С самого вечера сон совершенно не шёл. Не было ни кошмаров, что подбирались слишком близко к границе с дрёмой, жаля холодным предчувствием надвигающейся трагедии, ни глубокого красочного сновидения — ничего. Кроме беспокойства. И рождалось оно не из сердца или ума, а под животом, распыляя и без того горячую кожу обер-лейтенанта, вертящегося под тяжёлым одеялом, заставляя в изнывающем от обилия порочных картин разуме бороться с настигшим наваждением.
Сна не было, но были фантазии. Греховные и дурные, о которых нельзя говорить в приличном обществе, ни даже думать о подобном, не вызвав отвращение на лицах случайных слушателей. Даже капеллану нельзя было такое доверить, не побоявшись быть осуждённым за гниль, что пустила корни в сердце офицера. И Като пытался им противостоять, вырваться из пленительных желаний, вдруг ставших настолько живыми, что ему чудились холодные прикосновения длинных пальцев, скользивших по раскалённой коже, изрытой мелкими шрамами. Он чувствовал желанные губы с их непомерным голодом, украшавшие тело алыми цветами поцелуев, оставляя заметные следы, будто говоря «Мой. Весь мой. Каждый дюйм — мой». И Като почти отдался этому чувству, уже протягивал руки для объятий гибкого и непокорного тела, когда его вырвал из сна стук прилетевшего в окно камушка. Затем второй и третий.
Фантазия не отпускала, как и оставшийся с вечера аромат чернил, разбавленный цветочным из зимней оранжереи, где любил проводить своё одиночество близнец. Осев на коже невидимым следом, он обволакивал обер-лейтенанта, проникая в подушку, одеяло и даже простынь, смешиваясь с запахом тела, рождая те картины, за которые, если и было горько, то лишь за невозможность воплотить в жизнь. И за мгновение, как открыть глаза, Като почувствовал как близко он подобрался к скрытой в словах Штормвинда истине. Мортем — запретный плод, знание, скрытое в тёмных архивах, и к столь желанному телу никто не посмеет прикоснуться без дозволения хозяина. И стоило этой мысли вспыхнуть выжженным клеймом в мозгу, как Като резко вскочил, скользнул рукой под подушку и поймал рукоять стилета. Глаза рыскали по просторной комнате в поисках врага, но она была пуста, как и было должно, с аккуратно развешанными вещами со вчера — даже будучи мертвецки пьяным обер-лейтенант помнил о культуре аккуратности, не позволяя себе превращаться в свинью, кем порой становились сослуживцы. Шкаф, стол, стул и кресла у чернеющего сажей очага, через окна падали утренние лучи, танцуя на мягком ковре из короткого ворса, и внутри солнечных столбов, пронизывавших наискось темноту комнаты, вились маленькие пылинки, будто мотыльки, сгрудившиеся у огня. И никого, кто мог потревожить сон офицера.
Като спрятал стилет под подушку и, облегчённо вздохнув, откинулся на спину, вытирая со лба выступившую испарину. Он попытался вспомнить сон, от которого колотилось в груди сердце, словно у скаковой лошади, но всё, что осталось: аромат чернил, мягкие касания и льдистые глаза, в глубине которых отражалась не привычная насмешка, а голодная до греха страсть. Только подумать, ему снился сон возбуждённого мальчишки, где тискал не служанку или леди, примелькавшуюся на очередном балу, но собственного брата! Как такое может быть? Как произошло, что не испытывавший подобного влечения к мужчинам, живя среди них, посещая купальни, даже укладываясь спать в их компании, обер-лейтенант вдруг стал испытывать греховное желание к кровному родственнику? Даже скандальное увлечение Мортема можно оправдать, но собственное? Как?
Боль, с которой Като прикусил нижнюю губу, отрезвила, чтобы уловить новый тихий стук маленькой гальки по стеклу закрытого окна. Офицер поднялся с кровати, осторожно подкрался к оконному проёму, немного выглянув за него, ища глазами причастного к столь опасной выходке, представляя скучающего Элуфа. Но мальчишка был хорошо воспитан, чтобы бросать в чужие окна камни, скорее кто-то намеренно пытался привлечь его внимание, не вызывая вопросов у прислуги. Только все, кого Като знал, не были склонны к подобному проявлению ребячества, а значит, это мог быть ребёнок, скорее всего ушлый беспризорник, которых так любили и охотно отправляли в качестве посыльного за пару медяков. Като присмотрелся к раскинувшемуся зелёному морю аккуратно подстриженных кустов и травы, где из листвы показалась серая восьмиклинка, съехавшая набок и висевшая на оттопыренном ухе, держась из последних сил. Мальчишка, перемазанный сажей и грязью, утёр курносый, обильно усыпанный веснушками нос рукавом залатанной рубахи, явно отцовской, что висела на худых плечах мешком, и примерился к броску. Като дёрнул ключ в маленькой замочной скважине, распахнул до того, как камешек взмыл в воздух, и ловко поймал. Мальчонка не испугался — расплылся в широкой улыбке, сверкнув дыркой вместо переднего зуба, и воровато огляделся.
— Мистер Эллингтон просит вас появиться в кабаке «Лис и ружьё», — сдавлено проговорил, соединив ладони рупором вокруг рта, и тут же присел, прячась в траве.
— Мистер Эллингтон не сказал зачем?
Мальчишка поднял голову и энергично покрутил из стороны в сторону, разглядывая высунувшегося на половину мужчину, сверкавшего обнажённым торсом. Заметь кто-то из патрулирующих территорию гвардейцев Като, мог бы подумать, что обер-лейтенант принимает солнечные ванны, подставляя смуглую грудь под ласковые лучи, только насмешливое выражение лица говорило о чём-то другом. Он щелчком отбросил гальку в кусты и махнул беспризорнику.
