— Так ты выполняешь обещания, Мортем? — серые глаза пронизывали стоящего перед комиссаром близнеца, надменно и с вызовом вздёрнувшего подбородок. — Впутываешь своего брата в авантюры с риском для жизни и собственной репутации?
— Я сам… — Като сделал шаг вперёд, но затих, стоило Валентину резко взмахнуть рукой, пресекая любую попытку заступиться.
— Это серьёзная ошибка.
— Ты видел, что случилось с мальчишкой.
— Видел, но ещё я видел там тебя с главой фабрики в окружении охраны. И слова Штормвинда против твоих будут весомее. Ты понимаешь это? Если он решится открыто обвинить тебя не только в проникновении на территорию фабрики, но и в убийстве Ласке, тебе уже не получится отвертеться. И мне придётся действовать не как брату, а как комиссару, — Валентин взял паузу, позволяя братьям переварить информацию, неторопливо потягивая уже остывший кофе, так противно вязавший язык и оседавший в горле.
— Так Эрон обвиняет нас лишь в проникновении?
Всё ещё держа на прицеле Мортема, Валентин медленно кивнул.
— К вашему счастью этот щекотливый момент удалось урегулировать, и в смерти Ласке виновен наш неизвестный убийца, а не один из сыновей генерал-губернатора, о чём журналисты с удовольствием бы поделились со всем миром.
— Ты язвишь, — вдруг заметил Мортем и его плечи заметно расслабились. — Уже перестал злиться?
Валентин покачал головой, но уголки губ предательски дрогнули, пряча невольную улыбку. Разве он мог злиться на тех, кто хотел докопаться до правды?
— А как же Штормвинд? — Като резко шагнул к Валентину, рассекая воздух, наполненный запахом чернил и оружейного масла.
— Штормвинд — чистокровный и среди его окружения нет ни одного скельма, — выгибая губы в сардонической улыбке, отозвался Мортем, — кроме одного, да и ты его прекрасно знаешь, братец.
Он встретил непонимающий взгляд голубых глаз, спокойно ожидая, когда в них отразится не только немой вопрос, готовый был сорваться с чужих губ, но и осознание ответа, известного обер-лейтенанту. Мортем не сомневался — слухи дошли до Като в самых их извращённых формах, ведь именно такие толки люди готовы выплёскивать каждому, кто готов слушать сплетни Риверана. О сынишке-скельме генерал-губернатора, что покрывает мерзости своего родственника; о пристрастиях, в которых участвуют такие выдающиеся лица, как Стаг и Штормвинд; о связи погибших женщин с ним. Журналисты, как крысы и вороны на гниющих останках, собирают самые сочные куски и разносят по всему городу болезни, пятнающие репутацию влиятельных особ. И если Като действительно встретился с Эллингтоном, вся грязь, которую Мортем не желал показывать брату, предстала перед глазами близнеца. И теперь он выжидал реакции, заметив, как потемнели радужки, в которых затаилось бешенство, смешанное с обидой. Като больно, его маленькому братцу действительно не всё равно в каком обществе и как проводит свой досуг Мортем, и старший брат находит в себе силы, чтобы не вонзить эту иглу ещё глубже в сердце близнеца своим ответом.
— Что ещё мне надо знать? — слова, прозвучавшие отчуждённо и холодно, пылали гневом. — Что ещё ты скрываешь от меня?
— Не здесь.
— А где?!
Подошва сапог заскрипела по выкрашенным половицам, два быстрых шага и вот пальцы Като больно впились в плечи брата, заставляя того скривиться от пронзившей мышцы боли. Злой, всклокоченный, покрасневший то ли от гнева, то ли от стыда, близнец стискивал чужую кожу до синяков, ощутимо встряхнув, будто выпытывая у пленника тайну. Ещё не переходя границы, но уже срываясь от отчаяния, что Мортем видел в глазах брата.
— Где ты мне это всё расскажешь? Дома? В своём клубе выдающихся умов? Может быть, за решёткой, когда снова попробуем докопаться до правды? Если выживем, конечно! — хватка обер-лейтенанта была крепкой, он не разжал пальцы даже когда Мортем дёрнул рукой, пытаясь вырваться, а сжал сильнее. — Ты умолчал о своей связи с убитыми женщинами, умолчал о том, что Штормвинд — твой любовник!
Мортем вздрогнул, оттолкнул от себя разошедшегося брата и, освободившись от чужих пальцев, занёс ладонь для удара, моментально, не давая рефлексам солдата среагировать, отвесил звонкую пощёчину. Правая щека Като вспыхнула, его голова дёрнулась и он, оглушённый, застыл, боясь посмотреть в лицо близнеца. На какое-то мгновение Мортему стало его жаль: растерянного, сломленного, испуганного мальчишку в теле взрослого самолюбивого солдата, кем Като представлялся окружающим. Герой войны, признанный императором, сын одного из влиятельных генерал-губернаторов, и такой слабак, когда дело касалось близнеца.
— Я знал, что эта грязь коснётся тебя, но не предполагал, насколько глубоко ты в ней погрязнешь.
— Так может быть, надо было самому обо всём рассказать? Я, скары тебя поглоти, твой брат, Морт.
— У меня их пятеро, но стоят ли они доверия?
