Прожив всю свою жизнь в пределах центрального региона, в самом сердце империи, видя великолепие императорского дворца, раскинувшегося на пятнадцать акров с мощёной площадью, где посредине возвышалась колонна со статуей Святого Айнурадана, вздымавшего копьё в небо, пронзая низкие тучи, словно отводя беду от Аримара, Вальтер Хасс весьма скептично встретил Риверан. Не было здесь и половины чудесной атмосферы силы и величия, что сквозила в вычерченных опытной рукой главного императорского архитектора улицах, тенистых аллеях и парках, по которым было столь приятно прогуляться в дни, спокойные и безмятежные. Ни клумб с их пышными однотонными шапками цветов, ни широких улиц, на которых могли разойтись четыре кэба, встав в одну линию, ни отсутствия попрошаек, уже притаившихся на платформе, выжидая зазевавшегося пассажира.
Эту стайку крыс мистер Хасс приметил сразу же, как только нога коснулась камня, спустившись с кованной ступеньки, а взгляд заскользил, подмечая странности и запасные выходы. Его мозг привык анализировать, искать, сплетать найденные частички в единую картину, работать на полную мощность, отчего в его руки попадали самые серьёзные дела, касавшиеся убийц и беглых магов. Он раскрывал их легко, с непринуждённостью крысолова, изучившего повадки своих жертв, зная в какую нору они забьются, какими путями будут отступать, как заметать следы. Он выискивал их и нещадно уничтожал, как того требует Церковь. Ганэтэлльское духовенство успело дважды выразить свою благодарность за предотвращение убийства в храме Святой Хасны Милосердной в Баридаре и за переговоры с подпольной группировкой «Сарийских праведников», радикально настроенных представителей сарианства, делящих окружающих их мир на «час войны» и «сариан», призывая следовать жестокими путями Святого Сариана, насаждая законы, по которым должны жить праведники. Кучка глупцов, придумавших себе идола, но из-за мягкой политики Его Величества Императора Томаса II их голоса всё громче и чётче звучали среди недовольной толпы, подбрасывая уголь в топку ненависти.
И вот он в Риверане, в южной столице, одной из пяти и, пожалуй, самой цивилизованной и крупной из всех Жемчужин, которыми славился Идггильский регион. Бескультурье, насмешки над верой, самобытность и вседозволенность — это всё ждало мистера Хасса в городе, о котором он, если и знал, то слишком мало, чтобы запоминать что-то полезное из истории империи. Разве что один любопытный слух его интриговал достаточно сильно, окупив недовольство срочной командировкой в южное захолустье, где свежие новости из столицы доходят с опозданием.
Он молча поправил тонкую оправу элегантных очков, пригладил и без того безупречно уложенные волосы, взял дорожный чемодан и направился в сторону выхода на улицу, влекомый жидкой толпой приезжих гостей Риверана. Он успел заприметить троих магов, стыдливо прикрывавших свои браслеты манжетами, одного нахрапистого и слегка выпившего офицера, громко спорящего с пожилым человеком, видимо, отцом, о войне и её итогах, понося имя нынешнего императора так, будто Артенхейм проиграл и смирился, а не закончил мирным договором, где каждая сторона согласилась оставить довоенные границы. К несчастью, столь рискованный шаг заставил Старшую империю оказалась в долгах настолько больших, что не в силах выплатить полную контрибуцию. И это унизительное положение сказалось на народе, низвергнутом в пучину нищеты и огромной безработицы, требовавшем крови того, кто вместо великой победы принёс настоящее поражение. Матери и отцы, похоронившие детей, жёны, что не дождались мужей, калеки, брошенные императором после заключения мирного договора, вышли на площади, скандируя «Смерть трусливому императору!», били стёкла правительственных зданий, жгли костры, строили баррикады. И всё, что сделал Томас II — вышел к ним и встретил бурлящий котёл ненависти с удивительным спокойствием. Он не обещал им чего-то невиданного, говорил о тяжёлых временах, о слабости империи, о необходимости мира. И люди слушали его. Так стихла зарождающаяся революция, а её организаторы были пойманы и устранены без лишнего шума.
