Сад, о котором говорил Мортем, располагался за домом с примыкающей к нему оранжерей, построенной риверанским архитектором Илзе Кёне по эскизам Веланы Барас и делился на две большие секции: открытый и зимний. Первый ничем не отличался от остальных, что украшали внутренние и внешние дворы иных особняков и даже городские парки. В нём были те же аккуратно подстриженные деревья, ровный, лишённый недостатка газон с паутиной каменных дорожек, целый пруд, куда в тёплые месяцы выпускали диковинных рыб, привезённых из Вольного города. Каждый, впервые оказавшийся в этом саду, замирал, ослеплённый яркими цветами: фиолетовый, оранжевый, ярко-жёлтый, красный, голубой — они окружали, наполняли собой всё изумрудное пространство, где выделялись, будто кости в мышцах, белые оградки, настилы и мост над водой. Здесь росли декоративные пинии, можжевельник, абиесы, витые орхидеи обвивали арки и шпалеры, соседствовали с каменными горками бересклет, форзиция и таволга, покачивая яркими головами от ласковых касаний ветра. Здесь проводили большую часть времени жёны и дочери приглашённых Лорканом Барасом друзей. Пили лёгкое фруктовое вино, читали классиков и вспыхнувших в литературном мире молодых и подчас дерзких авторов, обсуждали выставки, картины и, что бывало чаще, мужчин. Здесь однажды генерал-губернатор едва не задушил молоденькую служанку, которая осмелилась признаться в своей беременности. Сад секретов, как назвала эту часть Велана. Каждый гость оставлял под широкими лапами пиний свою тайну, прятал за пышными кустами роз и пионов, хоронил в землю или делился.
Их с Мортом мама была мудрой женщиной, она знала, как выудить тайну из хрупких женских сердец. Многие гостьи были одинокими, лишёнными любви и счастья, и потому заводили любовников, про которых охотно делились в узком кругу подруг. Вино, уединение и красота — три ключа, открывающие замочек чужой тайны, что вытягивалась из расписной шкатулки, как золотая нить Нарны, и вплеталась в общий узор открывшихся истин.
Куда таинственнее был зимний сад. Ни Велана при жизни, ни Мортем после её смерти не пускали в оранжерею посторонних людей. Именно там, за прозрачным стеклом и тенистой зеленью, окутанные туманом, созданным сложным механизмом, разработанным одним из выдающихся инженеров империи в единственном экземпляре, цвели удивительные хрустальные розы. Цветы, которые считались давно исчезнувшими на территории Старшей империи, вытоптанные и вырванные в смутные времена, когда кровавыми пятнами расцветали Церковь и Песни Ганэтэлла. Като видел их лишь однажды, когда мама привела его с братом в окутанный молочным туманом сад и показала единственную на тот момент розу. Она была хрупкой, даже слишком, изящные линии лепестков, нежно обнимавших друг друга в пышном бутоне, напоминали изгибы женского тела и хрусталь, настолько прозрачными были. Роса, застывшая на них, сверкала в лучах проснувшегося солнца, с трудом пробившегося через листву и туман. Он помнил, как потянулся к розе и был остановлен братом. Тот крепко сжал пальцы и не отпускал до тех пор, пока мама не позвала завтракать. Она доверила им самое хрупкое, что существовало в мире и Мортем сберёг это, а он, Като, едва не уничтожил своим любопытством.
Странное воспоминание. Като потёр образовавшуюся складочку между нахмуренных бровей, выныривая из прошлого, стоя перед стеклянной дверью, за которой клубился молочный туман. И в памяти всплыли сцены из мемуаров генерал-фельдвахтмейстера Парвиза, где он описывал своё пребывание в живых лесах Северы, раскинувшихся далеко на юге за Паркианскими горами:
«…Вокруг нас высились деревья, превосходящие в высоту императорский дворец в два, а то и три раза, а их ширина измерялась в дюжине солдат, вставших вокруг и державших друг друга за руки. Их стволы были гладкими, как, не побоюсь этой вольности, коленка Крии, которую мне довелось пощупать в день нашего отбытия к Паркианской заставе.
А ещё они не горели.
Обер-ефрейтор Хейзар попытался ножом соскоблить немного коры, но лишь оставил лёгкие царапины. Поэтому пришлось сломать несколько веток куста, чем-то напоминавшего привычную мне вайю. Запах, источаемый местным видом вайи, крайне неприятный и напоминает оставленный на жаре кусок мяса — тухлый, сладковатый, едкий.
Только позже мы выяснили, что сок, выделяемый на месте слома, ядовит. Один из солдат, Харман, имел неосторожность занести себе в рану несколько капель, что вызвало ускоренное гниение мышц и кожи. Приставленный к нам врач смог только замедлить расползавшуюся гниль, но не улучшить состояние раненого бойца. На третий день невыносимых мук Хармана, я приказал отсечь руку и никому не трогать эти проклятые растения…».
Като резко выдохнул, расправил плечи и, открыв дверь, сделал шаг во влажный, мгновенно налипший на кожу плёнкой, воздух оранжереи. Лёгким гулом вибрировали медные трубы, начищенной рыжей змеёй опутывая потолок. Они шли по стыку стен и остроконечной крыши, такой же прозрачной, что и вся остальная оранжерея. Под подошвами хрустела галька, скрытая стелящимся сизой пеленой, столь густой, что в ней едва различались собственные ноги. Вырисовывались очертания цветов, затенённые цвета были куда мрачнее, нежели в открытом саду, всюду преобладала гнетущая зелень глубокого сумрачного цвета. Декоративные деревья, клумбы с цветами, целые композиции из растений и камней, в глубине журчала вода. Лианы переплетёнными жгутами нависали над головой, закрывая дневной свет, погружая сад в тишину вечного сумрака. Что за растения могли жить в таких условиях? Разве им не было бы лучше снаружи, где ветер, солнце и дождь? Неужели это всё для одной-единственной розы, которую с таким трепетом выращивала мать?
— Я здесь, Като, — когда голос Мортема лишается привычного яда, он слышится совсем иначе, мягче и тише. Като повернул голову в одну сторону, затем в другую, уже собираясь отпустить колкость, как его оборвали. — Ещё пара шагов.
— Почему ты решил, что это я, а не Валентин?
— По шагам, — за широкими ветвями незнакомого обер-лейтенанту дерева скрывался близнец, разглядывая в свете лампы колбы с цветными жидкостями. — Всё так же крадёшься, как в детстве. Бессознательный страх, что я замечу тебя и скроюсь.