Като вздрогнул, нервно усмехнулся, скривившись в горечи обиды, скрывая ладонью рот, предательски дрожавший, боясь показаться перед Мортемом ещё более наивным дураком, каким уже был, веря в их не просто родственную, но и духовную связь. Они через столько всего прошли, их разделяли тайны, обиды, расстояние, но стоило одному позвать второго, как он бросил все дела ради него. И получил за это насмешливое недоверие с чувством вины и предательства.
Мортем не изменился в лице, продолжая смотреть со скучающим ожиданием, когда внутри Като всё выло от разрывающего вихря чувств. Втянув судорожно носом терпкий воздух, обер-лейтенант ощерился, отняв руку от рта, и выплюнул прямо в лицо:
— Пошёл ты.
Резко развернулся на каблуках и буквально вылетел из кабинета, хлопнув дверью, заставляя занявшегося бумагами Валентина оторваться и укоризненно покачать головой. Он успел забыть насколько эмоциональны ссоры близнецов, когда импульсивный Като с натиском неумолимой стихии напирал на спокойного Мортема. Комиссар тяжело сел в кресло, прикрывая глаза и сохраня нейтралитет — он редко ввязывался в споры, ещё реже — принимал чью-то сторону, — но от Мортема не ускользнуло то, с каким обвинением на него смотрел старший из сыновей Бараса.
— Он вернётся. Всегда возвращается.
Но Като не вернулся ни через полчаса, — столько ему хватало, чтобы остудить голову и привести мысли в порядок, избавляясь от жгучего гнева, — ни через два часа, что Мортем провёл в кабинете, разбирая дальнейшие шаги вместе с Валентином, изредка, пусть и любезно напоминавшем, к чему привели сокрытые от него действия близнецов. И теперь тревога подбиралась к Мортему, с каждой очередной минутой, лениво ползшей по циферблату настольных часов, украшенных позолотой и костью на белой глянцевой поверхности короба. Подарок одной из пяти влиятельных семей Риверана, — то ли Орбанов, то ли Дальгоров, — дорогой безвкусицей выделялся среди идеального порядка, к которому так страстно тяготел комиссар, то и дело царапая случайно брошенный Мортемом взгляд на светлый циферблат, по которому неспешно скользила минутная стрелка. В какой-то момент казалось, что она встала и механизм часов, не выдержав, сломался, насмехаясь над старшим из близнецов. Медленно, секунду за секундой отщёлкивал безвозвратно утерянную минуту жизни, так бесцельно потраченную, пока Валентин разбирал с присущей его натуре дотошностью каждый новый шаг брата. Ему не нравилось всё, что предлагал Мортем, а он в свою очередь не мог позволить себе сидеть сложа руки, ожидая, когда и без того испорченной репутации придёт конец. От такого невозможно отмыться — убийца, Меченный, да к тому же мужеложец. И единственное, что действительно волновало Мортема — Като, который так и не объявился.
Если бы Мортем знал, куда занесло его братца, позволил бы себе столь резкие слова, вонзая не ядовитую иглу — нож, отравляя самое чистое, что было в младшем Барасе — его любовь к близнецу? Смог бы сдержаться, чтобы не сделать больно тому, кого хотел защитить и чьи слова так сильно задели, будто коснулись оголённого нерва, вызывая острую вспышку боли? Но судьба разыграла свои карты и теперь вела взбешённого, ещё не унявшего горечь от унижения обер-лейтенанта по кривым улочкам старых кварталов, увлекая всё дальше от центра Риверана в его самые потаённые места, в истинное сердце всех пороков, что собрались в тени церквей. Он не разбирал дороги, его растрёпанный и немного шальной вид с расстёгнутой на две пуговицы несвежей рубашкой вписывался в общую разруху и бедность, а сапоги предательски лязгали подкованной подошвой по истёртым от множества ног брусчатке, местами разрытой, стыдливо обнажая раскисшую от дождя землю. Он оставил плащ то ли в камере, то ли в кабинете брата, но вспомнил о нём лишь когда накрапывал мелкий дождь, подгоняя спрятаться хоть под какую-то крышу, и юркнул в первый попавшийся питейный дом, откуда доносились пьяные раззадоренные толпой голоса двух крепких бойцов, мутузящих друг друга едва ли не у входа. Като с трудом протиснулся в сторону, оглядывая тёмное, лишённое лоска и хоть какой-то аккуратности помещение со старыми, поскрипывающими от каждого шага полами, залитыми и заблёванными теми, кто успел хватить лишку. Жиденькая толпа ревела от неуклюжих ударов бойцов, ловя незадачливого противника и тут же выталкивая обратно в круг прямо под кулак. Кровь смешалась со слюной, а брань с поддержкой, на которую щедро разорялись не нашедшие сегодня работу мужчины.
Маленькие окна едва пропускали свет, поддёрнутые плёнкой налипшего жира, а столы выглядели так, будто никто их не мыл с самого основания этого чудесного заведения, в котором обер-лейтенанту посчастливилось побывать. Его встретил равнодушный взгляд усатого, щурившего правый глаз хозяина, чей огромный нос слишком сильно выделялся на узком лице со сросшимися над верхней губой баками. Острый подбородок был начисто выбрит и красовался коротким рубцом. Солдат, получивший достаточно жалования, чтобы открыть свою питейную или заняться семейным делом по возвращению. Обычное дело для потрёпанной в конфликтах империи. Като занял место за стойкой, усевшись на неудобный стул, расшатанный чужими задницами, в надежде на то, чтобы его не станут трогать, пока будет пытаться не сойти с ума от грызущей внутри горечи и злости, отравлявшей мысли.
