Когда обер-лейтенант спустился вниз, первое, что он увидел — беззаботное, полное заинтересованности в происходящем за столом лицо Райко. Тот взгромоздился на стул, подогнув под себя одну ногу, и что-то нашёптывал склонившемуся к нему бородачу. Перекошенное старым ожогом лицо мужика, перебирающего пальцами веер из потрёпанных карт с засаленными уголками, неотрывно глядело на небрежно сложенные в горку монеты, то и дело хмыкая уголком рта, спрятанным в пышных, но неухоженных усах. Они играли и мелкий паршивец совсем не думал о просьбе мисс Эллингтон, отдавшись азарту. Оттого первый удар он не заметил, свалившись с грохотом на пол, прижимая ладони к пылающему уху. Все замерли: часть повскакивала со своих мест, другая, косясь на молчаливого хозяина, с интересом ждала дальнейшего развития.
— Где он, сучоныш?! — гнев, сжигающий внутри всё в прожорливом огне, блестел в злых глазах нагнувшегося к мальчишке Като. Занеся раскрытую ладонь, он резко хлестнул по лицу, задев нос, из которого брызнули алые капли. — Где Элуф?!
— Эй, паскудник, руки попридержи, — вступился за Райко бородач, но его тут же грубо отпихнули. — Ну всё, выродок, ты сам напросился…
Светлый клинок холодно блеснул, разрезая то небольшое расстояние, что было между заступником Райко и тяжело дышавшим Като, успевшим выхватить стилет и предупредительно взмахнуть перед чужим лицом.
— Сядь, — рявкнул обер-лейтенант и тут же обратился к мальчишке. — Где Элуф?
— Я не знаю!
Пальцы, сжимавшие костяную рукоять оружия, затанцевали в воздухе, пряча лезвие в ладонь, и тут же, сжавшись в кулак, впечатались в скулу, выбивая вместе с зубом и кровью короткий болезненный выдох.
— Сейчас же прекратите! Офицер!
— Не раньше, чем узнаю куда пропал мой брат, мисс, — Като сгрёб расстёгнутый ворот рубашки, на котором расплывались мелкие алые брызги, и приподнял Райко над полом. — Если продолжишь молчать, выродок, следующим я пробью лёгкое.
— Послушайте, вы сейчас в том состоянии, когда чувства затуманивают разум, вам нужно успокоиться. Райко, я просила присмотреть за нашим невольным гостем, почему он пропал?
— Я… я не знаю… — зайдясь в кашле, мальчонка заскрёб ногтями по рукаву пиджака, силясь удержаться в воздухе, держась лишь благодаря чужой хватке и едва касающихся пола башмаков. — Он спустился вместе со мной и сел вон… вон туда…
— Что-то я его там не вижу.
— Не перебивайте, офицер, — мисс Эллингтон, успевшая спуститься следом, поравнялась с Като и, положив ладошку на запястье, настойчиво заставила опустить руку. — И отпустите мальчишку, в конце концов.
Обер-лейтенант рассерженно фыркнул, но послушно разжал пальцы, заставив Райко болезненно грохнуться на пол, но придавил подошвой тяжёлого ботинка щуплую мальчишескую грудь, не позволяя беспризорнику подобраться и пуститься в бега.
— Из вас вышел бы ужасный отец, — словно между делом отметила журналистка, закатывая глаза и обступая прижимавшего к разбитым губам пальцы Райко. — Так что произошло дальше?
— Не знаю! Я сел посмотреть игру, а затем получил по уху!
— И ещё получишь, если не скажешь куда пропал Элуф.
— Мистер Барас! Это уже слишком!
Среди притихших завсегдатаев, подобно кругам по воде, разошлись робкие шепотки недоумения. Барас, один из сыновей генерал-губернатора, если не врёт стоявшая рядом женщина, искал не кого-нибудь а… собственного брата. Ещё одного Бараса. Зал слегка оживился, переглядываясь, шепча друг другу на ухо, пожимая плечами и отворачиваясь от светлых глаз офицера. Каждый понимал, что грядёт за этой потасовкой: озлобленная полиция, рыскающая по всем углам старых кварталов, гвардейцы генерал-губернатора, переворачивающие все притоны и норы в поисках потерявшегося мальчишки, обвинения, заключение, допросы и побои. Хорошо, если пристрелят, могут пытать с тем мрачным удовольствием, которое сводит с ума любого обладающего властью над чужими жизнями. Один выбитый зуб какого-то мальчишки не стоит всего того, что может произойти потом.