— Я буду ждать вас за первым поворотом, сэр. Поторопитесь, — и юркнул в зелень кустов до того, как опешивший от такого Като, вцепившись в подоконник, едва не наполовину выглянул из окна, глотая возмущение.
Что за неожиданная срочность, с которой «мистер» Эллингтон решила распорядиться о встрече, не интересуясь возможным отказом? Като выждал пару секунд и скрылся в окне, бросив в ворвавшийся сквозняк тихое проклятье, подхватывая со стула одежду. Они не договаривались о совместном расследовании, но Эллингтон имела на это собственное мнение, разительно отличавшееся от уговора. «Бесноватые бабы, всплыл в голове обер-лейтенанта хриплый голос старого вахмистра, — самые гадкие. Как флюгер вертятся, сами не знают чего хотят, всё мечутся от крайности в крайность. То им так, то не так. От таких, сэр, бегите, как от шайдерского шамана». Мудрость, рождённая в долгом браке и с ранними сединами, которой делился с каждым молоденьким кавалеристом у очага под звон ложек о донышки мятых мисок. И сейчас ни одно другое слово не описывало Эллингтон столь же точно, как «бесноватая». Об этом думал Като, когда натягивал простые штаны, приобретённые несколько лет назад для удобства в тайных вылазках с Мортемом за стены особняка к их особенному месту.
Скудность в цветовой гамме, простота и прочность — вот что выделяло бережно хранимые рабочие штаны среди брюк и бриджей обер-лейтенанта. Тяжёлые рабочие ботинки на крепкой толстой подошве хорошо подходили для затерянной тропы, по которой близнецы добирались к скале, возвышавшейся над идеально круглой чащей озера, потерявшегося где-то на юго-востоке от Риверана. Острые камни не впивались в ступни через тонкие ботинки, а простую рубаху с жилетом не так жаль, как пиджак, стоявший десять «львов». А вот Мортем не изменял себе в выборе одежды даже для такого случая. Чопорный, не любивший грязь и простоту близнец обладал выдающимся вкусом в одежде, наряжаясь элегантно и практично, покоряя других выдержанным стилем, лишённым пёстрых цветов, которыми щеголяли многие молодые джентльмены. Он сочетал чёрный и белый цвета, разбавляя бордовым и глубоким синим в виде броши с самоцветом или серебряным шатленом карманных часов, избегая вульгарного золота. Всегда опрятный, свежий, накрахмаленный. Служанки каждый вечер готовили новую рубашку, забирая уже ношеную и стирали, чтобы на следующий вечер повторить ритуал.
Чего не скажешь о привыкшем к строгим мундирам Като, для которого грязь была обыденностью и ничуть не умоляла его достоинство предстать перед верховным командованием заляпанным кровью и брызгами раскисшей дороги. Не чистота мундира делает джентльмена джентльменом, а его воспитание. Он без сомнения выгодно смотрелся в сюртуках, пиджаках и жилетках, комбинируя это брюками и бриджами, но разве уважающий себя молодой аристократ, разодетый по последней моде, может остаться незамеченным среди простых работяг? Даже у стремящихся приблизиться к элегантности высшего класса не будет новеньких вещей, которые хранились в комоде обер-лейтенанта, пошитые на заказ ко всем случаям и праздникам. Они все выделялись поношенными, залатанными пиджаками и сюртуками, доставшимися среди кучи вторичного тряпья в маленьких магазинчиках одежды по типу «Мауре и сыновья», дополняя образ «деревенского аристократа» цилиндром — неудобным, непрактичным и слишком тёплым. Като довелось услышать от одной милой дамы не самого скромного поведения, скрашивавшей вечер солдатам, занимательную мысль о связи стоимости цилиндра и достоинства джентльмена.
Вытянув откуда-то из дальней части комода плоскую кепи, Като водрузил её на голову, бросил косой взгляд на отражение, усмехаясь, и на всякий неожиданный случай прихватил с собой стилет, убирая за ремень, пряча под пиджаком. Он почти коснулся дверной ручки, как раздался тихий стук. За дверью стоял удручённый Элуф, теребивший пальцы, чем-то расстроенный, а ещё прогуливавший занятия с мистером Фольцом, строгим репетитором, которому перевалило за шестой десяток.
— Мистеру Фольцу нужно было уехать, так что мои занятия кончились, — взволнованно облизнув губы, Элуф торопливо заговорил. — Может, мы могли бы сходить на стрельбище?
Он поднял большие, полные надежды глаза на брата и удивлённо открыл рот, разглядывая белую рабочую рубашку под чёрным простым жилетом и саржевые тёмные штаны.
— Скары залетят, если будешь так стоять, — Като ласково шлёпнул по подбородку младшего, заставляя того с тихим стуком закрыть рот. — Я занят, малыш. Вечером…
— Я пойду с тобой!
— Не пойдёшь.
— Почему?
— Потому что у меня важная встреча.
— На важные встречи так не одеваются, — с сомнением протянул Элуф и насупился. — Тогда я скажу отцу, что ты сбежал из дома.
— Не скажешь.
— Скажу!
— Я запру тебя в шкафу, Элуф. Хватит пререкаться.
— Вы с Мортом ведёте себя слишком странно. Не бываете дома, сбегаете куда-то ночью… — он всхлипнул и тут же отвернулся, обиженно насупившись.
Като нахмурился. Сам он не уходил из дома по ночам, разве что в тот вечер, когда выкрал близнеца на подъезде к особняку, но вот за брата ничего сказать не мог. Неужели тот до сих пор посещал треклятые болота? Или есть что-то иное?
Крепкая ладонь легла на плечо мальчика и ласково сжала.
— Когда он сбегал? Куда?
Почуявший интерес, Элуф прикусил губу и скосил глаза на склонившегося к нему старшего брата, а затем требовательно, как это часто делал отец, не терпя возражений, ответил, выпятив подбородок:
— Возьмёшь с собой — расскажу.