Он любил Мортема, всегда пытался поддержать, всегда был на его стороне, не слушая всё, о чём судачили другие, надеясь, что брат испытывает подобные чувства, но вместо этого получил пощёчину. Не ту, от которой щека всё ещё отзывалась ноющей болью, а скорее плевок в душу. Неужели Мортем и правда ненавидел всех людей, включая собственного близнеца? И всё это время, что Като переживал за их разрыв и утраченную дружбу, он просто использовал его, защищаясь от чужих кулаков, как за верным рыцарем, слепо верящим в любую ложь.
— Эй, солдатик, — скрипучий голос подсевшей рядом женщины, слишком вульгарно накрашенной, далеко не свежей, но не утратившей уловимые глазу черты завядающей молодости, отвлёк от мыслей, заставляя повернуть голову, — тебе одиноко?
Като придирчиво оглядел шлюху от самой макушки неухоженных вьющихся волос, спутанных и давно не видевших расчёски и мыла, до грязных босых пяток — жила она либо здесь, либо где-то рядом, позволяя себе прогуливаться босиком. Её колени были покрыты ссадинами, расцарапаны локти и ладони с погрызенными ногтями, на шее красовались почти рассосавшиеся желтоватые синяки то ли от пальцев, то ли от поцелуев. Но сам её вид был глубоко несчастным и отчуждённым.
— Не настолько, — дёрнув губой, Като отвернулся и принял поставленный перед ним бокал эля.
— Ждёшь малышку Лулу? Её все ждут, — и, уперевшись худыми локтями в столешницу, меланхолично добавила. — Скарова потаскуха.
Она вздохнула, о чём-то сожалея, но не ушла, поглядывая искоса на то, как быстро исчезает из бокала эль, что заливал в себя обер-лейтенант. За спиной вновь взревели довольные зрители, в маленький душный зал прибывало всё больше народу, все толпились и жались, пытаясь не попасться под руку слишком разошедшимся бойцам, с чьих помятых лиц уже капала кровь, а глаза и разбитые губы заплыли и вздулись, налившись малиновой синевой. С каждым новым человеком дышать становилось всё труднее: воняло мочой, потом, кислыми тряпками, кровью, дымом и резиной. Но Като продолжал сидеть и слушать незнакомую шлюху, нашедшую в нём молчаливого собеседника. Её узкие плечи напоминали кости, обтянутые тонким слоем мышц и нездоровой кожи, из глубокого выреза выпирали острые ключицы, а опавшая грудь уже не была столь пленительна, нежели в юном возрасте. Неудивительно почему кто-то предпочитал некую Лулу, и незнакомой шлюхе оставались те, кто пытался сэкономить на удовольствии.
— Свалилась к нам на голову и тут же забрала всех мужиков, — монотонно жалуясь, женщина вытянула руки перед собой, игриво царапая отполированное дерево ногтями. — Видишь ли, у неё там всё девственно чисто — ни волоска, ни язвочки, вот они и трахают её как безумцы. Сучья элдерская помесь. Мать, поди, та ещё шалава, ложилась под каждого длинноухого, лишь бы жизнь сохранили, вот от кого-то и понесла.
Като постучал пальцами рядом с бокалом, привлекая внимание хозяина, и перед ним тут же поставили новый, наполненный до краёв мочой, которой по ошибке называли элем. Такое могли пить лишь те, у кого не хватало денег на что-то действительно стоящее, вкус которого ещё долго не сходил с языка, а голова оставалась совершенно ясной на следующий день после ночи кутежа. Здесь же эль был разбавлен, имел горечь и неприятное послевкусие, от которого в животе всё выворачивало. Его успели пару раз неосторожно пихнуть в спину слишком разошедшиеся завсегдатаи, и новая драка грозилась вспыхнуть прямо у стойки, когда налившиеся кровью и азартом глаза встречались с недовольным лицом Като, но сидящая рядом шлюха вяло отсылала очередного смельчака прочь. Её знали все, оттого тихо ругались под нос, но оставляли молоденького офицера, теряя интерес.
— Спасибо, — это простое слово далось обер-лейтенанту неожиданно тяжело, будто он расставался с половиной своего жалования; язык едва ворочался, выталкивая цепляющиеся за зубы буквы.
— А, — отмахнулась женщина и, наклонившись вперёд, протянула узловатые пальцы к хозяину, выпрашивая сигарету, что оказалась перед ней. — Не люблю, когда бьют таких красавчиков.
Она грустно улыбнулась, и её почерневшие дёсны с кривыми зубами, где проглядывались дыры, лишь в очередной раз оттолкнули Като от какого-либо знакомства.
— Где служил, солдатик?
— Юго-восточный фронт. Кавалерия.
— Надо же, — присвистнула от удивления, приподнимая жиденькие брови, — а по прямым ногам не скажешь.
И гнусно захихикала, клочками сцеживая сквозь зубы дым. Он не ответил, допивая остатки очередного бокала и утирая губы ладонью. Мысли заволокло пеленой лёгкости и даже шутки сидящей рядом шлюхи не раздражали, скорее дополняли общую атмосферу бедности и убожества, где человеческие лица становились звериными вместе с повадками.