Прошло два года и Империя только-только начала оправляться от последствий разрушительной войны, люди едва привыкли к мирным дням, где вместо винтовки в руках были инструменты, когда еда постепенно заполняла магазинчики, а с открытой границы с Вольным городом хлынул поток невиданных товаров. Вальтер Хасс был свидетелем того, как менялась столица и настроение в ней, как выцветший мир, где единственной яркой краской была кровь солдат, наливался сочными цветами. Империи было тяжело, императору было тяжело, но куда тяжелее было магам, что даже после долгой войны оказались забыты, как старое оружие, не нужное в мирное время. Их продолжали ненавидеть, запрещали выходить за пределы своего района, работать наравне с простыми чистокровными горожанами, не позволяли вступать в полицию — армии они тоже оказались не нужны. Только два пути были открыты перед скельмами, что позволяли заработать на жизнь: честный и тяжёлый труд или преступные кланы. И тогда в дело вступал Вальтер Хасс, выслеживая тех, кто решил пренебречь законом, вступив на тёмный путь. Теперь же ему предстояло разгадать тайну «Риверанского доктора-мясника».
Он достал из кармана монету достоинством в одного льва, перебрал пальцами с ловкостью уличного фокусника, приманивая взгляд бредущего рядом с ним беспризорника, и подкинул в воздух. Маленькая ладошка прытко словила и тут же юркнула в карман брюк, пряча под подкладкой в тайничок.
— Чего нужно, дядь? — мальчишка говорил хрипло, занижая ещё сохранивший тонкость голос, косясь из-под козырька потрёпанной восьмиклинки.
— Всё, что известно про Риверанского убийцу. Постараешься — получишь ещё серебряник.
***
— И зачем я здесь? — льдистые глаза Мортема холодно блеснули, найдя жертву в виде переминавшегося с ноги на ногу Альканы.
Сгорбленный, с поднятыми к голове плечами, стараясь защититься от повисшей атмосферы раздражения и сдержанного недовольства, молодой констебль отвёл взгляд от обернувшегося на него Бараса. Ему вновь пришлось отправиться к особняку, чтобы передать пожелание комиссара видеть своего младшего брата, в этот раз одного, без близнеца. И пусть разверзнется под ногами Альканы прожорливая глотка Гилек-Акка, но он должен не дать обер-лейтенанту навязаться за своим братом, и констебль с честью выстоял волну офицерского гнева, накатившую подобно внезапному шторму. Он продолжал отстаивать свой приказ и не пускал Като забраться в кабину кэба, один раз пришлось даже упереться в грудь и, заикаясь, с волнением, от которого сердце подобралось к глотке и барабанило по хрящу, повторить приказ комиссара. Обер-лейтенант успокоился лишь когда вмешался ждавший Алькану Мортем, мягко осадив разъярённого брата, попросив заняться чем-то полезным в его отсутствие. И когда ворчащий под нос недовольный, но отступивший обер-лейтенант скрылся в доме, Алькана облегчённо выдохнул и благодарно улыбнулся доктору.
А теперь неловко переминался у двери от своей роли невольного свидетеля разыгравшейся драмы, то и дело бросая виноватый взгляд то на комиссара, стоящего у стола из тёмного массива, то на горделиво вскинувшего голову Мортема. Они напоминали две столкнувшиеся стихии: шквальный ветер и непоколебимую скалу, что встречала его натиск. И если комиссар внушал уважение, то его брат — трепет. Четвёртого сына генерал-губернатора либо любили, либо ненавидели, но равнодушных среди тех, кто его знал, оставалось ничтожное количество. О нём говорили с восхищением женщины и презрительно кривились мужчины, неохотно подмечая навыки, которыми обладал виновник обсуждений. Талантливый доктор, чьё имя по какой-то причине не гремело на всю империю, до сих пор живший под крылом отца. Одни говорили, что он не больше, чем выскочка с громкой фамилией и на деле пуст и никчёмен, как ёлочная игрушка, другие же распылялись в восхвалениях, будто сама Хасна Милосердная снизошла к ним в облике прекрасного врача. Алькана же никому не хотел верить на слово и пытался составить собственное мнение на счёт холодного, сдержанного мужчины, любившего лишний раз уколоть ядом, заставив чувствовать собеседника до крайности неловко.