Като недовольно скривился, на мгновение, но это не ускользнуло от близнеца, тихо посмеявшегося над младшим братом и ставя обратно в деревянные держатели, где хранилась ещё парочка заполненных наполовину пробирок.
— А Валентин?
— Как и высшему хищнику, ему незачем скрываться и кого-либо бояться. Его шаг чёткий, уверенный, широкий. Он показывает силу нашего старшего брата, решительность.
— Как поэтично, — огрызнулся обер-лейтенант и деланно разглядывал лезшую в лицо широкую, покрытую маленькими белыми цветами ветвь.
— Это ревность, дорогой брат?
— Он просил напомнить о просьбе.
Мортем улыбнулся, прикрывая глаза, после вновь поймал фигуру близнеца в силки хитрого взгляда и, приблизившись, остановился в паре дюймов от плеча Като. Его пальцы перехватили чужие, которые хоть осторожно, но довольно неумело держали за кончик, и мягко высвободили ветвь из плена. Като рефлекторно дёрнул головой в сторону, реагируя на движение — от некоторых привычек, приобретенных на войне, сложно избавиться, — и почувствовал, как его за ворот рубашки потянули назад и лицо близнеца приблизилось на неприлично близкое расстояние, едва касаясь кончиком носа чужого. Щёки покрылись багрянцем, вспыхнули жаром уши и Като хотел возмущённо отстраниться, попросить прекратить столь непристойные игры, но только хрипло выдавил имя близнеца, которое утонуло в тишине оранжереи.
Мортем коснулся его лба своим, прижался, не отрывая взгляда от таких же голубых глаз, и положил обе ладони на шею близнеца, поглаживая большими пальцами щёки и линию нижней челюсти. Они стояли так несколько долгих минут в молчании, вдыхая сырой запах тумана и цветов и свой, перемешанный с чужим. Ладони Като неуверенно легли на талию Мортема, почувствовав под тонкой тканью рубашки и жилета натренированное тело близнеца. Почему ему казалось, что Мортем будет таким же, как встречающиеся в аримарском университете имени Его Императорского Величества Ирэна, студенты с научных и теологических факультетов: тщедушные, прыщавые и совершенно невзрачные юноши, привыкшие коротать время в обществе друг друга, нежели дам? Он не уставал любоваться его лицом, будто собственным, что видел каждое утро в зеркале, но дотрагиваться до чужого тела, отнюдь не женского… Иногда Като задумывался над странными желаниями, рождавшимися внутри него, разбирал их на составляющие, как механизм, искал — чаще безуспешно — причину и забывал, пока однажды они не появлялись вновь. И сейчас, пока ладони робко лежали на боках Мортема, он пытался понять очередное вспыхнувшее в нём вожделение.
— Задавай, — и, насладившись удивлённым выражением брата, уточнил. — Ты ведь хочешь узнать кто этот мистер Моррис и причём здесь отец?
— Допустим.
Лицо Мортема сместилось в сторону, прижалось щекой к щеке и в носу защекотало от мягкого цветочного запаха, которым пропитались волосы брата. Близнецу пришлось податься вперёд, вжаться в стоявшего истуканом брата, чтобы с усмешкой на одном выдохе произнести:
— Мой любовник.
И рассмеялся, отстраняясь от Като и поворачиваясь к ошеломлённому обер-лейтенанту спиной. Так спокойно и обыденно, будто в этом не было ничего зазорного, не порицалось обществом, не вызывало гнев церковников. Любовник. Мужчина. Человек, касавшийся тела его брата, его близнеца.
Гнев, с которым Като шагнул к Мортему, вспыхнул подобно огню на маслянистой луже. Рука тянулась к плечу близнеца с целью развернуть его лицом к себе, вытрясти всю правду, сжать до боли и услышать о шутке, ставшей крайне неудачной. Но Като остановили слова:
— Ты должен помнить его. Он был моим репетитором в том году, когда ты поступил в академию. Как и последующие три.
— Тот молоденький студентик из Иккилеха? — хрипло уточник Като и облизнул сухие губы.
— Да, он самый.
— Но почему…?
— Ты хочешь узнать это, чтобы пристыдить меня, брат? Или, может, понять каково спать с мужчиной?
— Я хочу понять почему ты это сделал!
Ответом был вздох, который срывался с его губ всякий раз, когда приходилось объяснять очевидные вещи.
— Когда-нибудь я расскажу эту причину. Мне нужна твоя помощь, Като.
Его голос звучал непривычно грустно, как в тот день, когда Като впервые поймал близнеца возвращающимся в свою комнату после целого дня отсутствия и прижал к стене, пытаясь добиться правды. Тогда они впервые едва не подрались, но именно этот голос и серьёзный взгляд, с которым смотрел на него брат, отрезвили кипящего от негодования и гнева близнеца. Так и сейчас всё испарилось, даже сама мысль о человеке, которому позволили касаться кожи его брата, оставив пустоту, постепенно заполнявшуюся тревогой.
От воспоминаний, охвативших Като по приезду в родной город, обер-лейтенант не сразу вспомнил о записке, что прятал за околышем фуражки. И теперь почувствовал стыд, поддавшись необъяснимой ревности, как мальчишка.
— Рассказывай.
— То, о чём просил Валентин, так же связано с моей просьбой к тебе, — пальцы Мортема коснулись широкого лепестка, пробежались по нему снизу и исчезли, дав время собраться с мыслями. — В Риверане уже как полгода случаются убийства женщин. Всё, что известно этим безмозглым идиотам из Департамента: убийца — маг, использующий схожую с моей, силу. Жертвы — случайные женщины. Кто-то из них дешёвая гостиничная шлюха, иные — жёны или дочери местных торговцев и промышленников.
— И Валентин считает, что это ты?
— Валентин ничего не считает, считают его люди.
Като поморщился от резкого тона близнеца, но ничего не ответил, глядя, как быстро сменяется спокойствие брата раздражением. Тот развернулся на каблуках к столу, резкими движениями раскидал аккуратно уложенные листы и, найдя нужные, бегло прочитал и сунул Като в руки.
— Это заключение, которое написал их патанатом. Читай. Там написано, что все жертвы убиты преднамеренно. Чушь! Как и то, что их пытали, о чём свидетельствуют следы магии на конечностях и мягких тканях туловища. Кто, скары его возьми, так формулирует мысль? Это магия, старый тупоголовый осёл, она способна наносить неравномерные единовременные удары по всей площади тела!
— Морт.
— А так, как в Риверане один известный незарегистрированный маг, который знаком с большей частью этих жертв, то несложно сложить один к одному и получить удобный для себя ответ. Сборище баранов.
— Мортем.