— Женат?
— Нет.
— А невеста…
Като поджал губы. Он изредка задумывался о женитьбе, зная, что это неизбежно и отец обязательно подберёт лучшую кандидатуру из множества дочерей своих партнёров или друзей, с которыми захочет укрепить отношения, породнившись. Ему не повезло с Валентином, не повезло с Каликом, так почему же не попробовать единственного нормального сына, пока не повзрослеет гордость Барасов? Да, у него не было невесты, но были любовницы и единичные увлечения, которых Като красиво добивался, как и полагает джентльмену: цветы, прогулки, утомительные диалоги про стихи и прозу, рассказы о битвах и как он смело шёл в атаку со своим полком. Одних он любил, с другими расставался легко, как и должно после короткого романа, но сердце предательски щемило не от вереницы искусных и невинных дев, а от собственного близнеца.
— Нет.
Шлюха скрипуче рассмеялась, вздёрнув голову, и неровно обрезанные локоны затанцевали концами по плечам:
— Скарова у тебя жизнь, солдатик, — заключила она и вновь затянулась. — Вернуться назад и быть никому не нужным — такая себе судьба. Только и остаётся, что пить и трахаться с кем придётся. Не поверишь, солдатик, а я ведь когда-то любила. Как дурочка втюхалась в такого же красавчика в мундире, поверила ему, что отгремит эта ублюдская война и он вернётся ко мне. Он, кстати, моим первым мужчиной был. Таким себе, но любовь ослепляет. А потом таких вот было ещё десяток или два, не помню. И все обещали одно и тоже, одно и тоже… Ты тоже обещал?
— Нет, — впервые за весь диалог Като повернулся к ней, внимательно вглядываясь в уставшее лицо женщины. — Нельзя обещать то, что никогда не выполнишь.
— У тебя были хорошие родители.
— Не родители, — вдруг возразил, не понимая почему. — Брат.
— О, так тебя брат воспитывал? Хороший человек, мудрый, — вновь засмеялась и под конец закашлялась, подавившись дымом. — Живой?
— Живой, — с тихим выдохом ответил, опуская глаза к сложенным перед собой рукам.
— Значит, есть кому ты нужен, — щербато улыбнувшись, продолжила шлюха. — Когда увидишь его, скажи как сильно благодарен ему и насколько сильно любишь. Мы должны ценить тех, кто рядом с нами. Иначе рискуешь оказаться никем не замеченной тенью. Понял?
— Да.
Она хотела сказать что-то ещё, но её грубо дёрнул за плечо, отвлекая и заставляя подняться, раскрасневшийся пьяный мужик, с выпирающим под засаленной рубахой пузом. Жирный подбородок, перетекавший в шею, оброс жидкой щетиной, переходящей в нелепые усы, а обрюзгшие рябые щёки дрожали от каждого слова. Он тащил её в сторону двери и шлюха даже не сопротивлялась, на прощание успев взъерошить кончиками пальцев волосы обер-лейтенанта и послать воздушный поцелуй. Позже, когда он допил пятый стакан и, задыхаясь от вони, оглушённый и осоловевший вышел на свежий воздух, пропитанный застоявшимися помоями, мутной плёнкой покрывавшие переулки между мрачными домами, услышал сиплые женские стоны, явно наигранные, но раззадорившие того, кто усердно пыхтел, вбиваясь в упёршуюся в каменную стену женщину. Брезгливость взяла своё и, развернувшись на каблуках, сплёвывая жидкий привкус эля, Като побрёл в сторону дома, стараясь не слишком торопиться выйти на центральные улицы. Казалось бы забытая обида вновь затеплилась в груди. Теперь-то, когда оковы почти были сброшены дешёвым пойлом и храбрость граничила с безрассудством, Като мечтал встретить близнеца и выбить из него правду, всю без остатка. Не силой, но словами, которые отскакивали от отчуждённости подобно горошинам — от стены. Только подумать, а ведь ради Мортема он оказался здесь, куда не сильно-то и хотел возвращаться, отказался от встречи с друзьями, что происходила раз в пару месяцев за бокалами добротного виски, с неспешными разговорами и игрой в карты, а выяснил, что не слишком-то нужен собственному близнецу. Доверие, любовь, поддержка — пустые слова, холостые патроны, которыми Мортем стрелял в него, а Като верил в их существование. Вот дурак! Идиот! Дерьмо скарово! Нужно было просто выбросить телеграмму и забыть о существовании того, кто делит одно с ним лицо. Они давно выросли и изменились, стали другими, с собственной судьбой, а Мортем то и дело заставлял снова и снова чувствовать вину за прошлое, которое было так давно.
Имело ли оно хоть какую-то ценность для него? А для Като? Имело, уж обер-лейтенант мог в этом поклясться и дать руку на отсечение, что всегда вспоминал с теплом детство, до того, как брат начал сбегать на болота. До того, как их начали мучить кошмары.
Като петлял, слегка покачиваясь, по улочкам, давно потеряв ориентиры, пока не оказался возле кирпичной стены, за которой пряталась знакомая ему оружейная фабрика. И его накрыло воспоминаниями, слишком яркими из-за алкоголя и лёгкости. То существо, что извивалось в собственных выделениях, разросшееся мышечной массой с вывалившимися органами, влажно блестевшими в свете зажжённых ламп, где из живота извиваясь тянулись тонкие жгуты, пытавшиеся ухватить стоявших рядом людей. И изуродованное, но ещё не лишённое человеческих черт лицо бедняги Саймона.