— Вздумал меня шантажировать, сопляк? — возмущённо повысил голос Като и воровато огляделся.
Элуф всплеснул руками. Его невинное лицо с большими, полными нежности и любопытства глазами ребёнка, стоящего на пороге удивительных открытий огромного мира, заставляли смягчиться даже чёрствое сердце отца, если рядом не было Мортема или бастарда.
— Скары с тобой, — скрипнув зубами, процедил взбешённый обер-лейтенант. — Только от меня ни на шаг. Понял?
Элуф энергично закивал, поджимая губы от переполняющей радости, готовой вырваться ликованием. Он пристроился подле Като, держась на расстоянии в шаг, пытаясь поспеть за высоким офицером, чьё лицо выражало мрачную решимость. Они остались незамеченными для прислуги, занявшейся покоями хозяев, пока каждый из членов семьи Барас отсутствовал, выскользнули на задний двор, огибая сад по заросшей тропке, ведущей к конюшням, откуда доносился мерный шорох метлы и тихое бормотание.
Исмур, служивший вместе с отцом семье Барасов ещё при Дерине Барасе и заставший рождение его сына Лоркана, дожил до почти восьмого десятка в полном здравии и ясности ума, но с испортившимся под конец жизни характером. Невыносимый для молодых конюхов дед, досаждавший нравоучениями, то и дело хватался за розги, вколачивает в пустые головы правила. Для Като, как и для Валентина и, тем более, Элуфа, старый конюший жил в особняке всю их жизнь, ухаживая за десятком крепких скакунов, трое из которых не раз участвовали в скачках. Он помогал объезжать первую лошадку младшего Бараса, как и учил седлать и рассёдлывать будущему офицеру его чёрного жеребчика. Кажется, это был первый раз, когда младшему близнецу позволили выбрать себе верховую лошадь первым и в его протянутую ладонь ткнулся бархатистый нос Бела. И пусть народная молва гласила о скверном характере вороных, его первая лошадь была покладистой и спокойной.
Като замедлил шаг, после замер, остановив жестом следовавшего по пятам Элуфа, и прислушался. За старческим бормотанием и бранью на молодых и нерасторопных помощников Исмур вряд ли бы заметил две крадущиеся за конюшнями тени, но был шанс столкнуться с кем-то другим, проходя мимо компостной ямы, куда свозили навоз и откуда после садовники брали перепревшую подкормку для цветов и деревьев. Выждав немного времени, обер-лейтенант продолжил путь, осторожно приминая траву ботинками и вслушиваясь в шелест травы и деревьев, окружавших высокую стену, как с внутренней стороны, так и наружной. Его всё ещё мучал вопрос как к ним в сад проник беспризорник, явно слишком мелкий, чтобы перелезть. Нашёл тайный лаз, которым пользовались близнецы в прошлом? Но его было довольно сложно отыскать, не зная где именно разрушилась старинная кладка, в последний раз реставрировавшаяся по приказу прадеда, если не его отца. Тем более, она ещё тогда заросла колючими вьюнами, от чьих шипов и сока кожа покрывалась сыпью и зудела несколько дней. Туда-то Като и направлялся, надеясь, что за пять лет никто не нашёл тайный путь и не отремонтировал старую брешь.
Элуф шёл позади и его глубокое дыхание могли услышать даже гвардейские привратники, так он взволнованно ожидал приключения, в которое напросился. Ещё немного и ему удастся увидеть мир за опостылевшими стенами таким, какой он есть на самом деле, а не из окон кареты и особняков, где то и дело проводились пресные балы и скучные встречи. Его ровесники хвастались успехами в учёбе и на стрельбище, а некоторые впервые участвовали в охоте на лисицу и теперь красовались серебряными булавками — символом участника, а у ненавистного Реджина Калеца вовсе была золотая за первый удачный выстрел. Элуф не заслужил ни той, ни другой, ему вовсе не нравилась охота и убийство невинных животных для забавы, в которой участвовал и проводил сам генерал-губернатор. Почему нельзя обойтись без оружия и просто прогуливаться верхом на лошадях и разбивать пикники, если так хочется веселья на природе? Может, поэтому он так скверно попадал в мишени из винтовки, что даже наставления старшего брата и наставника не сильно улучшали результат. И вот, проживший в своей хрустальной клетке Элуф впервые столкнётся с огромным миром, увидит его изнанку, которую старательно прятал отец.
Он нервничал, сердце едва ли не билось у самой глотки, а ладошки покрылись холодной испариной, что приходилось всякий раз вытирать о брюки. Даже широкая спина старшего брата не спасала от жуткой паники, накатывающей волнами на мальчишку, сопящего столь громко, что успел поймать два недовольных взгляда от Като. С последним обер-лейтенант хотел что-то сказать, как натолкнулся на преграду, тихо выругавшуюся сквозь зубы.
— Ивер?
— К-Като?
Отшатнувшийся в удивлении бастард переводил растерянный взгляд с одного брата на второго, открыв рот. На его всё ещё красовались следы свежей драки, припухшие и налившиеся синим цветом спелой сливы, но выглядел он всё равно лучше, чем в тот день.
— Ивер…
— Я никому не скажу, — перебил офицера Ивер и отвёл пристыженный взгляд от лица брата. — Если ты об этом.
— Спасибо, — облегчённо выдохнув, Като хлопнул по плечу вздрогнувшего бастарда, заставив того поднять голову и впиться расширившимися зрачками. Его дыхание было таким же частым, как у Элуфа, словно двое Барасов испугали его, застав за чем-то незаконным. — Я твой должник. И Элуф тоже.
— Всё в порядке, — слабая улыбка сделало смурное лицо конюха чуть светлее, хоть насупленные брови и колкий взгляд продолжали нагнетать вокруг Ивера тяжёлую атмосферу. — Только там Исмур. Я отвлеку его.