— Ты можешь представить меня, шляющегося по Крысиному кварталу в поисках какой-нибудь девицы, чтобы удовлетворить свои садистские желания?
Мортем заводился всё больше, накручивал себя с каждым словом и мыслью, что тут же высказывал в тишину оранжереи, начиная метаться из стороны в сторону по небольшому пяточку настила, где располагалось рабочее место. Нервный, яростный, готовый впиться в горло любому, кто прервёт его поток язвительного негодования.
— А этот старый…
— Хватит, брат, — Като поймал близнеца за локоть, дёрнул к себе и крепко сжал плечи, не давая тому вырваться, но Мортем, отрезвлённый и выдохшийся, молчал, тяжело дыша. — Я понял, они ошибаются, поэтому ты хочешь найти убийцу.
— Я никогда не сомневался в твоих умственных способностях, — острая улыбка разрезала мрачное лицо Мортема. — Да, я хочу найти его и посмотреть в глаза тем, кто считает, что я способен опуститься до столь примитивных действий.
— И с чего стоит начать? — выпустив локоть брата, Като прошествовал до стула, подхватил за низкую спинку, развернул к себе и уселся, откинувшись назад и закидывая ногу на ногу.
Под начищенным ботинком близнеца лежали смятые бумаги — копии заключения, на полях которого имелись заметки, выведенные аккуратным каллиграфическим почерком Мортема. Полгода он пытался бороться с подозрениями и слухами самостоятельно, не без Валентина и его покровительства, как понимал Като, но всё же слишком много для такого человека, как его брат. Державшийся выше большинства людей, считая их не более, чем скотом, Мортем никогда так остро не реагировал на чужое мнение, как сейчас. Его светлые глаза потемнели, лицо раскраснелось от прилившей к щекам крови, а несколько прядей неровно лежали на лице, придавая дурашливый вид. Поймав слишком внимательный взгляд брата, близнец отвернулся от него и пригляделся к своему отражению в спрятанном среди листвы зеркале, вновь запуская руку в густые волосы.
— Я опрашивал тех, кто мог быть свидетем убийства, но многие из них либо ничего не видели, либо были мертвецки пьяны, чтобы что-то понять. В большинстве случаев всё происходило ночью и в каком-нибудь безлюдном переулке. Первая жертва до сих пор неопознана.
— У неё не было головы?
— Нет, братец, всё немного интереснее, — вновь вернувший спокойствие Мортем поманил за собой озадаченного Като, покорно поднявшегося со стула.
После влажного воздуха в оранжерее свежесть сада была глотком воды для умирающего в пустыне. Като остановился, втянул полной грудью сладкие ароматы цветов и довольно зажмурился. Солнце ласкало его кожу, мягко грело своими лучами и обер-лейтенант позволил себе вольность — всего пару секунд — задержаться у оранжереи, перекатываясь с пятки на носок, покачиваясь на месте с довольной улыбкой. Ему даже захотелось в какой-то момент промурлыкать под нос одну из кабацких песен, которую часто слышал в походах. Мало кто знал, как сильно поднимают боевой дух уставших солдат несколько задорных строк и весёлая мелодия. Он кивнул брату, обернувшемуся с лёгким раздражением на лице, и припустил лёгкой рысцой, нагоняя.
В голове роилось столько вопросов, столько всего хотелось узнать, о стольком поведать, но вместо этого Като шёл рядом с близнецом, подстраиваясь под его торопливый шаг. Почему-то, он был уверен, что всё, о чём решится рассказать, будет Мортему неинтересно, ведь такие люди мало заинтересованы в чужих историях и жизнях. И поэтому с досадой сжимал губы в тонкую линию, сдерживая возникшее желание поговорить.
Мортем вёл его назад в дом, по коридорам, где молчаливыми тенями стояли гвардейцы, стеклянными глазами смотревшие впереди себя. Они салютовали близнецам вскинутым к сердцу кулаком в знак приветствия и вновь замирали неподвижными статуями. У одного из них Като приметил не только расплывшийся на челюсти синяк, но плохо скрываемое недовольство. Лучшие солдаты, гордость Идггильского региона… Не нюхавшие смрад войны, но вышколенные исполнять приказы, их было по-своему жаль, и сейчас обер-лейтенант Като Барас мысленно возносил благодарность новому императору за его излишнее миролюбие. Никто так не заботится о своём государстве, как миротворец.
За этими размышлениями Като не заметил, как поднимаясь по лестнице выше, он едва не натолкнулся на замершего Мортема, успевшего подняться на последнюю ступень.
— Что ты здесь делаешь, — голос близнеца был привычно холодным, заставляющим каждого, впервые его услышавшего ёжиться от дурного предчувствия. — Ивер.
Като был удивлён. Ивера хоть и приняли в семью на правах бастарда, всё же держали в крыле, отведённом для слуг, и видеть его здесь, на третьем этаже, было действительно неожиданно. Выглянув из-за плеча Мортема, обер-лейтенант хотел было поприветствовать брата, но тот смотрел исключительно на второго близнеца, комкая в руках старенькую восьмиклинку. Он сильно волновался, по одному растерянно-удивлённому взгляду было видно, что никак не ожидал их появления и был застигнут в расплох.
— Я хотел поговорить с тобой… — запинаясь прошептал Ивер и тут же осёкся, испуганно взглянув Мортему за спину. — С вами, сэр.
Като моргнул и мягко отпихнул близнеца в сторону, освобождая себе путь.
— Сэр? С каких пор ты начал так называть нас, брат?
— Детство давно закончилось, мой дорогой Като, и каждый должен принять своё положение, как должное.
— И какое же у него, Морт? Положение слуги? Он же наш брат, такой же, как Валентин или Элуф.
— Если твоя память столь коротка… — Мортем потёр узкую переносицу и вновь взглянул на мнущегося Ивера. — Он слуга и сын слуги.
— И в чём разница?
— Если вино разбавить водой, оно уже не будет достойным напитком, — он прошествовал мимо единокровного брата с привычным ему высокомерием, больше ничего не сказав.
— Я надеялся, что он хоть в чём-то не изменился, — досадливо покачав головой, Като вымученно улыбнулся, желая ободрить поникшего Ивера.
Он сделал к нему шаг и уже намеревался положить руку на плечо в знак утешения, как тот вдруг вздыбился и, резко отступив, ударил по ней, отбрасывая от себя. В мутных от злости глазах блестела глубокая обида, как в тот раз, когда избитый Ивер провожал своих обидчиков, лёжа в грязи. И эта боль исчезла спустя мгновение, уступая место осознанию своего поступка.