Като вывернуло прямо на кладку. Его неистово рвало, как никогда, даже в первом бою, где он увидел останки пехотинцев, разорванных волшебными смерчами и раздавленных магией, его не полоскало настолько сильно. Теперь же весь эль нещадно лился под ноги, брызгами покрывая носки сапог, а желчь била в нос едкой вонью, заставляя судорожно сплёвывать вязкую слюну. Хорошо, что было достаточно поздно, чтобы никто не заметил в очередном пьянчуге сына генерал-губернатора, и редкие господа, некоторые с дамами, брезгливо отшатывались и кривились от столь вопиющего бескультурья.
Выдохнув, когда живот перестало сводить спазмом и пустота заняла всё в желудке, Като в последний раз сплюнул, утёр губы и вдруг решительно направился в сторону возвышавшегося особняка Штормвиндов. В его воспалённом мозгу засела мысль о мести, об ответах, которые задолжал любовник Мортема. И от этой мысли неприятно кольнула ревность. Почему ему не всё равно? Почему так волнует с кем развлекается человек, не желающий доверять собственному брату? К скарам, они оба задолжали ему и сейчас Като намерен был взять своё.
И поэтому он уже минут десять нетерпеливо ждал дворецкого, что не смог выпроводить напиравшего на него молодого офицера, хоть охранники и маячили за спиной разошедшегося Като. Топтался на месте, скользя взглядом по картинам, обоям, тяжёлым жаккардовым шторам, налившимся глубоким винным цветом в приглушённом свете в гостинной комнате, куда его проводил старый дворецкий. Като попытался успокоиться, стать собой прежним, но алкоголь бурлил, а вместе с ним царапающее желание докопаться до правды, которую все так хорошо скрывали.
Он почти отчаялся и готов был сам отправиться на поиски, когда появился Эрик Ауэр и, сохраняя отчуждение на безупречном лице, пригласил следовать за собой и повёл на второй этаж, а после довёл до тяжёлой двери из тёмного дерева, за которой скрывалась комната Эрона Штормвинда. По крайней мере старик-дворецкий так выразился, а на деле, стоило Като переступить порог, он оказался в просторном помещении, где в первой части располагался самый настоящий кабинет, а во второй, прячась за резной лакированной дверью, — спальня. Тяжёлые шкафы из тёмной породы редкого дерева, заполненные книгами, чем-то напоминали семейную библиотеку Барасов, массивный стол и мягкие кресла на резных ножках, тлеющий камин, от которого расползалось едва ощутимое тепло — скорее всего что-то сжигали. Улики, подумал и сразу упёрся в тонкую переносицу Штормвинда подозрительным взглядом обер-лейтенант. Большой вытканный ковёр покрывал весь пол, заглушая шаги, а в тени, притаившись между двумя высокими книжными стеллажами, оказался диван, на котором лежал, соблазняя… мальчишка. Ему не было и шестнадцати, по-детски нежный, с красивыми точёными чертами лица, чем-то напоминавшие кого-то знакомого. Като едва мог разглядеть что-то ещё — тень надёжно укутывала его от чужих глаз, но недостаточно от того, кто привык замечать всё на поле боя.
— Чем обязан столь неожиданному визиту, — Штормвинд стоял у стола, неторопливо наполняя два бокала янтарным виски, — Желаете выразить раскаяние за своё преступление?
Офицер дёрнул губой, но сдержался от колкости. Он разгадал Эрона с их встречи в подвале и теперь не купится на усилия спровоцировать очередной громкий скандал. Ему нужны ответы и попытки придушить раздражавшего Штормвинда никак этому не поспособствуют.
— Это правда, что ты убил того мальчишку?
Эрон недобро сощурился, поджав губы, но всё же протянул один из стаканов гостю, проявляя хозяйскую любезность. Его руки были обнажены по локоть, где начинались закатанные рукава рубашки и Като мог разглядеть пальцы и ладони, что предположительно касались его близнеца в пылкой страсти. Широкие, грубые, принадлежащие солдату, как и у Като, только с дозволением трогать самое святое для обер-лейтенанта. И это вновь вызвало волну душащей ревности.
— Комиссар не довёл до вас сведения, кто был…
— Не пытайся меня дурить! — сам не ожидая от себя столь острой вспышки гнева, рявкнул офицер, сжимая кулаки и смело шагнув к притихшему Штормвинду. На самой границе периферии зрения беспокойно завозился мальчонка. — Это ведь ты убил свою сестру? Когда она тебя чем-то рассердила и ты в ярости нанёс удар? А этот идиот стал свидетелем, о котором никто не подозревал, пока он не начал преследовать тебя из чувства справедливости? И ты убил его, решив подставив Морта.
— Морвен, — позвал Штормвинд и в его голосе затрещал лёд, что покрывал при первых заморозках лужи. — В спальню.