— А как мы проберёмся мимо стражников на воротах? — раздался за спиной обер-лейтенанта сбивчивый голос Элуфа.
— За тем деревом есть щель, — указал в сторону старого раскидистого каштана. — Кладку повредили корни ещё года два назад, но никто так и не взялся отремонтировать.
— Как и всё в этом старом доме, — хмуро пошутил Като, приглядываясь к указанному дереву, заметив чернеющий проём за разросшимся диким кустом.
— Только будьте осторожны, там от пропасти недалеко.
Като лишь кивнул и двинулся в сторону стены, но остановился и обернулся на собирающегося уходить бастарда.
— Ивер.
— Да?
На него смотрели пустые тёмные глаза и в них Като видел чёрные провалы колодца, где таилась первозданная тьма. В них не отражалось ничего, что могло бы жить в человеческой оболочке, будто сам конюх был не больше, чем марионеткой, ведомой чьей-то божественной сущностью. Взгляд безумца. И почему он звал Мортема? Какую общую тайну они хранили от других?
— Нет, ничего.
Като по привычке хотел отсалютовать, схватившись пальцами за козырёк фуражки, но одёрнул себя на половине пути и коротко кивнул. Они разошлись в разные стороны и спустя пару минут он помогал Элуфу перебраться через старый щебень кладки, на котором виднелись свежие отпечатки чьих-то ботинок. И пока самый младший из отпрысков Лоркана Бараса тщательно очищал испачканные кирпичной пылью небесно-голубые бриджи рукавом белоснежной рубашки, всё больше размазывая полосы по штанине, Като с интересом опустился на колено, не касаясь грязной земли, изучая цепочку следов. Будь здесь близнец, он бы мог рассказать куда больше, чем это смог обер-лейтенант, никогда не считавший себя даже посредственным детективом, но помимо свежих, его заинтересовали и те, кто были отпечатаны с краю и не сразу бросались в глаза. Кто-то из слуг пользовался этим проходом — след старый, почти исчезнувший, но когда-то оставленный утопшим в грязи ботинком. Ещё один хороший дождь и его окончательно смоет.
— Что там? — Элуф заглянул через плечо брата.
— Ничего такого, — Като поднялся на ноги, с сомнением оглядел испачкавшегося Элуфа, борясь с желанием забросить на какое-нибудь дерево и повыше до своего возвращения, но всё же поманил за собой.
Холм Барасов заканчивался каменистым обрывом и глубокой пропастью, что делало его скорее скалой, нежели пологой возвышенностью, на которой расположился особняк генерал-губернатора. Обер-лейтенант с детства любил встречать закаты, сидя на каменном, нагретом дневным солнцем, валуне, и смотреть, как марево сумерек поглощает не только небо, выхолаживая его с тёплой гаммы до холодного синего, но и город, зажигавшийся тысячами маленьких огоньков на центральных улицах. Дома у пологого склона, где пролегала дорога, принадлежали к аристократам и богачам-торговцам, сделавших состояние на сделках, первые успешные основатели фабрик так же постепенно заполняли пустующие дома после разрушительных войн с Северой и Шайхраданом. Многие именитые фамилии канули в небытие, но на месте одних появлялись новые, завоёвывая свою часть славы. Разве что Барасы, Пираны и Штормвинды хранили наследие предков со времён основания империи, когда переселились на юг по указу тогдашнего императора.
Отсюда сторожевые разводили огонь, поднимая дым и предупреждая первых переселенцев о надвигающейся опасности. Здесь позже был заложен форт, а после отошёл выслужившемуся перед императором предку нынешнего генерал-губернатора вместе с признанием заслуг и возведением в титул барона. Холм Барасов — прекрасное место, с высоты которого открывается вид лоскутного одеяла полей и пашен, опоясывающих Риверан с одной стороны, а с другой его подпирал лес, простиравшийся до самой стены, исполинским монументом множества жизней возвышавшейся между основаниями двух гор, отрезая привыкающую к границам империи Эстрию. За лесом, в ста пятидесяти пяти милях на восток, скрывались Гайреахские топи, где, по легендам, всё ещё жили шайдерские племена, отрезанные от мира бесконечной гнилой водой и зыбучими песками. Они едва виднелись чёрной полосой, но зато гигантские окаменелые рёбра безымянного титана, вросшие в землю, весьма сильно выделялись днём. Поистине завораживающее сердце зрелище, когда дрожащее солнце вздымается над линией горизонта и чёрные очертания острых загнутых костей вырисовываются в свете зарождающегося дня.
Небольшие экспедиции отчаянно-смелых учёных, историков и путешественников отправлялись в болота, надеясь раскрыть спрятанные там тайны, но лишь немногие возвращались обратно, лишённые ума, а то и частей тела, бормоча о чудовищах, гуляющих посреди гибельных вод. Только Мортем каждый раз сбегал и возвращался, не тронутый шайдерским проклятьем, будто черпавший из неё силы шаман. Сколько бы Като не ловил его при возвращении, тот не выглядел изувеченным или лишённым ума, если не брать в расчёт его желание каждый раз сбегать по ночам.
И сейчас обер-лейтенант обращался взглядом в сторону скрытого обрыва, вспоминая детство и часть юности, проведённой среди сверстников и близнеца. Теперь же он вырос, окреп, набрался не только военной доблести, но и мудрости, знал себе цену и своим словам, полагаясь не столько на них, сколько на добротное оружие, но до сих пор не мог начать разговор о произошедшем пять лет назад.
— Не слишком вы торопились, — ворчливо сообщил мальчишка, прижавшийся спиной к высокому стволу сосны. В уголке пухлых губ была зажата изрядно пожёванная травинка.
