— Где он?
Пальцы едва заметно подрагивали в такт прилившей к ним крови. Почему он ещё сохранял спокойствие, когда мог бы проучить этого недоумка, одним лишь желанием заставив тщедушное тело корчиться у ног в агонии? Холодный лёд Мортовских глаз пронзил скрюченную фигуру ассистента, забившегося от страха в угол, прячась за поднятыми к лицу руками. Животный страх расплескался по всему кабинету, оседая на дереве стола, ткани единственной плотной шторы, на чёрных шерстяных мундирах, можно было физически ощутить, как он клубится вокруг дрожащего Гавела, отпечатком проявляясь на бледном лице. Мортем чувствовал магию, пульсирующую на кончиках пальцев, набухшую, подобно кровяной капле на ране, и готовую отозваться по первому приказу, стиснул в кулак, не позволяя гневу и досаде вырваться наружу перед глазами трёх констеблей и Валентина. Если он не сдержится, если не сможет укротить бушующие внутри чувства и желания, ничто не сможет обелить его репутацию после подобной картины.
— В-вы о с-своём пациенте?
Мортем сделал непроизвольный шаг к нему и резко остановился. Пальцы Гавела впились в недочитанную книгу мёртвой хваткой, выставив подобно щиту между ним и дёрнувшим презрительно губой наставником. Жалкий, никчёмный мальчишка…
— Мог бы спросить о ваших мозгах, но и без того вижу их отсутствие. Где Саймон?
— З-зашёл гос-сподин Томан и… вы-выгнал его. Я п-пытался ос-остановить, но он б-был настойчив.
— Выгнал? — льдистые глаза Мортема хищно сузились, заставляя Гавела побледнеть ещё сильнее и зажмуриться.
Он трясся, съёжившись в своём углу, став совсем маленьким и ещё более жалким, едва держась в сознании, чтобы не распластаться у ног собравшихся констеблей.
— С-сказал, ч-то вы здесь не ра-работаете и не имеете п-права з-занимать к-кабинет.
— Как давно? — Мортем покосился на Валентина, что разглядывал человеческий скелет, подперев подбородок пальцами, обтянутыми в белую кожу лайковых перчаток.
Гавел нервно облизнул верхнюю губу, слизывая маленькие бисеринки пота. Ему стало легче дышать, когда Мортем отвернулся, подавшись слегка вперёд, к комиссару, опираясь костяшками правой руки о край стола. Будто от сердца отвели кончик копья.
— Менее четверти часа, сэр, — Гавел прочистил горло и тихо добавил. — С момента прибытия комиссара.
— Не так давно, чтобы мы не смогли его найти.
Мортем прикрыл глаза, медленно выдохнул, ощущая проблеснувшую надежду, и тон его голоса стал мягче, утратив большую часть раздражения:
— Вы видели, куда он направился?
— Его по-попросили сесть в ка-карету, — на него снова смотрели и от ощущения собственной ничтожности перед человеком, о котором ходило столько опасных слухов, Гавел едва не провалился в беспамятство, прижавшись спиной к стене. Шумно сглотнул, умоляюще глядя в лицо Мортема, застывшее в холодной ярости, и осипшим, запинающимся голосом произнёс. — Двое людей в костюмах. Один такой вы-высокий и с-сутулый, но не с-старый. А второй пониже и с коротким х-хвостом.
— Люди Штормвинда.
— Уверен?
Мортем коротко кивнул и тут же обернулся к смаргивающему слёзы Рихарду.
— Саймон говорил с вами, Гавел? Может, рассказывал что-нибудь?
В светлых глазах молодого ассистента появилась паника и стыд, заставив бледные щёки в одно мгновение налиться румянцем и отвести взгляд в сторону.
— Д-да, — тихо просипел, прикусил нижнюю губу едва ли не до крови и тут же выпалил. — Советы, как обольстить леди.
