник строгого и донельзя громкого голоса, окинул взглядом невысокую фигурку женщины в закрытом синем платье, под которым прятался корсет, утягивающийся пышную грудь.
— А вы очередной герой войны, решивший продать свои никчёмные истории? — её глаза хищно сверкнули в свете ламп золотом. — Поверьте, мистер Эллингтон выслушивает их по десять раз за вечер в какой ресторан не приди. И каждый уверен, что именно он достоин внимания к своей жалкой персоне.
— Для женщины вы слишком грубы, — обер-лейтенант поморщился, но подобрался хищным зверем, расправляя плечи и делая шаг навстречу. — И для патриота империи столь пренебрежительны к её защитникам. Я могу решить, что вы диссидент. Как такие люди могут освещать дела государства, если их убеждения идут вразрез с общепринятыми?
Он заметил, как тонкие, вычерченные губы на лице незнакомки сжались, с трудом заставляя напряжённые кончики рта дрогнуть в вымученной улыбке. Это походило на мрачную усмешку, в которой угадывалось понимание к чему ведёт разговор стоящий перед ней офицер, и незнакомка сдалась:
— Бетти! Скажешь всем последующим, что мистер Эллингтон никого больше не принимает! Пусть проваливают. А вы, — она дерзко оглядела Като и раздражённо поманила за собой. — Не отставайте.
Их путь составил не больше трёх минут, минуя весь первый и второй этажи, чтобы оказаться на третьем у двери, где на мутном стекле красивым почерком выведено «Виннэ Эллингтон. Журналист». Стоя справа от дамы, Като следил, как её небольшие ухоженные пальцы нырнули под манжету рукава и вынули оттуда ключ. Щелчок — и хозяйка нетерпеливо поманила за собой.
Кабинет «мистера Эллингтона» оказался не то, чтобы впечатляющим, скорее любопытным: маленькие безделушки на первый взгляд казались простыми украшениями, которые так любят выставлять на каминную полку хозяйки, но стоило присмотреться, как в них угадывались черты иной культуры — шайхраданской, если Като правильно помнил. Застывшие в дереве и фарфоре звери, охранявшие книги, которые встречались на полках у Мортема: философия, медицина, история. Везде порядок, чистота, наполовину пустой графин занимал маленькую тумбу, притаившуюся позади стола. Но больше всего притягивал стоящий недалеко от входа глобус — вещь удивительная для империи, где изведанные земли оканчивались частью окружающих Артенхейм стран. Всякий, кто отправлялся в путешествие за пределы страны, исчезал, а имена вычёркивали из истории, предавая забвению. Церковь осуждала всякое стремление изучить окружающий мир, если это не для дальнейшей экспансии. Ортодоксальные святоши боялись того, что находится за пределами границ, будто им было известно куда больше, чем смельчакам, исчезнувшим в неизвестности.
— Так вы не секретарь, — Като снисходительно улыбнулся, остановившись у полки с удивительными фигурками животных.
— А вы пришли сюда из-за статьи, — поймав удивлённый взгляд Виннэ Эллингтон лишь фыркнула, поморщившись. — Я, может, и женщина, но не идиотка, обер-лейтенант, и повидала многих близнецов в своей жизни, а с некоторыми провела достаточно времени, чтобы убедиться: все они, так или иначе, отличаются друг от друга. И только вы — единственная загадка природы.
Её голос стал ниже, вкрадчивее, а напряжённые губы расплылись в острой улыбке, заставляя едва приметные морщинки собраться в уголках глаз, остававшихся всё такими же холодными и внимательными.
— Вы знали, что выдающийся учёный и доктор Самуэль Базиль в 1748 году выдвинул теорию о «зеркальных близнецах»? Вся суть в том, что во внешности и поведении таких близнецов присутствует асимметрия. Один — правша, другой — левша, родинки зеркальны друг другу. Скажите, обер-лейтенант, ваши… родинки такие же?
— Обычно красивым дамам я предлагаю убедиться лично, — Като хитро прищурился, ловя каждое движение женщины, об опасности которой кричало нутро, покрываясь холодом. — Разве что я был один и без брата.
