Love is patient, love is kind. It does not envy, it does not boast, it is not proud.

It does not dishonor others, it is not self-seeking, it is not easily angered, it keeps no record of wrongs.

Love does not delight in evil but rejoices with the truth.

It always protects, always trusts, always hopes, always perseveres.

Love never fails. But where there are prophecies, they will cease; where there are tongues, they will be stilled; where there is knowledge, it will pass away.

1 Corinthians 13:4-8

На русском

Первая служба начиналась в девять, поэтому к восьми вся группа прославления, пастор и приветствующие потихоньку подтягивались в зал, отчаянно зевая и с трудом держа глаза открытыми. Воскресенье все-таки. Мало кто радовался идее ложиться спать в девять вечера в субботу, а многие члены команды из тех, кто был еще совсем юн и свеж, любили до позднего вечера засиживаться за настолками, устраивать марафоны какого-нибудь очередного малобюджетного сериальчика или даже ездить на вечеринки и в клубы в центре города. Так что любимицей публики каждое утро воскресенья была она: блестящая, хромированная кофемашина. 

Дилюк залил воду в резервуар, жестом фокусника достал из упаковки бумажный фильтр и, бережно разгладив его по воронке, засыпал кофе. Голодные взгляды нуждающихся в кофеине, внимательно следили за каждым его движением.

— Это же «наш» кофе? — сладко потягиваясь, спросил Бенни, бросая рюкзак на одно из сидений в зале.

— Наш-наш, — с усмешкой ответил Дилюк, прекрасно зная, что его команда не любила кофе для прихожан, и для них в шкафчике всегда хранился «особенный» сорт. 

Для него они все были почти одинаковые на вкус — либо горечь, либо кислятина, но Кайя клялся, что это лучший сорт во всей стране. Причин не доверять ему в этом вопросе не было, поэтому каждый раз, когда Дилюк ездил закупаться продуктами для церкви, с улыбкой вспоминая энтузиазм друга, выискивал на полках те самые коричнево-серебристые упаковки.

— Физкульт-привет всем выжившим! — мягкий медовый голос, слишком уж бодрый для этого утра, вырвал его из воспоминаний. — Бенни, ты опять свой рюкзак в зал бросил? Унеси за сцену, а то снова забудешь, и наши дорогие прихожане в панике будут метаться, стеная, что нас заминировали, а на небеса мы все отправимся раньше времени.

Команда тихо усмехнулась. Ну и шуму они наделали в прошлый раз. И даже когда растерянный Бенни признался, что это не бомба, а тикает оно, потому что там дедушкины часы, которые сбоили, и он должен был отнести их в ремонт после службы, уже раздраконенные прихожане все равно порывались вызвать копов. На всякий случай.

— О, да ты прав, Кайя. — Бенни неловко почесал затылок и быстро унес рюкзак за сцену.

— Люк, иди-ка сюда на минутку. — Пока все хихикали, вспоминая провал друга, Кайя украдкой подцепил Дилюка за локоть и потянул за собой, скрывая их обоих массивными колонками на сцене. — Смотри, что у меня для тебя есть!

Кайя лучезарно улыбнулся и игриво подмигнул, открывая перед удивленным Дилюком большую коробку из местной пончиковой и указывая на два красивых, блестящих глянцевой розовой глазурью, кругляша с дыркой посередине.

— Это… мне? — Дилюк с зарождающимся восторгом и благодарностью глазел на любимые пончики и не мог поверить, что Кайя и впрямь встал пораньше, чтобы заехать за ними. В конце концов, это местечко, которое называлось смешно и глупо: «Лучшие пончики в Мондштаде», было ему даже не по пути.

— Угу, тебе. — Кайя подмигнул золотистым глазом. — Хватай скорее, пока злые чайки не растащили, я последние два забрал, и мне совсем не хочется устраивать из-за них кровопролитную войну.

— Спасибо, — расплылся в довольной улыбке Дилюк и вытащил кругляши из коробки. Они все еще были теплые, масляные и пахли совершенно божественно: клубникой и сливками.