— Прости! — испуганно просипев, Ивер качнулся в сторону и бегом рванул по лестнице вниз.
Рука обер-лейтенанта машинально дёрнулась следом за Ивером, мазнула пальцами по его залатанному жилету, но не смогла ухватить, и досадливо ругнувшись, Като отвернулся от исчезающего из вида брата. Он всё больше не понимал, что произошло в стенах особняка, будто за пять лет его отсутствия жизнь внутри дома координально изменилась, превратившись в маленький театр военных действий. Он будто попал на заминированное магическими зарядами поле и теперь маневрировал, уповая на удачу не наступить на одну из них. Проведя ладонями по лицу и шее, обер-лейтенант втянул полную грудь воздуха и резко выдохнул, собираясь с мыслями. У него ещё будет время расспросить Ивера о произошедшем, может, даже вывести этого замкнутого недотрогу в бар или кабак, отдать в ловкие и умелые руки местных девиц, чтобы тот перестал быть таким тревожным и забитым. А пока что его ждал брат, который не прощал нерасторопность, как свою, так и других.
Мортем стоял подле стола, где царил абсолютный порядок: книги в аккуратных стопках, тетради с заметками покоились на полках, колбы, флаконы, старые рукописи, свитки, чернильницы и перья — всё это было выстроено по размерам, темам, цветам и святые знают на что ещё опирался брат, когда доводил свою комнату до идеальной чистоты. Длинные пальцы выбивали ритм военного марша, нагнетая и без того тяжёлую атмосферу, почему-то Мортему нравились звуки войны, хотя сам он к ней относился показательно равнодушно. Като мягко прикрыл за собой дверь и огляделся. В комнате брата он был впервые за множество лет и она заметно изменилась, наполнилась новыми вещами, рисунками на стене, небрежно прикрепленных внахлёст. На них изображались эскизы механизмов, зарисовки флаконов и артефактов, эльфийские письмена перемежались с глифами зверолюдов и рунами шайдеров. Магический огонь наполнял пузатые стеклянные лампы, бросая нежно-голубые блики. И среди всего этого стояло единственное растение с распустившимися алыми бутонами, склонившимися вниз.
— Агилийская роза, — буднично ответил на немой вопрос близнец и мягко прошёлся по её широким, налившимся тёмной зеленью листьям. — Не столь прихотлива, как те, что выращивала наша мать, но её польза отнюдь не в этом. Впрочем, тебе не интересно это слушать.
— Ага, — дёрнув уголком губ, Като неспешно подошёл к столу и кивнул в сторону разукрашеной исписанными листами стены. — И про это тоже. Не боишься, что отец увидит твои художества?
— Он уже видел.
Като прищурился. Голос Мортема, пытавшийся не выдать проскользнувшее презрение, всё же дрогнул, как и губы близнеца. Он машинально потёр правое запястье и скверная догадка холодом коснулась мыслей обер-лейтенанта.
— И ты продолжаешь! — яркая вспышка гнева, а после стукнул в бессильной злости кулаком о стол, что задрожали стеклянные колбы и покачнулись выложенные стопки тетрадей и книг.
— Прекрати.
Като застыл. Его брат хмуро буравил льдистым взглядом сжатый кулак близнеца, будто тот был виновен во всех бедах, произошедших с ним. Молчание затягивалось и никто из молодых Барасов не спешил сделать первый шаг к перемирию, продолжая накручивать себя собственными невысказанными мыслями. Это было видно по заигравшим желвакам Мортема, по сложенному в узкую нить рту, хранившему множество тайн, слишком опасных и удивительных, чтобы ими делиться с кем попало. А вот Като яростно сопел рассерженным котом, сгорбившись над столом, вжимая в него кулак и не отводя взгляда от брата.
Ему доводилось встречаться с близнецами и тех он умело различал, находя слабые, но всё же имеющиеся различия между ними. У кого-то грубее и резче черты лица, маленькая родинка закралась в уголке рта, уже разрез глаз — Като видел отличия и с лёгкостью опознавал одного близнеца от другого. Но Мортем… Мортем был идеальной копией, вылепленной божественной рукой по заготовке, которую использовали для придания формы самого обер-лейтенанта. Не имей пышной гривы волос, что была у брата, их бы никто не смог различить, как это было в детстве. И именно сейчас, когда напряжение между ними достигло пика, Като вдруг поймал себя на грязной, чересчур пошлой мысли. Каково это — касаться своего отражения. Он нервно сглотнул и отвернулся, пряча от испытующего взгляда брата покрасневшие щёки. Коротко кашлянул, прочищая горло, и прохрипел:
— Так что с первой жертвой?
Мортем расслабился и его напряжённые плечи поникли. Он взял с полки массивного книжного шкафа шкатулку, поставил на стол перед собой и нажал на маленькие, спрятанные в резном узоре кнопки с разной интенсивностью. Те издавали лёгкие щелчки под пальцами близнеца, наигрывая смутно знакомую мелодию. Като приблизился на один шаг, внимательно прислушиваясь. Хмурился, пробуя беззвучно напеть мотив, но отрывок оказался слишком коротким и, когда Като начал улавливать знакомые отголоски памяти, крышка с диковинной птицей мягко приоткрылась, позволяя заглянуть в нутро шкатулки.
— Что это за мелодия?
Мортем скосил на него глаза и хмыкнул.
— Колыбельная.
Он плавно открыл крышку и выудил оттуда небольшую стопку чёрно-белых фотографий, а затем стал медленно перелистывать, позволяя брату разглядывать лежащие тела молодых женщин на грязной брусчатке. Их пышные юбки разметались, будто увядшие бутоны цветов; руки, плечи, ключицы — в синяках и порезах, кровоподтёки полосовали тонкими неровными линиями светлую кожу несчастных, у одной не было ноги — её сфотографировали отдельно в виде дымящегося обрубка — у другой отсутствовали глаза и хорошенькое личико безжизненно смотрело чёрными провалами.
Но самое отвратительное ждало Като в конце. На той фотографии была лишь заляпанная кровью и присохшими остатками органов стена, а уже на следующей лежала нижняя часть тела, которую будто с силой оторвали и осторожно прислонили к кирпичу. Ещё проглядывался искорёженный позвоночный столб в чёрном месеве того, что осталось внутри.
— Лучше бы у неё не было головы, — мрачно подытожил Като и сморгнул въевшуюся в мозг картину. На войне он видел всякое и подобные сцены не были для него чем-то удивительным и вызывавшим отвращение, единственное, что вызывало дикость — место преступление. Тихий город не поле боя, где землю вспарывают огненные шары и раскалённые пули, здесь не должно быть так.