— Я видел, — подняв сжимавшую кепку ладонь, подал голос измученный, покрытый угольной пылью рабочий. Его большие глаза смотрели на медленно обернувшегося офицера и тут же упёрлись в столешницу. — Его увели двое из Балашей.
Като судорожно втянул воздух, но сдержался, сжав челюсти до ноющей боли, пронизывая робкого мужичка тяжёлым взглядом. Это название ему мало о чём говорило, он не был в Риверане пять лет, за которые уличные банды могли собраться и распасться подобно стихийным бедствиям. Но то, как отводили глаза остальные, говорило о настоящем страхе перед этими Балашами.
— Где они собираются?
— Обычно сидят в старом сталелитейном цехе на Штафриц, — шмыгнув носом, заговорил другой. — Там, где года три назад размыло часть набережной.
— Офицер, послушайте, — Эллингтон сжала пальцы на чужом локте и прильнула к самому уху, горячо выдыхая, — Балаш — это целая банда сорвиголов, самое худшее из всех отбросов города собралось именно там. Насильники, убийцы, вымогатели и святые знают кто ещё среди них. И я по глазам вижу, что это не остановит вас, а вот пули из ружей, которые у них имеются в достаточном количестве, весьма быстро с этим справятся.
Като поджал губы, мягко, но настойчиво отстранил от себя журналистку, и выдохнул, убирая с Райко ногу.
— Вы правы, мисс, одному мне не справиться…
— Видите, как приятно осознавать трезвость ума. Значит, идём в полицию…
— Нет, в полицию идёте вы и отправляете моего брата на Штафриц, я поспешу туда один. Не закатывайте глаза, считайте это разведкой.
— Я достаточно наслушалась офицеров, чтобы отличать настоящую разведку, от разведки боем. И сейчас вы стремитесь именно ко второму, — она заглянула в лицо обер-лейтенанта и покачала головой. — Постарайтесь не умереть до прибытия кавалерии.
И царапнула ухоженными ноготками рубашку, зацепив пуговицу под расстёгнутым воротником, будто нечаянно, совершенно случайно соскользнув, но на мгновение в золоте женских глаз мелькнуло затаившееся отчаяние. Эллингтон боялась и отнюдь не за себя, стискивая в пальцах маленькую дамскую сумочку, чей ремешок бездумно наматывала на ладонь.
— Обещаю, — Като облизнул сухие губы, скользнув по кромке зубов. — Вы ещё успеете устать от моего общества.
И дерзко улыбнулся, пряча за громкими словами собственный страх, льдом поднимавшийся из самого нутра к сердцу. И его не пугали ружья и пули, — сколько раз он видел чёрные дула винтовок, плюющих в мчащийся строй кавалерии огонь, чувствовал на собственном теле жгучий яд пороха, — но ярость отца, узнавшего о похищении Элуфа… Единственное сокровище, за которое он так цеплялся, оказалось в грязных лапах проходимцев — непостижимое преступление! Пощёчина не только генерал-губернатору, но и гвардейскому полку и риверанской полиции! Не поэтому ли притихшие, не спешащие лезть в драку завсегдатаи отводили глаза всякий раз, стоило Като на них посмотреть? Они знали, чем закончится история про мальчишку, которого увели прямо из-под носа старшего брата, и поэтому столь легко выдали тех, чьи деньги тайно получала добрая половина работяг, тайно проворачивая дела на фабриках и заводах. Больше им не гнать дешёвый джин под крышами мануфактур и не заработать пару серебряных «львов» за стащенные ящики с патронами или новенькими винтовками — всех их возьмут за яйца и настолько сильно сожмут, что каждая крыса задохнётся от боли и отчаяния.
Като втянул кислую вонь помещения, слегка поморщившись, и медленно выдохнул, наскребая в ледяной пустоте тревоги спокойствие: битва при Гарузе не заставила его испытывать животный ужас, который поселился под сердцем с исчезновением Элуфа.
— И куда вы собрались, сэр, с одним ножиком? — вдруг подал голос хозяин, щуря единственный целый глаз, опираясь голыми руками на край щербатой стойки. — Вот, этим будет сподручнее.