— О, я знаю, как будет выглядеть твой рай, — наблюдая за ним, усмехнулся Кайя.

— Однозначно, как «Лучшие пончики в Мондштадте». — Дилюк со вкусом впился зубами в тающую во рту глазурь и мягкое тесто.

— Полный диабета в овечьей шкуре.

— Что бы ты понимал в сладостях.

— Да куда уж мне.

Весело переговариваясь, они вернулись к стойке, где как раз заканчивала шипеть и плеваться паром приготовившая целый кофейник «живой воды», машина.

— А что это вы там делали, заговорщики? — перед ними неожиданно появилась Йоимия, заглядывая Кайе в коробку. — О, смотри-ка уже чего-то не хватает.

Она перевела взгляд на довольно облизывающего пальцы Дилюка и нахально усмехнулась.

— Братья и сестры, посмотрите, что творится! — с шуточным ужасом воскликнула она. — Фаворитизм и кумовство! Ай-яй, как не по-Божески!

— Душа моя, ну тут же еще четырнадцать штук. — Кайя, как истинный миротворец, протянул ей коробку. 

Проворные пальцы тут же подхватили усыпанный орехами пончик с баварским кремом, но подкупить ее этим не удалось.

— Но два лучших ты отдал ему! Признайся, там были клубничные, да?

— Каюсь-каюсь, — жалостливо заныл Кайя. — Он очаровал меня своими круглыми щечками, подлец. Туман, забытье, а в следующий момент он уже лопает все мои лучшие пончики.

Дилюк, в это время дожевывающий последний кусок и разливающий кофе по чашкам, не смог сдержаться и, фыркнув, возмущенно взглянул на своего друга-предателя.

— Подыграй мне, Люк. — громким шепотом, выразительно подмигивая, продекламировал Кайя.

Дилюк в ответ только покачал головой. Вот дурачье. Вели себя, будто, им по пять лет. А еще божьи люди: музыканты и воспитатели.

Поняв, что поддержки от сообщника ему не дождаться, Кайя выразительно прикрыл рукой глаза и схватился за сердце.

— Ах, предательство, разбитое сердце! И как такое пережить?

Теперь уже фыркнула даже Йоимия, понимая, что лучший голос этой церкви не остановится, пока не доведет ситуацию до абсурда. Она со смехом забрала у него из рук коробку и ушла за сцену, где был небольшой стол специально для их перекусов перед репетициями.

Дилюк, убедившись, что чашки на его подносе стоят достаточно твердо, показательно игнорируя Кайю, отправился следом.

— Брошен, убит, растерзан на части!.. — продолжал разоряться тот, но послушно потрусил следом за группой.

— Дилюк, срочно успокой нашего местного Гамлета, — похлопала его по плечу Джинн, забирая одну из чашек с подноса. — А то он сорвет сейчас голос и все прославление зацепом.

Дилюк вздохнул. Каждое воскресенье одна и та же картина. И было не совсем понятно, Кайе так сильно нравился кофе, который делал Дилюк, или ему просто нужен был кусочек его безраздельного внимания.

Внимания? Господь милосердный, что за глупости проносятся в его голове! Кайя же, в конце концов, был его другом, а не влюбленной девицей, чтобы так поступать. Скорее всего дело было в кофе. Может быть, Дилюк как-то удачно мешал его, а попросить словами через рот… это было бы слишком тривиально для Кайи, который всю жизнь воспринимал, как одну большую сцену.

Подхватив готовый кофе, Дилюк подошел к стоящему чуть в стороне другу и, под его лучезарную улыбку, такую яркую и счастливую, что от нее немного захватывало дыхание, сунул ему в руки простую белую чашку из набора, на которой гордо красовалось «But first coffee».

— С миндальным молоком и карамелью? — Разноцветные глаза уставились на него с искренним восхищением и благодарностью.

— Угу. Я прощен? — Приподнял уголки губ Дилюк. Не улыбнуться в ответ на такое выражение привязанности, было просто невозможно.