И бросил виноватый взгляд на напряжённые губы наставника. Послышались лёгкие смешки, кто-то из констеблей присвистнул, поправив форменную кепи. Конечно же, о чём ещё могут говорить два влюблённых юнца, как не об этом. Мортем поймал взгляд Валентина и покачал головой — здесь им больше ничего не поможет. Отозвав всё ещё посмеивающихся мужчин, комиссар покинул кабинет, извинившись перед едва не сбитой с ног Марибель, явно подслушивающей у двери. Мортему отчаянно хотелось выплеснуть накопившуюся злость, ярящуюся внутри него бурю ярости, негодования и отчаяния, но вместо этого он сохранял видимое спокойствие, держа в узде свои эмоции, не позволяя никому заглянуть за маску холодного отчуждения. Он развернулся и собрался покинуть кабинет вслед за остальными, как его остановил осипший, совершенно не похожий голос Гавела:
— С-сэр…
Мортем замер, не оборачиваясь из нежелания видеть жалкую картину: человек, в котором слабости было больше, чем ума, опирался спиной о покрытую глубокими тёмно-зелёными обоями стену, и трясся от страха. Но всё же Рихард Гавел был наблюдателен и не настолько глуп, чтобы не заслужить похвалу, пусть и брошенную, как кость. Мортем закрыл глаза, черпая из остатков внутреннего спокойствия ещё немного, всего на одну-единственную фразу.
— Вы не совсем бесполезны, Гавел, можете гордиться этим.
С этими словами хлопнула дверь кабинета, оставив едва стоящего на ватных ногах ассистента наедине с собственным страхом. Рихард Гавел, сын выдающегося военного хирурга, спасшего три сотни жизней только имперских солдат и двадцать старших северских офицеров, угодивших в плен в тяжёлом состоянии, упал на колени, всё ещё стискивая в объятиях книгу — случайный подарок, что сделал Мортем Барас, разрешив забрать новенький том, присланный неким профессором Куром. Вещь, которой Рихард дорожил сильнее, чем собственной репутацией. И теперь на неё падали крупные слёзы, катящиеся по пылающим щекам.
Валентин стоял на первой ступени широкой лестницы у входа в больницу, подставляя чисто выбритое лицо свежему дыханию ветра, принёсшего набухшие чернотой тучи. Вот-вот разразится ливень, уже громыхает и острые ломаные молнии разветвлялись над холмом Барасов, угрожающе рокоча над затихшим Ривераном. Белые вспышки ослепляли, но он продолжал наблюдать за ними, ожидая брата, спрятав руки в карманы брюк и задрав голову. Первые капли упали ровно в тот момент, как Мортем, приглаживая трепыхающиеся в порывистом ветре пряди, поравнялся с ним, наблюдая за наползающими на город тучами. Суета на улицах постепенно исчезла, растворилась в спешном поиске укрытий от надвигающегося ливня, фыркали настороженные лошади, высекая копытами искры в беспокойстве, нервничали трое констеблей, один из которых безуспешно ругался на спички и ветер, пытаясь прикурить. Но двое мужчин продолжали стоять, подобно застывшим соляным истуканам, не отводя глаз от чёрной тени, медленно пожирающей город, раскинувшийся под ней. Иссиня-чёрная, как напитанный кровью синяк, расползшийся на идеальной коже неба, тьма исторгала из себя молнии, била ими в громоотводы на высоких шпилях Ганэтэлльского храма, стоящего на площади Виранской Победы, одной из самых красивых городских площадок Риверана, где в хрустале чистой воды искрились золотые и молочно-мраморные статуи-фонтаны.
— Он его убьёт, — голос Мортема был тихим, но в нём звенела сталью решимость, с которой он готов был отправиться к Штормвинду даже сквозь бурю. — Единственное доказательство моей непричастности хотя бы к одной смерти теперь у него.
— Завтра я…
— И на что ты надеешься, брат? — язвительная улыбка вспорола лицо Мортема, когда в голубых глазах отразился блеск очередной молнии. — Найти тело прямо на пороге, завёрнутое в один из тех отвратительных ковров, что прикупила его матушка, будучи уже тогда в сомнительном здравии? Его могли уже убить или ещё — зависит от желания и свободного времени Штормвинда.
Валентин хотел возразить, уже открыл рот, но, передумав, косо улыбнулся:
— Будь по-твоему. Как прошла встреча с отцом?