И равнодушно пихнул в сторону удивлённого обер-лейтенанта старую, но начищенную винтовку с двумя десятками отметин на потемневшем от времени, въевшейся грязи и масла цевье. Старый добрый «Роунгард» образца 32-го года, любима егерями за неприхотливость и надёжность, но не особо жаловалась кавалеристами, сапёрами и артиллеристами за длинный ствол и общую массу. Карабин, как влитой лёг в ладони, матово блестя в свете газовых ламп, пока Като любовно оглаживал дерево и металл, переплетённый в смертоносном симбиозе карабина.
— Всю Кардарийскую кампанию прошёл с ней: от начала до самого конца. Двадцать шесть северских ублюдков попробовали лично её на вкус и ни один не остался разочарованным, — пригладив согнутым пальцем усы, мрачно усмехнулся и добавил. — Посмертно. Научите этих ублюдков бояться не только закона, но и святых и всю имперскую армию, офицер.
Като перекинул через плечо винтовочный ремень — старый, но крепкий, хранивший аромат кожи и далёких луговых трав, въевшихся в маленькие трещинки, — и козырнул двумя пальцами, приставив к козырьку кепки. Мисс Эллингтон уже покинула заведение, когда Като вышел на мрачную улицу, безрадостно ютящуюся в тенях высоких каменных стен, давящих на обер-лейтенанта по обе стороны кривой улочки. Каменные островки раздробленной колёсами телег и лошадиных копыт брусчатки угадывались в мутных лужах и угольной пыли, маслянистые пятна и старые, содранные дождями, ветром и пьяницами объявления выцветшими огрызками трепыхались при каждом резком дыхании угрожающе подбиравшейся к городу тучи. Её чёрно-синяя туша, будто расплывшийся синяк, медленно наплывала на север Риверана, поглощая тенью острые шпили зданий, то и дело предупреждающе сверкая молниями и недовольно урча.
Это будто уже было, как и в тот раз, когда он с Мортемом пробрался на оружейную фабрику и увидел таящийся в чреве подвала ужас, в который магия превратила мальчишку. Два дня — слишком мало для того, чтобы забыть булькающие, хрипящие и причмокивающие звуки вьющихся в поисках еды влажных отростков, что изрыгало изуродованное чрево Саймона, развернувшееся вдоль расплывшегося в розоватой мышечной массе тела, в которой угадывались жёлтые комья жира и белёсые нити сухожилий.
Оставалось надеяться, что у банды не было скельма, способного сотворить подобное с Элуфом. Като натянул поглубже кепку, подтянул ремень винтовки, приятно оттягивающей плечо, и быстрым шагом, переходящим в бег, отправился в сторону заброшенного цеха.
В прошлом Риверан напоминал ему огромное живое чудовище, задремавшее посреди густого реликтового леса, у подножья высоких гор, дожидаясь часа, когда придётся стряхнуть с себя надоевших насекомых, то и дело мечущихся по его каменной шкуре. Большой лабиринт пороков, распутства, пьянства и алчности, сочащийся миазмами публичной святости, о которой забывали за закрытыми дверями медяных борделей и притонов с Синей пылью. Отойди от сердца этого гиганта и легко получишь заточенным ножом в печень ради горсти аскуры или даже одного завалявшегося в кармане «льва». Но вспоминая старые улочки в прошлом, куда Като забредал на спор с товарищами, сбегая из-под надзора констеблей на главных улицах и площадях, сейчас казалось всё чище, даже благопристойней. Всё так же к холодным кирпичным стенкам жались бездомные, измазанные в грязи и нечистотах, протягивая навстречу сочащиеся гноем руки для подаяний. Укутанные в дырявые, давно нестиранные одеяла и занавески, найденные в ближайшей куче мусора, смотрели на пробегавшего мимо человека блестящими от застывшей злобы глазами, шипя в тенях рассерженными змеями. Их избегали, прогоняли, били, над ними издевались хулиганы, то рассыпаясь по улице, то вновь собираясь в стайки охочих до чужих кошельков стервятников. Мелкие, но проворные воришки, то и дело выслеживающие добычу.