— За это? — Кайя крутанул чашку в руках. — Прощен, оправдан, восстановлен во всех титулах и званиях!

— Клоун, — тихо, но с теплотой в голосе, хмыкнула Джинн.

— Попрошу! — тут же возмутился Кайя, подхватывая пончик из коробки. — Не клоун, а целый цирк!

Он рухнул напротив Джинн и, кивнув Дилюку, похлопал по месту рядом с собой. Не дожидаясь, пока кто-нибудь другой займет его — не то, чтобы кто-то и впрямь попытался устроиться между ним и Кайей, и не то, чтобы Кайя не спихнул бы любого, кто сел туда, но все же — Дилюк быстро юркнул на стул.

— Театр одного актера, — пихнул он Кайю в бок. — Жуй свой пончик и не отвлекайся. Нам еще сцену готовить.

Красивое лицо тут же превратилось в кислую мину, но, тем не менее, Кайя послушно успокоился и сделал глоток кофе.

***

— Бог терпеливый, Бог наш добр, — тихий мелодичный голос, казалось, проникал в самую душу: к нему хотелось тянуться, им хотелось пропитаться насквозь. Так, чтобы слышать его всегда. Чтобы он звучал в голове даже в самые отчаянные моменты в жизни, снова и снова напоминая: что бы ни случилось, Бог обязательно ответит на молитвы и поможет.

Словно зачарованный, Дилюк на автопилоте закрутил регулятор на стойке с микрофоном, который он готовил к службе, медленно подошел к синтезатору, осторожно, чтобы не спугнуть Кайю, сел, щелкнул кнопкой включения и заиграл.

Удивленные разноцветные глаза вскинулись на него, но петь Кайя не перестал.

— Он не завистлив, и он не горд. — Теперь, когда к голосу прибавился аккомпанемент, все зазвучало правильно. 

— Нам не постичь путей его, ведь лишь ему известно все. — С благодарной улыбкой Кайя закрыл глаза и запел в полный голос. — Уверен я в одном: мой Бог — любовь!

— Дышу под небесами, что он для нас создал, — к медовому мелодичному голосу присоединился тонкий девичий, и композиция приобрела объем. — Состарюсь, но моя надежда будет жить всегда.

Дилюк обернулся. Барбара стояла чуть поодаль и, склонив голову на бок, пела свою партию. Джинн, привалившись к дверному косяку, с довольной ухмылкой смотрела на Дилюка. На секунду ему стало стыдно: он занял ее место. С другой стороны, это была импровизация, импульсивное решение, так что, ничего же страшного не случилось?

— С заката до зари зовет детей домой. Любовь его во все поколенья.

Кайя подхватил гитару и перекинул ремень через плечо. Тонкие длинные пальцы зажали аккорд, медиатор прокатился по струнам, и Дилюк —ровно как каждый раз до этого, когда Кайя был на сцене — задержал дыхание.

Это было самое прекрасное, что он видел в своей жизни. Тонкая высокая фигура, отточенные движения, завораживающий голос, разноцветные глаза, которые теперь смотрели прямо на него с каким-то нечитаемым выражением: Кайя был просто создан для сцены. Создан для того, чтобы на него смотрели. Чтобы им любовались.

Мимо них пропорхнула Йоимия, останавливаясь в центре. Она легко закружилась, и Кайя, озорно ухмыльнувшись и подмигнув, перевел взгляд на нее. Вздрогнув, Дилюк понял, что все это время, оказывается, смотрел тому прямо в глаза. Горячий румянец залил щеки, и он едва сдержался от того, чтобы убрать руку с клавиш и подтянуть ворот свитера чуть выше — если он краснел, то вспыхивало не только все лицо, но и шея, и грудь. Это было так неэстетично и непривлекательно, что он чаще всего даже летом старался одеваться в закрытую одежду.

Пока он отвлекся на собственное смущение, Йоимия уже втащила на сцену только что пришедшую Аяку, и кружились в каком-то изящном, но простом танце, они теперь вдвоем.