— Я настолько предсказуем? — Мортем заправил выбившуюся прядь за ухо и прикрыл глаза. — Лучше, чем могло быть.
— В этот раз Пиран сделал Аннет действительно чудесный подарок…
— Это был я, Валентин. Вместо Като.
Он повернул голову и наткнулся на долгий, немигающий взгляд тёмных глаз старшего брата и впервые за жизнь увидел в них не только выдающееся спокойствие, которым Валентин славился, и не мудрость, но нечто более древнее и ужасающее, таящееся под толщей тьмы, в самых глубоких недрах души. Мортем видел сожаление. Впервые, его старший брат испытывал по отношению к нему это едкое, отвратительное чувство, будто знал к чему приведёт его решение, видел будущее, о котором решил умолчать. Его брат! Чистокровный! Лишённый магии, как проклятья! Единственный, кто решал свою судьбу собственными руками, вырвавшись из-под опеки отца и сохранив его благосклонность! Мортем вздёрнул подбородок, скривив губы, но видел в отражении чужих глаз упрямого мальчишку, не знающего ничего о жизни.
— Не стоит меня жалеть…
— Ты слишком молод, чтобы понять бессмысленность этой жертвы, — Валентин наклонил голову вниз, закрывая глаза, но продолжая примирительно улыбаться. — Не разочаруйся сам, когда раскроешь весь секрет.
Он мягко подтолкнул младшего вниз, спускаясь следом.
Разыгравшаяся в полную силу гроза настигла их у ворот в особняк Штормвиндов, яростно стуча ветряными кулаками в тонкие стенки кареты и злобно рыча раскатами грома. С постепенно тускнеющим солнцем, ещё проглядывающимся с востока в тонкой полосе чистого неба, куда двигались Посланцы Нарны — тяжеловесные, налитые божественным гневом и слезами тучи, — серая стена дождя становилась зловеще-чёрной. Как в тех уличных романах, что популярны у юных дам, обронил тогда Валентин, выглянув за занавеску, отодвинув двумя пальцами, а после отвернулся, счищая с обтянутого белой тканью колена невидимые пылинки. Как же он будет выглядеть, когда им предстоит выйти в ревущую ярость природы? Мортем отвёл скучающий взгляд от строгого профиля брата и выждал мгновение перед тем, как с распахнувшейся дверцей в нагретую кабину влетели холодные капли дождя. Незащищённое тёплым плащом тело пронзил холод ветра, воющего, как оголодавшая стая волков, и Мортем невольно поёжился, поведя плечами, но всё же спустился на первую ступеньку лестницы, ведущей в дом. Над его головой по натянутой ткани барабанили капли, стекали с острых спиц зонта, любезно раскрытого кем-то из констеблей, пока они сами сдерживая ругань кутались в дождевики.
За ним вышел Валентин, даже в посеревшем мире ослепляя своей белизной, коротко поблагодарил подчинённого и двинулся следом за братом, выделяясь из мрачной процессии ярким пятном. Он единственный заметил дрогнувшую штору на втором этаже, когда окидывал старый особняк взглядом; ни Мортем, сосредоточенный на предстоящем разговоре, ни его люди — никто не пытался поднять взгляд в ревущую черноту непогоды. Их заметили и ждут, но вот кто именно не знал даже комиссар, готовясь к тяжёлому разговору, как с нынешним главой оружейной фабрики, так и с отошедшим на покой. Оба являлись строгими и прагматичными людьми, но старик Данэй оказался куда человечнее, когда рыдал над закрытым гробом своей дочери, не стыдясь чужих глаз. Можно ли сказать тоже самое о его сыне? Валентин готов был поставить свою месячную зарплату на то, что столь одинокий социопат, как Эрон, ничуть не сожалел о случившемся. Как утверждала пребывавшая на похоронах Шилли миссис Хартри: «Он улыбался, как сущий скар, растягивая свою дьявольскую улыбку, думая, что никто его не видит. Но я видела!». Тогда Валентин не придал этому должного внимания, он, как никто, знал настолько холодны могут быть отношения между родными, но сейчас это заиграло новыми красками. Худшее, что могло случиться с полицейским, — осознание разгадки под самым носом. И он мрачно нахмурился, хищно подобравшись.