Он стоял расхлябисто, сунув руки в широкие карманы штанов, явно доставшиеся от кого-то старшего, подпоясанные потёртым ремнём, а съехавшая восьмиклинка добавляла залихватски-опасный вид. Вся одежда поношенная, в заплатках, но бережно выстиранная, лишь въевшиеся пятна то ли масла, то ли сажи говорили о рабочем прошлом рубашки и штанов. Мальчонка оттолкнулся от дерева, твёрдо встал на обе ноги, с сомнением оглядывая застывшего Элуфа с начищенных ботинок до ложного воротничка с оборками накрахмаленной рубашки. Затем шмыгнул носом, сплюнул травинку и кивнул Като:
— Этого не звали.
— Я знаю, — сумрачно ответил обер-лейтенант, но всё же шагнул вперёд, прикрывая Элуфа, всё ещё разглядывавшего во все глаза беспризорника. — Как ты попал на территорию?
— Через щель, — не утаивая ответил малец, разворачиваясь спиной и закидывая руки за голову, сцепляя пальцы. — Думал, через стену лезть. Там дерево есть такое высокое, ветки прямо через неё тянутся, вот по ним и перебраться. А потом гляжу — щель, как у Красотки Энни, такая же огромная.
И гнусаво захихикал. Услышавший это Элуф бросил вопросительный взгляд на брата, но тот отмахнулся.
— Значит, работаешь на мисс Эллингтон?
— А чё такова? Платит хорошо за любую новость, слухи тоже покупает, особенно свежие. Вот первым услышал что — сразу к ней, она и денег отсыплет, и даже накормит, а то в приюте совсем бурда, а не суп!
— В приюте? — Элуф обогнал Като и поравнялся с бредущим впереди мальчишкой. — А где твои родители?
— Не знаю, — беззаботно ответил тот, пожав плечами. — Отец, вроде как, погиб на войне, а мать работала на спичечной фабрике, а ночью продавала себя. Потом умерла. Дядьке своих хватает, ну, я и остался на улице. Ну, мне нравится: никто не командует, никто не указывает. Только без денег трудно. Я — Райко, кстати.
И протянул пятерню, предварительно вытерев о штанину.
— Элуф, — они пожали друг другу руки и Райко присвистнул.
— Думал, слабее будет. А ты ничего такой, сильный. А вот вырядился так зря, ланарские быстро чухнут, что ты из богатеньких, зажмут и разденут. Догола!
И насладившись испугом младшего Бараса, широко улыбнулся.
— Тебе бы одеться попроще, чтоб как мы. Вот тогда за нашего сойдёшь. Только чистый сильно. Измазать бы…
— «Лис и ружьё» в двух кварталах от центральной площади, — заметил Като и, схватив за ткань Элуфовой жилетки, притянул ближе к себе.
Райко присвистнул.
— А я думал, богатеи собственный горшок найти без слуг не могут!
И вновь заливисто расхохотался, не глядя на обер-лейтенанта, закатившего к небу глаза.
С Холма Барасов они спускались без малого час, а после вышли на оживлённые улицы Риверана, где скрипели колёса карет, гуляли наряженные дамы в обществе джентльменов и подруг, ржали лошади и кричали мальчишки-газетчики, держа в вытянутой вверх руке свежий номер «Риверанских хроник». Город гудел на разные голоса, кряхтел, чадил, вонял застоявшимся мусором и вкусно пах цветами и выпечкой. В тёмных переулках ютились бездомные, прячась от патрулирующих констеблей, вальяжно расхаживающих среди толпы, уличные музыканты за пару монет исполняли гимны и народные песни, и среди этого пёстрого разнообразия на узких улочек, по краям которых отвесными скалами возвышались дома, кипела жизнь беспризорников, воров и мошенников. Като прижал Элуфа к себе, крепко вцепившись в плечо, не позволяя тому отстать на шаг, засмотревшись на выступление молоденького скрипача. Разодетые в пышные кринолины дамы и облачённые в строгие, но яркие фраки джентльмены чудно смотрелись рядом с проезжавшими телегами. В Аримаре года два назад запустили первые паровые трамвайчики — маленькие вагончики, украшенные так же обильно, как и аримарский музей искусств различными вензелями, цветочными орнаментами, даже позолотой и статуей Святой Хасны. Они смешно пыхтели и гудели, как настоящие поезда, то и дело трезвоня в медный колокольчик, подъезжая к остановкам, где скопились любопытные зрители — слишком дорого стоила поездка на чуде инженерной мысли для большинства столичных горожан, что говорить о гостях из более малых городов. И шагая сквозь толпу, Като чувствовал, что не хватало Риверану,
как южной столице. Он всё ещё был в полтора раза меньше Аримара, но разрастался с каждым годом сильнее из-за нахлынувших во время войны беженцев из разорённых деревень и городов. Те оседали на окраинах: кто-то находил работу, кто-то бродяжничал и просил милостыню на парапетах церквей и храмов, а кто-то продавал своих дочерей и жён. Каждый выживал, как умел. Сколько сейчас проживало в прекрасной Жемчужине Юга? Миллион? Полтора? В Аримаре проводят перепись каждые три года и по данным Кабинета государственной статистики Его Императорского Величества — в который раз обер-лейтенант удивлялся бесполезности обширной структуры управления — там проживало около пяти миллионов и это число неуклонно росло.
День за днём в столицу стекались из провинций за хорошим заработком и оседали на её задворках, как и в Риверане, где не всем находилось место. Нищета, тяжёлый труд, узкие улочки, лишённые уличного освещения, дома, сиротливо жавшиеся друг к другу, образуя целые стены огромного лабиринта, в котором таились опасные чудовища и голодные крысы. Стоило свернуть с какой-нибудь площади не в тот переулок и можно было запросто лишиться кошелька, ботинок или жизни. Даже взявший бразды правления всей риверанской полицией Валентин не был способен до конца очистить город от грязи. Здесь нужно было что-то менять, вычленять саму суть проблемы, а не бороться с последствиями.