— Он всемогущий Бог, Элохим, он творец Земли! — Бенни, со свой фирменной широкой улыбкой, крутанул в руках палочки, и к композиции присоединились барабаны.

У входа мелькнула красная макушка. Отец пробежал мимо, но быстро остановился, вернулся и заглянул в зал. Оглядел происходящее на сцене, увидел Дилюка за синтезатором и удивленно вскинул брови. Потом одобрительно кивнул, сложил руки на груди и, постукивая пальцами в такт мелодии, принялся тихо подпевать.

— Уверен я в одном: мой Бог — любовь, — дотянул, наконец, Кайя, и все затихло.

— Вау! — Первой отмерла, как всегда, Йоимия. — Это было неожиданно, но классно!

— Я думала, ты не любишь клавиши. — Джинн подошла ближе и, приподняв один уголок губ, провела пальцами по синтезатору.

— Не люблю, — тихо ответил Дилюк. — Просто…

А что, собственно, просто? Он заслушался голосом их вокалиста? Может быть, он засмотрелся на него?

— Люк, с ума сойти, я не знал, что ты умеешь на клавишах играть! — Кайя подлетел к ним, воодушевленно сверкая своей прекрасной улыбкой.

Джинн тут же отвлеклась на него: кажется, сегодня пронесло.

— Я же тут вырос, Кай. — Дилюк встал со скамейки, уступая место его законной обладательнице. — Спроси меня лучше, что я не умею делать.

— Не знал, что у нас сегодня в программе Элохим. — Отец с легкой усмешкой подошел к сцене.

— А у нас его и нет. Это была импровизация. Разминка, если хотите, — ответил Кайя, поворачиваясь к отцу. — Доброе утро, господин Крепус.

— Доброе утро, дети. Готовы к службе? — Крепус потрепал по голове подошедшего Бенни, а потом целеустремленно направился к кофемашине.

— Да, капитан, — бодро отсалютовала ему Барбара и достала с полки чистую чашку.

— Тогда заканчивайте настройку, а я пока начну кофе для прихожан варить. Дилюк, сынок, принеси, пожалуйста, коробки с круассанами, я оставил их у входа.

Дилюк кивнул и, убедившись, что каждый занят своим делом, и его помощь здесь никому не требуется, пошел в холл.

— Люк, — окрикнул его мелодичный голос, — Я помогу!

Кайя оказался рядом в считанные мгновения. Пристроился шаг в шаг. Посмотрел так многозначительно и игриво, что Дилюку стало некомфортно. Что-то было в этом взгляде… такое заряженное, на грани озорства и еще чего-то неуловимого, но очень привлекательного. Кайя смотрел на него так иногда, и мысль о том, что там, за разноцветными глазами было что-то большее, не давала Дилюку покоя.

А, может, он просто придумывал себе то, чего не было, и на самом деле, Кайя просто был такой по натуре: весь томные полувзгляды, намеки и хитринка, искрой застывшая в звездных зрачках.

— Ну что? — не выдержал Дилюк, когда понял, что вспыхивает своим некрасивым румянцем от такого внимания.

— Ничего, — улыбка Чеширского кота стала еще шире.

— Я же вижу, что ты что-то хочешь! — чуть резче, чем следовало, бросил Дилюк, пытаясь скрыть смущение. — Выкладывай!

— О, какая проницательность, мое солнце. Поймал с поличным! — совершенно не обиженный тоном собеседника, Кайя сделал задумчивое выражение лица и продолжил: — Я вот думаю, как бы уговорить одного очень хорошего друга помочь мне кое с чем.

— Я пожалею об этом? — обреченно спросил Дилюк, уже заранее зная, что не сможет сказать Кайе «нет», даже если тот сейчас предложит совершить политическое преступление… Или еще что похуже.

— Ай! — Кайя схватился за сердце, словно раненый. — Обижаешь! Конечно, пожалеешь, иначе я бы уже спросил!

Дилюк покачал головой и улыбнулся уголками губ. Этот Кайя! И как они вообще, такие разные, сдружились?