Старый Эрик был таким же спокойным и беспристрастным, как и всегда, отслужив сорок четыре года в семье Штормвиндов и повидав множество тайн, которые хранил в себе, как в хорошей банковской ячейке. В таком же костюме, идеально подогнанном по худощавой прямой фигуре, в белых тканевых перчатках и с надменным равнодушием на лице, вздёрнув острый подбородок. Валентин помнил его со времён глубокого детства, когда отец привозил его в гости к Данэю Штормвинду для обсуждения каких-то важных дел, пока жёны общались в гостиной, делясь маленькими секретами. Затем он навещал этот дом ещё пару раз, выполняя поручения отца, тешащего себя надеждой, что Валентин образумится и станет образцом семьи Барас. Последнее посещение оказалось самым трагичным и эмоциональным: он видел, как сорвался некогда сильный и волевой Штормвинд-старший, как в одночасье мужественную фигуру скрючила и состарила боль и осознание утраты, как его жена, уже тогда не владеющая собственным разумом, вовсе оказалась на грани, едва не сорвавшись с башни. Её успел поймать Эрон, первым понявший что происходит, Валентин был вторым, схватив свободную руку женщины, и ободранную, кричащую и бьющуюся в истерике миссис Штормвинд они смогли с трудом втянуть обратно в окно.
И сейчас Эрик вёл их в просторную, но сумрачную гостиную, где неожиданных гостей встречал Эрон Штормвинд, держа в левой руке стакан с янтарным виски, ловя на него блики камина. Мрачный, узкоплечий молодой человек, на чьём строгом лице тенями залегла усталость от навалившихся на него забот. Тёмные росчерки бровей придавали вид глубоко задумчивый и серьёзный, и лишь холодный шартрез хищных глаз являлся самым ярким пятном в общей гамме представшего перед гостями хозяина. Его причёска далека от нынешней моды, бросая вызов своей дикой смелостью над традиционной длинной волос и чем-то даже напоминала столь любимую солдатами Акорту, где состригали волосы с висков, затылка и над ушами, а сверху оставляли длинные, зачёсанные с пробором пряди. За спиной Эрона Штормвинда Императорская военная академия, которую он успешно окончил и даже успел поучаствовать в двух столкновениях, не принёсших значительных наград, но и не искалечив. Разве что его отчуждённость стала куда сильнее, окутывая нового управленца оружейной фабрикой дурными слухами. Он стоял к появившимся гостям вполоборота, слушая разливающуюся по просторной комнате музыку, доносящуюся из похрипывающего граммофона, нагнетавшего общую атмосферу, заставив констеблей передёрнуть плечами, нервно оглядываясь по сторонам. Они выглядели довольно жалко на общем фоне богатой золотом и лепниной отделки, где преобладали коричневые, бордовые и синие цвета вместе с мраморными статуями и картинами в тяжёлых рамах. Декор, который помнил Мортем в свой последний визит перед самым убийством Шилли, стал строже, функциональнее и в тоже время подчёркивал характер молодого господина, явно отдавшего распоряжение выбросить все накопленные миссис Штормвинд декоративные мелочёвки, статуэтки, горшочки и бархатные шторы, заменив на жаккард глубокого винного цвета.
Переливы фортепиано заглушали стучащие в стёкла капли дождя, дополняя их своим измождённым, граничащим с предчувствием трагической смерти настроением, позволяя виолончели усилить окутавшую мягким покрывалом меланхолию. Острые ноты невидимого фортепиано прорезали густой и сочный тембр виолончели, распускаясь ледяными узорами в душах поздних гостей. Никогда не признавая это открыто, но даже Мортем ощутил тревогу, расползавшуюся при звуках граммофона.
— Если бы не причины вашего здесь появления, я бы сказал, что рад видеть, комиссар.