— «Лис и ружьё», сэр! — вырвал из размышлений обер-лейтенанта звонкий голос Райко, выпятивший грудь в гордости за свою работу.
Он шутливо указал на дверь притаившегося в тупичке завидения, где над дверью красовалось невероятно безобразное, побитое молью, непогодой и судьбой чучело лисицы с неуклюже приделанным к ней муляжом винтовки. То, что это оружие, можно было понять, приглядевшись на хорошем свету и с расстояния двух шагов, но сюда лучи солнца не попадали, отдавая вход в питейный дом теням.
— Это лиса? — неуверенно протянул Элуф и брезгливо сморщился.
— Самая что ни есть настоящая, — ответил Райко и сплюнул. — Хозяин сам её подстрелил на охоте, выпотрошил и сделал чучело.
— Или купил на блошином рынке за пол аскуры, — хмыкнул Като и вошёл первым. — Элуф, не отставай.
Мальчишка поспешил за ним, юркнул под державшую дверь рук, у и налетел на топчущегося у входа дородного рабочего с пышной курчавой бородой, в которой застряла квашеная капуста и пивная пена. Тот охнул скорее от неожиданности, чем от боли, громко икнул и прихватил огромной волосатой лапищей испугавшегося Элуфа за плечо. Мясистый нос, густые брови, сросшиеся на переносице, хмурый, осоловевший взгляд прошёлся с ног до головы по разодетому в дорогой костюм мальчонке, и под толстыми губами сверкнули жёлтые, местами почерневшие зубы.
— Прошу прощения, — сипло заблеял младший из Барасов, сжавшись под недобрым взглядом. — Я не хотел… не увидел…
— Не хотел он! — громогласно повторил захмелевший бородач, поворачиваясь к своим дружкам за соседним столом. — Представляете?! Не хотел! Где твои глаза, пацан? На заднице? Теперь ты должен извиниться, маленький ублюдок! Да как следует!
Он щербато осклабился и в тёмных глазах под кустистыми бровями сверкнул сальный интерес, прикованный к миловидному лицу Элуфа. Его толстые, перепачканные углём и жиром пальцы потянулись к щеке, когда чья-то рука перехватила запястье и сжала до той силы, что улыбка сползла с заросшего лица, сменившись гримасой лёгкой боли.
— Руки лишиться захотел? — позади трясущегося мальчонки вырос Като, успевший сделать пару шагов вперёд и потерять брата в царящем хаосе разговоров, мечущихся двух дородных разносчиц с наполненными кружками пива на подносах и в руках, пьяных задушевных песен, царапающих слух. — Сядь. Пей.
Напряжённые до белизны пальцы Като сдерживали рвущуюся силу схваченной руки пьянчуги, и Элуф, наблюдавший за всем застывшим от страха кроликом, слышал скрип кожи, с которым огромный, похожий на разжиревшего медведя мужик пытался вырваться из чужой хватки. Лёгкий поворот кисти и сдержанный стон сорвался с перепачканных пивом и капустой губ, заставив бородача податься следом за вывернутым запястьем.
— Сядь. — Повторил свой приказ Като, глядя в наполненные злостью глаза. — Пей.
Чья-то ладошка сцапала Элуфа за рукав и потащила в глубь зала, и он, оторопевший и испуганный, чувствующий, как сердце бьётся где-то у глотки, послушно дал увести себя. На какое-то мгновение он увидел, как его брат раздаётся в плечах, увеличивается над оскорблённым мужиком, нависает над ним монолитной стеной, отгораживая мальчишку, и ощутил стыд. Слабый, никчёмный, увязавшийся следом, Элуф даже постоять за себя не может, что говорить, если бы пришлось защищать кого-то из близких? Он поджал дрожащие губы и сглотнул подступающие слёзы.
За спиной загудела толпа, зашевелилась волнением надвигающейся драки, заставляя тех, кто сидел дальше, двинуться и обступить двух сцепившихся мужчин. Кислая вонь дешёвого пива, табака и мочи, разившая на весь прокуренный зал, лишь добавляла всему какой-то нелепый, но опасный вид безнравственности и беззакония, где помочиться в углу зала так же легко, как прирезать нарвавшегося на нож пустослова.
— Говорил же, что будут проблемы, — зло сплюнул Райко и грубо толкнул к стоящему в углу столу Элуфа. — Теперь-то драки не избежать.
— Я не хотел, это получилось случайно!
— Я ни хател, — слегка шепелявя передразнил мальчишку Райко и грозно накинулся на покрасневшего Элуфа. — Надо смотреть, куда прёшь! Здесь тебе не званый вечер!
— И что теперь делать?
— Знаешь молитву? Вот и молись, — мрачно заключил беспризорник и шмыгнул носом.
Внутри Элуфа всё похолодело и он вдруг осознал, что сейчас в той толпе, где стояли злые, распалённые алкоголем и обидами взрослые, может случиться непоправимое. Его брат, пусть и награждённый герой войны, мог оказаться убитым, подло зарезанным кем-то из толпы и валяться посреди грязного пола с окурками и плевками.
Он дёрнулся в ту сторону, желая протиснуться сквозь плотное кольцо, когда гомон заглушил звук выстрела и высокий жилистый мужчина в кожаном фартуке мясника положил с громким стуком на стойку винтовку. Тонкая струйка дыма вилась из длинного ствола, заставляя ещё не совсем протрезвевших завсегдатаев окончательно притихнуть.
— Скаровы ублюдки, что за кулачный клуб вы тут устроили?! — зычно спросил он, гневно сверкая единственным глазом и топорща пышные усы. — Хотите помахать кулаками — валите на улицу! Здесь жрут, пьют, веселятся и иногда трахаются, а не пытаются выбить друг из друга дерьмо! Всем понятно?! А если нет, я напомню, что даже с одним глазом всё ещё остаюсь лучшим снайпером восьмого полка и с лёгкостью отстрелю ваши причиндалы!