— Штормвинд выдвинул новое обвинение? — ровный голос Мортема звенел холодной сталью, заставляя вздрагивать молоденького констебля, всё сильнее жавшегося к стене, пытаясь просочиться сквозь неё.
— Как интересно, — голос принадлежал гостю комиссара, тому самому, о ком уже судачил весь Департамент с момента, как этот господин переступил порог здания. — Вас есть в чём обвинять?
Алькана робко поднял голову, видя, как с кресла, что стояло мягкой спинкой к близнецу, поднялся невысокий молодой человек в дорогом, идеально подогнанном по фигуре костюме, держа в руке край котелка из чёрного фетра. Сверкали серебром маленькие ромбы запонок на рукавах пиджака, на жилете поблескивала цепочка от спрятанных часов, а бордовый галстук придерживал искусно сделанный зажим, изображавший голову змеи. Он оглядел стоящего перед ним младшего Бараса с головы до ног, слегка прищурив пропитанный скепсисом взглядом человека, привыкшего вести переговоры с подобными Мортему упрямцами.
— Старший инспектор Отдела Сыска при Императорском дворе Вальтер Хасс. А вы, должно быть, знаменитый доктор Барас.
— Решили опустить часть моих заслуг, мистер Хасс? — голова Мортема слегка склонилась набок, насмешливо кривя губы, но глаза, которыми он пронизывал гостя, искрились холодным напряжением.
— Часть недоказанных заслуг, сэр. Я прибыл в ваш город по просьбе генерал-губернатора помочь расследованию с таинственным убийцей женщин, — мистер Хасс повернулся к сохранявшему молчание комиссару и кивнул, подтверждая свои слова. — И хотел бы выслушать всё, что известно по этому делу, а так же начать…
— Я здесь для допроса?
Мистер Хасс изумлённо выгнул брови и тут же расплылся в лисьей улыбке, смягчаясь.
— Для беседы, сэр. Пока что на вас указывают лишь косвенные улики, и то не выдерживающие ни одной критики. Убийца, как я успел понять из беседы с комиссаром Барасом, является магом, у вас я не вижу идентификационного браслета, — на этих словах Алькана вздрогнул и особенно нервозно облизнул губы, засопев. — Я могу предположить, что если убийцей и были вы, сэр, то с помощью некоего артефакта, полученного незаконным путём из Орма-Аддара. Вы не будете против, если я осмотрю вашу комнату в целях опровергнуть данную мысль?
Выражавшее крайнюю степень насмешливой скуки лицо Мортема Бараса стало серьёзным. Стоявший перед ним мужчина, на которого до смешного приходилось смотреть сверху вниз, слегка опустив голову, начал вызывать подозрения и чувство опасности, которое давно не посещало близнеца. Даже Валентин был до смешного открыт и предсказуем, но старший инспектор Хасс хранил некую тайну, которая грозилась доставить множество проблем, как личному расследованию Мортема, так и ему самому.
— В любое удобное для вас время, инспектор, — и губы близнеца расползлись вежливой улыбкой, сохраняя отчуждённость в глазах, сражаясь в незримой дуэли с гостем комиссара.