Голос Штормвинда был глубоким, чистым и привыкшим отдавать приказы и выносить приговоры. Такие голоса нравились женщинам, заставляя испытывать волнения и стыдливое возбуждение от одной лишь мысли оказаться в подчинении такого мужчины. Но солдатскую прямоту дополнило аристократическое воспитание, подчеркнув сильные стороны и убрав слабые. Разве что Мортем знал, как звенит раскалённым металлом голос Эрона в моменты острого спора, как хрипло он дышит, по-волчьи глядя на оппонента, убирая растрепавшиеся длинные пряди с раскрасневшегося лица, как скалится в улыбке победителя, сумев доказать свою правоту, высвобождая из себя дремлющего хищника. Он и был им, просто оковы человечности не позволяли сбросить шкуру и оголить истинное естество, иначе бы Риверан и сама империя узрели бы самое беспринципное, лишённое жалости существо. И если есть святые, вознесённые к небесам, то должны появиться проклятые, и Эрон Штормвинд в глазах Мортема был одним из таких.
— Это неофициальный визит, господин Штормвинд…
— Эрон, — мужчина покачал головой, мягко пожурив комиссара. — Слышать весь этот официоз от старых друзей больно. Прошу, присаживайтесь. Ауэр, отведи людей комиссара на кухню. Горячая еда должна взбодрить их, особенно в такую отвратительную погоду.
Мужчина меланхолично отвернулся к окну. Старый дворецкий коротко кивнул, жестом увлекая за собой трёх взволнованных столь неожиданной щедростью мужчин, бросавших вопросительные взгляды на комиссара. Их первые шаги были робкими, нерешительными, будто они ждали короткого приказа остаться на месте, но Валентин так и не отдал его, вместо этого внимательно следя за Штормвиндом. Он чувствовал стоящего рядом Мортема и как тот был напряжён, того и гляди вновь позволит себе сцепиться с Эроном в очередном жарком споре.
— Как я уже сказал, это неофициальный визит.
— Три ваших человека говорят об обратном, комиссар. Так какова ваша нынешняя причина появления на моём пороге?
— Очевидцы утверждают, что сегодня днём, в районе одиннадцати, у вас случился конфликт с неким…
— …Саймоном Ласке, — резкий поворот головы и вот приглушённый тенями шартрез впился в Мортема, игнорируя присутствие Валентина. — Этот небольшой конфликт и стал поводом вашего здесь появления? Если так, вы меня знатно удивили, комиссар. Как и присутствие Мортема. Понимаю, Лассен переусердствовал в воспитании наглеца, но всё же не до такой степени, чтобы ко мне на порог заявились столь выдающиеся личности.
— Выбитые зубы и многочисленные гематомы говорят не в вашу пользу, — Мортем привычно приподнял подбородок, глядя на Эрона из полуприкрытых ресниц. — Мальчишка уже не будет прежним красавцем.
— Если бы весь этот инцидент не происходил на улице на глазах у достопочтимой публики, — Эрон отсалютовал стаканом Мортему, — я бы приказал Лассену оскопить это похотливое животное за попытку обесчестить мою сестру и саму фамилию Штормвиндов. Ласке — мелкий разнорабочий, часто нанимается к высоким господам на тяжёлую работу, так он и попал к нам. Признаться, по началу всё было хорошо, он усердно работал, пока в какой-то момент его не начали уличать в отсутствии на рабочем месте. А после одна из служанок застала в садовой беседке, тискающего Шилли, будто какую-то шлюху из медяного борделя.
— Сегодня я наблюдал поведение, отличительное от вашего оценочного суждения. Он обвинял вас.
— Да, потому что на кануне перед её гибелью мы с Шилли поругались. Уверяю, пустяковая причина, выросшая до театральной драмы, — осушив стакан одним глотком, Эрон Штормвинд подошёл к небольшому резному столику, на котором расположилась полупустая бутылка виски. — Присоединитесь, раз это неофициальный визит?
— Нет, благодарю, — Валентин учтиво покачал головой. — Продолжайте, Эрон.
Рука мужчины замерла на полпути к бутылке, когда взгляд Штормвинда вновь метнулся к Мортему, не замечая присутствия комиссара. Близнец знал этот взгляд: тяжёлый, вожделеющий, но не переходящий грань учтивости, когда в тебе говорят не только порывы страсти, но и нечто более глубокое.