Тяжёлое дыхание города звучало протяжным, надрывистым гулом прибывающего к речному вокзалу парохода, шипением газовых труб, поблёскивающих медными боками на пока не скрывшемся за низкими тучами солнце. Риверан стучал, цокал, вздыхал и поскрипывал, плескался водой в желобах канализации, в узких каналах и акведуках, огромной стеной возвышающейся в некоторых частях города, под чьими арками проезжали гужевой транспорт и конные экипажи. Он жил сотнями звуков и ещё большей палитрой голосов, сочащихся отовсюду диким смешением акцентов: рубящим и гавкающим ямирийским, привезённым с севера; тараторящим и рычащим меларским; чётким и выверенным идггильским — всё это кипело в огромном каменном котле Риверана. Като огибал бочки и ящики, перескакивал лежащих на голой земле бормочущих в грязные усы пьяниц, ловил заинтересованные взгляды молоденьких дам, сбившихся в звонко щебечущую стайку, придерживая на плечах потрёпанные шали и платки. У их скромных, застиранных юбок крутилась малышня, цепляясь пухлыми пальчиками за подолы, то заливаясь смехом, то зовя взрослых, всхлипывая. Сено, лошадиное дерьмо, блеянье коз и осунувшиеся, сердитые лица тех, кому не посчастливилось жить ближе к широким и чистым улицам, работать на хорошем месте и получать по пять, а то и шесть «львов» в неделю. Они все были бедняками и влачили жизнь на окраине, в сердце лабиринта из клубка запутанных улочек и перемычек, куда не каждый констебль отважится сунуться. Здесь царство криминальных семей. И в одном из таких Като почти бежал, выискивая в толпе одного мальчонку в небесно-голубом костюме.
Пусть Милосердная Хасна услышит его молитвы и убережёт этого несносного мальчишку от беды. Пусть Валентин немедленно поднимет всех констеблей и детективов на поиски и ворвётся в Крысиный квартал огромной чёрной волной закона. Пусть Элуф будет живым и невредимым. Хотя бы живым.
Пальцы сжимали потрескавшийся от времени ремень и ярость кипела в крови, подгоняя, как хлыст — загнанную лошадь. Вот бы ему силу, что была способна выследить пропавшего человека по капле крови или его запаху. Умей он управлять ветром и не пришлось бы плутать в бесконечном, провонявшем безысходностью, нищетой и дерьмом лабиринте. Като зажмурился и тряхнул головой, отгоняя мешающие сосредоточиться мысли. Глупости! Он способен выследить жертву не хуже скельмов: учился на долгих зимовках у егерей, шастал с некоторыми на разведку, читал следы на твёрдом снегу, карабкался по заледеневшим скалам, трижды чуть не сорвался в пропасть. Не охотник, даже близко с ними не был, но многое запомнил.
Като хватал за локти и плечи прохожих, разворачивал к себе лицом и тут же выпаливал:
— Вы не видели мальчика? Светлые курчавые волосы?
Ему качали головой, пожимали плечами, отводили глаза, пытаясь отпихнуть досадливо что-то бурча, но крепкие пальцы требовательно стискивали кожу под грязной тканью, требуя чёткого ответа.
«Мальчик, лет одиннадцать. Одет в белую рубашку и в светлые бриджи».
«Мальчишка, светлый, одетый в рубашку и бриджи. Видели?»
— Я видела, — его расспросы прервала дородная женщина, водрузив на жалостливо скрипнувший прилавок корзину с рыбой и вытерла выступившую испарину. — Балаши, будь они трижды прокляты, вели его в сторону Адовой Пасти.
Глаза Като ошеломлённо распахнулись.
— Не в Штафриц? — переспросил он и голос предательски дрогнул.
— Я всю жизнь в этой дыре прожила, могу отличить где Штафриц, а где Пасть, — фыркнула женщина и шмыгнула приплюснутым носом, морща скорее от нахлынувшей брезгливости, чем от вони свежей рыбы, что бесцеремонно шлёпала на доски лотка. — Точно говорю, туда они этого паскудника вели. Он пытался у Иреи с прилавка яблоко умыкнуть — рассыпал всё, только и успевай собирать, пока по всему рынку не разбежались в карманах этих паршивцев.
Кивнула на стайку детей и сплюнула.