Алькана мог поклясться на всех портретах святых, что ощущал загривком тот колючий холод, что исходил от обоих мужчин, признавших друг в друге не союзников, но опасных соперников. Он запомнил и то, как проигнорировав протянутую ладонь мистера Хасса, Мортем не дожидаясь разрешения, развернулся и покинул кабинет, сославшись на множество дел. Для человека, так рьяно пытавшегося собственными силами расследовать дела о мёртвых женщинах, он демонстративно отказался помочь следствию, будто специально провоцируя старшего инспектора. Алькана нахмурился, выпятив нижнюю губу, пытаясь понять столь странные причины: доктор был магом и Ричард лично в этом убедился в «Ассари», когда Мортем ничуть не боялся использовать магию на глазах констебля. Стоит ли об этом рассказать? Он глянул исподлобья на комиссара и решил, что обязательно доложит о докторе лишь при железной причастности к шести смертям. Он незаметно выскользнул из кабинета, когда разговор между Валентином Барасом и столичным инспектором вновь возобновился, и поспешил выйти на улицу в желании глотнуть свежего воздуха.
Второй день подряд в Риверане держалась мрачная и холодная для лета погода, омрачая всё тяжёлыми тучами, надёжно скрывшими город от солнца. Всё теперь казалось в чёрно-серо-синих тонах, будто все яркие краски выцвели в один момент, погрузив мир в меланхолию. Слякоть и лёгкий туман, стелившийся по тёмным улочкам города, дополнял промозглый ветер, продиравший через шерстяную форму тело холодом. Он швырял морось за шиворот и в лицо, остужая пылающие щёки констебля, выскочившего на лестницу и едва не сбившего с ног возникшего перед ним доктора Бараса. Успев выставить перед собой руки и сбавить шаг, он всё же неуклюже налетел на Мортема, впечатавшись носом, трусливо разведя руки в последний момент, когда столкновение оказалось неизбежным. Тихий раздражительный вздох — единственное, что досталось испуганному Альнане, замершему на месте, даже не пытаясь шевелиться, пока к нему не обернулся один из сыновей генерал-губернатора.
— Вы так же ловите преступников, констебль, бросаясь на них цирковым медведем, или пытаетесь выразить своё восхищение? — голубые радужки сверкнули в проклюнувшемся на мгновении свете и вновь потемнели то ли от гнева, то ли от накрывшей город непогоды. — Перестаньте обнимать меня, а то вас могут неверно понять.
Его губы скривились в ухмылке, когда подобравшийся Алькана нашёл в себе силы поспешно отскочить от высокой фигуры Бараса, вытянувшись по струнке и сгорая от стыда, отчего щёки и уши налилисьярким красным цветом.
— П-простите, сэр, я не заметил, как…
— Не у вас ли болеет матушка, констебль? Кажется, серой лихорадкой?
Алькана удивлённо открыл рот, бесстыдно уставившись на Мортема так, словно перед ним предстал один из святых, и спешно закивал. Его пальцы сжались, сгребая в кулаки край чёрного кителя, стискивая от нахлынувшей боли и тревоги, которая давно грызла молодого полицейского, откладывавшего деньги на врачей для своей матушки. Он знал о чудесах, что творил доктор Барас, как и о том, что вся его практика сводилась к терзаниям пациента особенно садистскими методами лечения, когда физически человек выздоравливал, а ментальное здоровье — нет. И то, сколько берёт за свои услуги столь выдающийся и именитый в Риверане врач, Алькана бы купил новый дом в приличном районе, где его соседями была бы милая пара стариков, а через дорогу располагалась булочная, а не притон, в котором он давно приметил малолетних шлюх, но ничего не мог сделать.
— Её кто-нибудь уже осматривал?
— Мистер Абрико, сэр. Сказал, ей нужен свежий воздух и полезно быть на свету, а ещё прекратить курить табак, сэр, — Алькана вдруг отвёл взгляд в сторону, опустив голову. — Но пока у меня нет возможности сделать так, как он говорит…
— И вы правильно поступаете. Скажите ваш адрес, я зайду на осмотр в ближайшие дни.