Из тени вышел тот, кого Като не ожидал увидеть, но вдруг осознал на кого похож мальчишка своими длинными пшеничными волосами и голубизной глаз. Он был обнажён и его стройное тело покрывали синяки от сильных рук, что впивались в момент особо острого удовольствия. Он бросил один неприкрытый взгляд на обер-лейтенанта, словно уловив их похожесть, но молча скрылся во второй комнате, оставив главу Штормвиндов с гостем наедине.
— Он же…
— Хотите правду, Като? Я же могу обращаться к вам по имени? — тот кивнул, всё ещё пытаясь осознать увиденное и сопоставить с тем, что казалось правдой. — Что ж, я могу рассказать, но вы должны понимать, что в случае пересказа этого разговора комиссару, я при свидетелях обвиню вас в непристойном поведении и пьяном дебоше.
— Плевать, — фыркнул Като и всё же забрал предложенный стакан. — Вы уже разыграли свой ход и он оказался дьявольски хорошим. Мне нужна правда, а не возмездие. Морт не убивал Шилли, ведь так?
Штормвинд оставался до ужаса хладнокровным, продолжая рассматривать раскрасневшееся лицо Като так, будто хотел увидеть на нём нечто необычное, не отвлекаясь и не отводя взгляд. Он неторопливо поднёс к губам стакан и слегка пригубил, но всё это будто отгораживало обер-лейтенанта от главы оружейной фабрики, выставляя границы.
— Вы правы. Я убил Шилли. Она собиралась сбежать с помощью Ласке в Аримар, где бы предавалась своим мечтам на деньги, которые пыталась выбить из меня, шантажируя.
— Она знала о вашей связи с моим братом?
— Связи? — бровь Эрона удивлённо выгнулась и он вдруг улыбнулся, услышав занятную шутку. — Да, связь была, но не с Мортемом. Ваш брат поистине удивителен. Он привлекает многих, как запретный плод, окутанный грехом. Но сколь он загадочен, умён и саркастичен, столь же недоступен. Я скажу это вам, Като, как офицер офицеру, уповая на честь, с которой сохраните этот секрет, но да, я неравнодушен к вашему брату. Но обладать им — цель недостижимая.
— Вот почему этот мальчишка так похож на него…
— Уверяю вас, Морвен здесь на добровольной основе и получает щедрые выплаты.
Эрон Штормвинд говорил это столь бесстрастно, будто делился отчётом о доходах, ничуть не изменившись в лице, даже когда раскрывал свои чувства и секреты, залежавшиеся в потаённых углах души. Он присел на рабочий стол, всё ещё сохраняя величие в безупречной рубашке, жилете и брюках. Начищенные ботинки ловили блики света, а волосы тщательно уложены, хоть и успели слегка растрепаться. Он пил немного, следя за тем, как Като вертит в руках стакан, погрузившись в раздумие, не притронувшись к хорошему напитку, что так приятно мог загладить вечер после отвратных помоев, названых по ошибке элем.
— Она и Ласке шантажировали вас?
— Только Шилли, — Штормвинд сделал паузу и его взгляд отчуждённо уставился в точку перед собой. — Ласке думал, что она любит его, но у маленькой птички имелся свой план побега, который я должен был спонсировать в обмен на тайну. Она всегда была высокомерной и избалованной любовью отца. Я вспылил, схватился за то, что попалось под руку и… Убил её. Это и видел Ласке.
— А как же…
— Жертва неизвестного убийцы? За хорошую сумму можно найти кого угодно с любым уровнем моральных ценностей. Немного магии, немного умелых рук мясника и так появилась очередная жертва. Пришлось постараться, чтобы тело не осматривал Мортем, иначе вся ложь могла раскрыться в тот же момент. Чергоба же оказался более сговорчивым.
— Сукин ты сын, знал же, что на Морта повесят её убийство!
— Он не виновен ни в одном из них и я предлагал свою помощь в поиске виновника, но он предпочитает действовать своими силами, что приводит к весьма посредственному результату. Мортем не убийца, не Риверанский мясник, как кричат газеты, и я не отказываюсь от своего слова помочь с расследованием.
— Вот почему ты обвинил только в незаконном проникновении, а не в убийстве Ласке. Не хочешь стать врагом Мортему в надежде, что он ответит на твои чувства? — нервная дрожь прошлась по телу и губы расползлись в неровной улыбке.
— Боюсь, вы так и не поняли кем является ваш брат, — на спокойном лице Эрона появилось лёгкое разочарование, когда он прикрыл глаза, теряя интерес. — У меня нет надежды даже получить один поцелуй. Но знаете, Като, вы действительно похожи с ним, будто отражение одного человека. Я думал, это не более, чем слухи, но нет, это действительно так. Удивительно.
Он отставил стакан, мягко соскользнул со стола и неторопливо подошёл к напряжённому обер-лейтенанту, насторожено следящему за каждым движением Штормвинда. Он был чуть выше, широкоплеч и хорошо сложен, что подчёркивал великолепно подогнанный по фигуре костюм. Неужели он не нашёл отклика в сердце Мортема? Нет, вряд ли, близнец слишком порочен, чтобы проявлять сдержанность даже в таком вопросе. Просто Като снова дурят.