Като кивнул, чувствуя в груди холод подбирающейся паники. Адская Пасть — место весьма занимательное, туда даже полиция не суётся — кусок района, полностью живущий по собственным правилам, государство в государстве, царство стервятников, шакалов и крыс, только и способных на грабежи, убийства и похищения. Като слышал, что там скопилось много запретного — от наркотиков и проституции детей до чего-то совсем невообразимого. Слышал о каннибалах, живущих среди грязных улочек, о Искажённых, сохранивших разум, но не тело, и теперь гниющих заживо среди трущоб. Адская Пасть пожирает слабых, перемалывает и выплёвывает, если попал туда — не вернёшься. Крысиный квартал лишь часть ужаса, что можно встретить в самом сердце бедного района, преддверие истинного зла, таящегося под городом. В детстве Като слышал рассказы слуг о туннелях, пересекающих Риверан под землёй, прорытых неизвестным народом задолго до основания идггильской столицы, верил в их существование, даже хотел отыскать, уговаривая Мортема, но тот лишь усмехался, ласково называя глупым и доверчивым. Теперь же это могло оказаться истинной, о которой Като вспомнил лишь сейчас, пытаясь догнать похитителей.
Внутренний голос отчаянно звал повернуть назад и объединиться с Валентином, но страх за Элуфа гнал вперёд, заставляя распихивать попавшихся на пути людей локтями, рявкать в лицо с грубым отчаянием, скаля крепкие зубы. Если отступить — Элуф исчезнет, пропадёт в Адской Пасти навсегда, но если вступить в схватку одному, то сможет ли он с четырьмя патронами вырвать брата из рук Балашей? Будь на его месте Мортем, такого бы не случилось, мальчишка остался бы дома под присмотром прислуги, ещё и пристыженный попыткой шантажа, но близнец умел ставить зарвавшихся на место, Като же к братьям был мягок. И теперь спешил со всех ног, молясь всем святым, что способны на милосердие.
Адская Пасть разверзлась перед ним темнотой узких улочек и заколоченных фасадов заброшенных домов. Тени, едва видимые в щелях, бродили призраками по стонущим деревянным настилам, копошились в каменных мешках, шурша и стеная от ломки. Голоса бредивших стекались в одну едва различимую какофонию, сочились из каждого полусгнившего дома, с каждого переулка, укрытого вонючей тьмой. Дерьмо, кровь и моча — вот чем воняла Пасть, и скрюченное, переломанное спазмами тело умершего юнца встретило Като, невидяще уставившись стеклянными глазами прямо на него. Из высушенного, распахнутого в немом крике рта выглянула крыса и тут же бросилась прочь. Уже объеденный собаками и воронами, он лежал незамеченный и брошенный в одиночестве, вцепившись в собственные узкие плечи околевшими пальцами. На щеке, нетронутой чужими зубами, синел след от пыльцы.
Андад. Синяя Пыль. То, чем вдохновлялось большинство молодых художников и писателей на закрытых вечерах и в салонах не только Риверана, но и Аримара. Като видел блаженно улыбающихся юношей и совершенно лишённых стыда дам, и то, чем заканчивались эти встречи и какие скандалы прятали богатые родители от чужих глаз. Андад слишком дорогой для бедняков, но его разбавляли, чаще — подменяли похожей дрянью, опасной для ослабленного организма. Удовольствие было короче, страдания — дольше, привыкание — сильнее. Придерживая винтовку, Като присел и большим пальцем стёр пыль, поднёс к глазам и растёр. Свалявшаяся с грязью и потом, она потеряла свой цвет и тут же отдала лёгким тухлым душком, заставляя одёрнуть руку и вытереть о штаны.
Интересно, будет ли переживать Мортем, когда узнает где близнец? Бросится спасать или забудет, как досадную, но ничего не значимую потерю? Като прикусил нижнюю губу и резко выдохнул, собираясь с силами. Мортем не тот, кто переживает за кого-то, не станет рисковать жизнью в попытках спасти, если на кону не его собственная шкура. Он самодовольный и рациональный, ему свойственны планирование и осторожность. Никаких чувств и эмоций, даже для близкого родственника. Пальцы стянули с плеча оружие, оттянули стропы ремня и перебросил через голову, пока другая ладонь держала цевьё. Жаль, что магазине четыре патрона, жаль, что не взял пистолет, а всего лишь стилет. Жаль, но не настолько, чтобы отступить.