— С-спасибо, господин Барас, сэр! К-комиссар дал мне выходной в следующий хасси… — он вдруг замялся и теперь стоял, понурив голову, как пристыженный ребёнок перед учителем. — Но я смогу заплатить лишь часть того, что вы обычно берёте за осмотр, сэр.
— Разберёмся на месте, констебль. Хорошего дня, — Мортем коротко кивнул и начал медленно спускаться по лестнице вниз, вскоре растворившись в редкой толпе горожан.
Поражённый столь необычной удачей, что впервые посетила молодого констебля, давно отвыкшего полагаться на милость святых, о которой так часто говорят священнослужители и его матушка, посещавшая церковь каждый айнурад и хасси, Ричард Алькана провожал восторженным, полным надежд взглядом высокую фигуру в элегантном чёрном костюме, пока та не скрылась за поворотом на Грюденвасс. В сердце запели, затанцевали посланники Хасны Милосердной, маленькие светлячки, что согревали душу одной лиши мыслью о том, что такой человек, как Мортем Барас, знает о неизвестной миру женщине, страдающей от серой лихорадки. Воодушевление, заполнившее Алькану, расползлось широкой, слегка придурковатой улыбкой, от которой у подошедшего к констеблю инспектора Люстдорфа передёрнулось и без того недовольное лицо. Низкий и необычайно широкоплечий полицейский был похож на огромный оживший валун с грубо высеченными линиями лица, где особенно сильно выделялись орлиный нос и большие зелёные глаза под кустистыми бровями. Не смотря на свою относительную молодость — к инспектору подбирался четвёртый десяток — его виски, как и короткая борода серебрились густой сединой.
— Чего сияете, констебль? — низкий, хрипловатый голос одёрнул Алькану, заставив вновь вытянуться с присущим ему старанием. — Вы похожи на начищенный горшок моей супруги, да пусть минует каждого сие проклятье. Думаете, стоит верить этому человеку?
Большие крепкие зубы инспектора Люстдорфа впились в край сигары, пока мужчина возился с коробком спичек, ища его по карманам старенького, но ещё крепкого пальто. И чем дольше молчал старательно хлопающий себя ладонями мужчина, тем сильнее Ричарда Алькану сдавливало нехорошее предчувствие начавшегося разговора. Он машинально вынул припасённый для таких случаев коробок и протянул инспектору.
— Знаете, что говорила моя покойная первая жена, констебль?
— Нет, сэр, не знаю.
— Услужливый дурак опаснее врага, вот что, — толстые пальцы сцапнули протянутые спички, вынули одну и тут же чиркнули по фосфорной дорожке. — Я вас спросил, стоит ли доверять этому человеку, констебль. Вы знаете, что о нём говорят?
— Да, сэр. Нет, сэр. Не знаю, сэр.
— Бедный Аарон Дженноби имел несчастье обратиться к этому воплощению дьявола и даже хотел уплатить причитающееся, накопив с женой за месяц строгой экономии, но вместо этого с него не взяли ни единой аскуры. А знаете почему, констебль? — и хищный взгляд мужчины впился в помотавшего головой Ричарда Алькану. — Потому что мистер Дженноби будет весьма полезен, когда придётся заметать свои следы после убийства, и долг, висящий за лечение дочери, обяжет этого честного джентльмена пойти на такое. И так со всеми, кому этот дьявол отказывал в оплате. Вы настоящий дурак, что радуетесь такой кабале, констебль. И когда он явится сделать часть своей сделки, вам стоит прогнать его, а уши запечатать воском. Хорошенько подумайте над этим.
Тяжёлая ладонь ударила по ровной спине Ричарда Альканы, выбивая из молодого констебля дух, и инспектор, бросив прощание через плечо, вальяжно спустился по ступеням, сунув руки в карманы брюк.