— О, поверьте, в этой жизни каких только отношений у меня не было, — её смех оказался низким, слегка хриплым, но всё ещё очаровательным. — Но чего не отнять, так это вашей загадочности, мистер Барас.
— Как и вашей, мистер Эллингтон.
Её смех вновь зазвучал среди книжных полок маленького кабинета, а в руках появилась изящная курительная трубка, подстать женщине, нежели мужчине, с тонкой деревянной ножкой, отполированной до блеска и покрытой лаком. Она весьма уместно смотрелась в чужих пальцах, придавая общему облику женщины шарм строгости и непокорности, что редко встретишь у большинства.
— Так зачем вы здесь, обер-лейтенант? Хотите опровержение вчерашней статьи на счёт вашего брата? Ну же, не напрягайтесь, я не хуже вас знаю каково это — быть родственником несправедливо обвинённого.
— И решили не оставаться одной в этом положении?
— Язвите? — Като смотрел на пальцы, что ловко вынули из появившейся на столе шкатулки маленький шарик табака — подобное он видел впервые — и вложила в чашу на конце трубки. Действия уверенные, опытные, как и то, сколь умело зажгла спичку и тут же опалила верхнюю часть скрученного табака, а после затянулась, слегка подержала внутри, выпустила малую часть через нос и с облегчением выдохнула. — Куальтанская трубка — одно из древнейших изобретений шайхрадов, часть их культуры, где раскуривание одной такой в кругу друзей означает доверие к ним, как к самому себе.
— Предлагаете раскурить?
— О нет, вам я уж точно не доверяю, — она вновь затянулась. — Меня просто тошнит, что этот город усыпан Барасами. Полиция, церковь, а теперь больница и армия. Всюду выдающиеся отпрыски Лоркана Бараса, надежда и опора Идггильского региона и целой империи.
— Вас так раздражает наша фамилия или наши достижения?
Эллингтон рассмеялась: зло, натужно, кривя губы в омерзении, а затем замолчала, долго впиваясь взглядом, не притрагиваясь к мундштуку. Её пальцы стали белыми от напряжения, с которым она сжимала тонкую ножку трубки, губы подрагивали и замирали, словно стоящая перед Като женщина боролась сама с собой в желании плюнуть в лицо представителю столь ненавистной ей фамилии. Сдержалась, вновь глубоко затянулась и с выдохом приобрела прежнюю умиротворённость, слегка наигранную.
— Ваш старший брат — Валентин — один из немногих честных полицейских, которых мне довелось увидеть на посту комиссара. Но даже такие люди ломаются под натиском обстоятельств и монет… или кровных уз.
— Мой брат — не убийца.
— А многое вы знаете о своём брате? — Эллингтон округлила рот и одним выдохом отправила в сторону помрачневшего обер-лейтенанта два серых кольца. — Я знаю, что вы не были в родном доме пять лет, а это очень большой срок. Может, вы и благородный офицер, но можно ли это сказать о вашем близнеце?
— Прекратите намекать и говорите прямо, — впервые ему встретилась настолько раздражающая женщина, часть которой манила своей таинственностью и умом, а вторая отталкивала хлёсткими выводами и обвинениями. Она чем-то напоминала Мортема: такая же надменная и самоуверенная, но лишённая некоего изящества мысли.
— Что вы знаете о Мортеме, обер-лейтенант? Что он доктор в больнице Пиранов, занимается частной практикой, иногда выезжает на просьбы лиц, незаинтересованных в огласке своей жизни, как, например, Стаг или Штормвинд. По вашему лицу видно, что эти фамилии уже знакомы. А знакомы ли слухи, которые их окружают? О, Морн Стаг даже не пытается скрывать своих увлечений: пьянство, разврат, увлечение молоденькими шлюхами и мальчиками-танцорами, которых нанимает на каждую вечеринку из Красного Дома мадам Лунд. И всякий раз туда спешит ваш брат, мистер Барас. Для личного врача он довольно редкий гость, для того, кто ездит на вызовы — частый, а если послушать о чём шепчется местная богема, то и вовсе эти двое были… любовниками.
— Замолчите, — Като сам не узнал своего голоса: низкий, раскатистый рык, вырвавшийся из глубины, где бушевал целый вихрь чувств.