Он перешагнул бездыханное тело и погрузился в вонючую, склизкую тьму. Заколоченные переулки и нагромождение старых, давно покрывшихся плесенью ящиков и бочек сжимали с двух сторон тисками. Отсыревшее дерево щерилось потемневшими обломками и ржавыми гвоздями, брехливый лай эхом разносился по кривым улочкам, распугивая молодых крыс, возившихся в старом мусоре и среди кучи лохмотьев. Одна такая вдруг застонала, завозилась, заставив обер-лейтенанта вскинуть винтовку, направив дуло прямо на показавшуюся лысую голову. Уродливая короста покрывало большую часть лица, изменив его до неузнаваемости, деформируя привычные черты в нечто бугристое, ломаное, неестественное. В глубине вспученной глазницы сверкал яркий уголёк глаза, впившийся в черноту навострившегося в лицо металла. Уродливое искажение шло по лицу вниз, захватывая шею, неестественно разбухшую и покрытую плотной кожаной коркой, будто затвердевшей чешуёй, и исчезало дальше под тряпками и ветхой рубашкой. Обветренный рот вдруг распахнулся, зияя пустотой, и растянулся в подобии улыбки, насколько было возможно с неподвижной частью. Като едва не отвернулся в омерзении, но сдержался, сильнее стиснув винтовку и положив палец на скобу спускового крючка.
— Нн-нэ-э!
Звук резкий, неприятный, наполненный жалостливой просьбой, и тощие руки — кости, обтянутые уродливой кожей — взметнулись вверх, скрывая лицо. Среди затвердевшей чешуи сверкнуло серебро браслета. Скельм. Искажённый. Като сглотнул.
Самый страшный конец для мага не нищета или вражеская пуля на поле боя, но искажение. Физическое или ментальное, но неизбежное преддверие конца. С этим невозможно было бороться, оно наступало неотвратимой силой, как старость, подкрадываясь на мягких лапах или уничтожая тело одной вспышкой. Поэтому магов боялись, поэтому их считали опасными. Печальный конец.
И глядя на сжавшегося в комок урода, Като невольно подумал о брате, ведь Мортема тоже могло ждать подобное. Жалкая изуродованная развалина, когда-то достигшая своего пика.
— Он безвреден, — голос молодой, бесцветный, источавший то безразличие, с которым можно смотреть на проползавшего мимо муравья. — Это Лешек. Работал на фабрике Штормвинда.
Голос мрачно усмехнулся.
— Пока не изменился.
Като осторожно повернул голову, косясь на скулящего скельма, и заметил фигуру, сидящую на вершине нагромождённых ящиков. В руке незнакомца был нож, монотонно впивающийся острым концом в податливое дерево, отбивая унылую мелодию. Серая, зашитая в трёх местах рубаха красовалась грубыми стежками неопытной руки, как солдат — глубокими шрамами, старые подтяжки, одна свисавшая с худого плеча, закатанные рукава, обнажившие узкие запястья и широкие ладони. Тёмные волосы давно не знавшие мыла сальными прядями свисали вниз, скрывая крючковатый нос и глубоко запавшие глаза. Говоривший был молод, но до ужаса безразличен к окружавшему его миру подобно отжившему своё старику.
— Я ищу мальчишку.
— Горе какое, — выплюнув, ответил незнакомец.
— Светлые волосы, голубые бриджи, белая рубашка.
— Нет, не видел.
— Одиннадцать лет.
— Даже не попадался.
— Его похитили Балаши.
Немигающий взгляд юнца уставился на Като. Нож застыл в воздухе, резко описал дугу и скрылся в кармане, втянув лезвие с лёгким щелчком.
— А ты его спасать припёрся? — насмешливо осклабился, слезая с ящиков, словно с насиженного трона. — В самую дыру этого скарова города?
Худые руки разошлись в стороны, как если бы хотели обнять разом окружавший мир вместе с застывшим Като. Узкое безусое лицо, под слоем грязи прячущее своеобразную красоту, вылепленную грубо, но с какой-то изюминкой. Острый кадык дёрнулся над распахнутым воротом.
— Тогда добро пожаловать в Адскую Пасть! — незнакомец безумно рассмеялся, склоняясь в реверансе, вытягивая правую ногу вперёд. — Королевство Дайнея Балаша, куда не суются даже шавки в чёрных мундирах!
Като перевёл винтовку на молодого незнакомца и тот оскорблённо цыкнул, отпрянув.
— Уж мне-то можешь не угрожать, — и провёл языком по кромке зубов. — Я видел вещи пострашнее оружия.