— Это была пустая ссора, но её свидетелем стал этот подонок, Ласке, что дало ему почву для подобных мыслей позже. Ещё не успела отойти в Колесо душа Шилли, как он начал обвинять меня в её смерти, что даже пришлось выдворить этого несносного лжеца за ворота и больше не пускать. Вот и вся суть нашей с ним истории. Теперь же, он преследует меня, как измученная душа Ассадара. Мортем, может быть, ты не откажешься составить компанию?
В голосе Эрона послышались новые нотки — едва различимое дружелюбие с щепоткой надежды. Не укрылось от Мортема и то, как потеплел колкий взгляд — алкоголь всё же начал брать верх над разумом, но недостаточно, чтобы развязать язык. И близнец коротко качнул головой, давая согласие, поймав укоризненное цокот Валентина. Тот никогда не позволял подобного, сохраняя чистый разум, верил, что даже капля алкоголя способна притупить и затуманить рассудок. Но Штормвинд уже протянул свой стакан*.
— Саймон находился под моей опекой, когда двое людей забрали его и увезли в неизвестном направлении, и, уверяю тебя, Эрон, я с большой уверенностью могу сказать, что они походили на твоих.
Губы Штормвинда дрогнули, а вместе с этим по гладкому лицу прошлась рябь, на короткое мгновение, позволившая рассмотреть истинные чувства: гнев, злость, беспокойство. Эрон умел скрывать эмоции от посторонних, как ожившая мраморная статуя, сохраняя маску невозмутимости, пока остальные наполняли свой мир страстями. Ограничивал себя, сажая на цепь самоконтроля, словно понимая, что за чудовище может вырваться наружу, дай себе волю. Эрон успел взять второй стакан и плеснуть немного янтарного напитка, когда разлепил губы для ответа:
— Это обвинение или догадки? — в четыре широких шага Эрон поравнялся с Мортемом, взирая на него, чуть опустив голову, уголки губ подрагивали, то и дело искривляясь в невольной улыбке, пока жёлто-зелёный взгляд блуждал по чужому лицу. — Я прикажу всем выстроиться здесь и ты сможешь указать на тех, кого видел.
— Но их не будет, потому что они пытают мальчишку по твоему приказу, если уже не закапывают тело. Где он, Эрон? В подвале родного поместья? На фабрике? В охотничьих угодьях твоего деда?
Они мерились взглядами и пальцы Штормвинда всё сильнее стискивали стакан, грозясь раздавить его.
— Ты самый желанный гость в этом доме, Мортем, но твои слова оскорбляют меня. Я не знаю где этот юнец. Может, его нашли люди Ранте, которым он успел досадить, набрав долги и не вернув. Поищите в Крысином квартале, комиссар, там давно требуется навести порядок.
— Что за ссора произошла между вами и Шилли?
— Самая пустяковая, комиссар. Не сошлись во взглядах на главную мысль Викстрёма в «Ласточкиных крыльях». Шилли — натура мечтательная, поэтому она вынесла из всей повести главное — обретение свободы не столько тела, сколько душевную. Я же заверял, что там преподносится ответственность, как за решения, так и за результат. Моя сестра представляла себя ласточкой, заключённой в клетке из терновника. У неё был тот нежный возраст, когда случайный поцелуй может восприниматься клятвой на всю жизнь. Беспокойство родных для неё хуже вороньей стаи.
— И она выбрала для своей первой любви Саймона Ласке?
— Нет, её первая любовь была молодым наставником, выписанным отцом, — Валентин бросил короткий взгляд на притихшего Мортема и вновь посмотрел в глаза Эрону. — Она сидела на домашнем обучении, без подруг, без знаний окружающего её мира, а матушка боялась выпустить. Всё, что осталось Шилли — тайком красть вульгарные романы, что запоем читала наша мать, и мечтать о истинной любви, потерянной в одном из перерождений. Этот подонок лишь воспользовался ей для своей выгоды. Насколько я знаю, у него нет родителей и в семье он старший, самому младшему из этого рода — пять и работает подмастерьем старого трубочиста.