Ладонь легла на красную щёку, обжигая холодом разгорячённую кожу, заставив Като дёрнуться от неожиданного прикосновения. Они встретились взглядами и в глазах Эрона не было привычного отчуждения и холода, но было что-то иное, что-то тёплое и ласковое, когда большой палец мягко прошёлся по губам опешившего офицера, повторяя контур. Воздух накалился, стал густым и наполненным ароматом духов, что окутывали фигуру Штормвинда, и дешёвого эля, которым разило от Като, напряжение, что грозилось выплеснуться в конфликт сменилось на иное, знакомое обер-лейтенанту, как не раз сминавшему дистанцию между собой и очередным любовным увлечением, напирая и подавляя волю.
— Позвольте предложить сделку. Как я говорил, у меня нет и никогда не будет возможности даже высказать вашему брату о своих чувствах, но вы столь похожи, что я не могу не попытаться. Позвольте один поцелуй и в случае острой необходимости я предоставлю любую помощь, что может понадобиться вам.
— Поцелуй? — дыхание на мгновение сбилось, заставляя Като нервно сглотнуть, нахмурившись. Он бросил косой взгляд на дверь в спальню, где Штормвинда дожидался мальчишка, так похожий на Мортема, и вернул на лицо Эрона. — С вами?
Он знал о мужеложцах среди солдат, это было частым явлением, когда замкнутое пространство, где набивалось слишком много мужчин, или же долгие походы, в которых встретить шлюх не представлялось возможным, вынуждали находить любовников среди товарищей. Он слышал о бойцах, что находили слабаков и пользовались ими, как женщинами, ничуть не смущаясь своего положения и всячески помыкая несчастными. Однажды получил безымянное письмо, написанное аккуратным каллиграфическим почерком, что принадлежал молоденькому ефрейтору, где было что-то высокопарное о чувствах и безответной любви, о страхах быть раскрытым и увидеть ненависть на лице тогда ещё лейтенанта. И Като имел неосторожность высказаться о влечении к сильным личностям, способным отстоять своё, как кулаками, так и словом, не думая о стоящем недалеко ефрейторе, что услышал и воспринял на свой счёт. Это потом он ввязался в очередные «Петушиные бои», где не продержался и одного боя, а после Като отдавал честь его могиле, на которой рыдала безутешная мать.
Он знал, что это непростительный грех и церковь презирает такие соития, о чём ведут проповеди священники в каждой церквушке, храме и по столичному радио. И нечто подобное испытывал к Мортему, ловя каждый жест, каждый взгляд, желая взять всё его внимание, чтобы быть единственным. Каждый раз брат будто провоцировал его своими касаниями, объятиями и лёгкой лаской, словно знал о греховных желаниях, засевших глубоко в сердце. И Като, никогда не задумавшийся о том, каково целовать мужчину, впервые задался этим вопросом, увидев возмужавшего близнеца.
— Я вынужден… — ноздри судорожно втянули воздух и Като облизнул губы, ощущая волнение, смешанное с отвращением к себе, к Эрону, к любопытству. Может, попробуй такое со Штормвиндом и эти желания отпадут сами собой? Это не прекрасная дева с нежной кожей и полными губами, которые так приятно целовать. — Хорошо, я согласен.
И ладонь Эрона скользнула на затылок, не давая отстраниться, когда сухие губы мужчины накрыли приоткрытый рот Като теплотой, касаясь выдохом перед тем, как слиться в поцелуе — невинном с одной стороны и интригующем с другой. Штормвинд не спешил, позволяя обер-лейтенанту привыкнуть, не отстранился от того ещё запаха офицера, положив свободную руку на пояс, приобняв и прижав к себе. Крепкое тело и мерно вздымающуюся грудь легко было почувствовать за тонкой тканью рубашки, но Като не решился обнять в ответ, как не отвечал на поцелуй, прислушиваясь к ощущениям. Это было странно, необычно от одной только мысли, что шагнул на сторону запретного и греховного, но ничуть не отталкивающего, как об этом твердили многие, насмехаясь над теми, кто предпочитал тискать юношей.
Губы Эрона начали двигаться, прихватывать нижнюю губу, прикусывать её, наслаждаться прикосновениями, становясь всё более требовательными и напористыми. Закрыв глаза и отдавшись тому, о чём так долго мечтал, Штормвинд всё же понимал, кто у него в руках и оттого старался не спешить, представляя длинные волосы, рассыпавшиеся по плечам и спине, колкий взгляд из-под ресниц, покрытый корочкой самого чистого льда, то, как занят язык, вечно пытающийся уколоть ядом. И то, как погружаясь в пучину блаженства, Эрон уводил с собой на греховный путь постепенно сдающегося под натиском возбуждения Като.
Эрон разорвал поцелуй с сожалением, но успел напоследок запечатлеть короткое прикосновение в уголке рта, выпуская из плена рук. Он тяжело дышал, раскрасневшись от волнения и прилившей к щекам крови, едва сдерживая скупую улыбку и поправляя волосы.
— Я признателен вам, Като. Имейте это ввиду.
На этом их разговор закончился и Эрон Штормвинд распорядился дворецкому найти кэб и отправить гостя домой, конечно же за счёт Штормвиндов. И Като не оставалось ничего, как последовать за стариком во фраке, пытаясь понять новые ощущение, выудить нечто похожее и, в какой-то момент, представил как вместо главы оружейной фабрики был близнец, чьи пальцы зарывались в волосы, оттягивали их до ноющей боли, заставляя поддаться, подставляя под требовательные губы незащищённую шею. Что это не Штормвинд оказался тем, кто показал насколько ошибочны церковные догматы, а волновавший сердце и душу Мортем. Но теперь Като оказался в том же капкане, что и Эрон, желая, но не имея возможности прикоснуться к самому желанному человеку.