— Люк! — они остановились у коробок, стоявших на столике у входной двери, и Кайя схватил его за плечи, с мольбой заглядывая в глаза. — Поиграй для меня!

—Что? — Дилюк удивленно захлопал глазами, силясь понять, чего от него хочет друг.

— Клавиши, Люк! Мне нужны клавиши к гитаре, там есть место, — Кайя скривился, словно съел что-то кислое, — я не могу его дотянуть. Месяц уже мучаюсь с ним. Поможешь?

— А Джинн? — Дилюк приподнял одну бровь.

— Мне… неловко дергать ее.

Кайя замолчал и отвел взгляд.

—А меня ловко? — Дилюк скрестил руки на груди.

— А мне должно быть неловко попросить о чем-то моего лучшего друга? — Кайя с напускным возмущением отзеркалил его позу.

Лучшего друга? О, Боже! Кайя так легко бросался такими серьезными словами. И это правда, они, с тех самых пор, как Альберихи пришли в церковь, были не разлей вода. Кажется, их потянуло друг к другу с первого взгляда и, хотелось бы верить, что на всю жизнь. Но впервые за все это время Кайя назвал его лучшим другом.

Дилюк понял, что щеки горят, а что-то ужасно большое и тугое в груди пульсирует и вибрирует от счастья.

— Я… эм… — Он не знал, куда себя деть, и, остановив взгляд на коробках с круассанами, быстро подхватил их и сунул одну в руки удивленному такой реакцией Кайе. — Пошли.

Нужно было что-то ответить. Перестать вести себя, как ребенок и сказать словами через рот, что Дилюк тоже очень ценит их дружбу. Вот только мысли почему-то путались так, словно его не другом только что назвали, а в любви признались, и сосредоточиться было сложно.

— Я помогу. — осторожно начал Дилюк.

  Кайя, зная, что иногда нужно немного подождать, чтобы его друг начал говорить распространенными предложениями, только склонил голову на бок, и Дилюк, собравшись с мыслями продолжил.

— Я не очень люблю играть, честно говоря. И делаю это очень редко. Отец предлагал мне несколько раз сесть на клавиши в прославлении, но это совсем не мое. Так что, мой репертуар сильно ограничен, но я правда постараюсь помочь тебе.

Он замолчал и посмотрел на Кайю. Тот улыбался ему так ласково и благодарно, что замирало сердце. Или начинало биться быстрее. Сложно было сказать точно, когда все остальное меркло рядом с сиянием его лучшего друга.

— Спасибо, Люк.

Остаток пути они проделали в тихом уютном молчании. Мало кто из их окружения знал — Кайя ведь был такой шумный и заводной — но и молчать с ним можно было комфортно и ненапряжно.

***

— Ай, вот же дерьмо, — дернулся Кайя, сжимая кулаки. — Опять мимо!

Дилюк поджал губы, услышав ругательство, но ничего не сказал. Он бы прочитал лекцию любому на эту тему, но сейчас было не время и не место. Кайя явно был расстроен, и стоило его поддержать, а не нудеть под ухом о праведности и правильности. Может быть, это был неверный подход, но Бог —милосердный, значит, в понимании Дилюка, иногда милосердие заключалось в том, чтобы закрыть рот и не загнать человека в еще больший стресс и чувство вины.

— Давай еще раз попробуем? — вместо этого осторожно предложил он, перебирая пальцами по клавишам.

— Люк, почти восемь вечера, мы с тобой здесь маринуемся уже часа два. Кажется, я просто безнадежен. — Кайя постучал по корпусу гитары, выбивая из нее глухой возмущенный звук.

Дилюк вздохнул. Кайя был прав: им пора было уже закрывать церковь и ставить здание на сигнализацию. Да и устали они оба за сегодня: у них за плечами были две службы, день рождения одной из служительниц, а потом эта двухчасовая репетиция.

— Кай, — задумчиво сказал Дилюк, привлекая внимание раздосадованного друга. — Тебе не обязательно загонять себя до смерти тут сегодня. Знаешь, ты, может, не заметил, но у меня дома тоже есть синтезатор.