Алькана замялся, устыдившись собственных радостных мыслей и чуда, которое явилось к нему в образе доктора Бараса, заставив воровато оглядеться в поисках тех, кто стал свидетелем разговора. Но на крыльце не оказалось никого, кроме Альканы, даже инспектор Люстдорф, не отличавшийся быстрым шагом, исчез среди прогуливавшихся горожан, оставив молодому полицейскому беспокойство и сомнение. Он провёл ладонью по вспотевшему лбу и водрузил на голову кепи, возвращаясь назад в здание, где голоса сплетались в один поток бурной реки с ноткой гудящих меди труб и шипения пневмопочты. На лавках вдоль стены сидели усталые, постепенно приходящие в себя выпивохи, успевшие подраться ночью не только друг с другом, но и с подоспевшими патрульными. Их помятые, распухшие от синяков и дешёвого поила лица кисло провожали Алькану, а со стороны камер, откуда вышел довольно скалящийся Бьёрнхольд, послышался отчаянный крик боли, утихнувший сразу, как закрылась дверь. Ричард сильнее втянул голову в плечи, натягивая козырёк на глаза, стараясь проскользнуть мимо разминавшего пальцы северянина как можно быстрее, и столкнулся на первой ступени с пускавшимся столичным инспектором Хассом. Тот, заметив констебля раньше, выставил предостерегающе ладонь, на которую грудью налетел спешащий пухлощёкий Алькана и тут же испугано отпрянул, растеряно бормоча извинения. Что за день такой, что он сталкивается со всеми, кто может одним словом выгнать его из полиции и растоптать в грязи?
Стальные радужки мистера Хасса пробуравили в покрасневшем констебле две дыры, полоснули по щекам, — Ричард мог поклясться что физически ощутил холод, с которым его прожигали, — и переключились на громогласного северянина, чей мощный рык грохотал над головами остальных констеблей, невольно морщивших лица.
— Кто занимается расследованием Риверанского мясника? — неожиданно спросил старший инспектор, вызвав у Альканы ещё большую панику.
— Инспектор Крин Морар, сэр.
— Где я могу найти его?
Алькана поджал губы и его глаза беспокойно забегали по закутку, где притаилась лестница, пока констебль лихорадочно пытался подобрать правильные слова. Все знали, что Крин Морар был достаточно ленивым и нерасторопным служителем закона, которому досталось столь важное дело, так и не сдвинувшееся с мёртвой точки. Морар предпочитал просиживать дни в джентльменских клубах или среди танцовщиц Красного Дома мадам Лунд, изменяя своей кроткой молоденькой жене, о чём знали все, но умалчивали, страшась его власти. Хоть риверанскую полицию возглавлял такой человек, как Валентин Барас, чья репутация была столь же белоснежной, как и мундир, но даже он не всегда знал, что творится в дивизионах города. Утопающий в других делах, пытавшийся приглядывать за собственным братом, комиссар разрывался между делами, взяв на контроль несколько самых серьёзных, включая убийство женщин и банду Докерских крыс, разросшуюся из простой шайки в настоящую преступную сеть.
— В Вайсштейнском клубе, на аллее Кроненбаум, сэр.
— А кто занимался вскрытием?
— Господин Чергоба, сэр.
— И всё?
— Да, сэр. Нет, сэр. С ассистентами, сэр.
— А мистер Барас?
— Комиссар…
— Нет, его брат.
— Какой из, сэр? — Алькана нервно сглотнул и едва заметный кадык дёрнулся над давящим воротничком кителя.
— А их много, констебль?
— Как минимум, четверо, сэр.
Лицо столичного инспектора вытянулось в удивлении, но вскоре приняло каменное выражение, вернув самообладание. Он коротко кашлянул в кулак и переспросил:
— Тот, кого вы привели сегодня ко мне на беседу, констебль.
— Мортем Барас, сэр, врач при больнице имени Мелины Пиран.
— Его привлекали к расследованию? Допрашивали?