Он вдруг подобрался, сунул руки в карманы испачканных штанов, и осторожно приблизился к всё ещё не спускавшему с него глаз обер-лейтенанту, заглядывая в холодные радужки. Десять шагов, пять, два… И вот он совсем близко, что можно разглядеть мелкие родинки на бледной коже, если бы не темнота, окутавшая двоих мужчин и кучу живого тряпья, бесстрашно пялится на чужака, сгорбившись, ничуть не смущаясь.
— Ты тоже, — задумчиво проговорил под нос, растеряв всю весёлость. — Солдат?
— Ты видел мальчишку? — дуло винтовки упёрлось в плоский живот незнакомца, но тот не повёл и бровью, лишь недовольно отвёл ствол ладонью от себя.
— Может, видел, — сверкнул целыми зубами, просовывая кончик языка между кромок и выступающих клыков. Те особенно выделялись, выдавая нечистую кровь. — А может, нет.
— Сколько?
— Сколько раз его видел?
— Сколько хочешь за информацию.
Бродяжка задумчиво выпятил нижнюю губу и неожиданно рассмеялся, откидываясь назад, почти выгибаясь в спине, глядя на поддёрнутое тучами небо.
— Что мне делать с деньгами в этой дыре? — высокие ноты прорезались в истеричном смехе. — Здесь другие законы, зайчик. До ужаса примитивные.
Его длинные, покрытые руническими татуировками пальцы сцапали рубашку Като и потянули обер-лейтенанта за собой, заставив сделать шаг навстречу и едва не упереться грудью. Тонкий горбатый нос по-собачьи втянул воздух, с хозяйским интересом уткнувшись в ключицу, когда Като, пришедший в себя, грубо отпихнул от себя сумасшедшего. Парень не в себе, тронулся умом, живя на улочках и бесконечно выживая. В Адской Пасти не живут нормальные люди, каждый — покалеченный, сломанный, одинокий изгой. И этот не был исключением. Под сальными прядями с трудом удавалось разглядеть лицо, но вот чёрные фигуры и незнакомую вязь, тянувшуюся по шее за ворот рубашки обер-лейтенант смог.
— И чего же ты хочешь?
Незнакомец поджал губы, смерив оценивающим взглядом с головы до ног, и удовлетворённо оскалился.
— Чтоб ты свергнул короля, — внимательные глаза сощурились в две хищно поблёскивающие щёлочки. Его пальцы деловито поправили ворот обер-лейтенанта, аккуратно продели пуговицу в петлю, пока Като терпеливо ждал, играя набухшими желваками. Ладонь пригладила ткань, расправив невидимую складочку и замерла, вздымаясь с каждым тяжёлым вдохом Бараса. — Я отправлюсь с тобой, зайчик. Не дам погибнуть раньше времени. Спрячу от королевских крыс. Ты найдёшь своего мальчишку. И убьёшь Балаша.
— Разбирайтесь сами друг с другом, мне нужен только брат.
— Если бы ты успел до того, как придти сюда, если бы догнал своего маленького братика ещё там, в Крысином квартале… Но ты не успел, — всплеснув руками, захохотал сумасшедший. — Тебе не дойти до короля, зайчик, ты пропадёшь во тьме, твои прекрасные глаза сожрут крысы, в твоём животе будут копошиться собаки, твоё красивое личико изуродуют, но перед этим… Перед этим ты почувствуешь всё наслаждение от боли… Ты сойдёшь с ума до того, как надоешь и четверти его свиты, пройдёшь через всех, а после будешь смотреть на то, как тебе отрезают конечности. Палец за пальцем. И это будет смешно! Ты сам будешь смеяться! А потом гнить уродливым обрубком в углу вместе с такими же глупцами, чтобы смотреть как твой невинный братик познаёт весь вкус греха…
Ладонь резко метнулась вперёд, стиснув лицо сумасшедшего. Пальцы тисками сжались на скулах, грозясь раздавить чужую голову, как спелый фрукт, и впервые в безумных глазах появился страх. На разъярённого, скалящегося в свирепой гримасе Като смотрел испуганный юнец. Жалкий городской сумасшедший.
— Да… Да! — с возбуждённым придыханием глухо простонал в ладонь, сжимающую рот, и обер-лейтенант кожей почувствовал, как расползаются обветренные губы в хищной улыбке. — Злись! Будь готов убивать! Резать! Впиваться в плоть! Это будет занятная охота, зайчик. Ты свергнешь короля.