Атмосфера угрозы, подступающая тошнотворным ощущением неминуемой трагедии, растаяла. Все разошлись к своим столам, взявшись за недопитые кружки, неохотно продолжая прерванные разговоры, опасливо косясь на хмурого хозяина. Тот пригладил усы четырёхпалой ладонью и хмыкнул.
Когда открываешь таверну посреди рабочего квартала, где вокруг с кучами мусора громоздятся кучи навоза и угля, который полуголые злые мужики таскают на побитых тачках и в растрёпанных мешках целый день с утра до глубокой ночи, будь готов к тому, что все они придут за дешёвым пивом и в поисках приключений на кулаки. Иногда здесь среди вонючих, грязных и мрачных завсегдатаев выделялись холёные, разодетые в чистые рубашки, жилеты и пиджаки молодые люди, принадлежащие к семье Балаш, тем ещё выродкам, которых ненавидели все, включая Докерских крыс и полицию. Кто-то говорил, что родовое древо этой семейки представляло собой замкнутый квадрат, а священники не раз стыдили прихожан упоминанием кровосмешения и главы Балашей в одной проповеди. А для особых клиентов была парочка комнат наверху для весёлого уединения с подвернувшейся шлюхой, если не хотелось выходить на улицу и морозить всё, что не было прикрыто. Туда-то и порывался подняться Райко, дождавшись, когда растиравший пальцы обер-лейтенант найдёт их. Он надеялся, что увязавшемуся за ними мелкому идиоту достанется по первое число, но здоровяк, за которым его послали, оказался терпеливым, хоть лицо превратилось в восковую маску, за которой скрывалась целая буря эмоций. Ещё немного и прорвёт, как водосточную трубу и тогда достанется всем. Крикнув что-то вернувшемуся за стойку хозяину, приманивая его внимание к себе, беспризорник махнул рукой и быстро, перескакивая через ступеньку, побежал наверх. Он обернулся лишь стоя на последней ступеньке, недовольно хмыкнул и вальяжно направился к самой крайней двери.
— Тебе придётся остаться здесь, Элуф. Там не для твоих ушей.
Слишком испуганный, всё ещё чувствовавший вину за случившееся, он послушно кивнул опущенной головой и встал рядом, сложив руки за спину.
— Если кто-то полезет — сразу забегай, кричи меня. Понял?
— Да, — Элуф хотел сказать что--то ещё, но лишь шумно хлюпнул покрасневшим носом и отвернулся.
Тёплая рука обер-лейтенанта легла на макушку, заставляя мальчишку вздрогнуть и слабо улыбнуться, но этого Като не видел, скрывшись за дверью, где за столом сидела, сложив ногу на ногу, мисс Эллингтон, недовольно постукивая тонкой трубкой о край пепельницы. Раскуренный табак нехотя сыпался на грязное дно, а новый уже дожидался своей очереди, скрученный в шарик и лежащий на аккуратном квадрате ткани. Куальтанская трубка, подсказала память, стоило уловить тонкий аромат пущенных в сторону обер-лейтенанта колец дыма. Чёрно-синее платье с пышными плечами в виде раздутых уличных фонарей обволакивало тонкую фигурку журналистки корсетом и без того делая ещё стройнее. Острые скулы, прямой нос и золотые глаза, блестевшие хищным огоньком из-за скудного освещения, отчего тени ложились столь рвано и густо, обнажая истинную сущность сидящей перед мужчиной женщины. Её маленькая шляпка с сеткой, закрывавшей глаза, покоилась рядом с пепельницей и густые локоны крупными завитками спадали на худые плечи. Настоящая хищница, строптивая и непокорная, она была из тех, кто позволял собой владеть, а не подчинялся, и таких Като опасался больше всего.
— Кого вы ещё с собой привели, мистер Барас?
— Элуф, — инстинктивно прикрыв собой дверь, словно защищая стоявшего за ней брата, отозвался Като. — Маленький паршивец всё же чему-то научился у отца.
— Такой молодой и уже помыкает вами, — рассмеялась Эллингтон, и в маленькой комнатке раздался глубокий звон колоколов. — Напоминает вашего старшего брата, не находите?
— Нет, не нахожу, — недовольно дёрнув губой, рявкнул обер-лейтенант. — Так что за причина, по которой я здесь?
— Не торопитесь, офицер, присядьте, расслабьтесь. Райко, дружочек, присмотри за младшим господином, — указав трубкой на дверь, Эллингтон растянула бордовые губы в улыбке, — чтобы он не попал в дурные приключения.
— Ла-а-адно, — нехотя отозвался беспризорник, закинул руки за голову и ленивой походкой вышел в коридор, захлопнув дверь ногой.
— Прекрасный зайчик, хотя бывает невыносим и крайне непослушен. Как и вы со своим братцем, обер-лейтенант. Мне нашептали, ваш дуэт как-то сумел разозлить Штормвинда, что пришлось вмешаться комиссару. Это связано с убийствами?
— А вы шустры, — Като усмехнулся, но быстро растерял всю мрачную шутливость, нахмурившись. — Одна из зацепок вела на оружейную фабрику.
— О, и судя по слухам, закончилось не так хорошо, как вы планировали.
— Может, и так, но кое-что мы всё же смогли узнать.
— И что же? — Стол жалостливо скрипнул, когда острый локоть женщины упёрся в столешницу, а сама Эллингтон заинтересованно подалась вперёд. — Позвольте я угадаю: ваш брат не убийца?
— Убийца. Но не мой.