— Нет, сэр. Не могу знать, сэр, — ноздри Альканы судорожно раздувались, вбирая всё больше воздуха, которого так отчаянно не хватало.
— Благодарю, констебль, — коротко кивнул мистер Хасс и водрузил на голову котелок. — Можете возвращаться к своим обязанностям.
Обязанности Ричарда Альканы всегда разнились из-за непостоянства Бьёрнхольда, что взваливал на него свою работу, не чураясь отвесить пару звонких затрещин в качестве аванса. Высокий и непомерно сильный северянин пользовался своим положением всякий раз, когда не приходилось выслуживаться перед старшими чинами, то и дело спихивая всю заботу на безмолвных работяг, как Алькана или Дорри Девос, тщедушный очкарик, невесть как оказавшийся в рядах полиции. Вот и сейчас светловолосый красавец, похожий своими мужественными чертами на те великолепные статуи древних воинов, что хранились в Риверанском историческом музее, склонился над сгорбленным над листом бумаги Девосом, припечатав огромной ладонью худенькое плечо, и что-то говорил, посмеиваясь. Скорее всего спрашивал о деле с вором, что ограбил достопочтенного мистера де Ланге, возвращавшегося домой три дня назад поздним вечером после обильного возлияния в одном из питейных домов. Алькана до сих пор с возмущением рассуждал о тех, кто допустил такого некомпетентного, взбалмошного и совершенно не умеющего думать человека в полицию, а тем более в центральный департамент. О Бьёрнхольде было мало известно, разве что его отец являлся аристократом из безземельного и давно разорившегося рода, а мать сбежала с севера вместе с маленьким Эрваром в Риверан. Он любил хвастать своим происхождением перед молоденькими дамами, но не терпел, когда кто-то вспоминает правду. Так Бьёрнхольд окунул головой в унитаз осмелившегося высмеять очередной рассказ о наследии северной аристократии констебля по фамилии Лавайе. Тот не остался в долгу и написал гневное письмо комиссару, где высказался о непрофессиональном поведении северянина во всех подробностях, так же отметив в числе пострадавших несчастного Девоса и Алькану. Когда это достигло самых серьёзных масштабов и комиссар вызвал на разговор всех четверых, бедный Дорри потерял сознание прямо на месте, а позже его прижали в углу и запугали до смерти дружки Бьёрхольда, если тот посмеет открыть рот. Алькана отмалчивался, подчиняясь инстинкту самосохранения, из-за чего стыд до сих пор обгладывал сердце, стоило встретиться на улице с вынужденным уволиться Лавайе. Тогда, на втором разборе письма констебля, комиссар Барас осудил действия Бьёрнхольда, подметив внезапное дружелюбие Девоса к обидчику, на три месяца лишил каких-либо надбавок и отправил в пеший патруль в Дымный переулок — район, состоящий исключительно из фабрик и заводов. Взъевшийся на Лавайе Эрвар Бьёрнхольд устроил настоящий террор, всячески дискредитируя и мешая каким-либо делам констебля, выживая не только из центрального участка, но и в целом из полиции. И Лавайе сдался. Ушёл опозоренным, забытым и без возможности вернуться на службу, о которой мечтал с детства.
Теперь мало кто хотел идти против северянина, почувствовавшего вседозволенность, ограниченную лишь комиссаром. Алькана бросил очередной взгляд на шумную компанию, удостоверившись, что его не заметили, и торопливо застучал подошвами по каменным ступенькам, надеясь застать господина Бараса на месте и получить важное задание, с которым его не тронет Бьёрнхольд.
Комиссар действительно находился в кабинете, пребывая в долгом размышлении на счёт появившегося столичного инспектора, рассматривая приказ, подписанный главным комиссаром Столичной полиции и оттиском печати. Короткий стук оповестил о внезапном госте, и Валентин, отложив лист, устало поднялся и бросил печальный взгляд на улицу, утопающую в промозглом дожде, что кротко стучал по стеклу. За дверью его поджидал пухлощёкий, рыжий констебль, которого он уже третий раз отправлял к брату, даже не задумываясь над превратностью судьбы.