— Вы многое о нём знаете, Эрон.
— Потому что мне важно знать, кто здесь работает, комиссар. И как видите, даже моя осведомлённость и рекомендации не уберегли от столь лживого и порочного животного.
Штормвинда передёрнуло от омерзения, и он одном глотком осушил стакан, пытаясь смыть с себя ощущение грязи. Глаза блестели, но всё ещё оставались осмысленными, а речь — твёрдой. Его не так легко напоить и развязать язык, он всегда оставался холодным и отчуждённым, отгораживаясь невидимой стеной, но сейчас позволял себе слишком много деталей, то и дело обращая внимание на Мортема.
— У них была близость?
Эрон Штормвинд вздрогнул. Это выглядело столь неожиданно и странно, будто вопрос Мортема вырвал из глубоких размышлений, заставив удивлённо моргнут. Ладонь, хранившая на себе остатки мозолей, оставленных винтовкой, прошлась по лицу, скользнув на шею.
— Нет.
— Шилли любила его?
Эрон задышал чаще.
— Не знаю. Не уверен.
— А Ласке?
— Если собираетесь устроить допрос — вызывайте, как полагается, комиссар. Вам и так предоставлено больше, чем я имел бы желание дать. А теперь забирайте своих людей, пока они не прочувствовали все прелести работы на меня, и покиньте мой дом.
Валентин кивнул, направившись в сторону двери, когда заметил, как Штормвинд сократил расстояние до Мортема и успел придержать за руку, обхватив пальцами острый локоть близнеца. Тот не вырывался, привычным брезгливым жестом одёргивая смельчака, и даже позволил приблизиться к себе для шёпота, тонущего в мелодии и далёком раскате грома.
— Почему тебя так волнует этот юнец? — горячее дыхание Эрона обожгло щёку. — Не нужно его искать, Морт. Я знаю, что не ты убийца Шилли…
— Нет, не я, но тот, кто это с ней сотворил, губит моё имя.
— Я помогу найти этого ублюдка, все мои ресурсы в твоём распоряжении, только позволь, но… — дыхание Штормвинда сбилось, его пальцы жёстче впились в локтевые косточки, неосознанно причиняя боль.
В терпком запахе алкоголя, окутавшего Мортема из-за близости Штормвинда, угадывались тёплые ноты герани и дуба — любимого аромата Эрона, — смешанные с лёгким флёром цитруса и розмарина. Это убаюкивало и в тоже время дарило ностальгические воспоминания о долгих беседах в редкие встречи. Он не врал, никогда и никому, это было не в характере честного и прямолинейного наследника одной из крупнейших оружейных фабрик империи, как и беспокойство о ком-то ещё. Шилли была его сестрой, насколько близкой не знал и сам Мортем, не особо заметив теплоту между ними в те моменты, когда она спускалась к ним, спасаясь от наскучивших книг. Она располагалась на мягком ковре у камина, ловя холодным шартрезом глаз силуэты двух молодых мужчин, обсуждающих за бокалом виски не новости и сплетни, а литературу, мир и войну, придерживаясь каждый своего виденья. Она была свидетелем того, как копья аргументов ломались друг о друга в горячих спорах, как дерзко и непривычно вёл с другом её брат, то и дело ища повода дотронуться до Мортема. И встречала эти порывы улыбкой и серебристым смехом, когда накал страстей доходил до пика, ощущаясь физически.
— Хорошего вечера, Эрон, — ладонь Мортема накрыла чужие пальцы в знак прощания, отчаянная хватка исчезла. — Валентин, идём.