— Даже если бы и была, это вряд ли что-то дало. Департамент предпочитает затягивать свои расследования, нежели решить их парочкой тотенмейстеров.
— Толковых тотенов ещё найти нужно, — Като взял предложенные фотографии и вновь углубился в их изучение. — Большая часть погибла в Кайдарийской мясорубке. Кто и остался, так это желторотые птенцы, которые даже со собственным даром не могут совладать. Если слухи не врут, часть из них ликвидировали сразу же после инцидента с одним юным тотенкнехтом. Свои же. Кажется, Четырёхлистники.
— Глупцы, решившие обуздать неподвластную им энергию, уничтожают глупцов, ею владеющих. Это так по-человечески.
— О, — брови Като выгнулись в изумлении, когда он оторвал взгляд от мёртвой девушки с оголённой грудной клеткой, в которой виднелось сердце, зажатое между ошмётками лёгких. — В армии тебе бы понравилось.
— Созидание, брат мой, есть путь к совершенству. Пока такие глупцы режут друг друга за крохотную часть мнимой власти, иные уже распахивают врата истины, погружаясь в её чрево, — в одно мгновение Мортем оказался слишком близко, заставляя близнеца вновь испытать неловкость. — За что ты сражаешься, Като? Я подскажу: за чужой зад на железном троне. И твоя выгода лишь в том, что останься ты жив и дотерпи до победы, тебе вручат пару дешёвых медалек, которыми ты будешь горделиво бряцать на балах, привлекая внимание пустых дурочек.
— Ты слишком всё опорочиваешь, — Като сглотнул, но слова продолжали застревать в пересохшем горле. — Многие гибли за родину.
— А что ей угрожало? Эстрия? Севера? Шайхрадан? Помнится, именно наша родина вторгалась в чужие земли. Как вечно голодное безумное чудовище. Ты сражаешься за то, что питается другими и за счёт других. Один из винтиков паразитирующего организма. Если бы ты умер, мой несмышлёный братец, никто бы и не вспомнил о тебе, кроме меня.
Ладонь Мортема легла на затылок близнеца, скользнула, взъерошив короткие прядки светлых волос, нежно огладила щёку и замерла на чужих губах, скрывая их под пальцами. Они молча смотрели друг другу в глаза и не двигались, боясь спугнуть хрупкий момент, когда их разрушенная связь начала возрождаться, и Като невольно потянул к брату руки, желая приблизить к себе, зарыться носом в густые, нежно пахнущие маслами волосы. Его ладони легли на прямую спину со стыдливой неуверенностью юнца, впервые прикасающегося к даме, скользнули ниже — на поясницу, и, кажется, на какое-то мгновение в глазах Мортема полыхнул такой же огонь вожделения. Его пальцы, такие длинные и ухоженные, мягкие и нежные из-за масел и кремов, покоились на шее обер-лейтенанта, упираясь большими фалангами в губы, сминая их. Близнец коротко водил подушечками по тонкой коже, вычерчивая абрис. Они стояли рядом друг с другом и дышали в унисон, осторожно и сдержанно, боясь спугнуть удивительный момент.
Торопливый стук в дверь разрушил всё, как бесцеремонно влетевший в оконное стекло камень.
— Открой, это Элуф.
— Распознал по шагам?
Мортем не ответил. Выскользнул из рук брата и начал собирать фотографии, убирая обратно в шкатулку. Щёлкнул таинственный механизм и нажатые близнецом кнопки встали на место, создавая единый рельеф рисунка. Испытывая неловкость, но больше разочарование, Като выждал время, когда брат вернёт на место свой тайник, и распахнул дверь, выглядывая в коридор, где мялся Элуф. В его больших карих глазах пылала надежда, смешанная со страхом, поднятые в драматичном изломе брови собрали маленькую складочку и придали жалостливый вид несчастного ребёнка, что съёжился под вопросительным взглядом старшего брата. Элуф грустно улыбнулся, собираясь что-то сказать, как рядом с Като появился Мортем.
— Не верь ему, — произнёс близнец, обнимая близнеца за пояс. — Маленький прохвост использует этот приём всякий раз, как хочет добиться своего.
— Ну, Морт! — жалостливо протянул Элуф и неожиданно кинулся к Като. Упёрся носом в живот, обиженно засопев, нагревая своим дыханием тонкую ткань рубашки. Его тонкие руки вцепились в него со спины, поймали в железный капкан, развеселив Мортема. — Я искал вас везде, даже в саду! Хотел позвать на стрельбище и…
— Он хочет твоего внимания, братец.
— Ты не составишь нам компанию?
— У меня есть дела, не терпящие отлагательств, — Мортем убрал с поясницы брата руку и шутливо пихнул в коридор, красноречиво выгоняя из своей комнаты. — Встретимся за ужином.
***
Мортем покинул компанию расшумевшихся братьев сразу, как только закончился ужин, прошедший, как и предполагалось, в полной гнетущей тишине. Он ничуть не был удивлён робким попыткам Элуфа рассказать, как здорово провёл день на стрельбище в компании Като, каждый раз заикаясь и стихая под пристальным взглядом отца. На его пальце была свежая мозоль от спускового крючка, он разминал ноющее от приклада плечо и тайком улыбался брату. Молчаливый, набычившийся мужчина едва ли слушал своего приемника, не сводя с Мортема немигающего взгляда. Слухи, что гуляли по Риверану, добрались и до него, а значит, скоро он начнёт задавать вопросы и вновь интересоваться чем же так сильно увлечён его сын. В прошлый раз это обернулось катастрофой для мальчишки и жестокой правдой для генерал-губернатора. Чем же обернётся желание влезть в чужую жизнь сейчас не мог предсказать даже Мортем.
Не было с ними Валентина. Тот прислал слугу с извинениями и тонким конвертом для Мортема с любезным напоминанием о своей просьбе. В этом весь старший брат — педантичный, дипломатичный и жёсткий, когда это особенно нужно. Его жена не любила бывать на семейных ужинах Барасов, сидеть за резным обеденным столом из кандакийского чёрного дерева, разглядывать фарфоровые с фамильным гербом тарелки, чашки и блюда, вкушать изысканные блюда, часть из которых так и останется не тронутой. Супруга Валентина была из простой семьи рабочего спичечного завода и прачки, ей приходилось вкушать бедность вместе с двумя братьями, один из которых скончался от некроза челюсти, работая по шестнадцать часов и набивая тысячу коробков спичками. Ей было дико и больно видеть, как красивые блюда и полные еды тарелки сгребали, подобно мусору, и выбрасывали прочь. Калеа — удивительная женщина, строгая, радушная, заботливая и справедливая. Она импонировала Мортему своей решительностью и прямолинейностью, не избегая женских уловок и очарования. Это было удивительно, оттого старший близнец держал это в секрете даже от Валентина, впрочем, тот был человеком проницательным и давно всё понял.