— Есть? — Кайя удивленно поднял бровь, кажется, мысленно вспоминая комнату Дилюка и пытаясь вспомнить в ней инструмент.

— Угу. Он у отца в кабинете стоит. — Дилюк кивнул. — И мы можем с тобой в любой день продолжить.

— Правда?

Напряжение спало с широких плеч, и Кайя улыбнулся, освещая своей прекрасной улыбкой все помещение и делая долгий вечер Дилюка чуточку ярче и радостнее. На сердце потеплело, и он почувствовал себя подсолнухом, который поворачивал свою головку в ту сторону, где сияло солнце. Он не мог оторваться от разноцветных глаз, искрящихся бликами многочисленных лампочек и прожекторов, окружающих сцену, и только кивнул в подтверждение своих слов.

— О, ты чудо, Люк! Спасибо! — Кайя в мгновение оказался рядом с ним и в порыве благодарности схватил его за обе руки и крепко сжал. — Я говорил тебе, как я ценю нашу дружбу? О, Дилюк, я не знаю, что я такого однажды сделал, что Бог послал мне тебя, но должно быть что-то очень хорошее!

— Ты же знаешь, что любят не за что-то, и для того, чтобы любовь получить, не надо делать «что-то очень хорошее»? — Дилюк старался говорить ровно и не выдавать, что каждое прикосновение смуглых ладоней до боли жгло и было до дрожи приятным одновременно. 

Кайя был ужасно тактильным с самого первого дня. И Дилюк, не привыкший к такому, но где-то в глубине души всегда тянувшийся к теплу, был в ужасе и в восторге одновременно. Желание вывернуться и убежать боролось с желанием перевернуть руки и сжать чужие пальцы в ответ. Но это же будет неуместно? И как-то совсем не по-дружески. Хотя, конечно, Кайя, свободный от предрассудков и стереотипов, пришедший из какого-то странного бэкграунда, о котором он всегда говорил церковным неохотно, скорее всего, не увидел бы в этом ничего особенного. 

Дилюк, к счастью или к сожалению, таким похвастаться не мог, поэтому он никогда не противился, но и не поощрял его тактильность. Он так и остался сидеть, не шевелясь и наслаждаясь прикосновениями теплой кожи к своей. Немного. Совсем чуть-чуть, правда.

— О, солнце, я тоже тебя очень люблю. — Кайя засмеялся, игриво и, кажется, искренне радостно?

— Ты… меня… что? — Дилюк приоткрыл рот и, шумно выдохнув, вскочил, вырывая ладони из чужих рук. — Бог тебя любит, Кайя! Не за что-то! А в принципе любит! Бог! Не я!

Кайя совсем уж заливисто расхохотался, а потом взглянул игриво, из-под ресниц, и Дилюк понял, что сейчас тот скажет что-то, что ему сильно не понравится.

— Ах, Бог. Бог, конечно, любит. А ты, значит, нет? — он ухмыльнулся так, что у Дилюка пальцы на ногах поджались от ужаса. 

Одной фразой прижал к стене так, что не шевельнуться! Теперь осталось либо настаивать на своей гордости и отрицать очевидное, либо подставить уязвимое горло на растерзание и сдаться.

— Я-я… — заикаясь и подыскивая слова, он в панике огляделся, ища спасения хоть где-нибудь. — Кайя! Конечно, я… я…

Разноцветные глаза смотрели цепко, как будто искали в нем что-то, а хищная ухмылка не сходила с красивого лица.

— О, Боже. Кайя, ну зачем ты это делаешь? — Дилюк спрятал лицо в ладонях.

Рядом раздался тяжелый вздох. Короткие шаги, и Кайя застыл в паре шагов от него.

— Прости, я перегнул палку. 

Теплая ладонь похлопала его по плечу, и Дилюк, напуганный собственной мыслью, вскинулся.

— Ты обиделся?

— Что? — Кайя нахмурился, — Нет, конечно, нет. 