И это пугало.
Он вернулся в первом часу, когда особняк был погружён во мрак и даже в комнате Мортема не горел свет, вызывая в Като укол сожаления. Им стоило поговорить, обсудить на холодную голову, не ударяясь в эмоции, но сейчас, пропущенный гвардейцами, — теми самыми, что в первый раз отказались пропустить вернувшегося домой обер-лейтенанта, — он спешил проскользнуть в свою комнату, не вызвав ещё большего подозрения у редкой прислуги. Отец крепко спал, Элуф, скорее всего, тоже ворочался в своей постели, а Мортем… Нет, он так же спит, вымотанный их ночными приключениями на фабрике и… Като зло тряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли, стискивающие ревностью горло. Эта одержимость была ненормальна, отвратительна и, с пугающей быстротой заполнила всё внутри, вытесняя здравые мысли подозрением.
Он мягко приоткрыл дверь комнаты и проскользнул тенью, тихо прикрывая за собой, щёлкнув замком, когда привыкшие к темноте глаза не напоролись на стоящую у окна фигуру Мортема. Маленький светильник вспыхнул жёлтым светом, заставляя Като слепо сощуриться и спрятать лицо под ладонь, силясь разглядеть в пятнах недовольное лицо близнеца. Тот смерил родственника холодным взглядом, поджав губы со слегка подрагивающими уголками губ, заставляя испытать нечто похожее на стыд за свой собственный вид. Как и всегда безупречно одетый, сменивший утренние одежды на рубашку, жилет и брюки для верховой езды с сапогами с высоким голенищем. Тяжёлый перстень, прежде не замеченный Като, поблёскивал на среднем пальце, вызывая интерес разглядеть поближе.
— Не нашёл иного места, как Крысиный квартал? — кривя губы, выплюнул Мортем, продолжая прожигать взглядом близнеца.
— А есть разница, где надираться? — равнодушно ответил обер-лейтенант, пожав плечами и начиная расстёгивать пуговицы, повернувшись спиной.
Он чувствовал холодный гнев, с которым пронизывал Мортем, сдерживаясь от того, чтобы не ужалить снова, и слышал глубокое дыхание, пытавшееся замаскировать волнение. Беспокоился о нём? Мортем? Нет, это не более чем пьяная выдумка воспалённого мозга. Всё, конечно же, не так.
— Это можно сделать в более подходящих сыну генерал-губернатора местах.
— Предпочитаю естественное отвращение напускному лоску.
— Като.
Плечи офицера вздрогнули. Мортем закипал, как если бы под толщей льда вдруг начало бурлить жаром море, готовое прорваться через преграду и выплеснуться наружу. Много ли людей осмеливалось вступать в прямой конфликт с этим человеком и сколько из них выходило победителем?
Обида вновь заполнила сердце, заставила припомнить всё самое сокровенное, глубоко припрятанное для таких моментов, чтобы показать, что в этом напускном волнении близнеца нет ничего естественного, лишь попытка манипулировать доверчивым братом. Братом, который его любил и был готов пожертвовать многим, если не всем.
Торопливо, путаясь в рукавах и ещё сильнее раздражаясь из-за этого, Като стянул с себя рубашку, швырнул на край кровати, не поворачиваясь к брату, когда холодные подушечки чужих пальцев легли на обнажённый загривок и скользнули вниз по желобку позвоночника, даря дурманящую прохладу напополам с удовольствием. Като не успел подавить судорожный вдох, когда пальцы Мортема задержались на пояснице прежде чем обвить талию. Острый подбородок упёрся в ноющую мышцу ключицы, отозвавшись болью вперемешку со сладкой истомой, последовавшей сразу же, после первой волны, вызывая отголосок возбуждения внизу. Дыхание щекотало кожу, тепло чужого тела окутывало невероятным уютом, отгоняя холод одиночества и тревогу, даря безопасность и поддержку. Мортем был здесь, рядом, его руки обнимали, защищая от невзгод, его губы едва ощутимо скользили по шее, ерошили коротко состриженный затылок, царапаясь.
— Не заставляй меня беспокоиться так сильно, — шёпот коснулся запылавшего алым уха и Като шумно сглотнул. — Если захочешь выпить, я покажу хорошие места, где есть столь любимый тобой паркиданский ром. Только пообещай не ходить в Крысиный квартал, хотя бы в одиночку.
— Хорошо, обещаю.
— Я люблю тебя, братец.
Четыре слова, от которых накрыло жаром удивления и недоверия, а после разочарования, стоило смыслу дойти до возбуждённого мозга и остудить возникшую надежду. Для него Като лишь брат, родная кровь и не более, конечно же, он любит его, как и должно любить близкому человеку, но не так, как хотелось бы самому обер-лейтенанту.
— И я тебя, — выталкивая из себя слова, тяжело ворочая языком, Като не повернулся, пряча отразившуюся на лице досаду от брата. — Хорошей ночи.
— Взаимно.
Шаги, щелчок замка и вновь холодное одиночество, обнявшее плечи Като в неприветливой ночи.
— Скарово дерьмо, — выругался офицер, повалившись на кровать и закрывая лицо руками.