Конверт пришлось оставить в комнате, которую хозяин не только запер на ключ, но, начертив на дверном косяке руну, зачаровал от непрошенных гостей. К этому пришлось прибегнуть после того раза, когда отец, воспользовавшись отсутствием сына, решил узнать чем же он так увлечён, и без стеснения вломился в его покои, заставив гвардейцев выбить дверь. Когда Мортем вернулся, единственное, что он застал — яростного отца, срывающего его записи со стен, рвущего чертежи и бьющего колбы. Тот проклинал наследие, доставшееся от матери, её саму, называя шлюхой, и Мортема, стоявшего в оцепенении и не пытавшегося даже сопротивляться, когда двое крепких гвардейцев скрутили его и приволокли к генерал-губернатору. Это была постыдная слабость, но даже когда отец скручивал до боли и онемения руки, а после сломал правую лучевую кость, Мортем не издал ни звука, до крови прокусывая губы. Постыдная правда была в том, что в тот момент он думал о своём брате, неистово желая его появления в разрушенной комнате.
Мортем отогнал воспоминания и направился в ту часть коридора, где он заканчивался тупиком. Именно там висело масштабное полотно, появление которого не помнил даже отец, в широкой раме из чёрного хаждрева, в котором проглядывали тёмно-золотистые прожилки, будто хаотично разбросанные узоры кровеносной системы. Его не осмелилась тронуть даже Элиссия Барас, когда развешивала картины и украшала коврами и гобеленами третий этаж. Лишь один человек во всём особняке знал истину, что скрывалась под этим полотном, столь говорящего о далёких смутных временах.
Оно всегда притягивало Мортема, будто в нём скрывался не тронутый его умом секрет, до которого он обязан был добраться. В детстве близнец мог долгими часами сидеть перед картиной и разглядывать множество маленьких силуэтов, танцующих в безумстве битвы, где среди чёрных теней выделялась единственная белая фигурка, излучающая свет. «Пляска смерти». Так Мортем называл про себя безымянную картину и видел в ней жажду крови человека, его безумие и алчное стремление поработить всё, что не подчинялось ему. Рабские цепи тянулись к рукам закованных в металл рыцарей, их натягивали заключённые в ошейники эльфы, пытавшиеся сопротивляться обнажённым мечам, но часть из них пала, сделавшись безжизненными мазками кисти. Пылающие останки великолепного эльфийского города чадили, покрывая небо кроваво-чёрными тучами, псы рвали плоть и грызли кости, и подле белоснежной и непорочной фигурки стоял мощный воин, на чьих широких плечах покоился плащ с меховым воротом и цепью, примыкающей к фибуле — волчьей голове. Его светлые волосы были покрыты грязью и кровью, как и могучий меч. Он протягивал руку к свету и его израненная плоть дымилась.
Сколько бы Мортем не искал создателя этой картины и её упоминаний, не рассылал фотографий художникам и искусствоведам, те так и не смогли дать внятного ответа что именно на ней изображено. Древние времена, когда Старшей империи не существовало, а на её месте было множество раздробленных княжеств — вот и весь ответ, которого удалось добиться. Но Князь, — почему-то Мортем звал его именно так, — продолжал будоражить мозг, а вместе с этим навивал смутное ощущение чего-то знакомого. Но сейчас не было времени разглядывать полотно и искать тайный смысл, Мортем нащупал едва приметный выступ за рамой, оглянулся через плечо, прислушиваясь к тишине, и мягко нажал. Фальшивая стена отъехала в глубь, позволяя близнецу протиснуться в чернеющее нутро, и встала на место.
Мортем не зажигал свет на первых четырёх ступенях, прекрасно ориентируясь в темноте без него, уже позже в его ладони зародилась небольшая сфера, наполненная мягким огнём, больше похожим на играющих внутри шара мотыльков. Тени танцевали на узких каменных стенах, вытягиваясь и искажаясь пока Мортем бесшумно ступал по древним ступеням вниз к клубящейся пустоте. Особняк Барасов хранил множество тайн, по одной из которых он и спускался, но ни семейный архивариус, которому в этом году перевалило за восьмой десяток, не смог рассказать кто был первым владельцем старого дома. Из старых записей в архиве, что хранились в семейной библиотеке, он нашёл лишь упоминания о четырёх генерал-губернаторах Барасах, правивших южным регионом, но сколько было до них? Прабабка, унаследовавшая после кончины своего отца титул, по указу тогдашнего императора приняла назначение в Идггильский регион даже не покидая его. Род Барасов, словно при старых временах сюзеренов и вассалов, наследовал южную часть империи по крови, а не по заслугам, не в первый раз вызывая недовольство других семей. Что за странный договор заключили предки Брайнхольдов и Барасов, что последние снискали такую милость?
Мортем спускался всё ниже по винтовой лестнице, опоясывающей каменный столб всё ниже и ниже, пока не закончились ступени и его ступни не почувствовали твёрдый гранитный пол. Сфера в его руке запульсировала сильнее, ярче и оторвалась от пальцев, плывя позади мага и освещая путь. Этот коридор никуда не сворачивал, был прямым и выводил к задней стене дома, заросшей плющом. Именно через неё Мортем выбирался из особняка для своих путешествий на болота, а нынче для встречи с Ивером. В старой части сада мало кто патрулировал, за её стеной был крутой склон холма, на котором высился фамильный дом Барасов, и попытаться взобраться с этой стороны было самоубийством. Мортем остановился возле тупика, постучал по трём выпирающим камням и надавил на тот, что был посередине. Эту стену приходилось толкать самому, механизм был сломан и до него так и не удалось добраться, впрочем, пока он не заедал, Мортем не видел в этом проблемы. Он тенью выскользнул из тайного хода, затворив за собой каменную стену, и, держась теней деревьев, направился в дальний угол сада, где давно цвели дикие травы и деревья. Это был маленький уголок уединения Веланы Барас, где она в день рождения сыновей высадила рощицу молодых клейр. Вечнозелёные, они не сбрасывали свою листву даже с наступлением холодов, выделяясь мрачными великанами на фоне тусклого лабиринта. Позже под кронами клейр проклюнулись дикие цветы, полумрак укрывал от чужих глаз, а мягкий мховый ковёр окутал камни и стволы деревьев. И если в зимнем саду Мортем часто предавался научным изысканиям, то в этой части он обретал покой.