Любовники! Что за вздор, хотел он прокричать ей в лицо, схватить за руку, встряхнуть, как непослушного ребёнка и заставить извиниться за подобную чушь, но в золоте чужих глаз не было лжи, лишь насмешка, рождённая от правды. Като вцепился в спинку стоящего перед ним кресла, стиснул до боли в фалангах, и держался до тех пор, пока они, как на дуэли, выжидали момента нанести ещё один болезненный удар. Его грудь тяжело вздымалась, плечи ныли от напряжения, само тело реагировало на мисс Эллингтон, как на угрозу, что откровенно упивалась чужой злостью.
— Вам такое не по душе? — змея в обличии человека, как окрестили таких женщин церковные писания, неторопливо раскуривала табак, свободной рукой перебирая исписанные витиеватым почерком бумаги.
— Это… — Като с трудом проглотил оскорбление, — …не доказывает его причастность.
— Ревность, укрывательство, простая неосторожность и много чего ещё можно привязать к убийству несчастной шлюхи.
— А как же вы объясните остальные? — обер-лейтенант зло осклабился.
— Эрон Штормвинд тоже ценитель… экзотической любви, а вот его сестра, как и полагается любой порядочной леди, посещала церковь и вела благочестивый образ жизни в ожидании собственной свадьбы. Возможно, несчастная раскрыла… деликатный секрет, объединяющий ваших с ней братьев, и вот вам новое убийство. Луиза Маривальди — несчастный агнец, умерщвлённый из-за непокорности сына отцу. А Арвин Грэйгилл, по слухам, приняла весьма дорогостоящий заказ от некоего мистера «М». Я бы назвала это даже не слухом, ведь об этом каждому встречному рассказывает её ошалевшая от горя сестра.
— Шестая.
— Ах, шестая. Безымянная несчастная леди, — Эллингтон задумчиво постучала указательным пальцем по чашечке трубки и пожала плечами. — Что-нибудь ещё всплывёт. Мои люди уже работают над этим.
— Чтобы вновь очернить имя моего брата? Прекратите этот цирк, мисс Эллингтон. Каким бы он не был заносчивым ублюдком, но уж точно никого не убивал. И ваши домыслы так и остаются домыслами, не подтверждённые фактами, — Като с лёгкостью отодвинул кресло, преграждающее ему путь, и в два широких шага оказался подле женщины, всматриваясь в её напряжённое лицо.
Маленькие, уже приметные морщинки, усталость, решимость и отчаяние, видневшееся в глубине золота, смотрящего на обер-лейтенанта прямо и уверенно. К ней подбирался возраст, оставив первые следы — Като дал бы ей тридцать или чуть больше, а знания, которыми так охотно делилась, говорили о большом жизненном опыте и хорошем образовании, недоступном большинству горожан из-за его дороговизны. Бесплатные школы при церквях давали лишь базовые знания и лишь мальчикам, девочек оставляли на домашнем или вовсе на попечении бабушек или матерей. Но были и исключения, и одно из них стояло перед обер-лейтенантом так близко, что он чувствовал густой и терпкий аромат телесных масел, привозимые контрабандой в империю из Вольного города. Он будоражил чуткий нос Като, впитывался в рецепторы, пробуждая внутри потаённые желания, рождающиеся близостью. Мисс Эллингтон была на полголовы ниже, но это ничуть не делало её уязвимой перед офицером, даже наоборот — подчёркивало скрытую в хрупком теле силу. Нет, она не сдастся без боя, её не запугать физической расправой, только заинтересовать или…
— У вас весьма богатая коллекция, — Като огляделся по сторонам, задержавшись на глобусе. — Такая стоит немалых денег.
— Мой отец изучал культуру Шайхрадана, обер-лейтенант, в этом нет ничего удивительного.
— Вы же знаете, что на подобное нужно разрешение не только от университета, Канцелярии Его Императорского Величества, но и от Церкви. И все предметы проходят полную опись с последующим изъятием в музеи или архивы для дальнейшего изучения. Не думаю, что ваш кабинет, мисс Эллингтон, представляет собой часть риверанского музея культурно-исторического наследия.
— Вы угрожаете, обер-лейтенант?