Он мягко улыбнулся и продолжил:

— Я просто иногда забываю, что не всем легко дается слово «люблю». И это абсолютно нормально, а мне стоит иногда думать, прежде чем говорить.

— Я тоже очень ценю нашу дружбу. — едва слышно прошелестел Дилюк, смотря четко в пол, не решаясь посмотреть на своего собеседника.

— Я знаю, Люк. — в медовом голосе было столько тепла, что его точно было бы достаточно, чтобы греть Дилюка целую зиму где-нибудь на севере. — Тебе необязательно говорить это вслух, я вижу все по твоим поступкам.

— Прости, что я не умею… словами.

— Тебе не за что извиняться, — вздохнул Кайя. — Ты чудесный такой, какой есть. 

Он замолчал, и Дилюк, чуть приподняв голову, попытался украдкой заглянуть ему в лицо. Разноцветные глаза задумчиво смотрели куда-то сквозь него. 

— Думаю, нам обоим сейчас не помешала бы старая добрая молитва, — неожиданно улыбнулся Кайя, снова фокусируясь на Дилюке.

— Да, пожалуй.

Смуглые ладони снова уверенно потянулись к его, но застыли на полпути. Кайя посмотрел на него в нерешительности:

— Можно?

Кажется, это был первый раз, когда Кайя попросил разрешения прикоснуться к нему. И, наверное, это имело смысл на волне их разговора, но это несмелое: «Можно?» — перевернуло что-то в Дилюке, и на секунду он забыл, как дышать. Никто и никогда не задавал ему такой вопрос, и, оказывается, это все, что ему было нужно, чтобы отпустить страх и границы, и позволить тискать себя, как плюшевого медведя. Узел в груди развязался, а плечи сами собой расслабились.

— Конечно, — уголки губ поднялись непроизвольно, и он сам потянул ладони, сжимая чужие, чуть меньше, изящнее и тоньше, в своих.

Кайя нечитаемым взглядом осмотрел их сплетенные руки и поспешно закрыл глаза. Дилюк, стараясь не думать о том, что бы мог значить этот взгляд, сделал то же самое.

— Дорогой Отец на небесах, — начал тот тихо, но уверенно. — Спасибо тебе за то, что однажды привел меня в эту церковь, спасибо за Дилюка, за нашу замечательную дружбу, за то, что продолжаешь любить и наставлять нас, несмотря на то что мы иногда оступаемся и совершаем ошибки.

— Протягиваешь нам руку и даешь силы исправить эти ошибки, — продолжил Дилюк, когда Кайя замолчал. — Даешь силы прощать других за промахи и учиться говорить на их языке. — Он замешкался на секунду. — Пусть и не всегда быстро и безболезненно.

Рядом раздался сдавленный смешок, и Кайя сжал его ладони чуть сильнее.

— И… спасибо за такого замечательного друга. Я о таком даже мечтать никогда не смел. За этот прекрасный вечер и за то, что Ты дал мне возможность и способности хотя бы попытаться помочь Кайе.

— Аминь, — с чувством сказал тот и усмехнулся.

— Аминь, — закончил Дилюк и открыл глаза.

Не выпуская чужие ладони из своих, Кайя задумчиво водил пальцами по тонкой цепочке браслета с крестом на правом запястье Дилюка.

— Пойдем домой, да? — наконец, тихо спросил он.

— Пойдем, — кивнул Дилюк и с трудом заставил себя расцепить их руки. — А завтра после универа можешь заглянуть ко мне, и я еще поиграю для тебя.

— Отличный план! — Воодушевился Кайя и вернулся в свое состояние перманентной легкомысленной улыбки. — Я, как раз, завтра с гитарой буду! Так, я пойду выключу аппаратуру, а ты иди шамань сигнализацию, там такой мрак — без бутылки я с ней не разберусь!

— Есть, сэр, — закатив глаза, Дилюк с теплотой посмотрел на уже удаляющуюся от него широкую спину друга и пошел в подсобку с охранной системой.