Он заметил Ивера на подходе, тот сгорбленно сидел на поваленном дереве, сложив руки перед собой, соединив кончики пальцев. Задумчивый, напряжённый и страшащийся одной только мысли, что Мортем не поймёт причину его желания встречи. Но к его счастью он предстал перед ним, без плаща, в вечернем наряде с непокрытой капюшоном головой.
— Я здесь, — но он мог не произносить этих слов, Ивер уже услышал его шаги, радостно вскочил на ноги и метнулся к Мортему, сгребая его руки в свои.
Ивер прильнул к нему, потянулся за поцелуем и сорвал лишь смешок с неразомкнутых губ, когда коснулся своими. Сердце конюха билось в желании скорее ощутить под ладонями крепкое тело брата, услышать его тяжёлое дыхание, обжигающее кожу, и утонуть в порочной страсти, куда его толкал старший близнец своей отчуждённостью. Неужели, сегодня будет один из тех дней, когда Мортем отринет его близость ради обучения магии и с усмешкой будет наблюдать за муками влюблённого Ивера, терзающего губы до крови?
Он едва успел почувствовать разочарование, как чужая рука схватила за волосы, сгребая на затылке в жёсткий кулак и заставляя откинуть голову назад, обнажая натянувшуюся на шее кожу. Россыпь маленьких созвездий-родинок перемешивалась с бледными пятнами веснушек — Мортему не нужно было это видеть сейчас, он успел изучить и запомнить тело Ивера, чтобы знать где какой шрам хранит его грубое, нескладное тело. Ивер любил жестокость. Сила, с которой его брал близнец, заставляла трепетать под ладонями, а последующая нежность дарила самые непостижимые высоты наслаждения. Мортем дотронулся языком едва приметной ямочки между ключицами и повёл влажный след вверх, очерчивая выступающий кадык. Ивер замер, боясь даже вздохнуть, но напряжение выдавали его подрагивающие пальцы, что покалывало от магии, непроизвольно концентрирующейся в сомкнутых ладонях. Чужое дыхание холодило кожу, вызывало мурашки по телу, хотелось повести плечами, но конюх не шевелился, даже когда крепкие зубы Мортема прикусили кожицу у бьющейся вены.
— Даже отцовские псы не столь послушны, как ты, — голос близнеца в ночи преобразился в дьявольское искушение, льющееся прямо в ухо Ивера вместе с дразнящим дыханием. — На колени.
И Ивер опустился. Держался за бёдра единокровного брата и продолжал смотреть на его скрытое тенями лицо, позволяя поглаживать себя по волосам. Его Мортем был жестоким, упивающимся чужой беспомощностью и своим превосходством, но именно это делало его редкие незначительные жесты доброты такими значимыми. Именно так они раскрывались перед Ивером и тот всё больше и больше увязал в своих чувствах. Он ждал приказа, но Мортем продолжал молчаливо любоваться им, ласково очерчивая подбородок и линию скул.
— О чём ты хотел поговорить, братец?
На траве было неудобно стоять, в колени впивались скрытые за листьями камни, и Ивер зашевелился, пытаясь расположиться удобнее. Ему было стыдно перед Мортемом за страх и вспыхнувшую ревность, но что он мог сделать, когда Дашея принесла на кухню весть о вернувшемся младшем близнеце, столкнувшись с ним в коридоре. Она описывала его с присущим всем романтичным девушкам вздохом восхищения, её щёки густо краснели при завистливых шепотках подружек, желавших увидеть молодого господина воочию и оценить правдивость этих слов. В иной день Ивер бы посмеялся над ними, глупые щебетания дурочек, сказал бы старой кухарке и поблагодарил бы за похлёбку, но в этот раз он напрягся. Он слушал внимательно, впитывал каждое слово и даже осмелился уточнить у Дашеи не спутала ли она Като с кем-то другим.
— Розали говорила мне о другом близнеце. И я не сомневаюсь, что это был именно он. Разве что господин Мортем смог создать своего двойника и наделить его теми качествами, которые не имеет сам, — вспылила молодая служанка и тут же испуганно пискнула от злой гримасы Ивера.
Тогда его подвело привычное спокойствие. Ивер искренне надеялся, что Като, покинув отчий дом после очередной ссоры с братом, больше не вернётся назад, будет строить карьеру в столице, выберет в жёны какую-нибудь дурочку из приличной семьи. Но он вернулся назад, громко заявив о себе во вчерашнюю ночь и разрушив чаяния Ивера даже не зная о них. Тщеславный, недалёкий выскочка.
Впервые Ивер испугался. Слишком сильно Мортем любил брата, слишком остро реагировал на письма и новости, которые зачитывал отец или сам старший близнец, оставшись с Ивером наедине. А что было когда прибыл ординарец с вестью о Като, пребывающем в тяжёлом состоянии после столкновения с элдерским генералом. Испуганное, бледное лицо Мортема в тот вечер впечаталось в его память обжигающим тавро. Позволяющий колкие шутки и замечания близнец не проронил ни слова, пока молодой безусый ординарец отвечал на вопросы генерал-губернатора, а после задал лишь один. Где сейчас его брат.
Иверу было по-человечески жаль умирающего, тот был храбрым, судя по тому, что рассказывали гвардейцы и служанки друг другу. Но Като оставался препятствием, которое держало Мортема. И если бы его не стало… Если бы… Ивер ждал брата всю ночь, желая утешить и ободрить, но тот не пришёл, как не явился на следующий день, а после бастард узнал почему.
— О нас… — глухо выдавил Ивер и стыдливо отвёл взгляд.
— О нас? — насмешливо переспросил близнец, больно цапнув конюха за подбородок пальцами, оцарапывая кожу ухоженными ногтями. — Давай поговорим о нас. Ты узнал, что мой дорогой братец вернулся, и приревновал, как глупая жёнушка?
Губы сжались в подрагивающую линию, они кривились, пытались выдавить хоть какой-то звук, но стыд, растекающийся ядом, заглушал любые попытки. Это было глупостью, Ивер совершил её и Мортем имел право измываться над ним, но почему так обидно?
— Ты расстроил меня, Ивер, подверг опасности нашу связь.
— Я испугался…
— Что было бы, будь Като куда внимательнее и менее наивен к тебе? Думаешь, он будет рад такой связи безродного выблядка с любимым братом? Он найдёт сотню оправданий для меня, но ты, мой дорогой Ивер, уже не вернёшь его любовь.
— Она и не нужна мне! Плевать на него! Плевать на всех! — зло выпалил Ивер и его рот тут же запечатали ладонью.