Тёмные линии бровей удивлённо взлетели вверх, заставляя хищные глаза округлиться, а губы округлиться в немом вопросе. Като наслаждался этим зрелищем, впитывал каждую каплю недоумения, услышал лёгкий шорох аккуратных ногтей, обтянутых тканью бархатных перчаток, царапнувших дерево в досаде. Такая новость и ускользнула из-под носа! Като неторопливо подошёл к журналистке, прихватив по пути стул, поставил перед ней и уселся, откинувшись на неудобную жёсткую спинку.
— Если надеетесь на сенсацию, то это будет последнее, что вы опубликуете. После — только некролог, — он больше не улыбался, глядя в глаза и предупреждающе выставил указательный палец, прося не перебивать. — Лучше скажите, мисс Эллингтон, как обширна ваша паутина?
— Снова торгуетесь, офицер? — огонёк азарта пылал внутри расплавленного золота, хоть голос и выдавал нарочитую скуку. — Что вы хотите узнать?
— Всё, что касается старшего инспектора Отдела Сыска Вальтера Хасса. Что он ест, что пьёт, каких девок тискает, с кем ведёт дела — всю грязную подноготную. Это в обмен на удивительную историю о гибели Шилли Штормвинд. Как вам?
— Вы о том Вальтере Хассе, что получил целый орден за «Баридарскую резню»? — язык скользнул по кромке жемчужных зубов, пока Эллингтон смаковала замешательство обер-лейтенанта. — И зачем же вам эта информация, офицер?
— Он прибыл в Риверан.
— Расследовать убийства?
— По просьбе генерал-губернатора.
— А ваш отец умеет выбирать людей, — нервно дёрнув щекой, Эллингтон затянулась, пытаясь скрыть волнение. — Мне попадались фрагменты из дел, что вёл Хасс, и каждое из них заканчивалось смертью возможного убийцы. Как понимаю, он берётся лишь за те, где фигурируют Меченые, и каждое доводит до конца.
Она усмехнулась.
— Удивительно, что его отправили сюда, когда сам Аримар утопает в крови.
— В крови скельмов, — уточнил Като, переплетая пальцы. — Может, поэтому столичная полиция не слишком охотно ищет того, кто очищает улицы от себе подобных.
— Ваша правда. Что ж, эта новость поинтереснее той, что вы предложили на обмен, — Эллингтон склонила голову набок, улыбаясь одними губами. — Удивлены? Уж не думали вы, что я не предполагала Штормвинда убийцей собственной сестры? Во имя святых, офицер, вы должны прекратить недооценивать своих врагов и, тем более, союзников. Но да, выпустить статью о его виновности сейчас не лучшая мысль. Оставим до финала нашего расследования, а после, уверяю вас, офицер, это будет самое масштабное раскрытие целого клубка заговора, который знал Риверан.
— Клубок заговора? Что вы такое несёте, Эллингтон?
— Без громких заголовков люди не будут читать новости, мой милый. Кому интересны убийства из ревности, которые сплошь и рядом? Но что, если это всё было тщательно спланировано одним выдающимся интеллектом в жажде заполучить что-то весьма ценное? Греховная любовь на грани сумасшествия — это так пленительно и порочно, так манит тех, кто не решится на подобное, но с удовольствием осудит. Согласитесь, всё настолько удачно сложилось, что немыслимо не подумать о взаимосвязи.
— Сколько вы платите своим крысам за новости?
Бровь на лице мисс Эллингтон вопросительно дёрнулась вверх.
— По пять аскур за каждую свежую, по две — за слухи.
— Тогда с вас «лев» за эксклюзивность и половина — за то, о чём догадывались, — Като поднялся со стула, сняв кепи и проведя ладонью по волосам.
Короткий смешок сорвался с неразомкнутых губ женщины, затем она дёрнулась от нового приступа и разразилась хохотом, пряча недоумение. Он терпеливо ждал, когда ей надоест собственное представление, и два раза постучал о край стола указательным и средним пальцами, привлекая внимание.
— О, так вы серьёзно, офицер? — она смахнула выступившие у накрашенных уголков глаз слезинки и выдохнула, переводя дух. — Вот, держите два. Исключительно за вашу красоту, обер-лейтенант. Буду ждать новых зацепок.
Она выудила из кошелёчка две серебряные монеты, взяла ладонь Като и вложила в неё кругляши с раскрывшими пасть львами, на чьих головах красовались короны. Не выпуская из плена пальцев, Эллингтон, поднялась и сделала шаг вперёд, приблизившись. Её грудь под тканью облегающего фигуру платья, вздымалась от мерного дыхания, приковывая внимание любого мужчины, но не в этот раз для Като. То очарование, которым его окутала в первую встречу Эллингтон, растворилось в крови, как яд, выработав естественное противоядие. Он дёрнул губой, скрывая раздражение. За дверью ждал Элуф и его стоило вернуть домой как можно скорее, пока отец не решил узнать как дела у его любимого наследника.
— Вы изменились, офицер, — тихо заговорила журналистка, задумчиво прикусив нижнюю губу. — Не могу понять в чём именно. Наверное, во взгляде. Теперь смотрите на меня, как на досадную помеху, а не женщину. Так смотрел ваш брат, Мортем, когда мы случайно столкнулись на месте второго преступления. Один в один.
— Если вам больше нечего сказать, я ухожу, мисс, — Като сжал кулак и вырвался из мягкой хватки Эллингтон.
Она ничего не сказала вдогонку, а он не обернулся, когда открыл дверь и переступил порог, окликая Элуфа. А через мгновение влетел обратно разъярённым демоном бездны, вытянув руку, и впился в тонкую шею оторопевшей журналистки, тут же поднеся к щеке стилет. Холодная сталь замерцала в слабом свете, целуя нежную кожу женщины дыханием приближающейся смерти, в распахнутых от испуга глазах отражалось лицо, за маской холодной ярости которого скрывалось неподдельное желание сдавить чужую глотку до хруста.
— Где он?! Где Элуф?!