— Что такое, констебль?
— Сэр, я подумал, может, вам нужна моя помощь, сэр, — стушевавшись от собственных слов, молоденький Алькана опустил взгляд, разглядывая начищенные ботинки комиссара.
— Нет, можете идти, — он почти закрыл дверь, когда интуиция кольнула под затылочную кость дурным предчувствием. Рука замерла, оставив пару дюймов пространства, и вновь распахнула дверь, явив комиссару понурого констебля. — Он снова вас достаёт?
Алькана встрепенулся и испуганно обернулся, надеясь не застать за своим плечом Бьёрнхольда, стискивающего пальцами кулак.
— Нет, сэр.
— Решили выслужиться перед начальством?
— Д-да, сэр, — помедлив, прошептал Алькана, чьи щёки вновь налились алым.
— Предпочитаете подхалимство честной работе?
Тот замер с приоткрытым ртом, стиснув края кителя, не найдя в себе силы дать хоть какой-то ответ.
Валентин выглянул в коридор, сделав шаг на встречу констеблю, убедился, что никого нет, и втолкнул растерянного Алькану в кабинет, закрыв за ним дверь.
— Пожалуй, у меня будет для вас кое-что. Но это должно оставаться в секрете, констебль.
— Так точно, с-сэр!
— С этого дня вы начнёте следить за Мортемом и докладывать мне о всех его действиях. Куда он ходит, с кем проводит время, чем занимается — обо всём. Вы справитесь?
— Да, сэр.
— Уверены? Мой брат довольно проницательный и весьма наблюдательный человек. Не говоря о хитрости, с которой он может обвести вас вокруг пальца.
— Я справлюсь, сэр.
Валентин взглянул на серьёзное, даже слишком для пухлощёкого, с рыжими баками Альканы, выражение лица и тепло улыбнулся, сжимая плечо констебля.
— Официально вы будете находиться в отпуске по здоровью вашей матушки, вы поняли, констебль?
— Да, сэр! — воодушевлённый Алькана вытянулся, выпирая грудь и щёлкнув каблуками. — Никто не должен знать о вашем приказе, сэр!
— Можете приступать. И не забудьте, что теперь вы не находитесь на службе, форма вам не понадобится.
Тот горячо кивнул и, ещё раз отдав честь, приложившись пальцами к козырьку кепи, скрылся за дверью, оставив Валентина размышлять над тем, стоило ли ему идти на такой шаг? Но даже поняв, что за ним следят, Мортем будет вдвое осторожнее планировать своё собственное расследование, больше не прибегая к столь рискованным планам, что был с фабрикой Штормвиндов. Может, случится чудо и Алькана станет тем, кто ограничит брата в поспешных решениях, пока Валентин раздумывает над проблемой со столичным гостем, не слишком-то верящим в невиновность одного из близнецов. Отец, в жажде скорее смыть позорное пятно с репутации, сам не заметил, как ухудшил положение сыновей, пытавшихся уладить дело без лишнего шума. У них даже что-то начало получаться и в газетах больше не мелькало имя Мортема Бараса рядом с прозвищем убийцы, как и сами убийства прекратились столь же внезапно, как и начались.
— Надеюсь, у тебя хватит ума сдержать Като, — шепнув окну, Валентин сложил руки на груди, прижимаясь к оконному проёму, заметив, как по лестнице торопливо сбежал Ричард Алькана, — Мортем.
Констебль переоделся в простую рубаху и светлую жилетку, на рыжей голове вздёрнутая острым козырьком кверху кепка в мелкую клетку. С тяжёлых рабочих ботинок свисали тонкие шнурки, грозясь попасть под подошвы и запутать ноги, но юркий констебль ловко скользил через толпу горожан, скрывшись за поворотом.
— И не попасться на магии самому.