Мортем до боли стискивал чужое лицо, брезгливо дёрнув губой и холодно глядя в испуганные глаза бастарда.
— Не смей так говорить, — его глаза на мгновение холодно блеснули в мелькнувшем свете луны, когда над головами зашелестели кроны деревьев. Хватка ослабла и голос Мортема вернул мягкость. — Я устал, Ивер, это был долгий день.
Рука исчезла и легла на макушку конюха, когда тот потянулся к ремню и пуговицам брюк. От Мортема пахло цветами из зимней оранжереи, чернилами и резким запахом раствора, название которого Ивер никак не мог запомнить. Это был странный, чуждый ему контраст, который отталкивал и притягивал одновременно. Грубые пальцы конюха высвободили из плена белья плоть брата, язык нежно поддел её и помог вобрать в рот, от чего Ивер задохнулся, не успев запастись воздухом. Пальцы невольно стиснули светлую кожу на обнажённых бёдрах Мортема, заставляя того скривиться от яркой вспышки боли. Ивер был напористым, но не умелым любовником, его зубы то и дело задевали нежную кожу, язык танцевал, вырисовывая странные знаки, он давился и скулил, стоило Мортему надавить на затылок и тем самым вогнать набухшую плоть в глотку. Ивер старался, он уже не краснел, слизывая с губ чужой запах, и но всё ещё испытывал стыд, граничащий с благоговением.
Мортем ждал. Его ясный взгляд постепенно поддёргивался дымкой возбуждения, так медленно заволакивающего сознание. Он смотрел на то, как усердно старается Ивер, стоя на коленях перед ним и вбирая в себя его вкус вместе с плотью, но едва ли эта картина заставляла отзываться тело. Он держал чужие тёмные волосы и на какой-то момент представил их бледно-золотыми, аккуратно зачёсанными назад, открывающими широкий лоб и большие, такие же льдистые, как Северное море, глаза. Ему представилась постыдная картина, которую он прогонял каждый раз, когда встречался взглядом со своим отражением. Мортем откинул голову назад, прикрывая ресницами глаза, и рисуя вместо неуклюжих губ Ивера чужие, куда более умелые, привыкшие доводить изнеженное лаской тело партнёра до пика.
Оттолкнув от себя бастарда, Мортем жестом приказал ему повернуться задом и упереть руки в поваленное дерево. Раскрасневшийся, с блестящими от слюны губами, Ивер вскочил на ноги, закопошившись с собственными пуговицами, но чужая рука грубо схватила за шиворот, нетерпеливо встряхнула и толкнула вперёд. Он едва не упал, но всё же удержался, выдавил из себя жалостливое: «Морт…» и принял позу униженную и нелепую, позволяя близнецу, порывисто дышавшему, содрать вниз грязные штаны и войти. Мортем был груб, торопливо вбивался в его ноющее от боли тело, впиваясь ногтями в обнажённые ягодицы и терзая их покрасневшими полосами. Ивер шипел, стискивал зубы, удерживая внутри себя стоны боли, нежели наслаждения, то и дело скользя ладонями по мягкому мху дерева. Его разрывало изнутри, он чувствовал среди запахов зелени тяжёлый металлический привкус, сглатывал мольбы, которым Мортем всё равно бы не внял. Его агония длилась несколько минут, но казалась вечностью. Всё пылало огнём, ныло и пульсировало. Ивер чувствовал себя истерзанным ножом куском мяса. Он ощущал, как семя брата тянулось тонкой ниткой по бедру, как тот тяжело дышал, приводя себя в порядок, чтобы оставить его здесь одного и уйти до того, как кто-то мог их увидеть.
Ивер вернулся в крыло, отведённое для прислуги глубоко за полночь, очистившись от грязи, оставленной на руках и одежде. Пробравшись на кухню, навестил старого пса, греющего кости у тлеющего очага, и тенью проскользнул к пропахшему плесенью закутку. Он бы даже не обратил никакого внимания на ещё теплящийся огонь в другом конце коридора, но приглушённый щебет служанок, как сор, сыпался в тишину, раздражая.
— Повтори-ка это ещё раз, Розали.
— Ты не поняла с первого раза? Какая же ты дурочка, Беата, — низкий голос служанки стал ещё тише. — Только подумай, если кто-то узнает об этом — будет настоящий скандал!
Ледяная молния поразила застывшего на полушаге Ивера, заставив опустить ногу и прислушаться. Он ждал, когда Розали продолжит говорить, и в тоже время испуганно сжимал кулаки, молясь всем святым. Неужели их заметили? И теперь благополучию Мортема угрожала слишком любопытная и болтливая девчонка, решившаяся поделиться со своими подружками? Ивер сделал пару уверенных шагов к спальне, откуда горел приглушённый свет свечи.
— Я всегда знала, что он странный, — лениво проворчал третий голос, принадлежавший молчаливой и угрюмой Нино. — Но чтобы настолько. Фу, это отвратительно.
— Даже не верится, что он способен на такое. Неужели… неужели и его брат такой же?
— Я слышала, он настоящий герой. Участвовал в битве и даже одолел какого-то генерала.
Ивер замедлил шаг. Дышать становилось тяжело, ярость, пылающая внутри, требовала выхода, но он пытался понять о чём говорят сплетницы, вдруг он ошибся?
— Тише ты, — послышалась возня с подушками и одеялами. — Может, он и не такой, как братец, но я бы не стала это проверять. Ещё старая Бетси говорила о пропавших служанках. Может, они вдвоём их и…
— Тоже скажешь ерунду, — Нино хмыкнула. Она всегда сомневалась в словах Розали. — Когда это произошло им по лет десять было.
— А тебе-то откуда это знать, Нино?
— Снова ковырялась в их старых книгах?
— Ты ещё и читать умеешь, деревенщина?
— Умею! — зло рявкнула девушка и Ивер остановился, прислонившись к стене. Ему оставалось каких-то два шага до дверного проёма, но теперь вся решимость улетучилась вместе с гневом. — Ну и что, что ковырялась, зато многое узнала. И то, что мать господина Мортема собственный муж обвинил в колдовстве и отдал церкви. И что его брат, господин Като, один из «Святого копья» и награду получил из рук самого императора.
— Уж не влюбилась ты часом?
Ответ смущённой Нино утонул в заливистом смехе остальных. Сжимавший до мелкой дрожи кулак, Ивер расслабился, с трудом разжав пальцы.
— Но он пугает меня, — тихо прошептала одна из служанок, когда их голоса стихли и кто-то затушил свечу. — Я боюсь.