Половину пути до особняка Барасов он провёл в глубоком молчании, мысленно разбирая слова Эрона, выуживая из них скрытый смысл, вертя, как шкатулку-головоломку, подбирая правильную комбинацию, чтобы увидеть целостность картины из обрывков правды. Уверенность в причастности Штормвинда становилась сильнее, Мортем ощущал кожей волнение от приближающейся разгадки, но всё же были тёмные пятна в истории, которые добавляли неопределённости действиям. Спор с Шилли, обвинения Ласке, его похищение — всё это смотрелось едино, но было сшито толстыми нитками друг к другу неуклюжей рукой предположений. Мог ли Эрон решиться на убийство собственной сестры из-за страха, что ей достанется фабрика? Нет, Данэй — рациональный человек, и даже сильная любовь к дочери не затмила бы трезвость понимания насколько Эрон хорош в роли управленца. Здесь должен быть другой мотив, более личный, глубокий, способный заставить Эрона перейти черту. И что-то всё время ускользало от Мортема, отчего он раздражённо поджимал губы и хмурился, не раз вызвав у Валентина заинтересованный взгляд.
— Они прячут его на фабрике, — в тишине голос близнеца показался неестественно низким и хриплым. — Скорее всего в старом крыле.
— Уверен?
— Его зрачки расширились, когда я упомянул её. В нём говорил страх.
— Или иное чувство, — Мортем не заметил, как искривились губы Валентина в понимающей улыбке. — Но сегодня Эрон был необычайно многословен.
— Он знает — убийца не я.
Верь Эрон в слухи, гулявшие в Риверане и опубликованные на первой странице утренней газеты, он бы пустил Мортема в дом лишь с одной целью — судить и исполнить приговор на месте. Он скор на расправу, мстителен и злопамятен, но никогда не угрожал тем, кто перед ним чист, воображая себя святым покровителем справедливости.
— Я знаю о чём ты думаешь, но обещай мне, что не станешь.
В голосе Валентина скрывалась некая магия, заставляющая слушать его. Он не манипулировал, но заставлял подчиняться, внимать каждому обронённому слову, подобно истерзанной засухой земле — скупой капле дождевой воды. Высокий, широкоплечий, опасный. Высший хищник в мире, где сильные пожирают слабых. Мортем не отрицал его заслуг и авторитета, но не подчинялся, выходя за пределы пищевой цепи, властвующей на улицах родного города. Ему не нужно одобрение комиссара, чтобы начать действовать там, где бессилен закон, что должен был защитить его, а не выставить преступником.
Крепкая ладонь Валентина легла на затылок Мортема и слегка сжала:
— Мортем, обещай.
Тот медленно прикрыл глаза и нехотя кивнул, едва различимо, но этого хватило, чтобы комиссар отвернулся от него, уперев пальцы в колени. От Валентина исходила уверенность, смешанная с умиротворением, он, будто щит или доспехи, дарил чувство безопасности и дружеского плеча, готовый защитить и поддержать, но вместе с тем был далёк и отчуждён. Та снисходительность и мягкость, которую старший из сыновей генерал-губернатора проявлял к пятому, распространилась и на его близнеца, в меньшей степени, но всё же Валентин позволял себе поблажки, о которых предпочитал не говорить. Мортем понимал это, но до сих пор не мог разгадать природу столь странных и тёплых отношений между ним и младшим близнецом. Их словно связывала давняя история, о которой Мортем не знал. И это царапало сердце лёгкой завистью и обидой — Като был его близнецом, его братом, настоящим, они были ближе, чем кто-либо, их линии жизни связала сама судьба, но при этом Мортем был не единственным.
Ревность — враг любви и в тоже время её спутник. И даже такой далёкий от понятия заботы и привязанности человек был подвержен столь разрушительному чувству, боясь потерять самое важное — доверие брата. Мортем не заметил тот момент, когда окружение Като расширилось с него до друзей-кадетов, а после и вовсе вытолкнуло близнеца за пределы, оставив в одиночестве. А он продолжал привычно держать уже отбившегося брата подле себя, манипулируя его любовью, находя новый повод отдалить от глупых, заботящихся только о своих животных потребностях мальчишек, ревнуя до дрожи, до отчаянных мер. Мортем столько раз причинял Като боль и в тоже время дарил свою ласку, утешая, что считал так будет всегда, близнец не посмеет отвернуться от него, будет рядом, переживёт его исчезновения, как перестал задавать раздражающие вопросы. И вот в один день брат просто собрал вещи и покинул Риверан.
Мортем потёр складочку между бровей, устало хмурясь:
— Отвези меня домой.