Маска невозмутимости на лице мисс Эллингтон дала трещину, едва уловимое волнение выдало её, позволив напряжению, охватившему Като, исчезнуть. Обер-лейтенант склонил голову набок и расслабленно завёл руки за спину, всё ещё стоя перед журналисткой, не отвечая на вопрос, ответ на который она могла знать сама.
— Почему Виннэ Эллингтон?
Женщина разочарованно фыркнула, закатив глаза, но всё же ответила:
— Потому что Виннэ — имя моего покойного деда, а Эллингтон — девичья фамилия матери. А ещё, если вы не заметили, обер-лейтенант, я — женщина. И, как известно, женщины не предрасположены природой рассуждать о политике и преступлениях.
— А в этом что-то есть от правды, — мрачно усмехнувшись, Като отступил на шаг, позволяя напряжению между ним и Эллингтон немного утихнуть, и в тишине кабинета раздался едва уловимый вздох.
— Итак, обер-лейтенант, мы с вами в патовой ситуации и уж точно никто не захочет уйти без победы.
— Nankerre kaskare nai — «умру непобеждённым», — как говорил один элдерский генерал.
— Какой прелестный дуэт здесь образовался: собирательница побрякушек зверолюдов и элдерский переводчик. Может, и мне на вас донести в Церковь, как считаете? Примем епитимию вместе, замолим грехи… или предадимся новым, менее тяжким…
Её шаги были легки, Като почти пропустил тот момент, когда Эллингтон оказалась вновь так близко, заглядывая в его голубые глаза и прикусывая уголок нижней губы. Обольстительная и коварная, она действительно была змеёй, готовой в один момент одурманить своим очарованием и нанести удар. Волна жара опалила тело офицера, стоило манящему золоту впиться в лицо, пробуждая в обер-лейтенанте непристойные мысли, что сейчас должны были казаться неуместными. Он слушал их в голове, как назойливое жужжание мух: Эллингтон не только журналист, но и женщина, и весьма недурна собой, что может случиться от одного поцелуя, да и с некоторыми полезно становиться… ближе. Её молчаливое признание нашли отражение в взметнувшихся вверх ладонях, что легли на грудь Като и начали мягко поглаживать сукно офицерского кителя. Размеренно, ненавязчиво и так… многообещающе. Он вздёрнул подбородок, пытаясь бороться, но почувствовал, как она прижалась к нему, ощутил жар под тонкой тканью платья, когда положил ладони на плечи, но ещё не оттолкнул, позволяя чужим заскользить вниз к животу, зацепившись за широкий кожаный ремень с тяжёлой пряжкой.
«Для чего ты пришёл сюда, братец? Отмыть моё имя от грязи или же в эту грязь упасть?» — насмешливый голос Мортема зазвучал столь же внезапно, как раскатистый гром за окном кабинета, вырывая Като из липкой паутины нарастающей страсти. И раздражённо цыкнув, впиваясь в плечи журналистки, обер-лейтенант грубо отпихнул её от себя, вызвав болезненную гримасу, быстро сменившуюся разочарованием. Его, Като, никогда не интересовавшегося мнением Мортема по поводу своих любовных приключений, вдруг стало волновать, что тот скажет, узнав, чем бы закончилась встреча в «Риверанских хрониках», не отступись он сейчас. И страх увидеть разочарование на лице близнеца сжал грудь ледяными пальцами, вонзаясь в сердце и заставляя его забиться чаще. Чужие руки больно ударили по предплечьям, заставляя выпустить из хватки Эллингтон, недовольно массировавшую кожу через платье.
Тяжёлые капли забарабанили по стеклу, вспышка молнии на мгновение ослепила офицера, заставляя зажмуриться, отвернувшись и вскинув ладонь. Купавшиеся в солнце улицы Риверана в миг выцвели до безликой серости и теперь едва угадывались за стеной обрушившегося на город дождя.
— Не хотите писать опровержение собственному вымыслу, тогда не пишите о Мортеме вовсе.
— Знаете какие люди мне говорили также, стоя на этом месте? И все они теперь либо в тюрьме, либо в бегах, — золотистые глаза Эллингтон опасливо сузились. — Можете не терять своё время на угрозы.
— Я здесь не для этого.
— Да-да, вы беспокоитесь о своём невинном брате, о котором даже ничего не знаете. Ах эти наивные детские узы веры и любви. Чушь собачья! Пока он является главным подозреваемым, я буду упоминать об этом в каждой статье, что будет выходить.
— А если нет, — Като облизнул губы и продолжил. — Если он невиновен? Что тогда? Будете извиняться за всю грязь, что на него попытались спихнуть? Он же засудит вас и вашу редакцию, и тогда Виннэ Эллингтон придётся стать простой женщиной, и вам очень повезёт, если найдётся работа хотя бы телеграфисткой.
Не без злорадства Като смотрел как багровеют щёки задохнувшейся от возмущения и в тоже время осознания всей ситуации женщины. Это была победа, чуть не упущенная, но всё же победа. Его превосходство над Эллингтон сравнимо разве что с песней Ганэтэлла о подвиге Айнурадана, заставившего моровую змею преклониться перед ним и исчезнуть в недрах Гилек-Акка — бездны, развернувшейся на далёком севере. Теперь она не выглядела столь очаровательной и манящей, хоть и не утратила свою физическую красоту, но образ Мортема — в какой раз он сравнивает всех встреченных дам с ним? — был недостижим даже для неё. И это разочаровывало так, словно старший близнец являлся мерилом всех женщин, образцом, с которым нужно сверять каждую, чтобы найти ту единственную, но раз за разом они оставались лишь бледными силуэтами.
— Как вы там говорили, умру непобеждённым? Хорошо! Считайте, что смогли меня убедить, и имя вашего брата не будет упоминаться, но взамен вы окажете мне услугу.
— Торгуетесь?
— Делаю наше сотрудничество выгодным, — её пальцы мелко подрагивали, когда она обошла по дуге стоявшего на месте офицера и вновь начала набивать трубку. — Вы ведёте своё расследование? Это похвально. Может, именно вам удастся продвинуться дальше, чем этим тупоголовым констеблям. И я хочу от вас имя преступника. Как только вы узнаете его, я должна узнать следом. Ни полиция, ни ваш брат-комиссар, ни другая газета, а я. Вы согласны?
Като задумался, поглаживая подбородок. Казалось бы, он ничем не рискует, преступник должен быть наказан и его имя обязано прогреметь на весь Риверан, чтобы он знал в случае побега — никто не поможет ему здесь. Но что, если им окажется Мортем? И все убийства на самом деле его рук, а причины не так важны, как сам факт: Мортем Барас, сын генерал-губернатора, — «Риверанский мясник»! Это не только скандал, но и погубленная одним обвинением репутация всей семьи, такого отец не простит. Мортема казнят. Как и их мать когда-то за те знания, что она практиковала.
— Мистер Барас, я бы и рада провести с вами оставшиеся часы, но раз вы лишаете меня первой полосы, придётся искать новые сенсации, а это время, — Эллингтон раздражённо постучала трубкой о край расписной пепельницы, перевернув чашечку вниз, и метнула на молчаливого офицера недвусмысленный взгляд.
— Я согласен, — он протянул ей руку, и она нехотя пожала в ответ.
— Даже, если убийцей окажется ваш брат?
— Даже так.
Като покинул кабинет, коротко распрощавшись и стараясь не думать о ловушке, в которую угодил, закрепив договор. Эллингтон словно была рождена среди скаров, впитав в себя коварство и злобу этих рогатых тварей, явившихся из самой Бездны. И отчаянно хотелось выпить хорошего виски, а может забыться дешёвым пойлом, которое здесь по ошибке зовут пивом. Но не думать о любовниках брата и его возможной причастности к убийствам, не думать в какое дерьмо он вступил, спустившись на риверанский перрон, и как теперь быть с той правдой, открывшейся ему.
Он выскочил на улицу под проливной дождь и тут же поймал пустой кэб.
— Если знаешь, где подают самый крепкий виски, вези туда, — рявкнул молодому кучеру, стряхивая с мокрых волос влагу, и скрылся в кабине, хлопнув дверцей кареты.
Нужно прекращать думать. Здесь, как на войне, легко свихнуться, но не от смертей, а от семейных тайн.